2. Юнсн — Среди звёзд упавших

Второе место этого года я посвящаю искусству сценического костюма (привет любимкам, которые в разное время тоже в него смогли: Vanishing Twin, Le Groupe Obscur, «Кассиопее» и раннему периоду группы «Привет»).

У Сони Юнсн всё будто не ко времени складно и красочно: собственно, формат и прикид; музыкальное образование, которое совсем не мешает где надо всё упростить; позабытый уже факт, что музыка из спальни (как же плохо звучит эта попытка адаптации понятия bedroom pop!) — подвид не только вольного качества записи, но и повышенной изобретательности и манёвренности. Древний термин ксп на глазах лишается расшифровки собственной аббревиатуры: не клуб, а комнатная посиделка; не самодеятельность, а самовыражение; не песня, а пи... ну, вы поняли, в нецензурных выражениях я хочу сказать — ух как красиво.

Николай Редькин и расхваленный уже здесь Бо, среди прочих, вызвали к жизни формальное сравнение с Grouper — то же скрещение акустической гитары и размытого звукового ландшафта, те же odes to the... — только вот кому они, загадка. А лично меня эта запись будто вернула в атмосферу «Тайного альбома», только с обратным знаком: вместо «мы сегодня дома» — «пойдём гулять»; вместо односторонней привязанности на грани преступления в «Совершенна» — созависимого свойства (и, хочется думать, тоже всё-таки метафорическая) мёрдер-баллада «визави». Ну, а по сумме сборник тихих песен о любви как созерцательной исповеди — тут уже не до попыток найти похожее по вайбу в прошлом.

1. Регулярная тревога — Весна уходящая / Десятый. Башня / Весна позабытая / Агата / Зрелость

По ссылке — краткая объяснительная, как сразу пять альбомов (шестым на картинке сингл, для ровности) оказались на первом месте. Заодно и расписка в бессилии слов, которыми я пользовался последние несколько лет, чтобы рассказывать о музыке. Последние годы были сплошным добровольным поражением на этом поприще — что будет дальше, не загадываю. Точнее, у меня есть мысли и даже полуманифест (спойлер: там будет о расставании с типа-журналистской идентичностью, которая и так уже последние годы не отражает положения вещей; я давно уже сам автор песен, который как умеет пишет о коллегах, пора смириться и признать это официально).

Как прежде теперь не напишешь ещё и ввиду, мягко скажем, ограничения доступности платформ в некоторых краях. Если вы из России, ссылки на песни в посте, скорее всего, выглядят просто чёрными экранами; если нет, кажется, как-то слушаются. Что использовать, чтобы было удобно всем — пока не понимаю.

Перед уходом на длинные выходные (пусть сам и не отдыхаю) хочу поздравить читателей канала с окончанием очередного года. Спасибо всем, кто здесь с самого начала, кто появился в этом году и даже в этом году ряды читателей покинул; следуя традиции медийного человека, которого с этого марта больше нет на земле и который этой фразой завершал свои эфиры, пожелаю только одного: берегите себя (и близких, прибавлю, да).

Ну, а песни — довольно одной, авторства завтрашнего юбиляра из любимого кабаре; содержание под стать вынужденно-собранному настрою, зато с нужной безрассудной задоринкой. Как говорится, let's do it a dada — а остальное приложится. Верим.

Супружеская пара и примкнувший к ним третий проводят около сорока лет, не прерываясь, в тихой игре на рок-инструментах. По продолжительности редкий сюжет — и, кажется, его безмятежность должна таить подвох.

Но вроде бы не таит: письмо из Пенсильвании, ноябрьский альбом группы The Innocence Mission (само собой, всеми нами пропущенный), одновременно архаичен, аскетичен и наивен — и ко всем этим определениям хочется тут же приставить уточнение «по-хорошему»; говорят, в правильности повинно в буквальном смысле церковное образование: коллектив как сложился за годы учёбы в католической школе, так и летит — процентов на девяносто благодаря голосу Карен и её же элегическому дару — по накатанной: над цветами и деревьями, страхами и восторгами, восходами и закатами (последним даже выделено особое место в виде отдельной песни). Дрим-поп той степени умудрённой лёгкости, что свойственна скорее бразильской тропикалии или песням Джони Митчелл; недурное знакомство, с которого можно начинать робко вкатываться — или вплывать, как кому угодно — в очередной непростой год. #aoty #2024 #missing_pieces

Mother On Mondays — Friends (1995); переиздание 2021

[Оффтоп: cпасибо @voicemedia за реализацию идеи собрать все годовые списки из разных каналов в одной подборке. Нашлось там место и для нашего закутка; без иронии и курсива приятно, что назвали приятным каналом — по привычке хочется настаивать на обратном, но лучше приму эти слова как комплимент и напутствие.]

