Как и практически любое крупное событие в современной истории Ирана, Исламская революция окутана облаком конспирологических теорий. Причем подобные теории, появлявшиеся по обе стороны баррикад, продолжают пользоваться популярностью и определять восприятие дальнейшей иранской истории представителями самых разных слоев общества.

Ближний Восток и окрестности вообще являются благодатной почвой для конспирологии: здесь универсальные факторы помножены на исторические события последних двух столетий. Иран и Исламская революция в данном случае не исключение. Напомню, что точкой отсчета революционных событий стала публикация «Эттелаат», в которой Хомейни называли британским агентом. Хомейни, в свою очередь, писал, что агенты Запада во власти мешают установлению исламского правления. Список можно легко продолжить досужими рассуждениями об интересах нефтяных гигантов и стоящих за ними западных правительств (или наоборот), роли СМИ и правозащитных организаций, сионизме и бахаизме…

Теории эти возникли не на пустом месте. Отношения шаха со странами Запада действительно были не такими безоблачными, как десятилетием ранее (просчеты обеих сторон). Шаха критиковали правозащитники, а западное общественное мнение было взбудоражено завышенными цифрами политзаключенных, а также сообщениями о пытках и казнях (снова просчеты обеих сторон). Ситуация с новым нефтяным соглашением обещала быть непростой. Джимми Картер был довольно слабым президентом, а некоторые западные интеллектуалы очаровались набиравшим силу революционным движением. Что лежало в основе этих проблем: человеческий фактор или злой умысел? Конспирология всегда выбирает второй вариант.

Как исследователю мне жутко интересно изучать формирование и бытование конспирологических нарративов. По-человечески же мне искренне жаль людей, которые им поддаются. Может казаться, что конспиролог проницателен и умен, потому что видит саму суть вещей. Однако фактически он лишает других и самого себя политической субъектности и перекладывает ответственность за те исторические события, исход которых ему не по нраву, на плечи каких-то высших сил.

В каком-то смысле конспирология даже полезна государству. Любой политическое противостояние под таким соусом превращается в конфликт вселенского масштаба, где маленький человек остается наедине со всемогущими и неуловимыми силами зла. Шансы на победу, разумеется, ничтожны, да и справиться своими руками в такой битве человек не может. Так конспирология прокладывает путь политическому мессианству – к победе в такой схватке может привести лишь богоизбранный непогрешимый лидер или хотя бы принц на белом коне.

Автократическая легитимация в Иране: "свои" и "чужие" у Али Хаменеи

Одна из отличительных особенностей режима Исламской республики - явное отделение "своих" от "чужих" на языковом уровне. Оно не очень типично для недемократических режимов, т.к. обычно автократы предпочитают не делить граждан своих стран на разные сорта.

На практике в иранской политике есть фундаментальное различение между двумя группами политических акторов: у одних есть права, у других их нет. Одни могут участвовать в выборах, другие - нет, одни могут управлять политическими партиями, другие - нет. Для обозначения этих групп нет никаких правовых терминов. Неформально же своих называют худи (خودی), чужих - гейре худи (غیر خودی).

Практика исключения внутренних врагов выросла из Исламской революции. После захвата власти хомейнисты исключили из политической борьбы противников велаятэ факих. Возможность легально участвовать в политике определялось признанием этой идеологии. Граница между сторонниками и противниками велаятэ факих стала неформальным институтом, регулирующим механизмом политической борьбы в Исламской республике. Из-за активно применяемого насилия разрыв между этими группами был наиболее велик в 1980-е гг. Хомейни называл оппонентов "врагами ислама", "язычниками", "лицемерами", но не "чужими". К этому термину впервые обратился Али Хаменеи в начале 1990-х гг.

После смерти Хомейни и конституционного референдума в 1989 г. система потеряла своего внутреннего арбитра, который балансировал разные идеологические фракции. Али Хаменеи и новый президент Акбар Хашеми-Рафсанджани в начале 1990-х гг. начали работать вместе для маргинализации радикальной фракции. Она прошла внутреннюю трансформацию, и ко второй половине 1990-х гг. переродилась либеральную реформаторскую.

