Возвращаемся после нового номера и публикуем в «Дайджесте» прозу поэтессы и исследовательницы скандинавской литературы Полины Ходорковской. Весь образный ряд этого текста словно стремится вперёд, как звук, в чьем зазоре пребывают явления, «указывая на ветхость Другому» и «старя доступный воздух».

.

<...>

Ты права не впервые, но твои догадки о давно снова живущих существах — самые первые, потому как все скрытые упущения сглаживает существ ещё присутствующее дыхание, этот горн для выплавки собственной исторической жерди: Да мы пташки, мы Лукаши, и дом этот неприхотливо стукается о воздух, ведомый нашей эхолокацией, и в месте ушиба меняет цвет с серого на фиолетовый, а в месте утешения — с фиолетового на серый, длинная, длинная периодика нашей учебы вестись, учебы разведённых друг к стеклянной спине друга и проведённых спин друг друга ради, и если мы посмотримся чуть больше лукаша друг на друга, и если мы полезем на спины друг другу. Но они не договорили, это вопль Б., она машет рукавами и туда, внутрь, слетаются на гнездовье Они, чтобы договорить, и к общему несчастью непрерывно ударяются о человеческое тело, а от избытка фиолетового цвета — о человеческие тела.

<...>

Обновляем «Мастерскую» и читаем подборку Александра Клямкина с комментарием Стаса Мокина:

«Думается, что стихи Саши всё-таки уязвимо-нежные, их нельзя вскрыть как вены или как консервную банку. И мы смотрим на них издалека. И, наверное, в этом есть сила слабости»

.

Лай собак —
те же молитвословы,
с каждого угла —
по последнему крику.

Эхом звонятся закоулки
и неведомые тропы,
Морем разливается темнота,
а ты возьми (ладонь)
и перейди.

Глаза видны из-под век,
сквозь снег,

прорываются подземные сады —
так матери зовут детей,
и дети идут —
мать убить.

В международный день памяти, посвящённый немецкоязычному поэту и переводчику Паулю Целану, вспоминаем наши материалы о его творчестве, ставшем одной из поворотных вех поэзии второй половины XX века и современной поэзии:

→ Кенотаф (перевод с немецкого Алёши Прокопьева)
→ Алёша Прокопьев. К выходу книги «Решётка речи». Целан как тотальное погружение в любимых поэтов. Эссе и переводы стихотворений.
→ Стихотворения из «Поместья времени» (перевод с немецкого Ивана Соколова)

.

ПОИГРЫВАЯ ТОПОРАМИ
[MIT ÄXTEN SPIELEND]

Семь ночных часов, семь бессонных лет:
поигрывая топорами,
лежишь в тени вставших во весь рост умерших
— o дерева́, которых тебе не свалить! —,
в изголовье — блеск Непроизнесённого,
нищета Слов — в изножье,
лежишь и поигрываешь топорами —
и, как они, сверкаешь и ты наконец.

(пер. с немецкого Алёши Прокопьева)

Сегодня в «Дайджесте» читаем цикл Вячеслава Глазырина «Болящее время: три фотографии», где фотографическое фиксируется вербализированным, и не то запечатление, не то распечатывание запечатлённого слышится отголоском позднего пророчествования.

<…>

3

Корабль черный летит,
Одиссея голос великий:

невозможную песнь
жажду слышать,
запредельную песнь.

Закрываю глаза,
и сквозь веки,
солью изъеденные,
свет наполняет меня,
но не превозмочь ему — тьмы,
корни пустившей во мне
так глубоко, что перед ней отступает
свет раннего детства.

Слышу во тьме,
словно дети в храме поют,
сплетаются голоса:

великая гордость ахейцев
и ты весь в крови
и песни твои все в крови

кровавые мальчики

<...>

Приглашаем вас на презентацию книги Луиджи Баллерини «Кефалония (монолог в двух голосах)» (СПб.: Jaromír Hladík press, 2025).

Поэма «Кефалония» (2005), посвященная расстрелу немцами военнопленных итальянской дивизии «Акви», представляет собой «монолог в двух голосах»: итальянский солдат, павший в бою, ведёт беседу с немецким предпринимателем, которому всё сходит с рук. Сложная коммуникация между двумя этими персонажами лежит в основе произведения. Оно развивает традиции Данте, итальянского герметизма и неоавангарда и базируется на полифонии языков — от древнегреческих мифологических номинаций до народных итальянских песен — и непрямом высказывании, тахикардическом синтаксисе, связанном с невозможностью прямого говорения об исторической трагедии.

Луиджи Баллерини — итальянский поэт, писатель, переводчик, куратор, редактор, почётный профессор Калифорнийского университета. Лауреат поэтических премий: Premio Feronia-Città di Fiano (1988), двух премий за поэму «Кефалония»: Premio Brancati (2005), Premio di poesia Lorenzo Montano (2005) и др.

Презентация пройдёт 28 апреля в 19:00 в кафе «Гоген» (Нижняя сыромятническая, дом 10, строение 10).

Участники презентации:
— Луиджи Баллерини (онлайн) — итальянский поэт, писатель, переводчик, куратор и редактор.
— Ольга Соколова — составитель и переводчик книги «Кефалония (монолог в двух голосах)», доктор филологических наук, старший научный сотрудник Института языкознания РАН, лингвист, переводчик. Специалист в области поэтического дискурса, русской и итальянской поэзии.
— Анна Ямпольская — PhD (Università di Firenze), кандидат филологических наук, руководитель итальянского семинара в Литературном институте. Специалист по итальянскому языку и литературе, теории и практике перевода.
— Лиза Хереш — поэтесса и переводчица, редакторка журнала «Флаги».

→ Первая публикация части поэмы на «Флагах»

Обновляем «Дайджест» и читаем цикл поэта и критика Андраника Антоняна «Мир после паузы». Сквозь преломления языка возникает и преломление мира, который может проявиться целиком только «после паузы». Возможно, поэтому в текстах-фрагментах часто встречаются образы, говорящие нам о незавершённости пространства, где пребывает субъект (подданный этого места или его создатель, взявший «паузу», чтобы взглянуть на свои труды?)

.

<…>

4.
 
Я смотрю на глаза. Они ползут по мостовой складке. