Порядок всех мест, кроме первого, будет совершенно произвольным — а значит, объяснениям, почему так вышло, суждено рождаться на ходу.

На двадцать четвёртом — альбом певицы, которую непонятно по какому параметру аттестовать: то ли по нынешней локации (Петербург), то ли по музыкантам, которые помогали делать альбом (в их числе бывшие соратники Шевчука и Полухутенко, а в главной, кажется, роли — инди-музыкант Малинен), то ли по участию в многолетней давности сезоне шоу «Голос». На этом месте сразу начинаются улюлюканье и сомнения — но мне вот за Рушану радостно: в основном ведь участникам и победителям здешних музконкурсов проще становится потерять себя после на них появления, чем найти; «Фабрика звёзд» стала в этом смысле чуть ли не единственным исключением — на то, видимо, она и фабрика — но более персональный уровень взаимодействия амбициозного ноунейма с грузным шоубизом слишком изменчив для развития первым своего успеха: сегодня Градский вместо спины повернулся к тебе лицом, а завтра Градский взял и неожиданно умер... Впрочем, ладно, я хоть и предупредил, что буду нарочно промышлять здесь дурной болтологией, это всё равно уже как-то чересчур — мы здесь про музыку собирались поговорить всё-таки.

Тем более что Рушану я услышал, совершенно не догадываясь, с чего там у неё всё начиналось. Понятно, что в редких случаях на слуху оказывается человек, не приложивший усилий для какой-никакой раскрутки — и если «попалось на ютубе», то, конечно, неспроста. С другой стороны, можно быть оптимистом и сказать, что я посмотрел достаточное количество лайвов Big Thief, чтобы таргет-течением мне принесло местную Адрианну Ленкер. От этой песни, закрывающей дебютник Рушаны, реально чувство почти дословно как от ленкеровского songs — что-то такое одновременно вполголоса захлёбывающееся и поперёк здравого смысла лелеющее объект собственного чувства под ласковый гитарный перебор. И эта песня, и несколько других с альбома достойны куда более осмысленных слов — но пусть будут хотя бы такие фразы и предложения; всяко лучше, чем ничего. #aoty #2024

23. Shellac — To All Trains

Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это моё сочинение.
Анна Андреевна. Я сейчас догадалась.
Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение.
Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.
Хлестаков. Ах да, это правда: это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой.

#aoty #2024

Альбом со строчки номер 22 вышел в конце апреля — но так получилось (спасибо автору!), что я прожил с ним январь.

Упражнения Ивана Лужкова по физике (акустические свойства контрольной комнаты, полёт фантазии во сне и наяву) уже были здесь воспеты — и, что логично, вторая часть альбомной дилогии отдаёт должное такому явлению как лирика. Точнее, паузам в словах и горькой лёгкости, маленьким людям и их побуждаемых страхом большим амбициям (дуэтная с Георгием Мишневым песня «Кунг-фу» — кажется, сознательно — отвечает персонажу Андрея Машнина, который тридцать лет назад расписывался в единоборств незнании и потому беспомощности в быту). Меня же в веренице текстовых образов увлёк самый первый — Майор. Я думал, что речь про летовского майора – а по задумке сочинителя, оказалось, про того, который у Боуи, Тома. И моя собственная трактовка, признаться, мне симпатична больше — одиночество героя превращается тогда в лишение его главного иллюзорного оружия, причастности к некоему Полезному Общему делу, которым можно оправдать любое зверство; вне его у М. обнаруживаются и субъектность, и бессмысленность, и смертность — в общем, лёд под ногами кристаллизуется до состояния повести непогашеной луны. Но, даже не зная слов, я, пожалуй, грустил бы над этим треком примерно столько же, сколько сентиментальничал, их понимая; в номинации «личная меланхолия года» это полная и безоговорочная победа.

Место 21 (у окна), против правил подаренное альбому за один трек.

Середины ноября в субботней электричке и понедельнично изученной книги про Хиросиму хватило, чтобы песня Лии Сафиной приросла и проросла внутри; при чём здесь пригородное жд-сообщение, в принципе догадаться можно — под образцовый драм-энд-бэйс с саксофонной развязкой, проигранный в наушниках подряд раз десять, рутинное серое путешествие по рельсам обретает особенную залихватскую ритмику. Ну, а что до влияния прочитанного о пост-апокалипсисе на отдельно взятом клочке земли, грозы и последствия которого, мягко скажем, не минули — больше не можешь думать о свете как о чём-то спасительном и целительном, когда осознаёшь, что вспышка для кого-то — последнее увиденное в жизни. У Лии в треке метафорический образ света тоже невесел: как бы сильно ни хотелось забыться и зарыться в рутинные действия (сериалы, коты, мечты) — всё равно довлеет сила, которая напомнит, что пройдёт и это, и придётся отсюда уходить, причём едва ли по своей воле. Но пусть даже так, свет в конце по-прежнему предпочтительнее тени — короче, думать об оттенках и коннотациях сияющих понятий как-то невыносимо, особенно когда вслух вынужден это делать обиняками, зато сама песня настойчиво побуждает — пока есть силы — под всей этой сенью выстоять (а что до мрачно-побочных мыслей, покойный Василий Вячеславович Уткин в пылу исповедальной беседы с коллегой оставил нам шаблон исчерпывающего ответа: «Да ладно, Ром, это жизнь, мы всё время о чем-то думаем»).

#aoty #2024

Иногда то, что призвано тебя поддерживать, тащит ко дну — вот и сейчас совершенно не могу перенестись обратно в то состояние, где ещё казалось возможным вести терапевтический (по задумке) рассказ о двадцати пяти альбомах года: от одной мысли, что надо довести обещанное до конца, натурально мутит. Ещё и двадцатое место никому (кажется) не зашло, поэтому немного сократим повествование.

19. Geordie Greep — The New Sound

При первом прослушивании арт-роковые приключения бывшего фронтмена Black Midi люто залетели; на второй круг меня уже не хватило — но от молодого человека в костюме со специфическим юмором и типичными маскулинными проблемами большего и не требуется: эдакий разовый стендап-мюзикл, точно уж не хуже карантинного Бо Бёрнема (но и, соответственно, не лучше слишком много кого).

18. DenDerty — Газовый душ

Обложка альбома почему-то напоминает об обложке «Юности» Дельфина — в схожую степь бледно-кислотная расцветка и даже расположение фигур; приплетаю потому, что Дениса активно с Дельфином сравнивают — тоже грустный такой мьюзик, сильно возвышающийся над думерством, но расшаркивающийся перед близкими тому жанровыми вещами. Как раз по причине, что вещей таких слишком много (то жар, то холод; то шугейз, то фолк), работа не выглядит слишком цельной — но как сборник отлично скроенных депрессивных бэнгеров и нескольких песен похуже работает что сяомские часы. Как видите, не швейцарские — зато без напускных понтов.

17. Joanne Robertson & Dean Blunt — Backstage Raver

Давайте так: лично для меня голос Джоан Робертсон автоматически ставит любую её работу в топ года. Блант же с годами перестал быть люб; как минимум в данной паре его амплуа — типичный мужлан-продюсер за ангельским плечиком. Ну, что поделать: немного не чета предыдущей их дуэтной работе, Wahalla 2017 года, но про этот дурного тоже ничего не скажешь: нуарные песни под дурманным продакшеном — формула всё ещё рабочая.

Сам смотрю на уже опубликованную часть списка и не верю: это слишком дженерик. Но на пути к вершине всё изменится — а пока так; конечно, проще, чем перемыть косточки себе, обвинить в раскладе пресловутый дефицит внимания как болезнь нашего века. Эмпатии расслушать многое мне точно не хватает: фокусировать на себе способны преимущественно старые друзья.

