Поговорим о том, почему некорректно сравнивать политические структуры государства и коммерческие организации.

Разбор, в общем, неплохой, пока не доходит до того, что политики вынуждены ждать, пока вышестоящие уйдут в мир иной, и даже в этом случае место не гарантировано, поскольку владелец/владелица предприятия может решить передать руководящую должность кому-то со стороны.

Перенося этот механизм на политическую плоскость, автор забывает, что право на владение компаниями регулируется внешними юридическими и политическими институтами. А чем регулируется право владеть государством? Да ничем, кроме своих собственных правил и норм (есть, конечно, международное право, но я думаю, что не надо доказывать его низкую юридическую силу).

Поэтому в политике баланс сил распредлён более равномерно, чем в экономике (даже если мы говорим об авторитарных режимах). Так что марксистская страшилка о том что результаты любых выборов определяет крупный монополистский капитал весьма далека от реальности. Акторы, если они хотят и умеют пробиваться, всегда найдут лазейки, и эта способность для меня одна из самых удивительных вещей в политологии в принципе.

Весьма интересный взгляд историка на федерализм в РФ.
Я рад, что люди постепенно отходят от "никакого федерализма в РФ нет" к более сложной конструкции "федерализм в условиях автократии накладывает дополнительный слой институционального дизайна и используется автократом в своих интересах".

Авторитарные федерации существуют, но среди исследователь:ниц этой темы я часто вижу один и тот же паттерн — федеративные автократии изучают несколько лет, после чего меняют тему на соседнюю, видимо, отчаявшись найти что-то интересное.

А между тем очевидно, что там есть что-то очень интересное, но копать надо глубоко, поэтому не все выдерживают (я был в их числе, когда пытался разгадать загадку существования федеративных механизмов в РФ).

Поэтому в сильной региональной власти в автократии нет ничего хорошего для граждан:ок региона, потому что в конечном итоге они огребают как от федеральной, так и от региональной властей (я об этом писал в посте про книгу о чеченском нормотворчестве). Да, это позволяет выбивать из федерального бюджета деньги, но вопрос в том, куда именно их тратит региональная власть.

У моих колле:жанок из ЛССИ вышла статья про экологические протесты 2007-2021 в РФ (2024) 🔑 с попыткой классифицировать региональную специфику.

Исследователь:ницы выбрали два критерия: количество протестов в регионе и устойчивость (постоянны ли они от года к году или это просто краткосрочные вспышки), затем разделили по ним регионы.

Получилась табличка 2x2, и я подумал – время хи-квадрата! Удивительным для меня оказалось то, что связи нет. А это значит, что постоянство экопротестов не повышает их количество, а количество не гарантирует постоянство, что вообще-то совсем не очевидно, особенно если вспоминать диалектические законы про количество и качество.

Я бы ещё добавил взвешенную численность протестующих, а не просто количество акций + посмотрел бы на их исходы (успешность выполнения требований). Вот это был бы интересный ресёрч!

Сделал простенькую МНК-регрессию для говноэссе по экономике. При увеличении доходов в регионе Молдовы на $1 Процент голосов за Санду растёт на 0.6 процентных пунктов. Это означает, что да, рост доходов влияет на политические предпочтения в пользу инкумбентки (полпроцента за доллар так-то немало!).

Абсолютные доходы незначимы, образование значимо, но в обратную сторону (с каждым жителем региона с высшим образованием результаты президентки снижались на 0.04 пп). И да, все допущения соблюдаются.

38 наблюдений – это очень мало, но если у вас всего две переменных в модели, то допустимо. Да и особой научной ценности в этом нет, но, как выяснилось, Università di Bologna в некотором роде та ещё шарага. Возможно, дисс на качество образования здесь будет позднее)

Влияние оппозиции на автократизацию режимов

Я всегда объяснял, что "оппозиционные" партии в авторитарных режимах являются партиями для битья до той поры, пока не почувствуют настоящую электоральную поддержку. Они вынуждены играть в поддавки, но в уме всегда готовятся к шансу на конкурентную борьбу.

Однако как в этом случае ведут себя автократы? До каких пор они готовы идти на уступки? Этим вопросом задался политолог в своей новой статье "When you come at the king: Opposition coalitions and nearly stunning elections" (2024) 🔑, где на данных 286 авторитарных выборов в период с 1990 и 2022гг протестировал своё предположение: автократы не допускают ползучего развития оппозиционных партий.

Если оппозиционной коалиции не удалось совершить "опрокидывающие выборы", но они были очень к этому близки, автократ усиливает репрессии и оппозиционные партии теряют намного больше, чем если бы они набрали поменьше голосов.

Для меня это неожиданный вывод, хотя и вполне логичный. Для псевдооппозиции это похоже на игру в кёрлинг, где им нужно преодолеть какой-то порог, но парадокс в том, что в случае поражения чем ближе они будут к этому порогу, тем хуже для них, поскольку конкурент берётся уже не за пряник, а за дубину.

Эх, а я-то всегда думал, что партии могут поторговаться, поугрожать, потребовать больше ресурсов, раз у них появились силы. Но эмпирика показывает, что авторитарные лидеры выбирают не скинуть крохи с барского стола, а применить репрессии. Эта модель, кстати, хорошо объясняет последствия выборов в Мосгордуму 2019 года.

Военные перевороты и почему они возникают

В связи с последними событиями в Сирии попалась статья с орным названием "How to Keep Officers in the Barracks" (2018), где на примере 400 военных переворотов в разных автократиях исследователи показывают, что перевороты элитных (входящих в выигрышную коалицию) и боевых офицеров включают в себя принципиально разные процессы и, в свою очередь, требуют отличительных стратегий защиты от переворотов.

Перевороты элитных офицеров в значительной степени обусловлены политическими амбициями высших офицеров и внутренней динамикой авторитарных режимов. Следовательно, только высокие военные бюджеты и организационный противовес кажутся эффективными стратегиями для удержания их в казармах. Политическая либерализация побуждает элитных офицеров организовывать оборонительные перевороты, чтобы восстановить свою власть и положение.

Однако боевые офицеры похожи на обычных граждан. Увеличение социальных расходов решает некоторые из их мотивов для планирования переворотов. В отличие от элитных офицеров, которые, как правило, обладают значительным богатством и доходом, боевые офицеры получают значимые экономические выгоды от общих расходов на социальное обеспечение. Политические реформы в направлении более либерального государственного устройства также снижают риск переворотов боевых офицеров.

Перевороты элитных офицеров, как правило, приводят к смене руководства, но не к существенным сдвигам в авторитарных институтах. Однако перевороты боевых офицеров, как правило, вызывают более существенные политические переходы в форме и содержании авторитарных режимов.

Авторы акцентируют внимание на том, что перевороты боевых офицеров следуют иной логике, чем перевороты элитных офицеров не вписываются в существующие рамки, такими как та, что содержится в известной работе Асемоглу и Робинсона, где анализируют армию как корпоративную организацию, по сути представляющую интересы элиты в борьбе за распределение экономических благ. Это безусловно верно для высших эшелонов офицерского корпуса, но не для лейтенантов, полковников и даже более высокопоставленных офицеров без политического влияния. Короче, топовый ресёрч, жаль, не нашёл в открытом доступе.

Что происходит с российской оппозицией за рубежом?

За последние несколько лет значительная часть оппозиционных сил оказалась в эмиграции. Вместо консолидации мы наблюдаем фрагментацию и вечные конфликты, что многих разочаровывает. Давайте разберемся, почему так происходит.

Еще несколько лет назад у политических организаций внутри страны даже в условиях недемократии были довольно очевидные маркеры поддержки: отдельные электоральные успехи, наличие разветвленной политической инфраструктуры в регионах, эффективно работающая финансовая модель по привлечению ресурсов через фандрайзинг и краудфандинг. Однако государственная репрессивная активность во многом свела на нет эти явления: многим политическим проектам пришлось покинуть страну и перестроить принципы работы.