У реформаторов в основе были другие идеи, об авторах которых я уже рассказывал, например тут: Абдолькарим Соруш, Мохсен Кадивар, Саид Хаджариян. Реформаторы в целом стремились усилить демократические институты Исламской республики, опираясь на относительно популистский демократизм. Они также отвергали идею абсолютного господства рахбара, делая акцент на республиканских институтах Ирана.

Распространение реформаторских идей привело к возникновению идеологического испытания для Хаменеи. У него был широкий набор инструментов для борьбы с реформаторами, но у него отсутствовала харизма Хомейни, централизованная политическая партия или политическая программа, которые могли бы убедить массы отказаться от реформаторских идей.

Более того, реформаторы постепенно начали сближаться с теми, кого Хомейни считал врагами режима. Интеллектуалы-реформаторы брали интервью с мыслителями и активистами с внешним по отношению к режиму происхождением, а студенты из Офиса консолидации единства приглашали на свои встречи светских левых и либеральных конституционалистов. После 1997 г. реформаторы использовали контроль над правительством для смягчения границы между своими и чужими, позволив создать свободную прессу и начав проводить муниципальные выборы. Хомейни боялся действий реформаторов, т.к. те могли выстроить широкую коалицию против него. И потому для него подчёркивание границы между своими и чужими стало одним из способов сохранить власть.

Если говорить об употреблении терминов, то Хаменеи использует "своих" исключительно в позитивном смысле. Для него "свои" это акторы, стремящиеся сохранить свою исламскую идентичность. При этом он различает непосредственно религиозных деятелей и политиков, лояльных режиму, включая христиан, иудеев и зороастрийцев.

Политические расширение "своих" в языке Хаменеи это "система", "режим". Так он чаще всего называет Исламскую республику в позитивном смысле. "Режим" для него связан с порядком, и противоположен хаосу, описанному в Коране. Концепция "режима" у Хаменеи куда шире, чем просто административный аппарат или конституционное устройство. Он неотделим от религии, а ислам неотделим от "режима". В целом аргументационная схема Хаменеи следующая. Во-первых, режим является исламским. Во-вторых, ислам это решение проблем, а отход от исламского пути это способ потерять землю под ногами. В-третьих, деисламизация станет большим источником проблем. Всё это вместе является обоснованием Хаменеи для поддержания границы между "своими" и "чужими".

На противоположной стороне от "своих" стоят "враги", "неизвестные", "чужаки". Все термины используются взаимозаменяемо, при этом термин "враги" Хаменеи использует наиболее часто. "Враг" это герой большей части политических речей Хаменеи. Он является неопределённый угрозой режиму. Хаменеи пытается запугать "врагом". Помимо этого, "враг" служить риторическим контрастом для "своих". "Враг" также позволяет Хаменеи отличать "хорошего" себя от "плохого" себя.

В целом политический язык Хаменеи обладает дуализмом. Большая часть его риторики строится на бинарных оппозициях: хороший-плохой, исламский-неисламский, справедливый-несправедливый. Таким образом Хаменеи сжимает сложную реальность в простые конфликты, основанные на радикальных оппозициях. В этом простом мире всё доброе, хорошее, честное расположено на одной части уравнения, а всё злое, нечестное, ложное - на другой. Соответственно, каждый кто пытается бороться с Хаменеи это чужак, обладающий целым набором отрицательных свойств. Для рахбара это ключевой риторический инструмент для отчуждения политических оппонентов. Хаменеи сводит политическое несогласие к вопросу между "нами" и "ими" и угрозе иранской нации. Соответственно, в языке Хаменеи реформаторы это враги и угроза, а сам Хаменеи - абсолютный защитник.

