Да, возможно, у кого-то на прошлой неделе при ознакомлении с графиками (внимание на четвертый) возник вопрос: как можно одновременно поддерживать идеи того, что России подходят и демократия, и политическая система, во главе которой находится лидер, чья власть не ограничена выборами и парламентом? Не шиза ли это?

Вообще-то не совсем: об этом рекомендую почитать пост моего коллеги по мотивам исследования Хейла политических ценностей россиян, тоже на основе данных Russian Election Study.

Вкратце: многие люди в России разделяют трактовку демократии как системы, в которой наделенный демократическим мандатом «сильный лидер» решает общественные проблемы в условиях чрезвычайной ситуации. Некоторые называют этот подход к демократии мажоритарным, персоналистским или даже авторитарным. Справедливости ради, такой взгляд на демократию с годами в России становился все менее популярным (тема для отдельного поста), но, тем не менее, эта позиция остается сравнительно распространенной.

Правда, Россия тут далеко не уникальный случай — похожие тенденции встречаются во многих других странах, которые прошли через тяжелые кризисные времена.

Как либеральная демократия поддерживается недемократическими институтами

Что объединяет Дональда Трампа, Беньямина Нетаньяху и других «сильных лидеров», которые пользуются прямым демократическим мандатом для концентрации власти в своих руках? Борьба с не-мажоритарными институтами.

Не-мажоритарные институты — это органы государственной власти, которые обладают специальными полномочиями, независимыми от других институтов, но при этом не избираются напрямую народом и не управляются напрямую избранными политиками. Например, центральные банки, независимые регуляторы, специализированные суды или наднациональные органы.

Делегирование полномочий не-мажоритарным институтам происходит по нескольким причинам:

— для повышения эффективности государственной политики — чтобы эти органы могли принимать качественные решения, не находясь под политическим давлением;
— реализации долгосрочных целей и задач вне зависимости от сиюминутных колебаний общественного мнения;
— обеспечения стабильного и качественного управления в сложных сферах, которые требуют высокой квалификации;
— смещения ответственности с избираемых политиков на бюрократические структуры.

Однако у не-мажоритарных институтов есть и свои проблемы:

— вопрос легитимности: они не избираются напрямую гражданами и не управляются демократически избранными политиками;
— подотчетность: со стороны может быть сложным как оценить их эффективность, так и призывать их к ответу за некачественные решения;
— могут действовать не совсем так, как ожидали его учредители: расширять свои полномочия, усиливать автономию, создавать новые нормы.

С одной стороны, когда демократически избранные политики нападают на не-мажоритарные институты, они аргументируют это тем, что те недостаточно подотчетны общественности, не представляют ее интересы, и поэтому их автономия должна быть ограничена.

С другой стороны, наступление на автономию не-мажоритарных институтов не только может негативно сказаться на качестве госуправления, но и на состоянии либеральной демократии, поскольку главный ее принцип — это распределение власти с помощью системы сдержек и противовесов и защита индивидов от «тирании большинства». Нападки на не-мажоритарные институты в итоге выливаются в концентрацию власти в руках исполнительной ветви.

На днях известное прогрессивное медиа из четырех букв выпустило еще одну статью с критикой неоинституционализма в лице Асемоглу и Робинсона — просто на этот раз формально материал направлен против российских либералов-реформаторов 1990-х, а также их современных последователей (что уже не так интересно).

Разбирать эту статью детально мне, откровенно говоря, влом, потому что ничего особо нового в ней нет. Поэтому дам ссылку на свой прошлый пост по теме, с разбором тезисов предыдущего сюжета — предлагаю вам ознакомиться, если еще не читали.

Там же есть ссылочки на действительно качественную критику авторов.

Уже в следующие выходные, 10 и 11 мая, в Москве состоится Интеллектуальная ярмарка.

Самая яркая часть мероприятия — двойные дебаты Василия Тополева: в субботу с публицистом Максимом Шевченко о демократии и капитализме, а в воскресенье — с экономистом Алексеевым Сафроновым о судьбе коммунистического проекта.

Также на Ярмарке выступят Родион Белькович и Андрей Быстров из Центра республиканских исследований, экономист Григорий Баженов, политтехнолог Павел Дубравский, исследовательница в области когнитивных нейронаук Алиса Годованец и политолог Олег Пырсиков. Ну и сразу несколько независимых издательств со своими новинками тоже будут присутствовать.

На правах одного из организаторов ивента скажу, что большая часть мест уже зарезервирована — поэтому успейте забрать свой билет, если еще не успели.

​​Продолжаю знакомиться с книжными новинками от издательства «Альпина нон-фикшн» — на этот раз с работой Джошуа Рубинштейна «Троцкий: Жизнь революционера».

Эта книга — представитель весьма специфического жанра, который не очень популярен у нас в России, но довольно распространен на Западе — эдакая историческая публицистика, когда автор берет некий реальный сюжет, но рассказывает о нем журналистским, а не сухим академическим языком. Типичные представители этого жанра на русском — книги Зыгаря о политической истории России (которые вышли раньше периода, когда он увлекся историей Украины, хехехе).

Отсюда вытекают все плюсы и минусы подобных работ. С одной стороны, такие книги увлекательно читать — через них намного проще и интереснее изучать для себя те или иные исторические события. С другой стороны, такие тексты, конечно, являются не результатом серьезного научного исследования, а просто публицистикой по мотивам первичных и вторичных источников — поэтому скорее они подойдут для тех читателей, кто еще не погружен в какую-то тему, но хочет с ней познакомиться на базовом уровне через легкое и захватывающее чтиво. Примерно то же самое я могу сказать и об этой работе Рубинштейна, и о предыдущей книге автора, переведённой на русский язык: «Последние дни Сталина».

«Троцкий: Жизнь революционера» — это научпоп-байопик про путь профессионального несистемного политика, журналиста-военкора, полевого командира и одного из лидеров авторитарной партии, который проиграл внутриэлитную борьбу за власть — с предсказуемыми последствиями. Благо, объем работы небольшой — немногим меньше 300 страниц, написана она легким и приятным языком. Поэтому это приятная книга на пару вечеров в выходные для ценителей описанного мной выше жанра.

Опубликовал на Бусти и в закрытом телеграм-канале переводы нескольких статей, которые показались мне любопытными:

Юго-Восточную Европу сотрясает волна протестов: от Словакии и Венгрии на севере через Балканы до Турции и Грузии на востоке. Причины недовольства различаются от страны к стране, как и степень возмущения. Но что объединяет все эти государства, так это власть политических лидеров, которая сочетает в себе демократические элементы и авторитарные замашки. Для таких «сильных лидеров» угрозу их продолжительному (и, будем честны, затянувшемся) правлению представляют не столько выборы, сколько улицы. Успех протестов зависит от того, чего от них ждут. Те, кто видит в них новый всплеск «цветных революций», которые свергли репрессивные режимы в Украине или Грузии в 2000-х, наверняка останутся разочарованными — сегодняшние лидеры переживут эту волну недовольства. Но те, у кого более скромные цели — немного обуздать политиков и напомнить им, что безнаказанность имеет цену — возможно, останутся довольны результатом.

Немецкая привычка затыкать рты: как чрезмерная рьяность судов и плохое законодательство подрывают свободу слова в Германии. В 2003 году американская певица Барбра Стрейзанд попыталась через суд запретить публикацию аэрофотоснимка своего особняка в Малибу. Вместе с распространением новости о ее нелепом иске, выросло и число пользователей, которые скачали изображение. Это явление получило название «эффект Стрейзанд» — когда попытки скрыть информацию только усиливают ее распространение. Похожая история недавно произошла в Германии.

Журналист Давид Бендельс опубликовал в сети отредактированную фотографию министра внутренних дел Германии Нанси Фезер, на которой та якобы держит табличку с надписью: “Ich hasse die Meinungsfreiheit” («Я ненавижу свободу мнений»). Такие картинки — обычное дело в интернете. Однако госпожа Фезер, судя по всему, решила доказать правоту Бендельса и подала заявление о возбуждении уголовного дела. Уже в этом месяце [то есть в апреле 2025 года] суд приговорил журналиста к семи месяцам условного срока, крупному штрафу и обязал публично извиниться.

Этот приговор только подлил масла в огонь — фейковая картинка стала вирусной, а интернет наполнился новыми сатирическими изображениями министра, зачастую еще более оскорбительными. Это вызвало шок у многих — ведь немецкая конституция гарантирует свободу самовыражения, в том числе в визуальной форме.

13 мая в Туле пройдет лекция Олега Пырсикова о либертарианской политической философии. На этом канале я практически не пишу о такой абстрактной теме, как политтеория — но знаю, что среди читателей есть те, кому она действительно интересна. Если вы один из них — не пропустите.

Избирательная система России будущего на выборах в Госдуму

Как и обещал вам, ознакомился с докладом «100 дней после» «Мемориала» — сборника предложений в законодательной области для гипотетического переходного периода демократизации РФ. Не хочу разбирать весь документ, затрону лишь одну близкую мне тему — избирательные системы.

Так, авторы доклада предлагают оставить текущую смешанную избирательную систему, но сделать ее связанной — это означает, что результаты голосования по партийным спискам и по одномандатным округам влияют друг на друга.

— 450 мест в Госдуме, как и сейчас: половина мест распределяется по итогам пропорционального голосования (по спискам), половина — по итогам мажоритарного (по одномандатным округам, где победитель получает относительное большинство).

— Если партийные кандидаты побеждает в одномандатных округах, эти победы «вычитаются» из тех мандатов, которые партия могла бы получить по партийным спискам.

— Если партия получила слишком большую долю мандатов по округам (больше, чем «заслужила» по пропорциональной части), она не получает мандаты по спискам вообще, а для остальных списков делается перерасчет.

— Заградительный барьер по пропорциональной части снижается с 5% до 3%, но с условием. Если партии, прошедшие порог, набрали меньше 75% всех голосов, мандаты дополнительно получают те, кто ниже барьера, пока суммарно не наберется 75%. Если даже все партии набрали меньше 75%, в распределении участвуют все.

— В отличие от нынешней системы, в предложенной фиксированное число территориальных групп (от 15 до 225) в пропорциональной части, их размер по числу избирателей (не более 10 млн), и они привязаны к конкретным избирательным округам.

У предложенной системы есть несколько преимуществ:

— Исправлен главный недостаток смешанной несвязанной системы — «награждение» крупных партий дополнительными прямыми мандатами по итогам мажоритарного голосования, что приводит к их перепредставленности в Госдуме.

— Исключены нынешние манипуляции с территориальными группами, которые приводят к искажениям в представительстве — когда «регионы с более высокой явкой и консолидированным голосованием за одну или несколько партий, преодолевших заградительный барьер, получают больше мандатов, чем регионы, где явка ниже, а степень дробления голосов между партиями выше».

— Заградительный барьер в 3% допускает до распределения мандатов малые партии — это означает, что вероятность отправить на помойку огромную долю голосов избирателей ниже (привет выборам 1995 года).

Но есть и недостатки:

— Она оставляет возможность махинаций с выдвижением кандидатов по округам, о чем писал еще Голосов: «Предположим, некая партия по итогам голосования за свой список получила право на 150 мест, выиграв при этом в 150 округах. Если она честно следует правилам игры, то именно 150 мест и получит. Из партийного списка в парламент не попадет никто. Но можно поступить иначе: не выдвигать своих кандидатов в округах официально, а поддерживать их в качестве независимых кандидатов, или договориться с другой — дружественной — партией об их выдвижении. Тогда у этой партии официально не будет ни одного кандидата-одномандатника, и она сможет провести 150 депутатов из партийного списка. Однако при этом и все 150 победителей в округах получат свои мандаты, и зона контроля хитроумной партии расширится до 300 депутатов».

— Риски манипуляций с «джерримендерингом» — нарезкой границ одномандатных избирательных округов в пользу той или иной партии — никуда не деваются. То есть условная партия, которая имеет яркую географически выраженную поддержку (а так обычно и бывает) может пострадать или наоборот получить неоправданное преимущество в случае произвольной нарезки округов.

— Мажоритарное голосование сильно подвержено влиянию админресурса — проще пропихнуть нужного кандидата, когда для победы нужно набрать лишь относительное большинство голосов.

— Риски получения фрагментированного созыва парламента — по новой системе в Госдуму может попасть множество мелких партий, что усложнит формирование устойчивого большинства.

Интересное посмотреть на выходных — смотрел первую часть ролика, мне кажется, вышла неплохая серия, которая будет интересна всем, кто интересуется темой массовых репрессий.

Вернулся из отпуска и узнал из новостей, что, оказывается, на днях нас покинул легендарный политолог Джозеф Най — один из ключевых авторов неолиберального подхода к международным отношениям и концепции «мягкой силы»: «способности добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников, а не с помощью принуждения или подачек». Например, с помощью культурного, ценностного или экономического влияния.

Поэтому рекомендую несколько материалов о «мягкой силе» и неолиберализме в МО:

— Перевод статьи Джозефа Ная «„Мягкая сила“ и американо-европейские отношения»

— Статья-эксплейнер "What Is Soft Power?" на CFR Education

— The Soft Power 30 — проект, который оценивает эффективность «мягкой силы» разных стран

— Alexander Whyte. "Neorealism and neoliberal institutionalism: born of the same approach?" — статья-эксплейнер о схожестях и различиях неореалистического и неолиберального подхода в международных отношениях

— Подборка постов о теориях МО, которые я подготовил вместе с каналом Political Animals

Продлевать будете? Continuísmo или обнуление

Что объединяет военных лидеров Латинской Америки XX века и современных постсоветских автократов? Очевидно — желание остаться на своем месте как можно дольше, зачастую до смерти. Но как это сделать, если по конституции твои президентские сроки подходят к концу?

Россиянам ответ на этот вопрос давно известен: в современной истории страны ее лидер сталкивался с ним уже дважды — всему виной конституционные ограничения в два срока подряд. Сначала, в 2008 году, тогдашний президент пересел в кресло председателя правительства, чтобы затем вернуться на свой пост уже через четыре года. А затем, в 2020 году, были приняты поправки в Конституцию, по которым его сроки «обнулялись» — то есть начинались заново после принятия изменений.

Подобные трюки не являются чем-то новым — через это проходят многие политические режимы. В XX веке главным полигоном для отработки таких технологий стала Латинская Америка. И это неудивительно: с оглядкой на США, страны этого региона в основном приняли президентские модели, — поэтому именно латиноамериканские авторитарные режимы раньше и чаще остальных сталкивались с проблемой снятия ограничений на сроки главы государства.

Как политическая история стран Латинской Америки дала много «полезных» примеров автократам по всему миру? Давайте разбираться.

Continuísmo

Начнем с определения: испаноязычного термина, который давно устоялся в политической науке. Continuísmo (исп. «непрерывность») — это практика сохранения полномочий действующего главы исполнительной власти (инкумбента) сверх установленного законом срока полномочий. Испаноязычный он неспроста — поскольку сам этот феномен зародился и получил свое распространение именно в странах Латинской Америки.

Политолог Кирилл Рогов со ссылкой на Александра Батуро пишет:

«Всего, по подсчетам современного исследователя, с 1945 года в мире имели место 129 эпизодов такого рода “пролонгаций”. Но если в 20 веке чемпионами по continuismo были страны Латинской Америки, то в последние 30 лет около 70% всех случаев приходится на страны бывшего СССР и Африки».

Тот же Рогов объясняет разницу между числом президентов-участников продления и числом попыток тем, что некоторые из них проходили постепенно, а не на протяжении срока одного инкумбента.

Столь своеобразная географическая концентрация — Латинская Америка, Африка, постсоветское пространство — связана с двумя факторами. Во-первых, именно эти регионы охватила вторая (1940-1950-е) и третья (1970-1990-е) волны демократизации, которые сменялись последующими волнами автократизации. На национальном уровне эти процессы зачастую сопровождались продлением полномочий глав исполнительной власти в условиях становления электорального авторитаризма. Во-вторых, как я уже упоминал ранее в случае с Латинской Америкой, свою роль сыграла распространенность президентских и полупрезидентских моделей, которые возникли либо в результате следования американскому опыту, либо как компромисс между интересами разных ветвей власти, либо доминирования исполнительной ветви власти над всеми остальными в период установления нового конституционного порядка.