Наша очередная рекомендация пригодится в случае, если вам не чужда лёгкая послеобеденная меланхолия. Такой тайминг пришёл в голову только что — реально ведь полдничный рок эраунд файв-о-клок: тбилиссцы Mother On Mondays благополучно пережили три десятка лет и до сих пор бодрствуют — а поначалу (года эдак до 1995-го) вальяжно заигрывали со стереотипами Манчестера восьмидесятых: чуть-чуть Моррисси, чуть-чуть бэгги, ноль смерти и немного любви; что-то такое, если искать поближе географически к себе самому, случалось с «Матросской тишиной» периода англоязычных текстов или тульской группой «Сусанин Ультра». Но сколько ни примешивай друг к другу схожие подходы и несовместимые локации, случаи неоромантизма посреди социальной разрухи по-прежнему остаются сумасшедшей — и потому столь притягательной — аномалией.

М. Ф. (не ради форса его имени говорю) объясняет эксцесс романтизма обострённым воображением; Мамонов растолковывал ещё проще (обобщение «все» спишем на эгоцентризм [само]образованного человека) — но лично я предпочитаю вспоминать в такие моменты образ из Боуи, героев на один день. В Mother on Mondays прикалывает удаль этот отрезок растянуть: я и узнал-то о них после прошлогоднего альбома, который звучит будто бодрый синт-поп от тридцатилетних на восточноевропейский экспорт, а не спорная пересборка самих себя участниками группы, которой уж и самой за тридцать. Но старая ипостась лично мне зашла больше: в песенных связках вроде здешней Mr. Greenaway/Gloves день одновременно и дольше века, и стремительнее автомобильной поездки с открытым верхом. Цепляет, короче.

Pep Llopis — Poiemusia La Nau Dels Argonautes (1987/2017)

Сегодня ближе к вечеру каталонский футбольный Пеп будет упражняться в выходе из творческого кризиса на команде четвёртого дивизиона «Солфорд Сити» — но, игнорируя это будничное событие, вспомним лучше про Пепа валенсийского.

Пеп Льопис играл в прог-рок-группе, которая однажды (вот неожиданность!) развалилась — и от нечего делать решил довериться sile vetra: подстёгиваемый примером Ясона и аргонавтов, перебывал на Балеарских и на Крите, где морские волны принесли ему откровение; трофеем из путешествия наш герой привёз отчётливо эллинский неологизм Poiemusia — выдуманный то ли стиль, то ли жанр; скрещение флюидов нью-эйджа и ненавязчивого повторения флейт с маримбами в духе Стива Райха.

Не знаю, впрочем, можно ли отнести музыку Пепа к нью-эйджу — но одно обстоятельство с этим разделом на полке её роднит точно: попытка концептуализации здесь, кажется, только отвлекает от сути. Возможно, я слишком засиделся дома, но упорно не слышу в пойемузии ни заявленной музыки волн, ни музыки ветра — при всём уважении к эмпирическому переживанию её автора; что меня цепляет — и почему я хочу, чтобы зацепило кого-то из читателей — так это ощущение, что творец-одиночка тут всё же знает меру своему одиночеству: никакого ухода от мира, только сдержанное торжество эврики, что от большинства из смертных ускользает, но поймавшего так эйфорично держит на плаву.

