В общем появилась уникальная для последнего времени возможность пообщаться очно, да ещё и в неформальном месте, да ещё и "среди своих"... Да, и тему выбрали как бы по мотивам того, о чём здесь говорилось последнее время. Короче буду рад встрече и всё такое

В 2024 году вышла книга французского философа, не чурающегося психоаналитических кругов, François Azouvi "От героя к жертве, современная метаморфоза сакрального". Сразу признаюсь - я книгу не прочитал, но слушал лекцию Azouvi по мотивам этой работы.
Подумал что разрабатываемые им идеи позволяют более... трезво, что-ли, помыслить актуальное.
Чтобы войти в суть вопроса, он приводит пример военного мемориала в городе Домм, которых немало во Франции, и, достаточно часто, они посвящены сразу двум войнам - первой мировой и второй. Так вот, первая надпись на мемориале гласит: "Падшим героям во имя Франции - 1914", а вторая - "Жертвам войны - 1945". Далее он показывает как постепенно в XX веке на место героя на сцену восходит жертва. За этим скрывается, несомненно, достаточно серьёзная трансформация всего общества, и действительно: как произошла деградация героической модели во имя восхождения модели жертвенной?
Можно проследить историю этого изменения во множестве примеров. То есть наш современник - это уже не герой-одиночка (прощай симпатяга Арнольд!), обуяемый желанием мести или чувства справедливости, не обиженный парень, крушащий врага, а тот, кто взывает к третьему (к суду, к обществу, менту наконец). Потом третий вмешивается, и всё заканчивается чувством вины, его признанием, и вот с этим чувством вины потом всё очень непросто, например совершенно непонятно как историю потом закончить.
Ярчайший пример этого - конечно Израиль, шестидневная война, когда евреи из сакральных жертв нацизма превращаются в тех, кого открыто пресса начинает называть нацистами. Это повторится буквально на днях, с историей Газы, когда опять перевёртыш, и жертвы теракта вмиг, по крайней мере в дискурсе левых, превращаются в фашистов, как только предают активностью свою жертвенность.
То есть, мы уже можем выделить две черты: это переход от активный позиции героя к пассивной позиции жертвы, а также переход к аппеляции к третьему и в конечном итоге к требуемому чувству вины.
Ещё интересная черта - это разрастание жертвенности, как вокруг кристалла, как только жертва объявлена. То есть достаточно того, чтобы в обществе была объявлена, или признана, жертва (это может быть кто-то конкретно, или некая группа, пласт общества итд) - так это становится отправной точкой разрастания декларируемых жертв (отсюда роль "меньшинств" в этой истории). Как бы одна жертва поднимает, зовёт за собой других.
И тут следующий очень интересный пункт, о котором сейчас не успею, но стоит подумать-обсудить. Если совсем коротко: жертва - это не сакральное, это что-то другое, хоть жертва и сакрализируется в обществе. Например Христос жертвой не был, он был мучеником, потому что он не был пассивен, он знал на что идёт. Что же находим мы со стороны современной жертвы? Истину. На её стороне - истина, она подменяет сакральное. Благодаря этому сцеплению жертвы с истиной - в категорию жертв стали почти автоматически попадать меньшинства, и категория жертвы стала благополучно центральной для политики.
Пример, почему со стороны жертвы истина. Возьмём движение Me Too - здесь находим и пример вот этого разрастания жертвы, о котором сказано выше: за одной - следует множество. Но есть здесь и появление абсолютной истины. Например - полная отмена презумпции невиновности. То есть когда жертва, заявляющая себя таковой, обвиняла насильника, то по идее должен вмешаться суд, который и должен решить вопрос истинности, но ещё до решения суда истина считалась беспрекословной, общество реагировало без всякого суда. И это очень интересно, как истина вспыхивает в качестве неотделимого партнёра современной жертвы.
Это начало размышлений, и это имеет интересные последствия для понимания слвременного дискурса и актуальных событий.

О! У портала Афиша появился достойный конкурент, было бы круто, конечно, иметь доступ к этому новому "изданию":

На портале общества «Знание» появился раздел, на котором граждане могут сообщить о «подозрительных лекциях». В жалобе предлагается указать всю информацию о мероприятии и разъяснить, «что конкретно вызвало подозрение».

"Подозрительное знание" - неплохо, а? Если бы собирался издавать психоаналитический журнал - обязательно бы стырил это название

Хочу продолжить размышления, начатые в предпоследнем посте.
Здесь центральной будет идея о новой антропологии, о построении общества вокруг идентификаций, выстроенных исходя из позиции жертвы, являющейся в свою очередь антитезой позиции героя (см. упомянутый пост).
Я уже сказал о разрастании жертвы: как только кто-то в качестве жертвы уже был признан - это становится толчком к умножению числа тех, кто причисляет себя к этой уже группе. Например, на этой основе выстроены «меньшинства». И кстати, эти же группы, некоторые из них, дают нам пример того, как логика героя уступает место жертве: многие «меньшинства» сначала солидаризировались с общей борьбой — это были скорее протестные сообщества. Но, с изменением общества, они заняли более комфортную позицию жертвы, превратились в привилегированные группы (с точки зрения права, а на самом деле истины, о чём уже шла речь), одновременно отказываясь от активной позиции.
Так жертва, с точки зрения её нового статуса, превращается в своего рода новую элиту. Это особая позиция, исходя из которой оправдываются почти любые деяния: если ты жертва, то то, что ты делаешь, как бы априори санкционировано, действия оправданы ещё до их совершения (например, заявляя себя как жертву, некоторые группировки оправдывают совершаемые теракты).
Тут существенное но: тем не менее, совершая из этой позиции жертвенности акт, есть риск выйти из позиции жертвы, и тогда ситуация выворачивается наизнанку. Пример: Израиль, подвергающийся атакам, наносит ответный удар, и его действия вдруг получают эпитет "геноцид". Вот, и тут начинается очередной интересный пункт: жертва терроризма - это априори менее сильно, чем жертва геноцида. То есть "геноцид" побеждает, как более сильное понятие, и теперь жертва - палестинцы, а израильтяне - фашисты и всё такое. Отсюда: выделяется понятие жертвенного соревнования - это соревнование, конкурс на статус жертвы, соответственно избранность, особые права.
Виктимизация порождает особую человеческую аристократию, взирающую как бы свысока на остальное человечество.
Не стоит думать, что я пишу разоблачающий текст - он сугубо аналитический, и эти изменения в обществе имеют, как всегда, двойное направление, например общество стало видеть и признавать страдания, которые прежде оставались незаметными, и оттого словно не существовали.
Но, одновременно с этим мы видим порождаемые здесь процессы, полностью отменяющие как вопрос права, так и в некоторых случаях демократические механизмы.
Это данность, но у меня возникают вопросы. Они связаны с тем, что некоторые актуальные социальные процессы легко читаются в этой логике, в том числе особо волнующий меня вопрос прекращения войны.
Итак, вопрос: если мы признаём позицию жертвы в том виде, как она была описана, возможен ли выход из этой позиции? И, вдогонку, второй вопрос: возможно ли возвращение позиции героя?
Начну сразу со второго вопроса, чтобы у вас не возникало впечатления, что это какие-то размышления исключительно о западном обществе, а у нас типа территория заселена некоторым числом сотен спартанцев.
Акт, совершённый Навальным - несомненно акт героический. Он точно был героем, и к сожалению не знал того, о чём мы здесь говорим. Итак, его совершенно сознательный героический акт имел конечно и прагматический смысл: можно было надеяться на идентификацию с героем, с его актом, примеров чему история знает немало. Но, общество, которому близка совершенно иная логика, прочитала этот героический, то есть активный акт, в конечном итоге как историю жертвы, что породило увы не активные проявления.
Тоже самое относительно попытки мобилизации общества вокруг того, что называется сво: в конечном итоге даже используемая официальная риторика - отсылает к позиции жертвы, но не героя. И тут очень прикольная история: хоть означающее герой и используется активно, оно всегда безлично, в плане его не связанности с конкретным героическим актом. То есть ты можешь зваться просто героем, но как бы без акта. Это отдельная тема о том, что на самом деле герой с его позицией очень нежелательная фигура для любой автократии.

Пост кончается, продолжу как-нибудь…

Это продолжение размышлений, длящихся уже два поста (см. сверху). Названия нет, но это о новой антропологии “от героя к жертве”.
Я попробую продолжить с той мысли, что герой - это довольно опасное явление для автократии. Герой и жертва - обе позиции предполагают акт призвания со стороны Другого, и это их общее. В чём же разница между ними?
Пассивность-активность. Герой несомненно активен, его неотъемлемая часть - собственно героический акт. Жертва - пассивна. Но тут в новой логике есть нюансы. Например, герой может быть определён, назначен и без акта, то есть просто означающее ‘герой’ может быть кому-то приписано, и тут словно уже нет разницы между героем и жертвой - они оба получают свой статус исключительно исходя из признания Другого. Одновременно с этим, у жертвы в этой же логике есть измерение активности, заключающееся в том (см. прошлый пост), что она получает исходя из своего жертвенного статуса особые права, выделяющие её из остального человечества, и она теперь может быть автором легитимных, недоступных другим актов. Явный перевёртыш.
Вернёмся к героическому акту. Повторю, классический герой должен был отвечать за базар, то есть его героизм получал подтверждение историей его героического акта, а теперь это не обязательно.
И тут справедлив вопрос: что такое героический акт? Не думаю что стоит здесь делать серьёзный обзор, но пару слов сказать стоит. Как правило, героический акт связан с преодолением обыденности, страха, ограничений человеческой природы. Это может быть преодоление физических препятствий, моральных дилемм или экзистенциального ужаса. В экзистенциальной философии героический акт рассматривается как акт трансцендентный, то есть выходящий за пределы обычного существования. У Ницше - это проявление воли к власти, Сартр же считал его высшим проявлением свободы. То есть, резюмируя: героический акт направлен как бы по ту сторону Другого, позволю себе даже сказать, что в конечном итоге - это акт против Другого. Отсюда двойственность героя: он зависим от Другого в смысле признания, но его акт направлен против этого Другого. Неслучайно в случае победы, победившие режимы, особенно авторитарные, всегда боялись возвращения своих героев с войны. Они опасались, что следующий героический акт будет направлен уже против них самих.
И ещё, неслучайно, что как Фрейд, так и Лакан, опираются в своих попытках построения психоаналитической теории, а именно, говоря о субъекте, на истории героев как на парадигму: Эдип, Антигона, даже Гамлет, с его отсроченным, но направленным против Другого актом.
Таким образом, возможно, достижением новых автократий является процедура отделения героизма от акта, порождение новых героев, которые не слишком тревожат режимы, такие “лояльные названные герои без акта”, больше похожие на жертву.
С героем связана и ещё одна опасность для режима. Я говорил, что жертва порождает разрастание жертв, порождает жертвенную группу - за одним признанным Другим следуют другие по принципу идентификации. С героями то же самое, но прежде - это была идентификация с героическим актом. Например, во время Второй Мировой Войны подвиги Гастелло или Матросова порождали множество других героев. Но, уже позже это словно перестало работать. Сейчас мы скорее слышим про эпидемии суицидов, а в прошлом посте я привёл пример Навального, чей героический акт не стал пунктом идентификации, и соответственно был прочитан в конечном итоге скорее как жертва.
Так я отвечаю на свой собственный вопрос предыдущего поста: возможно ли выйти из жертвенности через возвращение к логике героя - скорее нет, герой похоже будет повторять судьбу Икара с картины Брейгеля.
Одновременно с этим мы вскрываем суть “новых диктатур”, которые теперь вовсе не обязаны обладать мощным репрессивным аппаратом, они порождают жертвы и “меньшинства”, логика существования которых отменяет демократию и право, устанавливая подобие диктатуры.

Всё. Хочу закончить свой лонгрид о паре герой-жертва, продолжающихся таким образом уже четвёртый пост. Часть последняя.

Здесь я возвращаюсь к своему вопросу: окончательный переход к диалектике жертвы, оставляет ли он места для разрешения? И да, каков вклад психоанализа?
Решения не видно, ибо жертва что-то требует самим фактом своей жертвенности. Можно ли добиться противной стороне прощения? Похоже нет. Ведь для этого жертве придётся отказаться от своей позиции, отказаться от своей исключительности, то есть что-то очень ценное для себя потерять, с чем наделе она оказывается несогласна. Ок, быть может возможна некая инстанция, способная простить, принести решение для обоих? Но выше мы писали, что современная жертва находится вне привычного понимания закона, отсюда простить может только внешняя, трансцендентная инстанция, по сути Бог!
Не знаю пока, предложит ли психоанализ решение, но к установлению этой истории он свою руку несомненно приложил.
Открытие Фрейда - это не только изобретение психоанализа. Забавная вещь: каждое очередное продвижение фрейдовского ковчега вперёд порождало беглецов, которые покидали борт, прихватив с собой из теоретического багажа всё то, что предшествовало очередному продвижению вперёд. Так возникнет и аналитическая психология Юнга, и гештальт, и все "гумманистические" психотерапии, и даже коучинг... Каждое новое открытие Фрейда создавало развилку: в одну сторону продолжал следовать психоанализ, и в другую - очередные течения пси. Так что, в итоге, отчасти благодаря ему возник и укрепился как психоанализ, так и в том числе самые наилютейшие методы манипуляции людьми.
А ещё Фрейд открыл ящик пондоры человеческой жалобы, в том смысле, что речь априори стала достойной того, чтобы быть услышанной. И да, нужно было дождаться Лакана с его разъяснениями о пустой и полной речи, чтобы понять, что "не всё так однозначно", и конечно, Лакан был услышан очень немногими. Тем не менее, Фрейд стал первым, кто начал слушать истеричку (к которой никто, даже психиатры, серьёзно не относился), кто отнёсся с вниманием к тому, о чём она рассказывала. Ему мы обязаны этой гуманизацией человеческих отношений, благодаря чему любые формы страдания стали требовать для себя места (далее вся та логика, о которой шла речь выше с меньшинствами и всё такое).
Но в самой истории возникновения психоанализа буквально вписала интересующая нас история: давайте вспомним первую фрейдовскую теорию невроза, названную им "невротика". Согласно этой теории причиной любого невроза был травматизм, причинённый другим, в этом смысле любой невротик считай жертва! Эта теория объясняла отчасти возникновение невротического симптома, но по сути не предлагала его разрешения, всё заканчивалось историей, где есть насильник и жертва. И это ещё не психоанализ! Психоанализ начнётся с фразы "я больше не верю в свою невротику", знаменующей тот факт, что, продолжая верить в значение психического травматизма, Фрейд перестал верить в значение насильника. Истинная причина травмы кроется в самом субъекте, стоит разбираться с чем-то в самом себе. Как видите, тут тоже отменяется презумпция невиновности, как с современной жертвой, единственное - она отменяется не по поводу насильника, которого в общем то уже и нет, а по поводу самой жертвы: ты сам (нет, не виноват!), ты сам ответственен за свои симптомы и страдания. Это и плохая и хорошая новость: тебе в общем то некого винить, но зато многое в твоих руках.