По данным исследователей Милы Верстег, Тимоти Хорли, Энн Менг, Маурисио Гим и Мэрилин Гиргис, с 2000 по 2020 год не менее трети от всех инкумбентов в мире (!) пытались так или иначе продлить свои полномочия в обход действующих ограничений. Треть из этих попыток провалилась — в основном благодаря массовому народному сопротивлению, тогда как судебная власть оказалась менее эффективной на этом направлении.

Как это выглядело? Рассмотрим разные сценарии продления полномочий на самых увлекательных примерах из политической истории стран Латинской Америки и постсоветского пространства.

Читать далее на Бусти
Читать далее в Телеграме

Кстати, в тексте выше упомянул популярность полупрезидентских моделей в странах, которые прошли через третью волну демократизации (в основном в Восточной Европе и Африке) — о проблемах подобных политических систем у меня уже был пост, советую ознакомиться.

Ниже приведу фрагмент из книги Голосова «Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе», который тоже хорошо раскрывает эту тему:

«Полупрезидентские системы получили широкое распространение в современном мире. В Африке (как и в современной России) они, как правило, служат институциональной оболочкой авторитаризма. В Восточной Европе полупрезиденциализм возник в результате спешки, проявленной правящими группами и оппозицией в процессе перехода к демократии, и ситуационных компромиссов между ними. Ныне полупрезиденциализм проявляет свой дестабилизирующий потенциал во многих из этих стран, о чем свидетельствуют примеры Румынии, Украины и ряда других стран.

В некоторых западноевропейских странах (Австрия, Исландия) недостатки полупрезиденциализма в течение длительного времени нейтрализовывались политическими средствами, в результате чего эти политические системы фактически функционировали как парламентские. Однако недавний опыт Австрии продемонстрировал, что любая дестабилизация механизмов взаимодействия государства и общества (прежде всего партийной системы) может актуализировать недостатки полупрезиденциализма даже по истечении длительного периода его сравнительно успешного функционирования. Между тем ключевые институциональные решения должны носить долгосрочный характер.

Существует различие между парламентско-президентской версией полупрезиденциализма российского, то есть веймарского, образца, и предположительно более эффективной премьерско-президентской версией. Она с различными модификациями применялась во Франции, Польше, Румынии, в Украине в отдельные периоды ее политической истории (включая нынешний) и в целом ряде африканских стран, во многих из которых существуют авторитарные режимы. При премьерско-президентской системе правительство ответственно перед парламентом, но при этом президент облечен особо выделенными для него полномочиями в сфере исполнительной власти. Перечень этих полномочий сильно варьирует от страны к стране, но обычно они включают в себя право председательствовать на заседаниях правительства, закрепление за президентом некоторых прерогатив в областях внешней политики, обороны и государственной безопасности, а также расширение президентских полномочий в условиях чрезвычайного или военного положения, вводимого с согласия парламента.

Если президент опирается на поддержку парламентского большинства, то такая система создает усиленную версию президентской власти, по существу подобную "сверхпрезидентской системе". Но если парламентское большинство — за оппозицией, то роль президента становится довольно скромной. Его перечисленные выше или иные полномочия обычно недостаточны для того, чтобы навязать правительству собственную политическую линию, однако зачастую они позволяют президенту создавать помехи в деятельности правительства, главой которого и фактическим лидером страны в такой ситуации оказывается ответственный перед парламентом премьер-министр.

В предельном случае президент может попытаться получить реальную власть путем роспуска парламента в надежде получить большинство в легислатуре, а это запускает "Веймарский сценарий".

Иногда говорят, что премьерско-президентская система функционирует в двух фазах, президентской и парламентской. Из анализа видно, что такая система не столько устраняет недостатки полупрезиденциализма, сколько десинхронизирует проявление тех из них, которые при парламентско-президентской системе могут проявляться синхронно.