Помимо делегитимации политических оппонентов, Хаменеи использует язык "своих"-"чужих" для мобилизации защитников режима против реформаторов. Он говорит о необходимости джихада против "чужих". Вообще у Хаменеи есть целый набор характеристик для отделения "своих" от "чужих": "служение и предательство", "привлекательность, отталкивание и лицемерие", "религиозная чувствительность и примирение с отклоняющимися практиками", "принятие или отторжение велаятэ факих", "уверенность в себе и самопоражение". В целом свой действует с уверенностью в себе, служа революции, отвернувшись от аутсайдеров, защищая религиозные ценности и укрепляя авторитет рахбара. Он борется с "внутренними врагами" с их "лицемерием", "девиантными практиками" и "отторжением велаятэ факих".

В основе языка "свой-чужой" лежит оборонительная логика, в которой легитимность достигается путем установления границ для "ложных" революционеров. Поскольку революция уже во многом закончилась, произошла рутинизация этой логики. Из-за этого у некоторых сторонников Хаменеи могут возникать вопросы, зачем применять силу против своих же сограждан. Проблема Хаменеи в том, что формула, используемая для укрепления внутренней веры в систему, противоречит попыткам создания внешней легитимности. Из-за этого он часто вынужден смягчать риторику, например, в связи с происходящими выборами.

Источник: Selvik, Kjetil 2018. Autocratic legitimation in Iran: Ali Khamenei’s discourse on regime “insiders” and “outsiders”. // Democratization. Vol. 25. No. 7. P. 1114-1131.

25 февраля в 19:00 в книжном магазине «Подписные издания» Никита Смагин представит книгу «Всем Иран»

Никита Смагин — журналист, политический аналитик, бывший корреспондент ТАСС в Исламской Республике Иран, автор телеграм-канала Дежурный по Ирану.

Никита Смагин прожил в Иране несколько лет и написал эту книгу. Получилась история о стране, правительство которой видит корень мирового зла в США и вооружается до зубов для противостояния коварным внешним врагам, внутри границ жестоко преследует инакомыслящих, а выше семейных ценностей ставит только религиозные табу.

Но также «Всем Иран» — о людях, которые знают, где выгодно купить новый айфон, ходят в подпольные клубы на рейвы и всегда нальют дорогому гостю чаю из самовара (да!).

Модератор встречи — книжный обозреватель и главный редактор книжного медиа «БИЛЛИ» Максим Мамлыга.

Вход по регистрации.
18+

Мысль и роль аятоллы Монтазери в послереволюционном Иране

3 июля 2005 г. немецкая газета Welt am Sonntag опубликовала интервью с бывшим заместителем Верховного руководителя великим аятоллой Хосейном-Али Монтазери (1922-2009). В нём Монтазери осуждал концентрацию власти в в руках Верховного руководителя Али Хаменеи. При этом сам Монтазери в 1979 г. был председателем Совета экспертов по принятию Конституции, основанной на велаятэ факих, и он сам сыграл важную роль в принятии той версии К., по которой рахбар и получил так много власти. Вопрос в том, когда и зачем он разработал свою версию?

Сами версии велаят-э факих можно выделить две: ограниченную политическую (1970-1988) и абсолютистскую (с 1988). Существуют дебаты по поводу реального её значения, и нет никакого арбитра, который мог бы точно его определить.

Вполне вероятно, что Монтазери не разрабатывал свою версию в 1978-1979 гг. Он по факту поддерживал версию Хомейни 1970-1988 гг. Ключевые идеи Хосейн-Али сформулировал в своих текстах 1988 г. на арабском.

12 июня 1989 г. группа духовенства, поддерживающая Хомейни, объявила бывшего учителя Мохаммеда-Али Араки великим аятоллой. Таким образом эта группа сохраняла единство хомейнистов, чтобы они не стали лояльны другим великим аятоллам. Смерть самого Араки в 1994 г. лишила их важного символа поддержки. Сам Монтазери продолжал критиковать постхомейнистскую систему и её руководство. Он говорил о том, что исламское правление это в первую очередь народное правление, и должно быть основано на консенсусе. Верховный руководитель должен играть роль гида, не более. Он также выступал за коллективное правление без концентрации власти в руках у духовенства. Он регулярно говорил о том, что абсолютистская версия велаят-э факих это ошибка.

Монтазери при этом не критиковал Хомейни за абсолютизм. Он критиковал авторов поправок к Конституции, которые в 1989 г. добавили абсолютизм в её текста, и тем самым поставили Верховного руководителя выше закона.

Сам Монтазери в 1980-е активно критиковал Хомейни за другие вещи. В частности, он выступал против тайных убийств левой оппозиции и бывшей шахской элиты. Его действия разозлили Хомейни. К февралю 1989 г. напряжение достигло пика. Тогда Монтазери в Куме призвал правительство извиниться за ошибки прошлого и начать строить новое, свободное общество. В марте того же Хомейни сместил Монтазери со всех должностей, и лишил его статуса преемника.

Монтазери считал, что свободная пресса и в целом гражданские и политические свободы необходимы для создания политических партий. Он считал, что политические партии неотделимы от представительства интересов общества. Сильные, популярные политические партии выполняют важную функцию номинирования, и они по его мнени. были нужны Ирану. Партии работают коллективно, что даёт им преимущество по отношению к индивидам. За все его критику в 1997 г. он был отправлен под домашний арест, где и провёл всю оставшуюся жизнь

В целом Монтазери можно условно назвать "совестью" Исламской революции. Его ближайшими аналогами были Жорж Дантон, Юлий Мартов и Сунь Ятсен в случае Великой Французской, Русской и Китайской революций, в том смысле, что они все выступали за права граждан. Однако проблема Монтазери была в том, что его версия велаятэ факих элитистская, а не популистская. Ещё одна особенность поведения и идей Монтазери в его требовании открытости, терпимости, конституционализма и плюрализма. Он осуждал захват американского посольства. Он отвергал практики и институты, конфликтовавшие с Конституцией, типа Высшего суда духовенства или революционных судов. По мнению Монтазери на 2004 г. обещания революции не были выполнены. У людей нет свободы, при этом люди у власти постоянно говорят о том, что эти свободы есть. Он говорил о том, что в определённых областях революция достигла успехов, но реальность не соответствует ожиданиям. В 2009 г. он поддержал Зелёное движение.

Источник: Akhavi, Shahrough. 2008. The thought and role of Ayatollah Hossein'ali Montazeri in the politics of post-1979 Iran. // Iranian Studies. Vol. 41. No. 5. P. 645-666.

Война и ресентимент: наследие Ирано-Иракской войны 1980-1988 г. для Ирана

Ирано-Иракская война (ИИВ) сыграла значимую роль в консолидации режима Исламской республики. Когда Ирак вторгнулся в Иран в сентябре 1980 г., Иран столкнулся с проблемами тлеющей гражданской войны и агрессивного соседа. На момент начала Исламской революции 1979 г. мало кто мог предположить, что режим успешно решит их обе. В течение следующего десятилетия экономика оказалась в состоянии глубокого кризиса из-за бегства капитала, санкций, резкого уменьшения прибылей от продажи нефти после 1986 г. На 1988 г. жертвами войны стали 600 тысяч иранцев, а экономический ущерб примерно можно оценить в $1.2 трлн.

Война стала мотиватором для мобилизации иранцев, поспособствовала уничтожению врагов режима, создала условия для политических чисток, реорганизации армии, ключевых министерств, развитию новых институтов принуждения и управления: Корпуса стражей Исламской революции (КСИР), Басидж, Созидательного Джихада. Были созданы новые фонды: Фонд мучеников, Фонд помощи Имама и т.д. для обеспечения социальными услугами и ресурсами населения страны. Государство также монополизировало язык представления войны. Война декларировалась как "Священная оборона", и мемориализировалась посредством искусства, муралов, организованных похорон павших солдат, переименования общественных мест и улиц, военным кино и т.д. Процесс монополизации продолжился и после её окончания. Т.е. ИИВ сыграла важную роль в формировании современных иранских общества и политики. Однако она не стала символом коллективного - скорее, источником разделяемого, индивидуализированного ресентимента.