(Так, места не хватает, а закончить надо, перелетаем в следующий пост:

…. продолжение:

И вот неслучайно далее, теоретически концептуализируя такого субъекта, Фрейд будет вдохновляться греческими мифами, в том числе героями. Ведь разрешение невроза предполагает что-то героическое, а если точнее - что-то близкое по своей структуре героическому акту. Нужно нет, не убить Другого, но заглянуть по ту его сторону. Например, Эдипов комплекс, в том классическом виде, как он описан - это абсолютный тупик, он не предполагает никакого рационального или даже более-менее компромиссного решения: кастрация неизбежна, а та, кого ты любишь, так и будет принадлежать отцу. Но! Нет, не просто приняв эти лишения, а буквально перелопатив весь привычный мир, ребёнок (ну ок, некоторые особо героические) умудряется кем-то стать, порой превосходя отца, да ещё и обретя новую любовь.
В этом, возможно, состоит предсказание Фрейда: когда героев на земле не останется, и мир будет по большей части населён жертвами, и теми, кто на этой жертвенности паразитирует, манипулируя и теми и другими, возможно появление иного.... нет не героя в классическом смысле. Герои плохо кончают, а в эту эпоху и вообще плюхаются на дно (вспомните Брейгеля). Возможен особый акт.
Итак, я повторю свою идею: почему важно помнить о герое? Здесь важен не герой в его классическом понимании, а акт, парадигмой которого является акт героический. Это не акт против Другого, он не убивает, а он целит в пространство по ту сторону Другого, соответственно он не разрушает существующий мир на корню, а предлагает его переизобрести.
И возвращаясь к моему главному вопросу, с которого и началась эта уже затянувшаяся писанина, как вернуться к миру, которого, как оказалось, не так многие и хотят?
Итак, установление мира - это акт. Но мира - в смысле отсутствия военных действий в настоящий момент. Обсуждения каков этот мир будет - это уже совсем другая история. И сейчас я думаю о том, что смешение одного с другим, то есть нахождение решения, итогом которого будет прекращение огня - утопия. Мы имеем дело с таким Другим, с таким столкновением идеалов, интересов и истин, которые делают мир невозможным. Следовательно: необходим акт, событие, привнесённое кем-то, направленный по ту сторону этого Другого, и он всем участникам точно не понравится. Но зато - зато мир, который придётся изобрести - точно не будет прежним.

Очень часто, что не может не радовать, сталкиваюсь с вопросом как своих анализантов, так и коллег (что одно и то же, в том смысле что анализанты - несомненно коллеги , а обратное, впрочем, неверно) с вопросом о продолжении отношений с психоанализом в смысле психоаналитического образования. И вот тут я почти что впадаю в тупик, дальше поймёте почему.
Классический ответ - это ответ институциональный: образование - это дело институций, которые именуют, то есть ты "поучился" в некоей институции - тебе возложили меч на плечо, подвергли именованию, теперь ты то-то и то-то. Таким образом ответить на этот вопрос - ткнуть пальцем в институцию (общество, университет, институт, школу...). Собственно, такого ответа по умолчанию и ждут.
Фрейд, как известно, всё усложнил, заговорив о так называемом "профанстве" в психоанализе в своём тексте 1926 года Die Frage der Laienanalyse с подзаголовком "Беседы с судьёй". Название переводят по-разному, чаще встречается "К вопросу о профанском анализе". Этот текст - ответ на предъявление венскими властями обвинительного заключения «непрофессиональному» психоаналитику Теодору Райху, ибо он не был врачом. Фрейд вступает с венскими властями в дискуссию, а в их лице в дискуссию с властью, то есть с институциями как таковыми. Во-первых, он тем самым утверждает психоаналитическое образование как самостоятельное, независимое. То есть чтобы стать аналитиком тебе не обязательно быть, скажем, врачом. Но можно эту дискуссию увидеть и шире, как вопрос о связи психоаналитического образования с институциями в классическом смысле слова. Ведь если остаться на уровне первого утверждения, что аналитик - это лишь самостоятельное образование, то тогда получается что единственное, чего Фрейд хотел - так это самоутверждения в статусе ещё одной дисциплины. Не приводит ли такое понимание к простому добавлению институций? Да, можно придумать множество оговорок, о "независимости" аналитических институций от государства, об отсутствии там дипломов... Но, меняется ли суть? Не остаётся ли институция институций, в человеческом понимании, с диктатурой знания перед лицом незнающего с целью производства подчинённого "гражданина"?
Самое забавное, что если бы я был жителем, скажем, Европы, я бы нечтоже сумняшеся указал бы вопрошающему на пару аналитических институций, коих в Европе немало, дабы начать образование.
И множество коллег так и делают - они едут, поступают в университеты и институты, имеющие аналитическую ориентацию, согласно их названию и составу преподавателей. Кроме того, так как это для них требует немало сил, преодоления множества барьеров, институция приобретает дополнительную идеализацию, что, на мой взгляд, лишь усиливает свойственный отношениям с институциями дискурс, производящий подчинённого субъекта, и отдаляет соискателя от идеи Фрейда (я не пытаюсь обобщить, но примеров этого обратно эффекта слишком много).
Так вот Лакан, как это ни раз бывало, конкретизирует второй пункт демарша Фрейда и делает нам предложение относительно того, как учиться иначе, не сталкиваясь с институций как с Господином Знания и именования.
Известно, что в 50-е годы Лакан очень интересовался британской школой психоанализа, где были очень распространены групповые формы работы. Он, с одной стороны - наблюдает неоспоримость факта, что групповая работа оказывает, скажем так, немалый эффект на участника. Одновременно - он видит, что этот эффект имеет побочные результаты, возможно сильно отличающиеся от изначально задуманных.
Его идея - можно учиться, используя эффект группы, но так организуя эту группу, чтобы вторичные "неприятные" эффекты были минимальными.
1). Я, начиная своё аналитическое образование, прихожу со своим интересом, который всегда личный. Этот интерес несомненно связан с моим личным анализом, моим симптомом, работой... Не существует такой институции, которая мне сразу предложит следовать за моим интересом, она за меня знает с чего начать и как двигаться.