Понятно, что для минимизации недостатков премьерско-президентской системы можно прибегнуть к некоторым институциональным модификациям. С одной стороны, можно совместить президентские и парламентские выборы во времени, что фактически и произошло во Франции. Это значительно ограничивает возможность наступления парламентской фазы системы, но при этом чревато рисками возникновения серьезного диссонанса между политическими ориентациями граждан и властей (что во Франции проявилось в движении "желтых жилетов", а потом и в выступлениях против пенсионной реформы), а в конечном счете — и риском автократизации».

Авторитарное государство всеобщего благосостояния

Давние подписчики моего канала знают, насколько мне интересна тема социальной политики — когда-то я даже написал серию постов о том, что такое государство всеобщего благосостояния, и как оно развивалось в СССР и России (раз, два, три). В ней я не затронул важный вопрос — как авторитарные режимы используют распределение социальных благ для обеспечения собственной стабильности.

На днях ознакомился с исследованием Гульназ Шарафутдиновой "Authoritarian welfare and resilience: politics of child benefits in Russia" (2024) — о влиянии семейных социальных выплат в России на общественную поддержку власти.

И в демократиях, и в автократиях политики могут манипулировать социалкой в своих интересах, чтобы обеспечить себе голоса на выборах — просто во втором случае правящая группа действует в менее конкурентной электоральной среде, а также может широко использовать государственные ресурсы для привлечения поддержки. Так, расширение социальных программ позволяет авторитарному режиму формировать патерналистские отношения между получателями мер поддержки и властью.

Важнейшая составляющая отечественной социальной политики — поддержка демографии и бедных семей. Так, в 2007 году появилась известная всем программа материнского капитала. В последующие годы к ней добавились регулярные выплаты малообеспеченным семьям с детьми.

К началу 2020-х государство периодически стало прибегать к однократным трансфертам семьям с детьми, которые по счастливому совпадению случались незадолго до выборов и позиционировались как «президентские выплаты».

Исследование Шарафутдиновой опирается на данные онлайн-опроса, проведенного в декабре 2021 года — незадолго после выборов в Госдуму. В нем респондентов спрашивали о том, какие выплаты они получали за последнее время, как воспринимают государственную социальную политику, каковы их политические предпочтения, а также уточняли у них их социально-демографические характеристики, вроде уровня дохода и наличия детей.

Что удалось выяснить:

— Получение семейных пособий повышает вероятность поддержки Путина и «Единой России»;

— Этот эффект наиболее выражен в первый год после получения выплаты и ослабевает со временем;

— Среди беднейших групп населения влияние мер поддержки на политические предпочтения слабее, поскольку социальные трансферты не способны качественно изменить их уровень благосостояния;

— Среди получателей социалки чаще выражается готовность участвовать в выборах.

Так, меры государственной поддержки оказываются крайне эффективным инструментом по обеспечению политической лояльности населения — в данном случае, семей с детьми, которые в нашей стране особенно сильно подвержены социально-экономическим рискам, а значит зависимы от государства. Кроме того, не стоит забывать и о том, что семейные выплаты таргетированы на значительную долю избирателей — в основном женщин среднего возраста.

Хорошее объяснение тому, почему российское государство в последние годы столь сильно беспокоится о демографии и поддержке семей.

У кого-то при прочтении прошлого поста могли возникнуть сомнения — а что такого во всех этих семейных социальных выплатах, если они помогают бороться с бедностью? Действительно ли социальная политика (social policy) диктуется политикой (politics), а не технократическим стремлением властей побороть бедность и повысить рождаемость?

В этом как раз и проблема — здесь кратко перескажу литературный обзор автора:

— За последние десятилетия россияне стали более зависимыми от государства: к началу 2020-х около 50% официальной занятости приходилось на госсектор, 33% трудоспособного населения работает в государственных организациях, доля социальных выплат в доходах россиян выросла с 13,8% в 2000 году до 20,1% в 2020 году.

— В России существует гигантское количество социальных программ: более 150 на федеральном уровне, около 200 в каждом регионе (!) и еще множество на местном уровне.

