Для истосковавшихся по культурологии — прекрасный канал «Лаборатория культур».

На нем вы найдете с любовью написанные лонгриды на очевидные и неочевидные темы, связанные с историей искусства, антропологией и религиоведением.

Библейские аллюзии в саге о Гарри Поттере, почему монахи-джайны заниматся самобичеванием, зачем молятся дыркам в стене, какие женщины считаются в исламе святыми — и это только верхушка айсберга.

Если психоаналитическая традиция чему и учит, так это тому, что всякий дом должен быть оставлен, всякий родитель — похоронен, а всякий ребенок — отпущен.

Впрочем, она же очень наглядно показывает, что в полной или хотя бы достаточной степени это не удается практически никому.

#Fetzen

Есть вещи, к которым просто нельзя быть полностью или хотя бы достаточно готовым. О них можно фантазировать, можно даже ждать их, но невозможно заранее знать, как именно ты будешь их переживать, сколько это продлится, хватит ли тебе на это сил. Кем ты из этого выйдешь.

Нельзя быть готовым к смерти родителей. К уходу любимого. К рождению ребенка. К тяжелой болезни. К войне. К чуду. Такие события настолько многомерны, что создают новые точки отсчета, переводят реальность в качественно иные конфигурации. Напоминают об обступающей нас неизвестности (о Реальном) и заставляют ощущать собственную хрупкость слишком отчетливо.

В моем представлении, если и есть какая-то характеристика взрослости, то это способность субъекта помнить о том, что многое в этом мире невозможно контролировать. Что неизбежно есть то, что происходит помимо и вопреки его представлениям. Другими словами, способность субъекта быть гибким в принятии собственной беззащитности. Как это ни парадоксально, подобная позиция на практике приводит к куда большей адаптивности, чем ригидная убежденность в своей исключительной прочности.

#Fetzen

Глаза — не для того, чтобы видеть, уши — не для того, чтобы слышать, язык — не для того, чтобы понимать друг друга. Даже самый стабильный, сакральный язык неизбежно прошит разрывом.

Освоение символического аппарата дает психике возможность примиряться с потерей, означивать, а, значит, почти подчинять отсутствие, расщеплять объект и отделять его от аффекта. Он стабилизирует. Но за приобщение к символу приходиться платить отчуждением, и от Другого, и от себя.

«Символ с самого заявляет о себе убийством вещи, и смертью этой увековечивается в субъекте его желание» — замечает Лакан в «Функции и поле…». Получая именование, феномен теряет свою уникальность, превращается в объект, становится частью контекста и тиража. Это позволяет более эффективно рассеивать тревогу, структурно присущую психике. Боль перестает быть тотальной и угрожающей распадом, она дифференцируется на множество разных состояний, которые соотносятся друг с другом, получая хронологическое измерение. /опыт Mentalization-Based Therapy (MBT) демонстрирует, что только этого эффекта в некоторых случаях уже достаточно для существенного терапевтического прогресса/

Но за эту роскошь приходиться платить тем, что любое обращение субъекта к самому себе оказывается опосредовано третьим элементом — дискурсом. Дискурсом, который не находится ни в полной, ни в достаточной власти субъекта. Это одна из основных мыслей структуралистского периода творчества Лакана.

Часто, чтобы даже не сойтись, а просто сблизиться с собой, субъекту приходиться буквально насиловать язык, бунтовать против него. В этом смысле любой язык, даже впитанный с молоком матери, является чужим, иностранным:

Я на концерте иностранной речи
Мне больно
Моя голова набита канцелярскими скрепками латинских литер

#Лакан
#Entwurf

Здесь — электрический свет.
Там — пустота морей,
И скована льдами злая вода.

Я не открою тебе дверей.
Нет.
Никогда.

И снежные брызги влача за собой,
Мы летим в миллионы бездн...
Ты смотришь всё той же пленной душой
В купол всё тот же — звездный.

1907

Центральный мотив сборника «Снежная маска» — то, что можно было бы назвать, пользуясь формулировкой Виктора Мазина, «инцестуозным желанием небытия, чистым желанием смерти». В этих стихах смерть, представленная как зима, не просто наделяется отдельными материнскими чертами — Блок буквально использует ее для конструирования образа сверхценного инцестуозного объекта, пытается приручить. Обращение к Зиме, Абсолютной Госпоже, противопоставляются поэтом корявой возне обычных объектных отношений.

Не в силах оторвать глаз от Нее, лирический герой обнаруживает, что уже без остатка принадлежит ей. Все в нем решилось без него, все желанное, что для него осталось – ее белые руки, несущие холод, распад, смерть, покой. Меж ее пальцев звездный свет, и все тонет, уже утонуло в нем.

#Блок
#Fetzen

Новости уже больше десяти лет, — в наших реалиях другая эра — а она все также пробирает. Беспросветнейшая глупость, абсурдная забота и глухая тоска.