Впрочем, стоит оговориться. Конечно же, слово пойемузия Пеп Льопис сам не придумывал — равно как и текст валенсийского поэта про аргонавтов (собственно, сам стихотворец на альбоме его и читает) просто удачно лёг на уже написанную композиторскую музыку. Которая вдобавок была представлена на вполне статусном фестивале в родных создателю краях. И вот тут миф о потерянной и найденной музыке, жить которым за последние лет двадцать приучили архивные лейблы вроде Light in the Attic или сублейбла Freedom to Spend, начинает двоить, а то и троить — с одной стороны, это реально музыка для ни кого, за монтажной спиной у которой запросто представляется (ложный) образ композитора-затворника, одержимого странствиями и желанием причастности к Истории; с другой стороны, это музыка сугубо функциональная — и своё предназначение (однажды быть публично исполненной) она уже выполнила: в ней нет трагического надрыва забытья, но есть радость общего чувства — полифония голосов поэта и чтицы (вот вся команда в сборе, кстати); есть урбанистическая авангардистская одухотворённость, только для вида и кураторского текста объяснимая вольным духом странствий. По слушателю эта музыка совсем не тоскует. И при этом — она прекрасна. Ей и четыре абзаца выше, в общем-то, не нужны. Просто футбольный тренер по прозвищу Пеп напомнил мне о композиторе по имени Пеп. Просто этот композитор однажды удачно сгонял в отпуск и вернулся с минималистским шедевром, экивочащим вековому эпосу. Или не шедевром. Просто хорошим образцом аудиотеатра сорок семь минут длиной, от которого просто хорошо этим хмурым январским утром. Вот и всё.

В январе 2000 года мне было неполных восемь лет — и частой темой разговоров в моей семье (как и, кажется, во многих, где пылкие беседы о ерунде являлись попыткой замылить перед ребёнком социальные кризы и внутренние конфликты), был вопрос миллениума. Точнее, по вопросу-то был консенсус: отец настаивал, что тысячелетие и столетие начинаются в 2001-м, а по телевизору враки. Каюсь, до сих пор без понятия, как там на самом деле. Как и был несколько лет без понятия, что в январе 2000 года вышел альбом Найка Борзова «Супермен». В эти дни ему четверть века, получается.

Как истинный денди, предпочитаю у Найка следующий альбом, «Занозу» — но сложно не признать и за «Суперменом» свой шарм и лор. Недавно был повод прикинуть, что же я спросил бы у Борзова, будь повод и отсутствуй робость с ним напрямую поговорить — и моментально возник вопрос, какими судьбами в банке из-под майонеза поселился Юлий Цезарь. Только не смейтесь, это без преувеличения единственный поэтический образ в русскоязычной музыке, который при лобовой встрече меня напугал и озадачил.

Хотя нет, вру: что-то близкое было пару раз — не с Летовым даже, с «Мегаполисом». Почему-то неудивительно, что именно отцы-основатели последней группы, Нестеров и Габолаев, охотно взялись Найка продюсировать. Выложенное спустя годы их лейблом «Снегири» архивное видео о записи «Супермена» порождает двоякие чувства — из семи минут примерно половина у Н. и Г. уходит на отеческий троллинг юного (на самом деле уже не очень: четвёртый сольный альбом!) подопечного. Тот будто и сам в эту игру охотно играет — но, наверное, едва ли этично развивать тему человеческих взаимоотношений за малостью улик; один из самых стильных альбомов страны родился на стыке панибратского смешка, приглашённого оркестра и расписок за обеды в бухгалтерию — ну и что же тут удивительного?

По-настоящему удивительно (хотя декодинг, вероятно, не так труден), каким образом у Найка Борзова получилось остаться своим в доску при любой погоде. Возможно, это не секрет, а удача: стать острословом настолько рано, чтобы когда острословие стало опасным, но самому играться в него уже надоело, последствия сгладились да позабылись. Ну, и острословить в соотношении примерно три слова к ста. Из них коннотацию примерно двух со временем подотпустит: кола теперь казахстанская, фрукты (в частности, киви) удовольствие недешёвое; а если жизнь прекрасна вполне, то и декаданс между делом — штука вполне допустимая. Без негатива, разумеется.

А статистически так: после понятной «Верхом на звезде» остальные песни на «Супермене» для меня раскрывались медленно, но раскрылись все; а потом я услышал трек Лори Андерсон «O Superman», и любимой песней с «Супермена» Борзова стала никакая — и это даже почти не шутка. Но с самого начала у меня вышел крепкий платонический роман с этой песней — по очевидным резонам подростка-хедомана: показалось, что она предугадала финал альбома Kid A за много месяцев до выхода альбома Kid A. Электроорган буквально роднит «Шараду» с конечной версией Motion Picture Soundtrack — только там, где у Йорка случилась диснеевская грёза, у Найка в тексте откуда-то из советского возник юный арифметик.

