#кровоедение На мой вкус, крайне умён тот, кто имея выбор, селится в Коломне. Там тихо и спокойно, как в опрятном уездном городе. Кругом вода, праздношатающиеся толпы отсутствуют. Хотя, конечно, в сезон «коробки» с туристами (так ленинградские фарцовщики называли автобусы) подвозят к Семимостью - размять ноги и загадать желание. Но не более. Да и петербуржцы редко «загуливают» дальше обеих Мариинок. Я бы признал жителей Коломны единственными выгодоприобретателями от нашей «транспортной реформы» в бегловском исполнении. Вот построят какую-нибудь станцию метро на Английском проспекте, и всё, пиши пропало: понаедут, намусорят и натопчут. Но по этому поводу можно ещё долго не волноваться - им бы «Театральную» построить (первый вестибюль обещают закончить к 2030 году).
Внутри этой тихой и непуганой «околицы» с достоинством возвышается красивая Церковь св. Исидора Юрьевского, бывший эстонский православный приход в честь русского священника Исидора из города Юрьева (совр. Тарту), принявшего мученическую смерть от ливонцев в 1472 году.
В 19 веке в Петербург переселилось изрядное количество эстонцев. Народ приезжал разный. Ехала интеллигенция по каким-то свои интеллигентским надобностям и целям. Артисты, врачи, мастеровые. Ну, а простой люд в массе своей приезжал на заработки и по сложившейся (непонятно как) традиции нанимался в Новое Адмиралтейство или на Балтийский завод, и жить в Коломне им, соответственно, было удобно и сподручно. К 1917 году общая численность эстонцев в Петербурге достигла 50 тысяч. С 1870-х в городе устраивали театральные спектакли на эстонском языке, чуть позже запустили эстонскую газету. В общем, переселенцы держались воспитанно, вели себя порядочно, работали-трудились и раздражения у аборигенов не вызывали.
Как минимум четверть всех эстонских мигрантов были православными, а ближайший храм, в котором «богослужили» на эстонском языке, находился в Кронштадте (поди доберись). Поэтому многие переселенцы ходили к землякам-лютеранам на совр. улицу Декабристов, чтобы послушать хоть какую-то службу на эстонском. Понятно, что при таком раскладе вероисповедальный компромисс не мог длиться до бесконечности.
И вот в 1900-м эстонское православное братство, возглавляемое священником Павлом Кульбушем, решило «строиться». Участок присмотрели на углу Римского-Корсакова (д. 24) и канала Грибоедова (это если сразу в современных топонимах). Но Городская управа поначалу отказала верующим мигрантам, так как сама собиралась обустроить на этом месте приятный сквер для горожан. Тут в дело вмешалась Дума и, «озабочиваясь скорейшим построением в Санкт-Петербурге необходимого храма Божия для православных эстов», взяла и подарила этим самым эстам нужный кусок земли.
Церковь по проекту архитектора Александра Полещука строили, как водится, на пожертвования и не без трудностей. Главный придел верхнего храма во имя священномученика Исидора Юрьевского освятили в 1907 году.
Несмотря на антирелигиозные выходки большевиков, эстонская церковь продержалась после революции в том или ином виде целых 17 лет. В декабре 1919-го имущество храма национализировали, и почему-то только в 1922-м власти изъяли у эстонцев 42 кг серебряных изделий. Проникнувшись эстонской сдержанностью, «изымающие» большевики не хамили, а 7 икон в серебряных окладах даже аккуратно передали в Эрмитаж.
До 1928 года в здании церкви работали Высшие Богословские курсы, единственные в стране, что позволяло не прекращать богослужения. Впрочем, веротерпимую «оттепель» в те годы проживали многие храмы и конфессии. Но в 1935-м власть как будто спохватилась и позакрывала всё и сразу. В том числе и Богословские курсы.
Церковь не разрушили, бассейном не изуродовали, и, когда в 1990-е всё вернулось на круги своя, храм с извинениями передали Санкт-Петербургской епархии. Только вот потребность в богослужениях на эстонском теперь отсутствует.
Внутри этой тихой и непуганой «околицы» с достоинством возвышается красивая Церковь св. Исидора Юрьевского, бывший эстонский православный приход в честь русского священника Исидора из города Юрьева (совр. Тарту), принявшего мученическую смерть от ливонцев в 1472 году.
В 19 веке в Петербург переселилось изрядное количество эстонцев. Народ приезжал разный. Ехала интеллигенция по каким-то свои интеллигентским надобностям и целям. Артисты, врачи, мастеровые. Ну, а простой люд в массе своей приезжал на заработки и по сложившейся (непонятно как) традиции нанимался в Новое Адмиралтейство или на Балтийский завод, и жить в Коломне им, соответственно, было удобно и сподручно. К 1917 году общая численность эстонцев в Петербурге достигла 50 тысяч. С 1870-х в городе устраивали театральные спектакли на эстонском языке, чуть позже запустили эстонскую газету. В общем, переселенцы держались воспитанно, вели себя порядочно, работали-трудились и раздражения у аборигенов не вызывали.