Во-первых, многие привычные способы политического участия оказались для них больше недоступны — следовательно, сложно понять, насколько те или иные организации реально пользуются поддержкой россиян. Косвенным маркером могут служить разве что данные по охватам и подпискам в соцсетях — что характерно скорее для оценок эффективности медиа, а не политических организаций.

Во-вторых, из-за разных нехороших статусов и политических потрясений сломалась привычная финансовая модель. С одной стороны, люди внутри страны не могут столь активно финансово поддерживать организации, как это было раньше. С другой стороны, уехавшие граждане постепенно ассимилируются и отрываются от российской политики (подробнее о российской диаспоре можно почитать тут, тут, тут, тут, тут). В результате организациям приходится привлекать иностранное финансирование — как я уже ранее писал, кроме позитивных эффектов в виде, собственно, наличия денег, это несет в себе и негатив: обострение конкуренции друг с другом за ресурсы, а также смещение фокуса на выполнение обязательств перед донорами, а не на расширение аудитории. Таким образом, в среде оппозиции за рубежом не формируются стабильные горизонтальные связи.

В-третьих, наблюдается обострение поляризации, хотя этот тезис сложнее всего подкрепить количественными данными. В эмиграции многие структуры, а также сами люди, начинают выражать более радикальные позиции, что отторгает значительную долю умеренной аудитории. В чем-то это напоминает кейс венесуэльской оппозиции в изгнании после 2019 года.

В-четвертых, не стоит запоминать и о психологических факторах. В работе "The Activist Personality: Extraversion, Agreeableness, and Opposition Activism in Authoritarian Regimes" (2023) Ян Матти Доллбаум и Грэм Б. Робертсон пишут о том, какие личностные качества побуждают людей становиться оппозиционными активистами в условиях риска репрессивного и социального давления. Исследование показало, что сочетание экстраверсии (общительность, энергичность) и низкой дружелюбности (готовность к конфликтам), делает людей более склонными к оппозиционной деятельности в авторитарных режимах. Первая черта помогает активистам преодолевать страх перед репрессиями, тогда как вторая позволяет им справляться с социальным осуждением и изоляцией. Несложно догадаться, что ровно эти же качества могут мешать им выстраивать широкие коалиции и обращаться к массовой аудитории.

Поэтому нынешнее положение российской оппозиции в изгнании скорее является нормальным и закономерным, а не чем-то необычным. Надеюсь, этим постом я закрою эту для кого-то токсичную тему и больше не буду к ней возвращаться.

Репрессии как сигнал обществу

Тут в AJPS два месяца назад вышла статья 🔑 про новую функцию государственных репрессий. Авторы полагают, что репрессии в автократиях – это не попытка точечно наказать активистов и даже не способ запугать людей, а объяснить, какое поведение является нежелательным, чтобы так больше не делали. Так граждане, гражданки и все остальные понимают, чего от них точно не хочет государство.

Исследователи использовали интересный дизайн: обеим группам были представлены 6 случаев действий граждан, после каждого из которых задавался вопрос: были ли граждане арестованы за своё поведение? Тритмент-группе сказали, что все 6 случаев спровоцировали арест, контрольной группе не стали раскрывать эту информацию, после чего в обеих группах + порядок случаев был рандомизирован (вопросы задавались в случайном порядке).

Последующих вопросов тоже было 6, и приводить все результаты было бы слишком громоздко, поглядите сами, но в общем в тритмент-группе по всем вопросам наблюдается большая уверенность в том, что похожее поведение будет наказуемо и его следует избегать, так что гипотеза вполне подтверждается.

В авторитарных режимах законодательство часто обновляется, а доверие к его исполнению низкое, поэтому люди не всегда понимают, что можно, а что нет (тем более, эти грани "можно-нельзя" постоянно меняются). С помощью репрессий-сигналов общественность может обновлять свои убеждения и перестраивать своё поведение на лояльное.