В январе 2005-го темы кухонных разговоров пошли уже другие — чувствительного контента в воспоминаниях совсем не избежать, но если его минимизировать, на семейный огонёк зашла история, печально известная миллионам людей в этом мире. Больница, химии, стадии принятия бесконечными кругами — особенно мрачный сценарий для женщины сорока семи лет в личностном кризисе. Cо стороны мне как сыну-подростку не думалось о напасти в трагических категориях: ей было кому помогать, и я избежал ноши стать взрослым и ответственным — было неуютно, была досада, что всё это происходит, и всё же казалось, что лично от меня здесь ничего не зависит, просто надо цедить сквозь зубы жизнь и ждать, что будет. У меня ушло двадцать следующих лет, чтобы понять, почему такая тактика деструктивна.

Седьмому альбому группы Low в эти дни тоже двадцать. Из всей чёртовой дюжины работ супругов из Дулута The Great Destroyer будто бы менее мной чтим — продакшен Дэйва Фридманна слишком нервный и взвинченный, под стать внутреннему беспокойству гитариста Алана в те годы, а треки, за вычетом двух, не настолько для такой громогласности сильные — но от факта, что Роберту Планту приглянулась песня именно отсюда (и даже не одна), как-то почему-то тепло, хотя от самих Led Zeppelin холодно, не мой мир. Мими и Алан в своей музыке не боялись быть разносторонними — и внимание к Low самых неожиданных персон (пусть даже одной), да ещё столь бережное к оригиналу, выглядит торжеством редкой в мире справедливости.

Я и сам по прошествии лет открыл свою песню именно с «Разрушителя», которую, будь в том смысл, с удовольствием попробовал бы перепеть. Но кроме отсутствия видимого резона (хотя Карле Бозулич это не помешало), есть и другое диалектическое неудобство: называется она Pissing. Авторов, кажется, публично не тревожили вопросом, как так вышло — мне потому и нравится положение, которое ставит перед нами физиологичность заголовка этой песни: ты просто принимаешь её существование как есть, как принимаешь существование рядом с собой человека из плоти и крови, которому приходится знать даже не о другом, но о себе самом всякое — неизбежную подноготную телесности, с которой жить, причём наедине.

Если бы меня попросили продать эту песню как ручку, я бы сказал, что текст её написан в манере на стыке хайку и Егора Летова (образца песни «В каждом доме», допустим; да простят мне такую стыковку). А в голове обрисовал бы обстоятельства, в которых строчка pissing on my toes способна обрести достойную накала визуализацию. Когда едешь на машине, приходится порой притормозить, выйти на обочину, потоптаться, растолкать ветки, засобираться уже обратно — и тут-то вдруг обнаружить в поле своего зрения придорожный крест. Осознать всю нелепость соседства процесса собственных отправлений и места чьего-то упокоения. Memento mori без чрезмерной литературщины; знакомое, неловкое, горьковатое.

Under every stone
Lovers sleep alone
Alone

Для самих Low — по крайней мере, на сто процентов для Алана — песня занимала особенное место: до предпоследнего тура Pissing часто игралась на концертах, причём с годами получала всё более эпическое воплощение: нарастание интенсивности, что и в альбомной версии делало погоду, вживую обрело форму трогательного нойзового терзания. Можно найти вариации качеством и получше — но пока не отыскал другого ракурса, с которого привычная попытка А. пошептать что-то сокровенное в гитару (отметка 8:18) тоже выглядела бы как натуральный act of kissing. Безумие.

Надеюсь, прошлый пост вас не обескуражил — как обескуражило меня однажды утром известие, что я был удостоен награды «гимназист года», причём непонятно когда и непонятно даже за что: это был одиннадцатый класс, ходил я на занятия редко, но подушка былых моих заслуг, видимо, убаюкала господ учителей. Это был январь 2010 года: тогда вышел сериал «Школа» Гай Германики, и я как раз застал на уроке диспут в духе «смотрел(а) краем глаза, но немножечко осуждаю». Я тогда совсем не соотносил себя с опытом, показанным Г. Г., витал где-то в облаках и под облаками в бесконечных прогулках — и в миг объявления известия о титуле выработал презрение к любым регалиям и «успехам в жизни», приметив, что достаться они могут ни за что; другое дело, что от тщеславия и жажды личной похвалы такой защитный механизм не уберегает — но это уже другой разговор и другие истории.

Что же я слушал в январе 2010 года? Слыл постпанк-боем до того, как их по городу стало больше, чем один или (ладно) десять; ближе всех была готическая ветка, на самых причудливых её станциях: однажды ночью перед ранним выездом на олимпиаду я стоически выслушал альбом «Закрыто» того же Борзова (а это час времени и песни по десять минут каждая, про каких-то мутантов и декадентов; самая лютая штука у сольного Н. Б.) — ну и без тёмной трилогии Роберта Смита, только что узнанной, разумеется, было никуда. Из альбомов-новинок того месяца интересовали A Silver Mt. Zion, Xiu Xiu и (помните таких?) These New Puritans: спустя годы только зыс ис аттак мьюзик напеть и могу, поэтому если у кого-то из читателей осталась крепкая ностальгическая связка с этим феноменом, напишите постик, я бы почитал; 15 лет альбому — хороший повод. В моей памяти он по этой песне и отложился: как фальстарт брекзит-кора с духовыми инструментами и дурацким сэмплом скрещения ножей; перемудрённость не по росту, к которой всё же нет-нет да вернёшься, как видим.

Захотелось поделиться переживанием, раз уж всё равно пока тут беззастенчивый вестник личного (рассказ про альбом из января-2015 этим вечером был буквально на подходе, но по понятной причине отложил). Короче, буквально неделю назад меня нехило так встряхнул пост Сергея Мезенова с титровой песней из Lost Highway, без всякой подписи и с парой разбитых сердец реакциями — я тогда реально на минуту подумал, что Линч откинулся (и, кажется, впервые в жизни задумался, что он вообще-то не вечен), но быстро выдохнул, т. к. по логике даты пост был приурочен к очередной годовщине рождения Боуи. И всё равно подумалось уже тогда: лучше, чем эта финалка, метафорической визуализации проводов именно этого Дэвида не придумать. Но кто же знал, что до них так недолго.

(Впрочем, ладно — погрустим немного, да и дальше в странствие, ловить свою большую рыбу.)

По неосторожности выглянул в окно. Рыжие лужи выглядят так, что сразу захотелось отчистить плиту — пусть хотя бы на кухне не будет таких разводов.

Январь 2015 года ощущался беззаботнее — по крайней мере, чувства дома у меня не было. Универ я покинул за полгода до диплома — выгнали, нехотя, но я выкрутил ручки безразличия к учебному процессу до максимума; плана Б никакого — и спустя декаду лет жизнь своими поворотами регулярно даёт понять, что я до сих пор его не придумал. А тогда анестезию от ключевых вопросов бытия и быта давали концерты; один из таких случился в недолго жившем тульском заведении In Friday We Trust.

Кажется, именно тогда с меня облез первый слой юношеской краски снобства: ещё в ноябре четырнадцатого я мог позволить себе дважды купить билеты на Swans (первый раз увели ноутбук вместе с е-билетом, пришлось в день концерта вставать в очередь) — и вот теперь иду на локальный привоз в шаговой доступности. Выступали «Чёрная речка» и Рита Вихрия; «Речка» интересовала скорее ради потехи (вот так: в 2010 году взахлёб слушал «Кьёр», теперь же появление думерской волны вызывало странные чувства — в зале слов слышно не было, что негативно подкрепляло мой стереотип о невнятности высказывания конкретного ансамбля), зато на Вихрию пришёл целенаправленно.

Если охарактеризовать одной — стилистически перегруженной, как всегда у меня — фразой то, что делала Рита (проект вроде несколько лет на публичной паузе), я бы назвал эти треки походно-интеллектуальным лёгким дэнсом. Походным — потому что Риту в том сезоне можно было попеременно застать в Сербии, Петербурге, Кирове и её родном Великом Новгороде. На слух частота перемены мест, конечно, чуется: в пяти песнях мини-альбома «100 и 1000» (тогда в Туле состоялся их предрелизный дебют) нашлось место финскому шампуню, идеологическим различиям двух Корей и Марине Абрамович, а ещё каверу на Найка Борзова (да, опять он!): в вариации Вихрии лошадка с заботой о потребителе везла кофеин. Разумеется, вайб путевой заметки мне во всех этих вещицах и пришёлся когда-то по вкусу; да, возможно, именно сокращение личной дистанции в текстах Риты пропорционально сокращает и их дружелюбие к слушателю — но даже в мире, где в нише плясок под слова и отсылки уже вышел альбом «Раскраски для взрослых», успела понравиться и разочаровать публику группа «Комсомольск», мне всё ещё по душе никто из них, зато по душе песенный говор на грани диалога, который не боится упустить шанс стать растиражированным, быть слегка нескладным и по структуре не дотягивать до идеала учебника поэтики.