Как минимум четверть всех эстонских мигрантов были православными, а ближайший храм, в котором «богослужили» на эстонском языке, находился в Кронштадте (поди доберись). Поэтому многие переселенцы ходили к землякам-лютеранам на совр. улицу Декабристов, чтобы послушать хоть какую-то службу на эстонском. Понятно, что при таком раскладе вероисповедальный компромисс не мог длиться до бесконечности.
И вот в 1900-м эстонское православное братство, возглавляемое священником Павлом Кульбушем, решило «строиться». Участок присмотрели на углу Римского-Корсакова (д. 24) и канала Грибоедова (это если сразу в современных топонимах). Но Городская управа поначалу отказала верующим мигрантам, так как сама собиралась обустроить на этом месте приятный сквер для горожан. Тут в дело вмешалась Дума и, «озабочиваясь скорейшим построением в Санкт-Петербурге необходимого храма Божия для православных эстов», взяла и подарила этим самым эстам нужный кусок земли.
Церковь по проекту архитектора Александра Полещука строили, как водится, на пожертвования и не без трудностей. Главный придел верхнего храма во имя священномученика Исидора Юрьевского освятили в 1907 году.
Несмотря на антирелигиозные выходки большевиков, эстонская церковь продержалась после революции в том или ином виде целых 17 лет. В декабре 1919-го имущество храма национализировали, и почему-то только в 1922-м власти изъяли у эстонцев 42 кг серебряных изделий. Проникнувшись эстонской сдержанностью, «изымающие» большевики не хамили, а 7 икон в серебряных окладах даже аккуратно передали в Эрмитаж.
До 1928 года в здании церкви работали Высшие Богословские курсы, единственные в стране, что позволяло не прекращать богослужения. Впрочем, веротерпимую «оттепель» в те годы проживали многие храмы и конфессии. Но в 1935-м власть как будто спохватилась и позакрывала всё и сразу. В том числе и Богословские курсы.
Церковь не разрушили, бассейном не изуродовали, и, когда в 1990-е всё вернулось на круги своя, храм с извинениями передали Санкт-Петербургской епархии. Только вот потребность в богослужениях на эстонском теперь отсутствует.
👍87😢12❤10💔5
#цитатазазавтраком
«Тот вечер, когда я засел за Достоевского, был величайшим событием моей жизни, более важным, чем первая любовь».
Генри Миллер «Тропик Козерога».
Доброе утро. Вчера у Фёдора Михайловича был день рождения.
#картиназазавтраком
«Утраченное» граффити в Кузнечном переулке (двор дома 8, напротив музея Достоевского).
«Тот вечер, когда я засел за Достоевского, был величайшим событием моей жизни, более важным, чем первая любовь».
Генри Миллер «Тропик Козерога».
Доброе утро. Вчера у Фёдора Михайловича был день рождения.
#картиназазавтраком
«Утраченное» граффити в Кузнечном переулке (двор дома 8, напротив музея Достоевского).
👍67❤29💔15🔥8
#кровоедение Согласно известной фольклорной присказке Троцкий любил, мягко говоря, «приврать». Это он сформулировал и приписал Владимиру Ильичу знаменитый императив о способности любой кухарки управлять государством. Ленин же высказывался по этому поводу чуть благоразумнее (но не сильно): «Мы требуем, чтобы к обучению этому (управлять государством) немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту».
Навыки управления трудящиеся оттачивали не только на религиозных учреждениях. Досталось и музеям. Сильнее других пострадала Академия художеств, чья коллекция до революции уступала только Эрмитажу. А вот в новой системе ценностей места для бедной Академии не нашлось. Ну и музей «ейный» туда же.
В 1918-м указ Совнаркома ликвидировал Академию как пережиток, тормозивший поиск новой художественной формы. Тогда же началось расформирование музея. Сначала экспонаты растаскивали неспешно и лениво, а потом реформаторы вошли во вкус, и коллекцию дербанили уже в хорошем темпе. Иногда оптом. В 1922 году из Москвы в Петроград вернули часть экспозиции, которую ещё в Первую мировую увезли из дореволюционной столицы от греха подальше. Привезённые из эвакуации ящики даже не выгрузили на территории Академии - их сразу забрал себе Эрмитаж. Туда же уходило остальное западноевропейское искусство. Русских авторов передавали, соответственно, в Русский музей. Экспонатами с пониженной художественной ценностью украшали всякие пролетарские конторы типа «Главконсерв» и пр. В такой азартной суете с ненужной Академией церемониться никто не собирался, поэтому зачастую картины выносили без оформления и регистрации. В 1925-м музей лишился Кушелевской галереи - 450 картин и 29 скульптур, полученных по завещанию Николая Кушелева-Безбородко в 1862 году. Сегодня это собрание показывают в Главном штабе.