Миграция и явка: бразильский кейс

Александр Кустов выкатил драфт ресёрча 🔑 про то, как межрегиональная миграция влияет на явку. Кейс интересный: голосование в Бразилии обязательное, неявка карается штрафом + нет строгих требований к постоянной регистрации, что приводит к тому, что избирателей гоняют от одного региона к другому, как стадо, чтобы они проголосовали и уехали, об этом тоже была статья.

Однако результаты Кустова показывают иное: доля миграции существенно снижает явку, проверено регрессией на 5000 бразильских муниципалитетах.

Проще говоря, раньше считалось, что мигранты просто не могут голосовать по юридическим причинам. Это исследование показывает, что даже при наличии такой возможности и штрафах за неявку мигрантам вообще не до голосования. Объяснительный механизм этого явления на пикче в таблице.

Ну что, товарищи, товарки и все прочие. Пришло время поздравить всех нас и подвести некоторые итоги!

В этом году я несколько отошёл от академии и совместно с коллежанками зафигачил несколько журналистских исследований. А ещё под конец года поучаствовал в создании игры в чат-боте для 7x7, поэтому буду очень рад, если вы его постестите!

Сдал итальянский на А2, провёл несколько публичных лекций в Тбилиси и два курса для Первым рейсом и для Свободного. Но ничего, сейчас в Болонском университете вернусь и к академической деятельности.

И одно из главных моих достижений к 2025 году: 2025 подписчи:ц на канале, за что я вас крайне благодарю. В следующем году постов будет больше, а старых перепостов меньше, не сомневайтесь!

Всех с наступающим 🎉

30 лет списочных экспериментов

Споры о надёжности соцопросов вечны, особенно когда речь идёт об опросах в автократиях. Списочный эксперимент – один из способов избежать искажения в вопросах, которые могут восприниматься как чувствительные. Как именно это происходит, я уже описывал здесь (и вот здесь на российских данных)

А сейчас хочу поделиться вот таким метаисследованием🔑: авторы собрали 264 списочных эксперимента и разделили их по группам, чтобы проверить, в каких из них больше различий между контрольной и экспериментальной группами

Оказалось, что чувствительность чувствительности рознь. Если вопросы касались честности выборов и электоральных предпочтений, разница наблюдалась, но списочные эксперименты абсолютно не работали в вопросах, касающихся расовых и гендерных отношений – на такие отвечали вполне честно

Вывод, который делаю я: если есть реальная опасность получить по шапке, предпочтения будут искажаться. Если максимум, что грозит – это общественное осуждение, то бояться нечего, и отвечают честнее

Вера в честные выборы

Крайне любопытная статья Пиппы Норрис про то, как граждане воспринимают честность выборов, что на это влияет и насколько сильно это соотносится с реальностью. Исследование межнациональное. Метод: многоуровневая регрессия (переменная второго уровня: страна). Выводы такие:

1) В целом, люди вполне правдоподобно оценивают положение дел. Если выборы честные, они и оцениваются как честные. Если выборы нечестные, то граждане всё понимают и не считают их честными.

2) Искажает предыдущий вывод только эффект победителя/проигравшего. Если близкая политическая сила проигрывает, происходит искажение: выборы классифицируются как более нечестные, чем на самом деле. И наоборот, если идеологически близкая политическая сила выигрывает, выборы воспринимаются как более честные, чем они есть на самом деле. В этом ничего удивительного нет.

3) Удивительно то, что предыдущее искажение тоже имеет разную силу в зависимости от количества дезинформации. Если уровень дезинформации высокий, эффект становится сильнее более чем в пять раз.

Единственное, что (на мой взгляд) не учла Пиппа, что дезинформация тоже может зависеть от степени политической поляризации. Проблему эндогенности никто не отменял, и мне-то кажется, что дезинфа как раз наоборот не должна влиять там, где выборы воспринимаются как честные.

Посты про исследования будут, но, поскольку дедлайн уже через 5 дней, я хочу рассказать вам, что в этом семестре я веду курс в Свободном про выборы и избирательные системы.