Вот и старые друзья по имени Джейми Стюарт (и компания) выпустили альбом, который ничего не добавляет к предыдущим, что ли, двадцати — но (тут и прорываются столь нужные в иных местах внимание и терпение!) это если не дождаться финала. А там стенание в духе человека из мема — только лет дружбы не тридцать четыре, а двенадцать, но деть их тоже натурально некуда. По итогу — заслуженное шестнадцатое место с лучшим альбомом проекта лет эдак за семь.

15. группа ил – Я дома

Набор песен о безответной любви к Родине по состоянию на 2024 год — записанный (кто бы мог подумать!) на чужбине.

14. We Are Winter's Blue and Radiant Children – No More Apocalypse Father

Батя построка и примкнувший к нему набор товарищей с сеансом депрессивного созерцания на фоне очередного раунда конца света — по личному мнению, лучший из двух альбомов автора в этом году.

13. Нелюдимка — Колыбельные перед боем

Интригующий дебют, откуда не ждали: прикроватные элегии о тяготах тела и поисках духа; интонационно немного схоже с Янкой Дягилевой или даже Наталией Медведевой — но вообще есть ощущение нового, доселе неведомого песенного письма. #aoty

На последней моей работе был чел, который школярством собственного поведения пытался заглушить будничную шизу коллежьих манипуляций; при любом непонятном взаимодействии он шёл напролом по двум опциональным направлениям: в первой опции запускал с компа чипи-чапу, во второй — травил рандомные истории из жизни пророка Санбоя. Выкупив (не сразу) цели и задачи чела, цинично вносившего в цивильный музей атмосферу жёлтого дома, к его назойливым выходкам я стал относиться безразлично — да и персонаж из Ярцево (Санбой то есть) неприятнее от перманентного про себя напоминания уже не станет: в конце концов, сочувствия живому человеку и его судьбе никто не отменял — все ходим и под богом, и под сумасшедшим королём.

К чему я об этом среди ночи? Как явствует из истории (ну хорошо, мифологии), Санбой до поры успешно совмещал карьеру певца-любителя с амплуа велосипедиста и владельца автобуса; автобус то ли угнали, то ли конфисковали, герой на десять лет пропал из виду, а его голос обрёл характерную хрипотцу. То есть совместить вождение с хрипотцой по историческим причинам не получилось (если только я чего-то не знаю) — но в 1976 году артист по имени Charlemagne Palestine, без всякого ИИ и сам того не ведая, воссоздал, как это могло бы звучать и выглядеть.

Да, перед нами просто шестнадцать минут зычной и звучной езды по поселковой местности — цитируя другого кудесника слова и безумства, ми энд май мотосайкл, абсолютли фри. И почему-то не могу от видео оторваться, запускаю по очередному кругу — то ли в студёную зимнюю пору тоска по дороге возрастает так, что согласен на любой способ телепортации в искомое состояние пути, то ли просто нравится сочетание лязга мотора, шума плёнки и дрожания голоса; нехитрый авангардистский приёмчик, сознательно пестуемый примерно со времён раннего Стива Райха. Но так бывает: нехитрое — оно же ведь и вечное.

12. The Smile — Cutouts

Раз уж наш список полон условностей и допущений, можно в голове и два неидеальных альбома (если что, скорость производства в ущерб продуманности — будто бы ключевой пункт рабочей этики группы) в один соединить: октябрьский Cutouts безупречен процентов на семьдесят, зато в январском Wall of Eyes по одному только Йорку понятным мотивам ужились средней степени взвинченности уан-корд-бэнгеры (Read The Room, Under Our Pillows), классическая для автора песня о средствах передвижения и страхе смерти (Bending Hectic) — и пятёрка вальсов и антрактов из каталога фоновой музыки. Если что, я не говорил, будто это плохо (но 0.5 на rym влепил).