В 1925-м ректором того, что осталось от Академии (оно тогда называлось ВХУТЕИН - Высший художественно-технический институт) по недосмотру стал Эдуард Эссен, человек из старого дворянского рода, бывший при этом убеждённым коммунистом. При Эссене грабёж затих. Более того, Эрмитаж и Русский музей стали - пусть и неохотно - возвращать кое-что, не очень им самим нужное. Музей Академии ожил, и его даже объявили открытым по случаю 10-летия революции в 1927-м.
А через год - всё по новой. Выставочные залы переделали под общежитие для иногородних, и второй волны расформирования музей не пережил.
На смену чувствительному Эссену пришёл некто Фёдор Маслов. Он-то и добил ещё теплившиеся в Академии остатки буржуазности. С 1928 по 1932 из музея вывезли 16,5 тысяч единиц хранения. То, чем побрезговали эмиссары Русского и Эрмитажа, отправляли в другие города. По распоряжению Маслова разбили уникальные формы для отливки копий античных скульптур, которые граф Шувалов раздобыл для Академии ещё в 18 веке. Кстати, граф был чуть ли не последним, кому эти формы разрешили снять с оригиналов. Далее. Холсты с росписями для Казанского вокзала в Москве, выполненные в мастерской Рериха по его эскизам, разрезали на части и отдали студентам в качестве рабочего материала.
В конце концов, Масловым заинтересовалась прокуратура, но ни холсты, ни формы для отливки от этого не склеились обратно. Зато руководство страны, устав от непонятного авангарда, приказало взять курс на реализм. В 1932-м ВХУТЕИН стал Всероссийской академией художеств, руководил которой отныне Исаак Бродский.
Правительство СССР особым указом велело всем крупным музеям срочно вернуть «экспроприированное» обратно в Академию. Но Эрмитаж и Русский музей сделали вид, что не расслышали. Через несколько лет, потихоньку и со скрипом, Эрмитаж начал возвращать сначала копии, потом какую-то ерунду из Гатчинского дворца, которая к Академии никакого отношения не имела. Многие вещи приходили в плохом состоянии. Русский музей до конца 1940-х не отдавал вообще ничего. Потом откупился чем-то второсортным, оставив себе самые знаковые работы.
В общем, музей Академии так и не очухался. Сформировав основной фонд заново (в основном, из крепкого советского), он до сих пор грустно бродит по городам и весям в поисках утраченного.
Навыки управления трудящиеся оттачивали не только на религиозных учреждениях. Досталось и музеям. Сильнее других пострадала Академия художеств, чья коллекция до революции уступала только Эрмитажу. А вот в новой системе ценностей места для бедной Академии не нашлось. Ну и музей «ейный» туда же.
В 1918-м указ Совнаркома ликвидировал Академию как пережиток, тормозивший поиск новой художественной формы. Тогда же началось расформирование музея. Сначала экспонаты растаскивали неспешно и лениво, а потом реформаторы вошли во вкус, и коллекцию дербанили уже в хорошем темпе. Иногда оптом. В 1922 году из Москвы в Петроград вернули часть экспозиции, которую ещё в Первую мировую увезли из дореволюционной столицы от греха подальше. Привезённые из эвакуации ящики даже не выгрузили на территории Академии - их сразу забрал себе Эрмитаж. Туда же уходило остальное западноевропейское искусство. Русских авторов передавали, соответственно, в Русский музей. Экспонатами с пониженной художественной ценностью украшали всякие пролетарские конторы типа «Главконсерв» и пр. В такой азартной суете с ненужной Академией церемониться никто не собирался, поэтому зачастую картины выносили без оформления и регистрации. В 1925-м музей лишился Кушелевской галереи - 450 картин и 29 скульптур, полученных по завещанию Николая Кушелева-Безбородко в 1862 году. Сегодня это собрание показывают в Главном штабе.
В 1925-м ректором того, что осталось от Академии (оно тогда называлось ВХУТЕИН - Высший художественно-технический институт) по недосмотру стал Эдуард Эссен, человек из старого дворянского рода, бывший при этом убеждённым коммунистом. При Эссене грабёж затих. Более того, Эрмитаж и Русский музей стали - пусть и неохотно - возвращать кое-что, не очень им самим нужное. Музей Академии ожил, и его даже объявили открытым по случаю 10-летия революции в 1927-м.
А через год - всё по новой. Выставочные залы переделали под общежитие для иногородних, и второй волны расформирования музей не пережил.
На смену чувствительному Эссену пришёл некто Фёдор Маслов. Он-то и добил ещё теплившиеся в Академии остатки буржуазности. С 1928 по 1932 из музея вывезли 16,5 тысяч единиц хранения. То, чем побрезговали эмиссары Русского и Эрмитажа, отправляли в другие города. По распоряжению Маслова разбили уникальные формы для отливки копий античных скульптур, которые граф Шувалов раздобыл для Академии ещё в 18 веке. Кстати, граф был чуть ли не последним, кому эти формы разрешили снять с оригиналов. Далее. Холсты с росписями для Казанского вокзала в Москве, выполненные в мастерской Рериха по его эскизам, разрезали на части и отдали студентам в качестве рабочего материала.
В конце концов, Масловым заинтересовалась прокуратура, но ни холсты, ни формы для отливки от этого не склеились обратно. Зато руководство страны, устав от непонятного авангарда, приказало взять курс на реализм. В 1932-м ВХУТЕИН стал Всероссийской академией художеств, руководил которой отныне Исаак Бродский.
Правительство СССР особым указом велело всем крупным музеям срочно вернуть «экспроприированное» обратно в Академию. Но Эрмитаж и Русский музей сделали вид, что не расслышали. Через несколько лет, потихоньку и со скрипом, Эрмитаж начал возвращать сначала копии, потом какую-то ерунду из Гатчинского дворца, которая к Академии никакого отношения не имела. Многие вещи приходили в плохом состоянии. Русский музей до конца 1940-х не отдавал вообще ничего. Потом откупился чем-то второсортным, оставив себе самые знаковые работы.
В общем, музей Академии так и не очухался. Сформировав основной фонд заново (в основном, из крепкого советского), он до сих пор грустно бродит по городам и весям в поисках утраченного.
😢79👍21❤11💔9
#цитатазазавтраком
«За осенью осень. Тоска и тревога.
Ветра над опавшими листьями.
Вся русская жизнь - ожидание от Бога
Какой-то неясной амнистии».
Игорь Губерман
Доброе утро.
#картиназазавтраком
Николай Фешин (1881-1955). «Осень» (1904).
«За осенью осень. Тоска и тревога.
Ветра над опавшими листьями.
Вся русская жизнь - ожидание от Бога
Какой-то неясной амнистии».
Игорь Губерман
Доброе утро.
#картиназазавтраком
Николай Фешин (1881-1955). «Осень» (1904).
👍73❤31🔥11😢9💯6
#доходныедома Я никогда не считал Большую Конюшенную улицу местом для приятных прогулок и вдумчивого созерцания. Суетно там и узко. Впрочем, можно воспользоваться серединным «гульваром». Это если идёшь по делам. А если не по делам, то и околачиваться там незачем. Офисы, коммуналки, машины, туристы, увядающий «тяжёлый люкс», магазины «24 часа», вышедшие в тираж пышки, скульптурные кони малых форм и театр Райкина-Гальцева. Сквозь этот утомляющий «микс» стоит продраться разве что ради уютнейшей лютеранской (в просторечии - финской) церкви Св. Марии. И раз уж вы оказались на Б. Конюшенной, наверное стоит дойти (лучше по «гульвару») до 9-го дома, лит. А.
По указанному адресу вы сможете рассмотреть приветливый компактный особняк, не лишённый чувства такта и стиля. Дом, конечно же, с историей. Правда, не бурной. Но не иметь хоть какой-то истории в таком «центральном центре» просто невозможно.
17-ю годами своей славы (с 1863 по 1880) особняк обязан одному квартиранту - Николаю Ивановичу Путилову. Олигарх всея Руси не обременял себя скупкой разных недвижимостей, предпочитая вкладывать личный капитал в производство. А вот «движимости» интересовали Путилова, в частности - картины, ещё точнее - портреты. Князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский, посещавший еженедельные обеды у промышленника, вспоминал, что все стены в столовой на съёмной квартире «покрыты были сплошь портретами русских людей и деятелей, чем-либо себя проявивших». Куда делась эта портретная галерея (более 530 полотен) после смерти Николая Ивановича, никто не знает. Скорее всего, она была «утрачена».
В этом же доме разорившийся Путилов скончался в 1880 году от сердечного приступа. Но жизненный путь великого индустриализатора мы изучим завтра (и, вероятно, послезавтра). А сегодня про дом.
У кого Путилов снимал квартиру - толком непонятно. С уверенностью можно лишь сказать, что во времена легендарного «съёмщика» фасад особняка был поскромнее нынешнего - модерна тогда ещё не изобрели.
Пышности архитектурных форм и декора пожелала жена коллежского советника Татьяна Сильванская, купившая дом в 1885. По просьбе дамы архитектор Леонид Фуфаевский перестроил угрюмое здание, придав ему миловидные черты.
А вот фасад, ради которого в наше время стоит прогуляться по Б. Конюшенной, делал тот же Фуфаевский, но чуть позже, в 1902 году, и для нового владельца - капитана гвардии Василия Слепцова. Широкие витрины - прихоть капитана. Почувствовав, что заказчик-гвардеец готов к экспериментам, архитектор Фуфаевский собрал воедино все известные на тот момент новинки модерна: асимметрию витрин и въездной арки, разнообразные криволинейности, облицовку песчаником, растительные мотивы в камне и милое овальное окошко над парадным входом для пущей приятности.
Офисные помещения за шикарными витринами снимало общество Русских электротехнических заводов «Сименс и Гальске», производивших электроизмерительные и медицинские приборы, телефонную и телеграфную аппаратуру, системы сигнализации на разные случаи и даже оборудование для рентгеновских кабинетов.
Кстати, на цоколе здания имеется памятная отметка в честь катастрофического наводнения 23 сентября 1924 года, второго в истории города по «эффектности». Тогда вода поднималась на 369 см выше ординара.