Электоральная инженерия – довольно важная часть политологии. На курсе мы сосредоточимся на том, почему политики выбирают те или иные избирательные системы и каковы последствия этих выборов для граждан:ок.

Подробнее можно посмотреть в силлабусе, ну и вообще, участие бесплатное, присоединяйтесь, дедлайн подачи заявок 18 января!

Неакадемическая, но от этого не менее интересная статья NY Times с опросом американ:ок про их гипотетическую партийную принадлежность.

У меня какая-то иррациональная неприязнь к двухпартийным системам. Во-первых, они плохо отображают предпочтения граждан. Внутри партий есть свои разногласия, однако они разрешаются по своим процедурам без участия граждан. Даже если посмотреть на праймериз и последствия, где избиратель:ницы вынуждены голосовать за неприятного им президента, потому что он был выдвинут приятной (или по крайней мере наименее неприятной) партией. Ну бред же!

Во-вторых, двухпартийная система создаёт либо чудовищную поляризацию (как сейчас в США), либо партии становятся неотличимыми друг от друга бюрократическими аппаратами (как было в нулевые в США). Точек соприкосновения минимум, представительства интересов тоже. По факту работает только территориальное представительство через парламент, и то с существенными оговорками в виде необходимости выбирать между двумя кандидат:ками, у остальных шансов нет.

Так вот, ну вот опрос показывает разные политические предпочтения, и появление таких партий сильно улучшило бы региональное представительство. Однако предпосылок к этому не предвидится в силе ещё одной проблемы: двухпартийная система консервативна, устойчива и её олигополия никого не пустит на политическое поле без интеграции партий. Раскол одной из партий возможен, и он уже случался в истории США, но привёл к тому, что победила нерасколовшаяся партия, поскольку голоса остальных двух размылись. Избирательная система так устроена, ю ноу.

Так что такие вопросы в целом полезны только для понимания идеологических предпочтений, но не для логики институциональных изменений. Но статью всё равно почитайте, визуализация там хорошая.

Клиентелизм в Румынии: проверяем через conjoint experiment

Электоральный клиентелизм (в который входит как подкуп избирателей, так и принуждение голосовать) был и отчасти остаётся моим исследовательским интересом, тем интереснее разбирать статьи о нём, тем более с экспериментальными опросами. Однако статья "Partisanship and Tolerance for Clientelism: Evidence from a Conjoint Experiment in Romania" (2023) изучает не столько сами механизмы обмена голосов на блага, сколько отношение избирателей к факту подобной электоральной манипуляции со стороны избирателей. К тому же действие происходит в Румынии, где подобные практики процветают, несмотря на относительно недавнюю демократизацию.

Метод conjoint experiment подразумевает рандомизированный опрос, где разные характеристики перемешиваются случайным образом, чтобы оценить их влияние друг на друга. Респондентам представили выбор из воображаемых кандидатов, обладающих разными качествами (гендер, партия, факт скупки кандидатом голосов и др.) и предложили ответить, выбрали бы они этого кандидата или нет. В результате тех кандидатов, про которых было известно, что они занимались подкупом избирателей, выбирали на 30% реже.

Также важно, что косвенный клиентелизм (не прямой подкуп, а помощь с социальными благами/услугами) воспринимался респондентами намного мягче. Однако самое интересное в том, что если партийная принадлежность респондента и кандидата совпадала, то отношение к подкупу было уже не таким уж и категоричным и снижало отвержение кандидата более чем в два раза.

Вот так общая идеология и партия существенно увеличивает лояльность по отношению к электоральным манипуляциям. Однако важно, что это клиентелизм неустойчивой демократии, где партии имеют реальное идеологическое наполнение и политическую поддержку. Как мне кажется, в случае той же РФ связь была бы куда слабее, поскольку партийная принадлежность в случае доминирующей партии говорит скорее об одобрении власти в целом, чем о реальной идеологической заряженности. В период расцвета российского политического машиностроения сети лояльного электората были подобны крепостным крестьянам, которых в случае смены владельца спокойно "передавали" от одной партии к другой.