Одной из особенностей ИИВ было её непосредственное переплетение с самой Исламской революцией. В частности, послереволюционное расширение социального государства посредством строительства материальной и социальной инфраструктуры совпало с войной. Война также влияла на внутриэлитный конфликт. Правящая элита объявила эту войну своей собственной, и репрессировала всех, кто считал иначе. Долгосрочно война привела к формированию привилегированной коалиции, оформившейся как консерваторы. Параллельно сельские и наименее развитые территории получили преимущества от значительного роста образования, особенно для женщин. В итоге влияние модернизационного проекта оказалась двусторонним: с одной стороны, он интегрировал изолированные и бедные регионы в национальные политическую и экономические структуры, с другой - рынок, массовые медиа и государственная администрация также дотянулась до каждого уголка страны.

На уровне повседневности обычные иранцы страдали от недостатка молока, мыла, сигарет и т.д. - они распределялись государством по специальной системе. И эти товары стали маркером специфического опыта для людей, которые часами стояли в очередях чтобы их получить. Другое проявление - визуальная милитаризация. Люди носили униформу, сделанную из грубого тёмного материала, т.к. в стране был недостаток хороших тканей. Темы разделённой нищеты и коллективной бедности и жертвы являются сейчас источником ностальгии, и служат потерянным источником коммунальной солидарности.

Молодёжь и люди, родившиеся во время войны, несут вес тяжёлых воспоминаний, не соответствующих красивой картинке героизма и самопожертвования. Многие страдали от принудительных переселений, экономических невзгод, политического наказания их родителей, постоянной индоктринации в школах и общественных местах, бомбардировок крупных городов. Часть детей той эпохи была рекрутирована, и они стали солдатами Басидж, официально 37 тысяч человек, или 1/5 от всех убитых. Они также были военнопленными, и оставались в таком статусе даже спустя несколько лет после окончания войны. Выжившие сейчас являются вполне взрослыми людьми, и могут играть большую роль как политики, бизнесмены и т.д.

Одним из материальных последствий войны стало полное разрушение городов Абадан, Хорремшехр и Сусангерд, а также ряда более мелких, находящихся в провинции Хузестан. Послевоенное восстановление этих городов и создание новой системы очистных сооружений в будущем послужил основой для водных протестов 2000 г. в Абадане - дамбы и трубы были сконструированы некачественно, из-за чего они не могли достаточно хорошо обслуживать регион.

Помимо всего этого, ожидания масс от революции были приглушены войной. Режим начал производить дискурс самопожертвования во имя "Священной обороны". Имам Хомейни требовал сохранять единство любой ценой, параллельно уничтожая внутреннюю оппозицию. Замалчивание альтернатив и критических позиций по поводу войны и её последствий стало источником нарастания ресентимента по поводу нарушенных обещаний и фрустрации от ожиданий от революции.

Дебаты по поводу окончания войны стали источником стали частью конфликта внутри элит. Консерваторы критиковали бывших политических лидеров за предательство в 1988 г., главной их целью был Али-Акбар Хашеми-Рафсанджани, которого Рухолла Хомейни назначил главнокомандующим. Тот же утверждал, что он действовал реалистично, и мир был лучшим вариантом в ситуации, когда было понятно, что государство не может выиграть войну.

ИИВ бросила длинную тень на иранские общество и политику. Она способствовала консолидации режима; повлияла на дизайн новых институтов, которые строились как военно-гражданские; её материальный вред привёл к большому количеству жертв; память о ней так или иначе отражается в политике как на уровне конкретных людей и организаций, так и государства. Война стала настоящей трагедией для Ирана.

Источник: Ehsani, Kaveh. 2019. War and resentment: Critical reflections on the legacies of the Iran-Iraq war. Debating the Iran-Iraq War in Contemporary Iran. Routledge. P. 3-22.