2). Группа - это круто, мы обсуждаем, я готовлюсь. Но: в группе может быть кто-то особо убедительный, харизматичный, который поведёт за собой и затмит мой интерес.
3). Если группа существует довольно долго, то даже если мы изначально разные, возможно со временем мы начнем друг друга понимать, быть "согласными", работа приведёт к идентификации с чем-то общим
4). Работая в группе, у меня может быть тем не менее частный, несколько отличающийся интерес и вопрос
5). Работая над чем-то, не исключено, что вдруг возникнет новый неотложный вопрос, над которым я тоже хочу работать!
6). Поработав с группой - я не закрыл вопрос, а открыл новые, наметил новый путь, направление, сугубо личное
........
Вот, накидал первое что пришло в голову. Отвечая на эти вопросы, следуя этой логики встречи частного с групповым - Лакан изобрёл особую групповую форму работы, которую назвал картелем.
Это то, что доступно нам всем, для этого не нужно никуда ехать, это, как говорится, бесплатно. Можно начать прямо сейчас. Не спешите с институциями, try this!

Мой кабинет находится, ну, считай под крышей: ты поднимаешься на последний этаж, и потом ещё по лестнице, так что может создаться ощущение не то что чердака... Короче шутки про чердак и крышу сами собой напрашиваются. Был у меня маленький пациент. И вот однажды его мама, смеясь, после сеанса мне говорит: А вы знаете, С. меня тут спросил на неделе - "А когда мы поедем к Карлсону, который живёт на крыше?"
Я уверен, что мама здесь заметила важнейший для работы момент, который мы называем установлением переноса. Что это значит? Малыш, той самой шведской писательницы, у которого не так всё просто с родителями, в школе, со старшим придурком-братом, находит себе не просто друга, а того, кто его иногда уносил как бы прочь, не то что из этого мира, но из обыденности, что позволяло вдруг стать совсем другим, участвовать в невероятных приключениях. Там интересно, там ты другой, там есть партнёр по... Шалостям! Что-то подобное происходит и в анализе, но не за счёт физического перемещения в особые пространства, а благодаря языку, который оказывается является тем ещё транспортным средством! Кабинет становится действительно "внешним" по отношению к обыденной жизни пространством за счёт того, что там устанавливается, начинает функционировать, твой частный язык, который обычно звучит лишь в твоей голове, даже без того что ты отдавал себе в этом отчёт, и вот теперь есть партнёр, с которым ты говоришь на этом языке.
Не всем ведан опыт собственного анализа, так что приведу пример.
Я совсем не театральный человек, поэтому вчерашний поход в театр - ну, такое, почти выдающееся событие, с крайним обострением восприятия.
Это современная пьеса, так что язык, на котором говорят актёры, в полной мере соответствуют сегодняшнему дню. И в условиях цензуры, когда становится невозможным прямое высказывание, появляется не только особое искусство, позволяющее что-то говорить вопреки, но и особые отношения между актёрами и зрителями. И это очень похоже на чувство, возникающее в кабинете аналитика: вот есть мир, он там, за стенами, но на некоторое время, сколько бы нас ни было, мы оказались от этого мира отрезаны. И это благодаря тому, что мы говорим на одном языке, где намеки, подмигивания, отдельные словечки - задевают за живое или вызывают смешок у нас, среди своих. Этот, на самом деле вынужденный, язык воспринимается совсем ни как уступка, ни как унизительное избегание, но как высшая степень уважения тебя, с которым можно говорить иначе.
Это особая степень понимания и взаимного доверия, не уровня того, что "вот вы один меня понимаете", совсем не об этом, а мы просто говорим на одном языке. Это пространство, где вот это вот самое то, что я так давно знал, вдруг раздирает в клочья.