После революции дому Слепцова редким образом повезло - его не стали нарезать на коммуналки, и почти всё, что было красивого внутри, сохранилось.
При СССР в особняке размещались школы, одна за другой. Позже сюда заехал «Леноблпотребсоюз». Ну, а в последние годы здесь галдит модный, с позволения сказать, кластер. Кафе, бары, эко-продукты, стильные очки и прочие винтажные наряды. Однако пишут, что дом выставлен на продажу. И вот пока кластер галдит, а покупатели торгуются, можно беспрепятственно зайти внутрь и посмотреть метлахскую плитку, уцелевшие латунные шпингалеты на окнах, лепнину, кованые лестничные решётки и другие дореволюционные прелести.
Завтра про Путилова, не переключайтесь.
По указанному адресу вы сможете рассмотреть приветливый компактный особняк, не лишённый чувства такта и стиля. Дом, конечно же, с историей. Правда, не бурной. Но не иметь хоть какой-то истории в таком «центральном центре» просто невозможно.
17-ю годами своей славы (с 1863 по 1880) особняк обязан одному квартиранту - Николаю Ивановичу Путилову. Олигарх всея Руси не обременял себя скупкой разных недвижимостей, предпочитая вкладывать личный капитал в производство. А вот «движимости» интересовали Путилова, в частности - картины, ещё точнее - портреты. Князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский, посещавший еженедельные обеды у промышленника, вспоминал, что все стены в столовой на съёмной квартире «покрыты были сплошь портретами русских людей и деятелей, чем-либо себя проявивших». Куда делась эта портретная галерея (более 530 полотен) после смерти Николая Ивановича, никто не знает. Скорее всего, она была «утрачена».
В этом же доме разорившийся Путилов скончался в 1880 году от сердечного приступа. Но жизненный путь великого индустриализатора мы изучим завтра (и, вероятно, послезавтра). А сегодня про дом.
У кого Путилов снимал квартиру - толком непонятно. С уверенностью можно лишь сказать, что во времена легендарного «съёмщика» фасад особняка был поскромнее нынешнего - модерна тогда ещё не изобрели.
Пышности архитектурных форм и декора пожелала жена коллежского советника Татьяна Сильванская, купившая дом в 1885. По просьбе дамы архитектор Леонид Фуфаевский перестроил угрюмое здание, придав ему миловидные черты.
А вот фасад, ради которого в наше время стоит прогуляться по Б. Конюшенной, делал тот же Фуфаевский, но чуть позже, в 1902 году, и для нового владельца - капитана гвардии Василия Слепцова. Широкие витрины - прихоть капитана. Почувствовав, что заказчик-гвардеец готов к экспериментам, архитектор Фуфаевский собрал воедино все известные на тот момент новинки модерна: асимметрию витрин и въездной арки, разнообразные криволинейности, облицовку песчаником, растительные мотивы в камне и милое овальное окошко над парадным входом для пущей приятности.
Офисные помещения за шикарными витринами снимало общество Русских электротехнических заводов «Сименс и Гальске», производивших электроизмерительные и медицинские приборы, телефонную и телеграфную аппаратуру, системы сигнализации на разные случаи и даже оборудование для рентгеновских кабинетов.
Кстати, на цоколе здания имеется памятная отметка в честь катастрофического наводнения 23 сентября 1924 года, второго в истории города по «эффектности». Тогда вода поднималась на 369 см выше ординара.
После революции дому Слепцова редким образом повезло - его не стали нарезать на коммуналки, и почти всё, что было красивого внутри, сохранилось.
При СССР в особняке размещались школы, одна за другой. Позже сюда заехал «Леноблпотребсоюз». Ну, а в последние годы здесь галдит модный, с позволения сказать, кластер. Кафе, бары, эко-продукты, стильные очки и прочие винтажные наряды. Однако пишут, что дом выставлен на продажу. И вот пока кластер галдит, а покупатели торгуются, можно беспрепятственно зайти внутрь и посмотреть метлахскую плитку, уцелевшие латунные шпингалеты на окнах, лепнину, кованые лестничные решётки и другие дореволюционные прелести.
Завтра про Путилова, не переключайтесь.
❤82👍41🔥9👏2
#цитатазазавтраком
«Сейчас многие умирают от запущенного здравого смысла и с большим опозданием узнают, что наши ошибки - это единственное, в чём нам не приходится раскаиваться перед смертью».
Оскар Уайльд
Доброе утро.
#картиназазавтраком
Фотография Дмитрия Маркова из галереи «Anna Nova» (временная выставка, август-октябрь 2024-го).
«Сейчас многие умирают от запущенного здравого смысла и с большим опозданием узнают, что наши ошибки - это единственное, в чём нам не приходится раскаиваться перед смертью».
Оскар Уайльд
Доброе утро.
#картиназазавтраком
Фотография Дмитрия Маркова из галереи «Anna Nova» (временная выставка, август-октябрь 2024-го).
❤43👍36
#ЖЗЛ Квартирант из 9-го дома по Большой Конюшенной Николай Иванович Путилов (1820-1880) был уникальным человеком. Сейчас таких, по-моему, уже не делают.