Cutouts — дело совсем, да не совсем, иное: моментов, когда автор зависает в попытке выдать что-нибудь эдакое, здесь тоже в достатке, но спишем их на невольную иронию технологического века: недаром в одной из здешних песен Том натурально упоминает Windows 95 — систему, с позиций наших избалованных времён не самую функциональную (зато с Брайаном Ино в комплекте). И именно здесь, как ни странно, одной из двух наиболее полюбившихся мне песен стала та, что в иных декорациях метила бы на фон: Instant Psalm — едва ли самая заметная (с нетерпением жду день, когда узнаю о существовании человека, который её раскусил), но внутренне величественная фантазия на тему того, как звучала бы Karma Police, записывай её не молодой Найджел Годрич с радиохедами, а взрослый Джордж Мартин с повзрослевшими же битлами. Впрочем, какой ещё судьбы, кроме забвения, ждать от песни с текстом про парадоксы человеческого восприятия? Что имеем, не храним — а момент, пока Йорк и Гринвуд ещё способны уравновешивать репутационные риски добротными саундтреками к fin de siècle, точно стоит увековечить. #aoty

А вот альбом, восторги от которого с лета несколько поутихли — и всё же, и всё же. Кристина Сарханянц на радостях цитирует Пушкина, кто-то (я) восторгается силой междометий: у Рушаны альбом этого года называется «уф!», у Марты Скай Мёрфи — Um. От этой конкретно песни захватывает дух, от дуэта с Роем Монтгомери веет французскостью, от всего остального — почему-то недосказанностью. Бывает же, когда дебют хорош, но после пика чувства новизны вдруг хочется большего: цифровой оркестрованный эмбиент-поп — это, конечно, хорошо, но вайб выпускной квалификационной работы, будь он неладен, сильно мешает спокойно ждать продолжения. А оно, учитывая неспешный темп исполнительницы (к дебюту она шла около шести лет), может случиться когда угодно — есть время однажды вернуться к альбому, принять заново и перестать беспокоиться. #aoty

10. Mabe Fratti —
Sentir que no sabes

Виолончелистка из Гватемалы с довольно разношёрстным песенным материалом — преимущественно это танцы вокруг упомянутого струнного инструмента, но побочные звуковые ситуации случаются совершенно причудливые: к примеру, вот тут размеренная арт-поп-основа приправлена одновременно брякающей перкуссией, призраками брейкбита и восьмидесятнических синтезаторных chimes; всё везде и сразу, короче — и более чем складно при этом.

9. Félicia Atkinson — Space As an Instrument

В моей жизни нью-эйдж сначала был словом ругательным; потом, когда с небольшой волной переизданий и переоткрытий в 2010-х он вдруг стал явлением если не модным, то позволительным, личное табу было снято — но сейчас, в попытке понять причины скепсиса в адрес альбомов Фелисии Аткинсон (в основном молчаливого, но с единичной отрицательной рецензии тинейджера на сайте rateyourmusic у меня подгорает уже третью неделю!), списываю его именно на некоторую неприязнь слушателя к Осознанности, Медитации и прочему эзотерическому вокабуляру в их нарочитых проявлениях, который при столкновении с работами Ф. А. напрашивается разве что у человека с трудностями перевода. Впрочем, вникать, кто такой Оливье Ремо, философской работой которого Аткинсон в процессе создания альбома вдохновлялась, мне тоже откровенно лень — вдруг собака подозрений покоится именно там, но я верю вкусу Фелисии Аткинсон, а испанскому тинейджеру с RYM — не верю (пусть у меня и подгорает!).