https://youtu.be/sxVWFHPRxh8?si=BII7Z-l8TxVgd3w2

В связи с последними событиями вспомнил сцену из фильма Аллена. Каждый персонаж достоин текста, но поговорим о мамаше.
Нам понадобится книга, Семинар XX Жака Лакана. Там он ступает на территорию, названную Фрейдом чёрным континентом. Это выражение использовал Фрейд, несомненно остановившийся отчасти с разведёнными в недоумении руками перед тем, что называют женщиной, или женственностью.
Фрейду удалось концептуализировать мужское. Введя понятие Фаллос - он тем самым позволил понять то, почему мужчины так похожи друг на друга, и почему наше общество так бессовестно патриархально. Патриархально - это значит организовано, обладает иерархией, системой мест и отношений между ними. Парадигма такого общества - это церковь и армия.
С женщиной оказалось сложнее. И при том, что психоанализ собственно и возник благодаря тому, что Фрейд начал слушать женщин истеричек, то, что вышло из-под его пера - это теория о мужчинах! Здесь женщина - это что-то вторичное относительно мужчины, как бы выводится из него, в математическом смысле. И если мужчина - это "+" - наличие фаллоса и фаллического, то женщина - "-", отсутствие. И теперь ей, чтобы к этому фаллосу приобщиться, приходится прибегать к целому ряду ухищрений.
Фрейд был неудовлетворён таким положением вещей, ибо клиника показывала, что на деле всё сложнее. То есть, с одной стороны, всё действительно так, но что-то существенное из этой логики ускользает. Например, даже если бы женщина, пусть и хитрым путём, через замены, но приобщалась к фаллическому, она бы соответствовала фаллической логике. Однако тот же Фрейд в "Недовольстве культурой" пишет о женщинах как угрозе культуры! Что стоит читать как следствие того факта, что женщина не может быть целиком вписана в логику фаллического, т.е. упорядоченного, с определёнными местами.
У Лакана это так: если мужчину можно определить выражением вида - вот это вот есть мужчина, а это таковым точно не является. То в случае женщины такая логика не работает! Нет Женщины-образца-камертона, с которой можно соизмерять всех женщин. Говоря о психическом - мы не можем создать экспонат, поместить его на витрину, и объяснить женское. При этом есть женщины: вон пошла, вон ещё одна на лавочке, а эта с коляской, а вон ещё.... Они все разные, непохожие, отличные, и их можно бесконечно перечислять, а вот витринного образца - увы, нет.
Вот почему, слушая женщин, Фрейд услышал от них очень много о том, что такое мужчины, однако о женском - они не проронил ни слова! А то, что они говорили, лишь вторило мужским представлениям о них.
Нет Женщины настоящей, канонической = нет ничего в языке, что служило бы женщине неоспоримым ориентиром для собственного определения. Отсюда, у неё возникают решения, каждое из которых будет радикальным:
- свести женственность к материнству;
- свести женственность к ответу на мужское желание, по сути стать объектом желания;
- вопреки отсутствию Женщины, тем не менее создать образец для идентификации. И вариантов тут множество, даже стать нео-феминисткой.
- …
Но вернёмся к мамочке из эпизода с Алленом. Почему женщины могут быть такими радикальными? Да они порой суперрадикальны (неслучайно их немало среди террористов-смертников), они таковые как неофиты, которые самые лютые солдаты веры. Радикализм - это проявление уверенности, чёткой идентификации, защищающей от черного континента, перед которым стушевался даже сам Фрейд!
Аллену приходится напоминать публике, что перед ними его мать, ибо в сцене - она НЕ мать. Она в общем порыве, проявляя не столько материнское, когда твоё чадо - это ценность, плоть от плоти твоей, но скорее как солдат, гражданин, герой, готовый ради общего отдать что угодно. Это не та женщина, которую имел в виду Фрейд, говоря о ней как об угрозе культуре, то есть государству в том числе. Это бытие женщины с частицей НЕ перед женским. Такому бытию подыгрывает самое радикальное в мужском - государство, шовинизм и ещё несколько измов.

Интервью Дудя с Аскеровым - меня лично поражает своей актуальностью! Можно воочию увидеть к какой почти монструозности может приводить любовь к истине, эта важнейшая страсть, сжигающая современников (в том числе буквально)

https://youtu.be/0jeBStvPpts?si=jvZGSlA-LnNlpbl7

Прямо не верится что его нет уже целый год...
Футбол и психоанализ. Не такое уж и дикое сравнение. Это игра, которая больше чем игра: вспомните финальную сцену Партенопы Сорентино. Чтобы показать, что жизнь не кончается, что либидо, его бурление и годы - это совершенно разные вещи (в отличие от психоанализа и футбола), показал футбольных фанатов, захваченных своей страстью. И футбол, также как и психоанализ - это о политике, всегда, о политике в её движении. А главное - это о либидо, ибо либидо - это такая хрень, которая не "почему", а "потому что", как и игра. Самое тупое на свете задать вопрос: почему ты смотришь футбол или играешь в него. А ещё, и футбол и психоанализ - это о метком словце, о неожиданном высказывании. И хоть на самом поле у нас так себе дела, причём не только футбольном, но, благодаря Васе нам, ну правда, есть чем гордиться: он породил, вот не боюсь этого пафоса, великую школу комментаторов, которых слушать порой даже интереснее чем смотреть матч.

В России нужно запретить турецкие
сериалы — с такой инициативой организация «Ветераны России» обратилась к министру культуры, спикеру Госдумы и в Роскомнадзор. Письма с глубокой озабоченностью по
поводу тлетворного влияния такой
кинопродукции опубликовали
государственные СМИ.
«Эти сериалы создают образ
идеального мужчины, что негативно
сказывается на восприятии
российских мужчин и способствует
демографическому кризису.
Российские женщины теряют интерес
к соотечественникам и уезжают в
Турцию, что уже привело к множеству
трагических случаев».
Похоже мужчины (даже сами мужчины!) подозревают, что интерес к ним женщин можно вернуть только лишая их возможности выбирать.
Советую серьёзно отнестись к этой анекдотический истории, если хотите хоть что-то понять о патриархате в его актуальной реакционной версии (надо будет об этом текст написать).
Другими словами, речь идёт о попытке ре-имансипации мужчин в мире, где их прежнее место лишено прежних гарантий. И здесь - женщина не столько включается вновь в уравнение в попытке вернуть ей прежний статус, а она исключается, выводится за скобки. И тогда представление о мужественности, о мужском, верифицируется, устанавливается, исключительно среди самих мужчин. Вот в чём, в частности, кроется одна из причин абсолютной нетерпимости в таком обществе в отношении гомосексуальности, ведь называть вещи своими именами - точно не по-пацански.