Новгородские дворяне Путиловы блистали разве что родословной. Кроме «древности фамилии» похвастаться им было нечем. Заложенное-перезаложенное именьице, что-то около сотни недовольных и хамоватых крестьян плюс остатки родственных связей в столице, которых, тем не менее, хватило для протекции подростку Коле. 14-летнего дворянина отправили в Петербург, в морскую роту элитного Александровского кадетского корпуса.
Денег, присылаемых родителями, едва хватало на пропитание. О развлечениях по столичным ценам речи даже не шло, и Николай, вынужденно «развлекавшийся» в казарме с учебниками, приобрёл у однокурсников репутацию пропащего «ботаника».
Через 7 лет мичман Путилов решил еще немного поучиться и сдать экзамены на чин лейтенанта. Военно-морская карьера потихоньку набирала обороты.
В 1840-м молодой мичман проснулся «знаменитым». Журнал «Маяк», выражаясь современным языком, хайпанул и представил на суд учёной публики путиловскую работу, в которой начинающий моряк (и есть никто, и звать никак) посмел заявить об ошибке, допущенной французом Коши в труде по интегральным исчислениям. На расчёты Коши опиралась вся европейская артиллерия. Путилов же доказывал, что до сего времени из пушек стреляли криво и неэффективно.
Ранимые научные круги тут же ощетинились и развязали полемику с переходом на личности. Точнее - личность. Нахала мичмана травили самозабвенно и громко, пока влиятельный академик Остроградский не пригласил Путилова к себе в ассистенты. Военно-морская карьера неожиданно свернула в научную сторону. Публичная травля сменилась шквалом заманчивых предложений. Все хотели дружить с протеже самого Остроградского. Но Путилов неожиданно для всех уехал в Крым изучать строительное дело на военных поселениях. Вернувшись через 6 лет в столицу, моряк-математик-строитель получил должность чиновника по особым поручениям в кораблестроительном департаменте.
Особые поручения не заставили себя ждать. Россия терпела позорное поражение в Крымской войне. Дошло до того, что объединённые силы Британии и Франции блокировали Кронштадт. Молодого чиновника Путилова заранее выбрали в «крайние» (его было не жалко) и назначили уполномоченным по экстренному сооружению новой канонерской флотилии и корветов.
«Закажи Балде службу,
Чтоб стало ему невмочь;
А требуй, чтоб он
Исполнил её точь-в-точь» (с).
На сооружение флотилии уполномоченному отвели чуть больше полугода - с ноября 1854-го по май 1855-го.
И без того «многосложный» проект отягощался тем, что паровые машины тогда в России не делали. Их покупали в Англии, чей флот, напомню, в тот период стоял, облизываясь, вокруг Кронштадта. Поэтому первым делом умница-моряк-математик Путилов сумел наладить в мастерских Петербурга производство этих самых машин.
Кстати. Экстренное строительство флотилии спонсировал сын Николая I Константин из личного кармана. Царь уже пребывал в апатии из-за надвигающегося позора и махнул на всё рукой. Константин Николаевич кое-как наскрёб на корветы 200 тысяч и передал их уполномоченному Путилову.
Далее. Канонерки сами себя не строили, нужны были рабочие руки. Николай Иванович отправился к ржевским текстильщикам, оказавшимся на грани выживания (фабрики простаивали ввиду отсутствия привозного хлопка). Слегка перепрофилировав ткачей, Путилов отправил их в доки строить боевые корабли. На каждую сотню перепрофилированных выделялся один профессиональный кораблестроитель. Работали непрерывно, сменами. Через три месяца 32 паровые канонерки уже подплывали к британцам у Толбухина маяка.
К маю 1855-го ткачи построили 67 канонерок и 14 корветов. При этом Путилов умудрился сэкономить князю-спонсору 20 тысяч рублей, каковые и были возвращены Константину Николаевичу с поклоном.
В общем, Кронштадт отбили, войну проиграли, а Николай Иванович Путилов прослыл человеком, способным ходить «туда - не знаю куда» и приносить «то - не знаю что». Отныне особые поручения ему придумывали члены императорской семьи.
(продолжение завтра)
Новгородские дворяне Путиловы блистали разве что родословной. Кроме «древности фамилии» похвастаться им было нечем. Заложенное-перезаложенное именьице, что-то около сотни недовольных и хамоватых крестьян плюс остатки родственных связей в столице, которых, тем не менее, хватило для протекции подростку Коле. 14-летнего дворянина отправили в Петербург, в морскую роту элитного Александровского кадетского корпуса.
Денег, присылаемых родителями, едва хватало на пропитание. О развлечениях по столичным ценам речи даже не шло, и Николай, вынужденно «развлекавшийся» в казарме с учебниками, приобрёл у однокурсников репутацию пропащего «ботаника».
Через 7 лет мичман Путилов решил еще немного поучиться и сдать экзамены на чин лейтенанта. Военно-морская карьера потихоньку набирала обороты.