— По оценкам Всемирного банка Россия тратит около 3% от ВВП на социальные программы, что сравнительно немного относительно других стран, однако лишь 10% от всех выплат доходят до реально бедных слоев населения.

— Почему так? Социальные программы в РФ адресные, но в основном направлены не на группы населения с определенным уровнем дохода, что было бы логичным для поддержки бедных, а на представителей определенных категорий граждан (например, на семьи с детьми школьного возраста). В результате значительное число выплат получают не те, кто в них нуждаются, а вполне себе обеспеченные люди — исследователи называют этот подход «клиентелизмом среднего класса» (“middle class clientelism”), то есть обеспечением лояльности сравнительно благополучных слоев населения социальными мерами.

— Есть и положительные тенденции: так, государство занимается цифровизацией для упрощения получения пособий и собирает больше данных для аналитики, материнский капитал действительно привел к повышению рождаемости, а в 2023 году правительство ввело единое пособие на детей и беременных женщин, которое направленно именно на бедные слои населения, вместо кучи разношерстных мер поддержки.

— НО никуда не делась куча других старых социальных программ — более того, они продолжают множиться из-за продолжающихся боевых действий: появились новые меры, направленные на поддержку семей военных. Не стоит забывать и о разовых «президентских выплатах» под выборы.

— От себя добавлю, что в последние годы региональные власти внедряют все больше и больше новых социальных программ по повышению рождаемости, чей эффект вызывает скепсис. Более того, я знаю, что многие демографы критикуют реформу программы материнского капитала 2020 года, когда значительная часть выплат была перенесена на первого ребенка — что, по их оценкам, снизило эффективность этой политики по повышению рождаемости.

Если вам интересна социальная политика в России, рекомендую также ознакомиться с роликом экономиста Григория Баженова по теме — в целом, он остается довольно актуальным.

Сергей Александрович дропнул новый контент: на этот раз не очередную статью с призывом бахнуть ядеркой, а доклад с предложением ввести в РФ официальную государственную идеологию (да, опять).

Вот уж действительно — какой документ ни дай написать кремлевским идеологам, все равно получается «Моральный кодекс строителя коммунизма».

С другой стороны, всевозможные «Кодексы Россиянина» пишутся не для нас с вами, а для выходцев из советских элит, которые в молодом возрасте вместо получения фундаментальных социально-гуманитарных знаний изучали марксизм-ленинизм. Так что столь эклектичный микс из марксизма, этатизма и традиционализма, вероятно, писался с учетом этого — своего рода «обратная инъекция» идеологии в уже знакомых терминах, которая не вызовет когнитивного диссонанса у старшего управленческого звена.

Понятно, что ни во что практическое все эти документы не выливаются — в политических режимах вроде нашего не существует какой-то строгой и всепроникающей идеологии, как это бывало во многих авторитарных режимах XX века. Зато их авторы порой получают похвалу на самом высоком уровне.

Почему я не советую читать «Демократия — низвергнутый Бог» Ханса-Хермана Хоппе (и что почитать вместо этого)

На прошлой неделе выкладывал эксклюзивно для подписчиков на Бусти и закрытый тг-канал огромный разбор книги-бестселлера Хоппе о несовершенствах демократии — однако меня очень просили поделиться им с широкой аудиторией. Так что выполняю свое обещание — приятного прочтения.

Читать первую часть

Читать вторую часть

Сюда же я вынесу свои общие соображения об этой популярной в либертарианской среде книге. В своем обзоре я спорил не с нормативной позицией автора, а с его аргументацией — так что держите это в голове.

По мнению Хоппе, демократия представляет собой более недостойную форму правления, чем абсолютная монархия: потому что во втором случае правитель заинтересован в долгосрочном планировании, потому что его власть пожизненная и передается по наследству, а к подвластному государству он относится как к своей собственности. Доказывает он этот тезис рассказом о том, как на протяжении XIX-XX веков государства становились все более централизованными, активнее вмешивались в экономику, а межгосударственные войны эволюционировали в массовые.