Итак, в одном из недавних текстов я долго мусолил тему жертвы и “меньшинств”. Мы можем задаться вопросом о природе упомянутого перехода от “эры героев” к “эпохе жертв”. Рассмотрим идею, которая может вам показаться неожиданной: закат, исчезновение сакрального, произошедшее вместе с крахом религии и церкви. Вы сможете мне возразить, сказав, что по крайней мере в нашей стране уж церковь то явно не сдает свои позиции! Ниже будут возражения, связанные с различением сакрального и политического мест церкви в обществе.
Итак, что такое сакральное? Давайте выделим два аспекта:
1) Это что-то высшее, недоступное для привычных способов понимания. Оно противопоставляется профанному, то есть мирскому, обыденному. Значит здесь мы можем его свести к особому знанию, к которому вы не имеете доступа в повседневности. Это, можно сказать, Другой смысл, знание;
2) Это то, что вызывает трепет, уважение и даже почитание. То есть можно говорить об аспекте эмоциональном. Сакральное здесь - это дополнительная эмоциональная окраска, которая может сопровождать что-то как приятное, так и неприятное и возможно даже невыносимое.
Я приведу пример, чтобы не быть голословным: созерцание вскрытого тела. Здесь мы явно сталкиваемся с самой загадкой смерти - это одновременно и нахождение на грани мыслимого, доступного пониманию, и переживание находящегося на грани выносимого спектакля - и отвращение, и, возможно, страх, тревога… Но, если это не просто тело, а святой - по крайней мере эмоциональный аспект радикально меняется, всё описанное уступает место экстатическому обожанию, любви, радости от соприкосновения с трансцендентным. Само это “трансцендентное” меняет свой статус.
Получается, что сакрализация - это один из способов обхождения с тем, что иначе является “немыслимым”: там, где проходит граница того, что можно постичь, где уже нет никакого другого, способного дать ответ, где ты оказываешься на грани всех ресурсов выносимого - может существовать сакральное, этот универсальный ответ, для которого церковь выступает в качестве правомерного представителя в общем дискурсе. Соответственно, когда церковь по той или иной причине утрачивает способность представлять сакральное - то и человек утрачивает этот инструмент, предоставляемый ею в общем дискурсе. Например, в нашем случае, помимо того факта, что церковь в принципе уступила свои позиции повсюду в нашей цивилизации, у нас она ещё и подверглась перверсии слияния с государственными институтами, что превратило её во что-то профанное, и уж точно не сакральное, когда трепет перед сакральным подменяется, например, страхом перед юридическим преследованием.
Мои размышления об этом носят отнюдь не праздный характер, ибо психоанализ работает на той же самой границе, где и происходит обычно обращение к сакральному за помощью. И т.о. психоанализу вполне угрожает деградационная судьба официальной церкви. И даже есть конкретная угроза - обсуждаемый закон, требующий от психологов соответствовать в своей работе диктуемым государством принципам, а также доносить на пациентов. Напомню ещё раз: профанство - это не только нехватка образования.

Под впечатлением от просмотренного вчера "Кончится лето".
Кто не смотрел - не читайте.
В этой истории опять же есть что-то гамлетовское. Главный герой, самый интересный, по крайней мере для меня - это не яркий герой Юры Борисова, а его брат, почти ботаник, ну точно ботаник для той хтони, в которой они жили.
Я говорю гамлетовское, если опять же думать про драму прокрастинации - бесконечного откладывания акта, и про суицидальность того, как наконец всё разрешается. Только если в Гамлете - это невозможность нанести удар, совершить убийство, то здесь почти наоборот - как остановить этот трип, оставляющий на своём пути трупы.
Отец хотел, чтобы сыновья, нет, хотя бы тот сын, в связи с которым он питал какие-то надежды, чтобы он уехал, вырвался из этого затерянного мира.
И есть два сына: один, старший - тут уже нет никаких надежд, он слишком заражён этим бытием, его единственная возможная поездка во вне - это на зону, чтобы вернуться назад, и так до бесконечности туда-сюда. Младший - он вроде не такой. Я думаю в первую очередь во имя него отец как бы берет грех на себя, чтобы сыновья, опять же, "не возвращались". И он совершает ошибку: желая освободить сыновей от бандитов, он их освобождает от самого себя, от отца. И если старший только что был словно в забытьи, он как зомби, движимый невидимой силой пытался исправить совершённое, так как там ждёт отец. Но, узнав о его смерти - он теряет единственное, что могло хоть как-то его держать, создавать смыслы и направления. Теперь - он воплощение движения, без конечной цели, это - его новый Другой, владеющий им целиком.
Итак, теперь бразды правления берёт старший, и они движутся на север, в сторону тупика, откуда уже не будет выхода. И этот трип в принципе мог быть бесконечным: этот старший, герой Борисова, не выглядит монстром, он не кажется, не знаю, злым, он просто настолько глуп, что эта глупость дарит ему невероятную свободу совершения акта без привычных пут сомнений мысли, он - движим Другим. Он устраняет препятствия на своём пути, как отмахиваются от ветки в лесу, чтобы идти дальше.
Младший же... Да, он совсем не такой, в принципе непонятно откуда он такой взялся, с этой речью, желанием договариваться.
Это великая метафора, и я не понимаю как фильм вышел на экраны, если честно. Одно объяснение: цензоры всё же ближе по своей сути старшему брату и не догоняют. Цепочка преступлений - это в конце концов содружество двоих, как обществе: слабак с оружием в руках, сам являющийся оружием, ибо его воля в конечном итоге всегда подчинена Другому, кто бы его ни воплощал, и второй, вечно рефлексирующий, вроде ищущий возможности отделиться и строить своё. Но, есть в нём что-то, что делает для него невозможным ни пойти своим путём, ни остановить плывущего по течению опасного идиота. Он слишком долго ждёт, и заканчивается всё плохо, трагично. Не буду приводить исторических примеров, получится пошло. После смерти отца, который, понятное дело, итак не жилец, вся надежда на младшего. Но младший, как всегда, слишком долго ждал, слишком долго был сообщником, и, как всегда, судьбы мира оказываются в руках неубиваемого мента, и всё будет повторяться, остаётся тоскливо смотреть в иллюминатор на свою потерянную землю ...

Ханс Циммер рассказал, что при написании композиций вдохновляется воображаемой женщиной.
«Ее зовут Дорис. Она мать-одиночка с двумя непослушными детьми, у нее красные от холода руки и она очень много работает. <...> Если она пойдет в кино и потратит свои с трудом заработанные деньги, я хочу, чтобы она тратила деньги впустую. Вот для кого я пишу и вот почему я пишу. Я пишу для Дорис».

Это к частому вопросу о том, что такое Другой у Лакана. Ты — это тот, кто пишет музыку, убирает разбросанные носки с пола, идёт по улице, с плакатом и даже без, пишет диссертацию, трогает себя в душе (удаление любое)... И каждый раз — где-то маячит Дорис. Она — та, как это метко сказал Ханс Циммер, "для кого" и "почему". Без неё не то что всё это, да и вы сами, не имело бы смысла, без неё даже о самой лютой бессмыслице вы ни слова бы ни проронили, в том числе самому себе. Да и вас бы, если честно, тоже бы не было, ибо неоткуда и некуда сказать "вас"....

Россияне должны мучиться и терпеть, заявили в РПЦ.
Протоирей Андрей Ткачёв считает, что благополучие может означать Божье забвение:
Людям необходимо нести какую-то тяжесть: физическую, нравственную или духовную. А если у человека всё хорошо, то Бог забыл о вас.

XX Семинар Жака Лакана, это если действительно интересен вопрос о том что такое любовь и что такое связь сексуальная, что ни одно и то же. И в случае как раз любви мы можем говорить о любви условной и безусловной. Причем безусловная - это скорее исключение, и что-то часто потерянное: это та любовь, которую связывают с любовью материнской. Любовь Бога обычно ставили на то же место: она всеобъемлюща, и каждый, даже последний грешник может на неё рассчитывать.
Так вот, в XX же Семинаре, ну, буквально на первых страницах, есть фраза, которую сам Лакан подчёркивает, но которая и без того немало интригует: Наслаждение Другого, наслаждение тела(ом) Другого ... не является знаком любви. Это становится для Лакана в том числе мостиком для того, чтобы разделить любовь и сексуальное наслаждение, то есть абсолютно различные формы связи. Вот почему "новаторская" с точки зрения теологии фраза священника приобретает неожиданно скабрезное звучание.

Недавно беседовали немного о вопросе, с некоторого времени меня интересующем - цензура. Слово прекрасное, ибо относится одновременно к области психоанализа (Фрейд с самого начал говорил о действии цензуры как одной из основополагающих сил, действующих в неврозе), и к общественно-политической жизни. Но, между ними обнаруживаются как сходства, так и радикальные различия. Ну, прежде всего, цензура, скажем так, фрейдовская - является причиной новообразований: симптомов, оговорок, забывание, ошибочных действий, сновидений.... То есть получается, что цензура, которая просто что-то удаляет из свободного употребления — весьма продуктивна, и результатом своим имеет не вычитание, не изъятие, а скорее появление нового.
Отсюда, цензура действительно действенная, которой наверняка желает воспользоваться любой политический режим - должна быть устроена иначе. Она будет действовать не на уровне фактологии, вульгарной, скажем так, реальности, а затрагивать то, что Фрейд называл "другой сценой". Я даже позволю себе вспомнить замечательное изобретение Винникотта: он ввёл понятие переходного пространства.
Это область, говорил он, находящееся между областью фантазий, воображения, и реальностью. То есть эта область как бы базируется, наследует сферу наших фантазий и грёз, но и связана с "реальностью", то есть как бы обладает некоторой упругостью по сравнению с чистой жизнью фантазий. Это область, где находится искусство, творчество и... политика. Ведь политик, хоть он и занимается "реальной жизнью", но по большей части отсылает к воображаемому будущему, которое как правило на самом деле и не наступает. И "настоящая" цензура атакует как раз эту область, например путая "другую сцену" Фрейда, помыслы, идеи, фантазии и ту реальность, к которой и только которой по идее должна иметь отношение юриспруденция. Это — лишение свободы в "переходном пространстве". И все революционеры и террористы, я в этом уверен, выходят на эту сцену и убивают вполне реальных сограждан часто только потому, что их выгнали с другой сцены, где они были бы куда безопаснее, а возможно бы и обогатили эту сцену.

И это независимо от политического режима, по крайней мере в нашем актуальном мире, и я даже, избегая обвинений в политической ангажированности, назвал бы этот текст "Памяти госпожи Люпэн" ;)