Зато учебник Шестиминутных песен, в-которые-проваливаешься (и который я сам себе придумал в 2009 году, когда рехнулся от мощи депешмодовской In Your Room длиною 6:26), достоин наличия в нём трека Вихрии «Ариран», любимого с того ипи — да и вообще. «Однажды Северную Корею в моей душе победит Южная», — утверждает вкрадчивый голос под бесконечный ориентальный перелив, а мы грустно проживаем момент, когда комментировать вслух подобный оптимизм становится себе дороже. Но песня-то — ах.

Через десять минут по расписанию медитейшн имени ловца-большой-рыбы: как раз осталось время прикончить свой странный ностальгический цикл.

Январь 2020 года припоминается смутно: на новогодние сижу за световой пушкой, моя задача — два раза за два часа на что-то там нажать, спустившись с наблюдательной точки в зал (порядок и смысл действий не воссоздам: погребены под толщей времён); потом обед, ещё один подход — и идёшь себе, поёживаясь, в жилище. Задрипанная трёхэтажка уже не ощущается домом: платить как всегда нечем, ресурс выкручивания исчерпан, рано или поздно съеду, начинаю мысленно прощаться с пространством.

Съезжаю в первые дни пандемии — в квартиру, где вырос и куда до сих пор возвращаюсь всякий кризисный раз. Все будни сводятся к ритуалу ежедневного обмыва по пиву-два-три; домоседство куплено за статуэтки и выпрошенные деньги у чувака, который сам, как потом выяснится, должен миллионы; всё лето сквозь немоту из меня лезет порождённое скукой заточения искусство нагловатого смолл-тока (осенью харахорюсь вокруг да около, воздыхаю попеременно по всем, при этом робею позвать на свидание, в итоге зовут меня). Занавес.

Главная — и, возможно, единственная основополагающая для меня — песня второй год подряд с весны девятнадцатого, зудящий мотив: здесь больше никогда и ничего не будет. Но что-то ведь есть и за чертой этого навязчивого чарта. В основном это нечто не относящееся к действительности; желательно костюмированное и театральное: жизнь как карнавал, чему учил нас то ли Bahh Tee, то ли Бахтин, то ли Сергей Пахомов. За Le Groupe Obscur в 2020 году благодарю нелюбимую никем корпорацию спотифу, пришедшую в Россию в тот год и подружившую меня с плейлистом М., где они оказались — грустные пятерняшки Кокто с (как часто, к сожалению, бывает) одним из всего лишь двух мини-альбомов. Мало, но в тельняшках, ношенных в ещё более медленном темпе группой «Снель»: что-то такое тоже грустное, сонное и непонятно на каком языке. Песни можно начинать с самой первой. Покружить по былому — ну, и идти в новое, непонятное, где опять кто-нибудь не выживет, кому-то будет очень плохо, но будет и кого пожалеть, и кого приголубить, и за кого порадоваться, и кому/чему улыбнуться.

У меня всё.

wjerstean — raspad (2024)

Из старого года по-прежнему нагоняют события: внезапно выяснилось (на бэндкэмпе у меня больше нет аккаунта, поэтому фокуса внимания тоже нет), что у Лизы Викторовой — она как раз пела здесь больше никогда и ничего не будет — в декабре вышел альбом под очередным псевдонимом. Насколько я понимаю, после многих лет отдельных песен и совместных работ здесь теперь уже сольный дебют — поэтому вместо того, чтобы просто слушать и внимать, сперва есть побуждение всю дорогу делать скидку: такого вкрадчивого свойства звуковые ландшафты — с шумами, шорохами, синтезаторными пэдами и полушёпотом — давненько стали мировым золотым стандартом, и измерение личного высказывания при их прослушивании в сотом варианте непросто бывает расслышать, но в конкретном случае рулит и решает понятность истоков, знакомость ситуации: переезд в другую страну, упомянутое (просто как факт) в описании преследование и, как следствие, создание материала в довольно прессинговых обстоятельствах — два-три штришка, и уже на физиологическом уровне чуешь, что здесь к чему, а от вещи под названием «breathing slices» начинаешь сам понемногу разваливаться на живые куски, словно от знаменитой «песни гвоздя» Манагера — только уже по-всамделишнему, надолго, без крена в минутно-перфомативное.