Главная проблема Хоппе — это сознательный отказ от эмпиризма как способа познания социального мира, что в целом характерно для последователей австрийской экономической школы. На протяжении книги он многократно проговаривает одну и ту же мысль: если X и Y происходили параллельно друг с другом, значит X→Y. Причинно-следственные связи между разными явлениями даются как очевидные, не требующие доказательств утверждения.

Поэтому книга представляет собой бесконечный confirmation bias: Хоппе занимается выборочным представлением фактов, которые играют ему на руку, игнорируя остальные, не занимается глубоким историческим анализом и никак не доказывает собственные утверждения о связи тех или иных явлений друг с другом.

Если вы интересуетесь литературой о критике современной демократии, то лучше почитайте что-нибудь другое, а не Хоппе: специально для вас в конце обзора я даю небольшой список рекомендаций.

Полностью разделяю боль коллеги по поводу исследования дистанционного электронного голосования (ДЭГ) в России — поделюсь об этом личной историей (триггер-ворнинг для гуманитариев: далее огромный текст о количественной методологии).

Дело в том, что я убил на изучение этого вопроса последние несколько лет. Так, в прошлом году даже собирался писать магистерский диплом о влиянии ДЭГ на результаты президентских выборов 2024 года. Причем именно с помощью difference-in-differences method (разница в различиях) — я взял итоги выборов за 2018 и 2024 годы по регионам, где ввели э-голосование, где его не было, и сравнил их. Мои расчеты оказались ровно теми же — анализ показал, что эффект от внедрения ДЭГ не значим статистически. Гипотезы не подтвердились.

Если обратиться к графикам из поста Political Sins, то вы увидите, что их автор решил пойти несколько дальше и дополнительно проверил значимость разницы между группами с помощью: 1) pre-trends (пре-трендов) — наблюдается ли разница в результатах голосования между регионами в более ранних случаях, то есть в прошлые выборы; 2) parallel trends (параллельных трендов) — есть ли между ними разница в других переменных. В свое время я решил не прибегать к этим инструментам по простой причине — на длинных временных отрезках на результаты будут влиять изменения границ регионов: присоединение Новой Москвы к столице и объединение «матрешечных» субъектов.

Все, что мне удалось выяснить о влиянии ДЭГ на результаты выборов за эти годы с помощью того же difference-in-differences method, а также более простых регрессионных моделей, так это: 1) положительный эффект от внедрения московской системы э-голосования на результаты провластных кандидатов и ЕР, а также явку; 2) положительный эффект от внедрения федеральной системы ДЭГ на явку и смешанный на результаты партий и кандидатов (тут подробнее о системах э-голосования в России).

Простыми словами, внедрение ДЭГ в Москве действительно повлияло на результаты выборов в пользу правящего режима — а вот с федеральным ДЭГ, вероятно, такого не было.

Почему вообще так сложно исследовать эту тему? В основном, потому что мало данных.

В 2019-2021 годах для организации ДЭГ в Москве на выборах в Мосгордуму и Госдуму на каждый избирательный округ создавали отдельный УИК — это позволяло выбрать в качестве единицы наблюдения при регрессионном анализе избирательные участки самого низкого уровня, которых тогда было ~3600 штук. При difference-in-differences — несколько десятков ОИК — окружных комиссий (в случае с Госдумой 2021 я сравнивал Москву с Мособластью). На федеральном уровне для ДЭГ создавали уже отдельный ТИК на округ — для регрессионного анализа это тоже дает несколько сотен наблюдений, а для difference-in-differences — несколько десятков (снова уже ОИК, а не ТИК). А вот уже в 2024 году на президентских выборах ЦИК РФ публиковал лишь обобщенные итоги голосования в ДЭГ по регионам.

Как вы понимаете, для количественных исследований чем больше наблюдений — тем лучше.

К сожалению, в следующие электоральные циклы ситуация станет только хуже — вместе с попытками тотального расширения ДЭГ с помощью введения терминалов электронного голосования (ТЭГ) на живых участках мы, исследователи, вероятно, вообще не сможем сравнивать итоги онлайн- и оффлайн-голосования — потому что в таком случае навряд ли данные по участкам будут публиковать раздельно по способам голосования.