Ладно, если серьёзно, Ф. А. продолжает свой дрейф в водах спокенворд-поэзии — и заданный ею маршрут пусть и стандартен, но в достаточной степени упоителен (и успокоителен, конечно): начинается всё с монологов под диктофонный шорох, обрамляется игрой на фортепиано, а также треками под названиями «Thinking Iceberg» и «Shall I return to you» — ну, и в какой-то случайный момент заканчивается; занятно, что два моих любимых произведения искусства этого года, заточенные на хождении во льдах, так диаметрально друг другу противоположны. В «Восьмидесятом градусе» героиня Елены Поповой отправляется в геологическую экспедицию, где вместо единения с природой (которого от рабочего вояжа и не ждёшь) вынуждена наблюдать неприятные паттерны поведения старших, но совсем ментально не умудрённых коллег — зато под очень хороший взятый с собой плейлист, от «Интуриста» до Weezer! Аткинсон, напротив, законами общежития имеет возможность не мыслить, обдумывая схожие вопросы в комфортном наедине; но в обоих случаях письмо (у Ф. А. звуковое, конечно) — это попытка максимально уловить и передать сам момент размышления, прозрачность публичной презентации которой, впрочем, вызывает вопросы: тот же «Восьмидесятый градус» на пути к читателю сильно редактировался, и само подозрение, что -фикшна в нём до неприличия больше, чем авто-, лично мне отравляет чтение; к Space is An Instrument вопросов в этом смысле не возникает — поэзия будто бы условнее прозы, там не так важно, есть ли жизнь на Марсе, к чему привели мысли об айсберге и вернулась ли она в итоге к некоему ты; а выше мы уже сделали вывод, что это чистейшая поэзия и есть.

8. Clarissa Connelly — World of Work

Выпущенный на лейбле Warp фолк-поп-альбом с обложкой, после взгляда на которую хочется припомнить, кто же подставил кролика Роджера (при всём желании не смогу: в детстве смотрел урывками). Спрессованным дигитальным звучанием инструментов — не бейте, сформулировал как умею! — альбом напоминает о ранее воспетой здесь прошлогодней работе ML Buch (кстати, как и Мария-Луиза, Кларисса базируется в Дании — поэтому флэшбэк, возможно, не случаен), но когда ближе к середине исполнительница вспоминает о своих шотландских корнях, сравнения начинают испаряться. Вторая половина записи задаёт совсем уже кинематографическую планку — длительность двух лучших треков аккуратно переходит пятиминутный барьер, а закругляется всё мелодической феерией в духе то ли альбома Duke группы Genesis, то ли драматичных концовок посовременней — но не слушайте мою попытку быть палатой мер, послушайте альбом, он самобытный и заслуженно восьмой в этом бесконечном перечне. #aoty

7. Золотые зубы — Post-hardcore

Появлению здесь этого альбома я обязан постам в блоге Бориса Стародубцева @capybaratapes. Заметки и интервью Бо мне нравятся сами по себе, хотя до недавних пор казалось, что именно в слушательских предпочтениях мы совпадаем слабо — но в этом году вдруг решил довериться рекомендации и не прогадал. Точнее, как — после строчки «Зубов» «видел Тони Аллена и больше не увижу», прочитанной текстом в посте — я сдался. В голове всё вдруг сошлось и зазвучало. Хотя я не посещал сет The Good, The Bad and the Queen, в связи с которым фраза «Зубов» и родилась (покойный Аллен играл в этой супергруппе), да и не тянуло — но тут ведь, дело понятное, притягивает не локация, а универсально-горестное чувство прожитого и недостижимого теперь момента.

Вообще, меня такая читка на русском в основном и вставляет: та, где грустный начитанный душнилка рассказывает, как в десять лет стал дед-инсайдом (я тоже!) — и жильцовский «Журналист из Фурфура» в 2015-м, и «Ларёк с журнальчиками» в 2019-м удачно в схожем амплуа вывозили; теперь вот вывозят «Зубы». Смешно, что переслушивать никого из перечисленных больше не тянет — но отрезки жизни, когда гонял их в наушниках, запомнятся навсегда.

6. Леонид Фёдоров — Мир

Причудливым образом саунд-арт лидера «АукцЫона» стал провоцировать меньше вопросов, как только автор чаще начал работать один. Но только над конечным воплощением, естественно — закулисный музыкально-поэтический тандем на месте и в порядке: маленький человек из текстов Дмитрия Озерского ещё сильнее поизносился, стал крошечным и стареньким, всё так же норовит спрятаться в скорлупу — но всё так же трагикомично в неё не помещается (см. лучшую здесь, по-моему, вещицу «Шёпот»). Аранжировки совсем дурашливые, а результат образцово величественный — на заре седьмого десятка лет Фёдоров продолжает разом внушать и утешать.