История о чем-то слишком человеческом. Оно вообще в наиболее чистом виде выговаривается в речах пропойцев, безумцев и юродивых.

#Fetzen

Есть некоторое ни с чем не сравнимое удовольствие в моментах, когда, перебирая свои записи, находишь черновики любовных писем, но уже не можешь вспомнить, кому они были адресованы.

Куда менее приятно осознавать, что все эти письма в действительности писались и пишутся лишь одному адресату, одной фигуре. Которой нет, никогда не было и никогда не будет.

В этом, кстати, идея лакановской Вещи, das Ding: самые важные, структурообразующие штуки в нашей жизни существуют, отсутствуя — не существуя.

#Fetzen

Иногда пишут не для того, чтобы что-то построить. Не для того, чтобы зафиксировать свой след и не ходить по кругу. И уж тем более не для того, чтобы кому-то что-то сказать.

Пишут, как заговаривают свою боль. Так, зажимая рану, бормочут что-то бессвязное, тихонечко раскачиваясь взад-вперед.

Речь ведь разворачивается не столько в символическом измерении, через дискурсивно стабильные грамматику, синтаксис и семантику, сколько в семиотическом. Аффекты выражаются в просодических процедурах: интонировании, расстановке пауз/молчания, обрывах. Это более архаичное, смыслообразующее измерение речи, восходящее к первым звукам, которые издает младенец.

В случае описанного выше письма, стремящегося уподобиться вербигерации, стабилизатором выступает сама ритмика укладывания означающих. И в общем-то совершенно неважно, что именно укладывать: отдельные звуки, слова или целые концепты.

А дальше либо крик, либо плач, либо немота.

#Entwurf

Приснилось.
Мать приготовила яичницу.
От балкона влетели осы.
Ветерок колышет занавески.
Отец дома.
Это не воскресенье. Это вечность.

#Лимонов

— Мам, а сколько времени я живой?
— Тебе 4 года.
— А сколько времени меня не было?

#Fetzen

Из подслушанного.

Каждая личностная организация мучает по-своему.

Обсессивно-компульсивные люди буквально втягивают близких в изнуряющую драму о преступлении и наказании, которая воспроизводится из раза в раз и никогда ни к чему не приводит. Они требуют от них одновременно и признания, и непризнания собственной вины, на обе этих позиции отвечая интенсивной агрессией во всем многообразии отыгрывания.

Субъекты истерической организации выкручивают окружающим руки, навязывая им скудный дискурс, разворачивающийся вокруг фантазии об аксиологическом превосходстве одного пола над другим. Действия истериков предельно сексуализированы — причем эта сексуальность отдает инфантильным, инцестуозным душком — и раздражающе противоречивы. Непонятно, чего они хотят больше: захватить власть над объектом противоположного пола или держаться от него максимально далеко.

Нарциссические люди совершенно беззастенчиво используют окружающих, утилизируя их в сериях сменяющих друг друга идеализаций и обесцениваний. В таких пространствах Другой лишается какой-либо субъектности и сводится до протеза — объекта, который нужен лишь до того момента, пока он выполняет некую функцию. И свой сэлф-объект нарцисс намерен выдоить до состояния жмыха.

Шизоиды, чье существование обеспечивается машинерией расщепления, подкупают своей способностью приспосабливаться, но рано или поздно начинают жестоко мстить за то, что им пришлось к ней прибегнуть. Часто с ними то, что начиналось с трепетной нежности и тепла, как кажется, совершенно внезапно, без каких-либо внятных объяснений оборачивается если не агрессией, то предельным отвращением.

Люди параноидной организации изнуряют окружающих своими проекциями, в некоторых случаях буквально пропихивая их в все возможные отверстия. Коронное развлечение субъектов этой организации, которому они придаются с поражающим упорством — перемалывание влюбленного в них человека с целью заставить его себя ненавидеть. Заставить его подтвердить словом и делом их самые худшие опасения. При этом делают это параноики максимально неосознанно, поэтому их даже не получается за это винить.

Депрессивные субъекты настолько поглощены любованием собственной потерей, что часто проявляют ужасающее равнодушие к реальному чужому страданию. И в степени этого равнодушия они могут посоперничать с нарциссами. Вина депрессивного человека безмерна и тотальна, и он удавится за привилегию извлекать из нее наслаждение. А в некоторых случаях удавит и того, кто рядом.

Вообще как-то принято считать, что прям мучают только психопаты. Так-то да, они, конечно, мучают, делают это наиболее сознательно и с удовольствием. Но их неспособность к аффективной эмпатии настолько выражена и специфична, что не нужно обладать особой чуткостью, чтобы держаться от них подальше. И в этом их «преимущество»: с другими организациями мучение камуфлируется куда изощреннее.

#Entwurf