В 1840-м молодой мичман проснулся «знаменитым». Журнал «Маяк», выражаясь современным языком, хайпанул и представил на суд учёной публики путиловскую работу, в которой начинающий моряк (и есть никто, и звать никак) посмел заявить об ошибке, допущенной французом Коши в труде по интегральным исчислениям. На расчёты Коши опиралась вся европейская артиллерия. Путилов же доказывал, что до сего времени из пушек стреляли криво и неэффективно.
Ранимые научные круги тут же ощетинились и развязали полемику с переходом на личности. Точнее - личность. Нахала мичмана травили самозабвенно и громко, пока влиятельный академик Остроградский не пригласил Путилова к себе в ассистенты. Военно-морская карьера неожиданно свернула в научную сторону. Публичная травля сменилась шквалом заманчивых предложений. Все хотели дружить с протеже самого Остроградского. Но Путилов неожиданно для всех уехал в Крым изучать строительное дело на военных поселениях. Вернувшись через 6 лет в столицу, моряк-математик-строитель получил должность чиновника по особым поручениям в кораблестроительном департаменте.
Особые поручения не заставили себя ждать. Россия терпела позорное поражение в Крымской войне. Дошло до того, что объединённые силы Британии и Франции блокировали Кронштадт. Молодого чиновника Путилова заранее выбрали в «крайние» (его было не жалко) и назначили уполномоченным по экстренному сооружению новой канонерской флотилии и корветов.
«Закажи Балде службу,
Чтоб стало ему невмочь;
А требуй, чтоб он
Исполнил её точь-в-точь» (с).
На сооружение флотилии уполномоченному отвели чуть больше полугода - с ноября 1854-го по май 1855-го.
И без того «многосложный» проект отягощался тем, что паровые машины тогда в России не делали. Их покупали в Англии, чей флот, напомню, в тот период стоял, облизываясь, вокруг Кронштадта. Поэтому первым делом умница-моряк-математик Путилов сумел наладить в мастерских Петербурга производство этих самых машин.
Кстати. Экстренное строительство флотилии спонсировал сын Николая I Константин из личного кармана. Царь уже пребывал в апатии из-за надвигающегося позора и махнул на всё рукой. Константин Николаевич кое-как наскрёб на корветы 200 тысяч и передал их уполномоченному Путилову.
Далее. Канонерки сами себя не строили, нужны были рабочие руки. Николай Иванович отправился к ржевским текстильщикам, оказавшимся на грани выживания (фабрики простаивали ввиду отсутствия привозного хлопка). Слегка перепрофилировав ткачей, Путилов отправил их в доки строить боевые корабли. На каждую сотню перепрофилированных выделялся один профессиональный кораблестроитель. Работали непрерывно, сменами. Через три месяца 32 паровые канонерки уже подплывали к британцам у Толбухина маяка.
К маю 1855-го ткачи построили 67 канонерок и 14 корветов. При этом Путилов умудрился сэкономить князю-спонсору 20 тысяч рублей, каковые и были возвращены Константину Николаевичу с поклоном.
В общем, Кронштадт отбили, войну проиграли, а Николай Иванович Путилов прослыл человеком, способным ходить «туда - не знаю куда» и приносить «то - не знаю что». Отныне особые поручения ему придумывали члены императорской семьи.
(продолжение завтра)
👍78🔥44❤24👏4
#цитатазазавтраком
«Утром я составляю планы, а днём делаю глупости».
Вольтер
Доброе утро. Уже почти выходные!
#картиназазавтраком
Дмитрий Шагин «Митьковский Питер» (2003).
«Утром я составляю планы, а днём делаю глупости».
Вольтер
Доброе утро. Уже почти выходные!
#картиназазавтраком
Дмитрий Шагин «Митьковский Питер» (2003).
👍70❤20😁10💯4
#ЖЗЛ (продолжение) Оказавшись в фаворе, 40-летний Путилов инициировал строительство трёх сталелитейных заводов в Финляндии. Ежедневно предприятия выплавляли около 200 тыс. пудов железа и стали. Николай Иванович не ждал, а готовился. «Особое поручение» могло прилететь чёрным лебедем в любой момент. Путилов уже управлял процессом, который позже назовут «второй волной российской индустриализации» (первая случилась при Петре, третья - при Сталине).
Собственно, умница-моряк-математик понимал, из-за какого угла выскочит следующая «экстренность». Страна прихорашивалась в ожидании железнодорожного бума. Немецкие сталелитейные бароны уже доставали шампанское, предвкушая скорое открытие огромного рынка сбыта для своих рельсов.
А пока все пребывали в ажитации и строили блестящие планы, «ботаник» Путилов, привыкший в молодости развлекаться с учебниками, приобрёл в 1866 году крохотный литейный заводик «Аркадия» в пригороде Петербурга. Общественное мнение тут же записало Николая Ивановича в мздоимцы. Потому что - ну а как? Если известный чиновник покупал дачу, значит, брал взятки; если поместье - крупные взятки, а тут целый завод. Путилов же, не обращая внимания на глупых и завистливых, использовал убыточную «Аркадию» для экспериментов по изготовлению нового типа рельсов. Тремя годами ранее Николай Иванович уже заключил что-то вроде договора о сотрудничестве с подполковником Обуховым (на фото слева), наладившим в уральском Златоусте производство первоклассной стали.