5. Иван Лужков — Человек из Сан-Франциско

Немного колебался, давать ли Ивану сразу два места — но именно что немного. И ничуть об этом не жалею; за описанием альбома снова отсылаю к ранее сделанной заметке.

4. Всуе — Вход

Книжный главред внезапно идёт прямо с рабочего места в концентрированный исповедальный тяж; опять же — вывод мой читателю известен, разве только перед Арнольдом из Reutoff вышло неловко — в пассаже про мастеринг игриво обхожу его упоминание, но это не чтобы укольнуть, напротив: «Реутов» мы любим, уважаем.

3. Сад имени Фёдора — заочная ностальгия

Умение в последний миг расплатиться по долгам — скилл на зависть, безусловно.

Несбывшийся второй альбом барабанно-синтезаторного трио вынужденно превратился в спонтанную фиксацию концертной программы с песнями старыми и новыми. «Мы записали всё за один студийный день — прямо перед тем, как оказались в трёх разных странах», — указано в аннотации; если сравнивать не по сонграйтерству, а по степени происходящих с песнями метаморфоз, на записи поймано примерно то же состояние аффекта, в котором тот же «АукцЫон» когда-то записывал студийный концертник «Это мама», разве только здесь обошлось без саксофона: песни длятся в среднем минут по пять, а то и все восемь; голос Маргариты Меджович исследует пределы драматургических возможностей даже в и без того до боли знакомых песнях — то есть отдаётся словом ещё больней.

Из россыпи (небольшой, но всё же) молодых московских групп, что возникли в одно время и в одной экосистеме с «Хадн дадн», именно «Сад» (да, быть может, ещё Zu Ye Fa) лично мне кажется самой сильной — и одновремённо обделённой общественным, так сказать, вниманием; это печально, но такое случается — и постскриптум в виде ещё одного альбома экстатической городской поэзии кажется каким-то незаслуженным счастьем.

2. Юнсн — Среди звёзд упавших

Второе место этого года я посвящаю искусству сценического костюма (привет любимкам, которые в разное время тоже в него смогли: Vanishing Twin, Le Groupe Obscur, «Кассиопее» и раннему периоду группы «Привет»).

У Сони Юнсн всё будто не ко времени складно и красочно: собственно, формат и прикид; музыкальное образование, которое совсем не мешает где надо всё упростить; позабытый уже факт, что музыка из спальни (как же плохо звучит эта попытка адаптации понятия bedroom pop!) — подвид не только вольного качества записи, но и повышенной изобретательности и манёвренности. Древний термин ксп на глазах лишается расшифровки собственной аббревиатуры: не клуб, а комнатная посиделка; не самодеятельность, а самовыражение; не песня, а пи... ну, вы поняли, в нецензурных выражениях я хочу сказать — ух как красиво.

Николай Редькин и расхваленный уже здесь Бо, среди прочих, вызвали к жизни формальное сравнение с Grouper — то же скрещение акустической гитары и размытого звукового ландшафта, те же odes to the... — только вот кому они, загадка. А лично меня эта запись будто вернула в атмосферу «Тайного альбома», только с обратным знаком: вместо «мы сегодня дома» — «пойдём гулять»; вместо односторонней привязанности на грани преступления в «Совершенна» — созависимого свойства (и, хочется думать, тоже всё-таки метафорическая) мёрдер-баллада «визави». Ну, а по сумме сборник тихих песен о любви как созерцательной исповеди — тут уже не до попыток найти похожее по вайбу в прошлом.