Но общий вайб здесь не гнетущий, а скорее терапевтический, словно путь стоика сквозь ночь: во второй половине встречается даже название трека «i pust»; интересно заострить внимание на кавере — таковым тут выбрана песня Clan of Xymox, группы, самой, быть может, типично-готичной (в положительном смысле) из всего каталога лейбла 4AD: от текста Creature веет сколь романтическим, столь и прозаичным ужасом — мир людских взаимоотношений рисуется как пространство отчуждения, где способность одного легковесно отделиться равняется боли разделения у другого, а свято место если пустеет, то лишь для того, чтобы заполнить пустоту проклятьем вслед. Но это зона чувств, а они рано или поздно истончаются, трансформируются, чтобы смениться новыми словами, ситуациями, диспозициями; мёртвое и живое, проработка и рецидив, плен собственного тела и порывы уклониться от него, создание и распад — всё сменяет и дополняет друг друга, заканчивается и не кончается. Возможно, именно поэтому бесконечные вариации стилистически знакомого едва ли теряют свойство бесконечно цеплять.

Оценка: 6.5/10

Kathryn Mohr — Waiting Room (2025)

Ещё одна по-тёмному заряженная авторская песня; на этот раз релиза в первые недели года я прямо ждал. Альбом, на котором акустические призраки Cat Power соседствуют с тревожной обработкой сообщения на автоответчик, записан за месяц в исландской глуши на заброшенной рыбной фабрике. Половину здания освоили художники; будет ли что-то сделано с другой половиной, неясно — и, надо полагать, на границе архаики и реновации блуждает много необжитого и вытесняемого.

Предыдущий альбом исполнительницы продюсировала Мэдлин Джонстон, известная под сценическим именем Midwife — но теперь для постижения мрака и достижения нужного уровня реверберации Мор хватило собственных усилий: тексты загадочны и случайны, и всю погоду делает атмосфера оставленности наедине с собственными мыслями и помещением, в котором всего пятнадцать лет назад доживало свои дни местообразующее предприятие (при взгляде на лампочки с обложки гложет мысль, что вдовесок к паре снимков в соцсетях не помешал бы отдельный фотопроект о локации — но, видимо, что-то одно: либо песни, либо стулья). Чуть подробнее о создании Waiting Room можно прочитать в интервью вот тут; из того же источника можно узнать, что песни для альбома рождались в том числе из размышления над опытом одиночества и принятия, что кто-то новый может появиться и этого кого-то придётся впустить: пять лет без человека рядом вдруг заканчиваются, как только отпускаешь мысли о том, насколько ты форевер элоун — плавали, знаем, шлём дистанционный понимающий привет.

Кому можно рекомендовать: лицам, для которых Этель Кейн — слишком forever Elon, чтобы слушать её полуторачасовой мини-альбом.
Оценка: положительная.

(Waiting Room на стриминг-платформах.)

За тридцать два с половиной года кто только ни пытался обратить меня в японство — но смог только он. Сусуму Хирасава в 1990-х, кажется, был настолько хорош, что задним числом изобрёл способ слушать группу Shortparis без опасения замараться — да ещё и включил у неё турборежим (с отметки 01:28 разгон просто королевский).

Конечно, рифм, потешных и не очень, отсюда можно вымучить сколько угодно — всегда ведь тянет к знакомым архетипам, а тут обнаруживается Фадеев+Гэбриэл в одном обличии, и тоже за пределами студии с таким вайбом, что о чём-то, кроме музыки, лучше его не спрашивать. В прошлом году справил семидесятилетие, выпустил очередной альбом — но главным достижением останется удача торжественно и технологично отпеть двадцатый век, да так, что когда под угрозой двадцать первый, эти песнопения по-прежнему тянут на саундтрек для ночи перед рассветом. Альбом 1998 года — и во вторую очередь два-три альбома, что вышли перед ним — рекомендую рьяно и всячески; он точно есть на чужеземных сервисах, иные придётся поискать тщательнее, но диванный диггинг того стоит: мне кажется, Хирасаве удалось тогда отыскать оптимальную формулу той звуковой поп-утопии, что вела за собой отдельными тропами и Бутусова с Кормильцевым времён «Яблокитая», и Фадеева с Линдой времён «Вороны», и Мадонну с У. Орбитом периода «Ray of Light», и кого только не (да любого страждущего, чего там) — а в итоге, вероятно, довела только тихого незнакомца, который пришёл и всех уел, и никто ничего не заметил; ну и не страшно.