По словам Пьера Адо, философия древних греков и римлян была методом духовного прогресса, ведущим к радикальной трансформации души и образа жизни философствующего. Чтобы достичь этого преображения, от человека требовалось соблюдать ряд телесных, интеллектуальных и созерцательных практик, которые Адо назвал «духовными упражнениями», подобными упражнениям по молитве и созерцанию основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолы. На нашей встрече мы обсудим основные идеи Пьера Адо и рассмотрим их на примере конкретной традиции «двойного упражнения», протянувшейся от Сократа к стоикам римского периода.

Обязательный контекст для моего отзыва такой: мы начали заниматься примерно полгода назад, до этого классических языков я не учил — только английский в школе (хорошо), и также коротко попробовал себя в изучении китайского (остановившись после сдачи HSK1 по персональным обстоятельствам). Высшее образование я получал на английском, но тоже никакого отношения к академической философии или филологии или лингвистике оно не имело.
Остановлюсь на двух вопросах: почему имеет смысл учить древнегреческий язык и почему это имеет смысл делать вместе со Станиславом.
Понятно, что конечная цель изучения классических языков — это чтение фундаментальных текстов Европейской философии \ поэзии без необходимости полагаться на идиосинкразии переводчиков. Другой, однако, и менее очевидный снаружи этого процесса его подарок — приобщение к живой традиции, собирающей вокруг себя непропорционально большое количество людей свежих, интересных, и не обременённых тем, что человек грубый обозвал бы мещанством, и что дипломатично можно назвать несовпадающими жизненными приоритетами. Две базовые реакции, которые я встречал на рассказ о своём предприятии, таковы: либо человек искренне не понимает, зачем учить абсолютно ненужный рынку язык; либо понимает, зачем учить древнегреческий, без лишних вопросов. Вот хотя бы для того, чтобы вокруг вас было больше людей второго типа (не только в ближайшем окружении, но и в интернет-пространстве, просто в наполнении мыслей), учить его уже и стоит. Это не говоря уже про то, что огромное количество великих мёртвых, через обучение языку в своё время прошедших, становятся значительно ближе и человечнее. Я позволю себе несколько рискованное цитирование дневников Толстого по лекциями о них Бибихина, где Толстой говорит про свои впечатления от прочтения Ксенофонта и намерение прочесть Гомера в оригинале:
«Но как я счастлив, что на меня Бог наслал эту дурь. Во-первых, я наслаждаюсь, во-вторых, убедился, что из всего истинно прекрасного и простого прекрасного, что произвело слово человеческое, я до сих пор ничего не знал <...> Все эти Фоссы и Жуковские поют каким-то медово-паточным, горловым подлым и подлизывающимся голосом, а тот, чёрт, и поёт, и орёт во всю грудь, и никогда ему в голову не приходило, что кто-нибудь его будет слушать».
До состояния, где я мог бы с ним согласиться или не согласиться насчёт качества переводов, мне далеко. Однако же расколдовать для себя язык и его изучение, снять с него патину — это не только про оживление языка, но и про оживление всей традиции, к которой причастно огромное количество мёртвых и живых, со-проживать с которыми в конце концов гораздо интереснее, чем жить без них.
Теперь про занятия со Станиславом. У меня нет возможности сравнивать с другими преподавателями или подходами, но я позволю себе отметить некоторые черты наших занятий, которые кажутся мне способствующими дельному изучению языка вне стандартизированной академической программы:
Во-первых, это широта набора источников, на которые опирается Станислав, и его опыта в изучении языка. Несмотря на то, что у занятий есть магистральная линия — учебник Athenaze — мы часто обращаемся к пособиям и современным, и историческим, причём обращения таковые никогда не беспочвенны. Здесь как раз и ощущаешь себя не просто изучающим язык, а получающим неплохое представление про пространство изучения классических языков в целом. Если выбрано какое-то конкретное упражнение или текст для изучения — понятно, что выбор его не случаен, и что выбор этот произведён из множества доступных вариантов.

Во-вторых, на занятиях существует очень здоровый баланс между разговорной практикой, которая сильно помогает как раз язык оживить (идея рассказывать про свой беловоротничковый день на древнегреческом может быть неочевидной снаружи, но сильно помогает подтереть ту самую патину), и детальным изучением грамматики. Мейнстрим изучения иностранных языков (в духе бесконечных курсов английского для айтишников) иногда производит впечатление некоторого ребячества; школьные или университетские курсы, напротив, зачастую ожидают от своих слушателей аналитичности, которой школьник или первокурсник скорее всего не обладают. От занятий со Станиславом ни ощущения чрезмерной расслабленности, ни безжалостной сухости, нет, и это способствует гибкому, но при этом серьёзному отношению к урокам.
В-третьих, и в конечном счёте, отмечу вот что: изучение любого языка занимает время и требует усилий. Изучение языка, который, скорее всего, не нужен вам для того, чтобы добывать хлеб и поднимать свою рыночную стоимость, предприятие ещё более хрупкое. Я входил в это предприятие без чёткого понимания сроков или каких бы то ни было требований к преподавателю, однако сейчас, благодаря Станиславу, очень хорошо представляю и структуру своего будущего изучения языка, и, со знакомым удивлением, обнаруживаю, что если что-то делать на совесть, то и результат проявляется. Точно так же, как регулярные пробежки приводят к тому, что в какой-то момент (и гораздо раньше, чем осторожно ожидал) замечаешь за собой замедлившееся сердцебиение и чистую голову, так и регулярные занятия с чёткой последовательной структурой дают плоды. Читать авторов, мне, разумеется, ещё рано — и, тем не менее, тексты, на которые периодически смотришь, не кажутся чужими — да и глядишь, то там, то тут, окажется какое-то предложение вполне понятным без перевода.

«философия была методом духовного прогресса, требовавшим радикального обращения и преобразования нашего индивидуального способа бытия. Следовательно, философия была образом жизни — как в качестве упражнения и стремления к мудрости, так и в своей цели, самой мудрости. Ведь подлинная мудрость не просто дает нам знания: она заставляет нас „быть“ по-другому».

«Какова природа духовных упражнений, которые Адо помещает в центр античной философии? Можно ли считать, что все античные философы предлагали определенные образы жизни? Насколько оправдано включение авторов Нового времени и современных в ту же традицию мысли? Какого рода знание предполагает философский образ жизни? Как в нем соотносится теория и практика (как в смысле действия, так и упражнения)? И как именно следует определить философский образ жизни?»

Не послужит ли распущенность нашего века достаточным оправданием моего святотатства, если я позволю себе сказать, что нахожу также тягучими диалоги самого Платона? Ведь даже у него предмет исследования слишком заслонен формой изложения, и мне жаль, что этот человек, который мог сказать столько замечательных вещей, тратил свое время на эти длинные, ненужные подготовительные разговоры.