1. Регулярная тревога — Весна уходящая / Десятый. Башня / Весна позабытая / Агата / Зрелость

По ссылке — краткая объяснительная, как сразу пять альбомов (шестым на картинке сингл, для ровности) оказались на первом месте. Заодно и расписка в бессилии слов, которыми я пользовался последние несколько лет, чтобы рассказывать о музыке. Последние годы были сплошным добровольным поражением на этом поприще — что будет дальше, не загадываю. Точнее, у меня есть мысли и даже полуманифест (спойлер: там будет о расставании с типа-журналистской идентичностью, которая и так уже последние годы не отражает положения вещей; я давно уже сам автор песен, который как умеет пишет о коллегах, пора смириться и признать это официально).

Как прежде теперь не напишешь ещё и ввиду, мягко скажем, ограничения доступности платформ в некоторых краях. Если вы из России, ссылки на песни в посте, скорее всего, выглядят просто чёрными экранами; если нет, кажется, как-то слушаются. Что использовать, чтобы было удобно всем — пока не понимаю.

Перед уходом на длинные выходные (пусть сам и не отдыхаю) хочу поздравить читателей канала с окончанием очередного года. Спасибо всем, кто здесь с самого начала, кто появился в этом году и даже в этом году ряды читателей покинул; следуя традиции медийного человека, которого с этого марта больше нет на земле и который этой фразой завершал свои эфиры, пожелаю только одного: берегите себя (и близких, прибавлю, да).

Ну, а песни — довольно одной, авторства завтрашнего юбиляра из любимого кабаре; содержание под стать вынужденно-собранному настрою, зато с нужной безрассудной задоринкой. Как говорится, let's do it a dada — а остальное приложится. Верим.

Супружеская пара и примкнувший к ним третий проводят около сорока лет, не прерываясь, в тихой игре на рок-инструментах. По продолжительности редкий сюжет — и, кажется, его безмятежность должна таить подвох.

Но вроде бы не таит: письмо из Пенсильвании, ноябрьский альбом группы The Innocence Mission (само собой, всеми нами пропущенный), одновременно архаичен, аскетичен и наивен — и ко всем этим определениям хочется тут же приставить уточнение «по-хорошему»; говорят, в правильности повинно в буквальном смысле церковное образование: коллектив как сложился за годы учёбы в католической школе, так и летит — процентов на девяносто благодаря голосу Карен и её же элегическому дару — по накатанной: над цветами и деревьями, страхами и восторгами, восходами и закатами (последним даже выделено особое место в виде отдельной песни). Дрим-поп той степени умудрённой лёгкости, что свойственна скорее бразильской тропикалии или песням Джони Митчелл; недурное знакомство, с которого можно начинать робко вкатываться — или вплывать, как кому угодно — в очередной непростой год. #aoty #2024 #missing_pieces

Mother On Mondays — Friends (1995); переиздание 2021

[Оффтоп: cпасибо @voicemedia за реализацию идеи собрать все годовые списки из разных каналов в одной подборке. Нашлось там место и для нашего закутка; без иронии и курсива приятно, что назвали приятным каналом — по привычке хочется настаивать на обратном, но лучше приму эти слова как комплимент и напутствие.]

Наша очередная рекомендация пригодится в случае, если вам не чужда лёгкая послеобеденная меланхолия. Такой тайминг пришёл в голову только что — реально ведь полдничный рок эраунд файв-о-клок: тбилиссцы Mother On Mondays благополучно пережили три десятка лет и до сих пор бодрствуют — а поначалу (года эдак до 1995-го) вальяжно заигрывали со стереотипами Манчестера восьмидесятых: чуть-чуть Моррисси, чуть-чуть бэгги, ноль смерти и немного любви; что-то такое, если искать поближе географически к себе самому, случалось с «Матросской тишиной» периода англоязычных текстов или тульской группой «Сусанин Ультра». Но сколько ни примешивай друг к другу схожие подходы и несовместимые локации, случаи неоромантизма посреди социальной разрухи по-прежнему остаются сумасшедшей — и потому столь притягательной — аномалией.