И вот «особое поручение», как говорят в народе, подкралось незаметно, хотя видно было издалека. В декабре 1867 года ударили жуткие морозы. На Николаевской железной дороге тут же полопались австрийские рельсы, на год раньше закончив свои гарантийные обязательства. Для полного комплекта на реках встал непролазный лёд, навигация схлопнулась, вся торговля погрузилась в оцепенелый анабиоз. «Горели» миллионные контракты, западным партнёрам выплачивались гигантские неустойки, в бизнес-кругах назревал бунт похлеще пугачёвского. Российских торговых представителей в Австрии и Германии начальство забрасывало истеричными депешами: немедленно закупить рельсы за любую цену и доставить их любым путём. С «закупить», конечно, проблем не предвиделось, а вот доставлять закупленное пришлось бы, видимо, на санках.
В начале января 1868 года в министерстве путей сообщения появился господин Путилов с тяжёлым свёртком. На стол министру лёг образец рельса, изготовленного на «Аркадии». Промышленник гарантировал прочность новой продукции и объяснил, что собирается катать рельсы не железные, которые легко деформируются, и не хрупкие стальные, а по своему способу - железные со стальной верхней частью. Такой вариант обходился в четыре раза дешевле немецкого «крупповского». Репутация Путилова не подлежала сомнению, а ситуация не располагала к долгим тендерам. Да и будь у министра выбор, лучше того, что предлагал умница-моряк-математик, придумать было невозможно.
Одолжившись у правительства, Николай Иванович приобрёл заброшенный Огарёвский завод (совр. Кировский). Заброшенный настолько, что в течение 8 лет использовался владельцем как склад. Но уже 20 января ожившее предприятие отгрузило стране первые 100 пудов «путиловских» рельсов, сырьём для которых служил потрескавшийся от холода «импорт».
(продолжение ниже)
Собственно, умница-моряк-математик понимал, из-за какого угла выскочит следующая «экстренность». Страна прихорашивалась в ожидании железнодорожного бума. Немецкие сталелитейные бароны уже доставали шампанское, предвкушая скорое открытие огромного рынка сбыта для своих рельсов.
А пока все пребывали в ажитации и строили блестящие планы, «ботаник» Путилов, привыкший в молодости развлекаться с учебниками, приобрёл в 1866 году крохотный литейный заводик «Аркадия» в пригороде Петербурга. Общественное мнение тут же записало Николая Ивановича в мздоимцы. Потому что - ну а как? Если известный чиновник покупал дачу, значит, брал взятки; если поместье - крупные взятки, а тут целый завод. Путилов же, не обращая внимания на глупых и завистливых, использовал убыточную «Аркадию» для экспериментов по изготовлению нового типа рельсов. Тремя годами ранее Николай Иванович уже заключил что-то вроде договора о сотрудничестве с подполковником Обуховым (на фото слева), наладившим в уральском Златоусте производство первоклассной стали.
И вот «особое поручение», как говорят в народе, подкралось незаметно, хотя видно было издалека. В декабре 1867 года ударили жуткие морозы. На Николаевской железной дороге тут же полопались австрийские рельсы, на год раньше закончив свои гарантийные обязательства. Для полного комплекта на реках встал непролазный лёд, навигация схлопнулась, вся торговля погрузилась в оцепенелый анабиоз. «Горели» миллионные контракты, западным партнёрам выплачивались гигантские неустойки, в бизнес-кругах назревал бунт похлеще пугачёвского. Российских торговых представителей в Австрии и Германии начальство забрасывало истеричными депешами: немедленно закупить рельсы за любую цену и доставить их любым путём. С «закупить», конечно, проблем не предвиделось, а вот доставлять закупленное пришлось бы, видимо, на санках.
В начале января 1868 года в министерстве путей сообщения появился господин Путилов с тяжёлым свёртком. На стол министру лёг образец рельса, изготовленного на «Аркадии». Промышленник гарантировал прочность новой продукции и объяснил, что собирается катать рельсы не железные, которые легко деформируются, и не хрупкие стальные, а по своему способу - железные со стальной верхней частью. Такой вариант обходился в четыре раза дешевле немецкого «крупповского». Репутация Путилова не подлежала сомнению, а ситуация не располагала к долгим тендерам. Да и будь у министра выбор, лучше того, что предлагал умница-моряк-математик, придумать было невозможно.
Одолжившись у правительства, Николай Иванович приобрёл заброшенный Огарёвский завод (совр. Кировский). Заброшенный настолько, что в течение 8 лет использовался владельцем как склад. Но уже 20 января ожившее предприятие отгрузило стране первые 100 пудов «путиловских» рельсов, сырьём для которых служил потрескавшийся от холода «импорт».
(продолжение ниже)
👍66🔥29❤14❤🔥4