М. Ф. (не ради форса его имени говорю) объясняет эксцесс романтизма обострённым воображением; Мамонов растолковывал ещё проще (обобщение «все» спишем на эгоцентризм [само]образованного человека) — но лично я предпочитаю вспоминать в такие моменты образ из Боуи, героев на один день. В Mother on Mondays прикалывает удаль этот отрезок растянуть: я и узнал-то о них после прошлогоднего альбома, который звучит будто бодрый синт-поп от тридцатилетних на восточноевропейский экспорт, а не спорная пересборка самих себя участниками группы, которой уж и самой за тридцать. Но старая ипостась лично мне зашла больше: в песенных связках вроде здешней Mr. Greenaway/Gloves день одновременно и дольше века, и стремительнее автомобильной поездки с открытым верхом. Цепляет, короче.

Pep Llopis — Poiemusia La Nau Dels Argonautes (1987/2017)

Сегодня ближе к вечеру каталонский футбольный Пеп будет упражняться в выходе из творческого кризиса на команде четвёртого дивизиона «Солфорд Сити» — но, игнорируя это будничное событие, вспомним лучше про Пепа валенсийского.

Пеп Ллопис играл в прог-рок-группе, которая однажды (вот неожиданность!) развалилась — и от нечего делать решил довериться sile vetra: подстёгиваемый примером Ясона и аргонавтов, перебывал на Балеарских и на Крите, где морские волны принесли ему откровение; трофеем из путешествия наш герой привёз отчётливо эллинский неологизм Poiemusia — выдуманный то ли стиль, то ли жанр; скрещение флюидов нью-эйджа и ненавязчивого повторения флейт с маримбами в духе Стива Райха.

Не знаю, впрочем, можно ли отнести музыку Пепа к нью-эйджу — но одно обстоятельство с этим разделом на полке её роднит точно: попытка концептуализации здесь, кажется, только отвлекает от сути. Возможно, я слишком засиделся дома, но упорно не слышу в пойемузии ни заявленной музыки волн, ни музыки ветра — при всём уважении к эмпирическому переживанию её автора; что меня цепляет — и почему я хочу, чтобы зацепило кого-то из читателей — так это ощущение, что творец-одиночка тут всё же знает меру своему одиночеству: никакого ухода от мира, только сдержанное торжество эврики, что от большинства из смертных ускользает, но поймавшего так эйфорично держит на плаву.

Впрочем, стоит оговориться. Конечно же, слово пойемузия Пеп Ллопис сам не придумывал — равно как и текст валенсийского поэта про аргонавтов (собственно, сам стихотворец на альбоме его и читает) просто удачно лёг на уже написанную композиторскую музыку. Которая вдобавок была представлена на вполне статусном фестивале в родных создателю краях. И вот тут миф о потерянной и найденной музыке, жить которым за последние лет двадцать приучили архивные лейблы вроде Light in the Attic или сублейбла Freedom to Spend, начинает двоить, а то и троить — с одной стороны, это реально музыка для ни кого, за монтажной спиной у которой запросто представляется (ложный) образ композитора-затворника, одержимого странствиями и желанием причастности к Истории; с другой стороны, это музыка сугубо функциональная — и своё предназначение (однажды быть публично исполненной) она уже выполнила: в ней нет трагического надрыва забытья, но есть радость общего чувства — полифония голосов поэта и чтицы (вот вся команда в сборе, кстати); есть урбанистическая авангардистская одухотворённость, только для вида и кураторского текста объяснимая вольным духом странствий. По слушателю эта музыка совсем не тоскует. И при этом — она прекрасна. Ей и четыре абзаца выше, в общем-то, не нужны. Просто футбольный тренер по прозвищу Пеп напомнил мне о композиторе по имени Пеп. Просто этот композитор однажды удачно сгонял в отпуск и вернулся с минималистским шедевром, экивочащим вековому эпосу. Или не шедевром. Просто хорошим образцом аудиотеатра сорок семь минут длиной, от которого просто хорошо этим хмурым январским утром. Вот и всё.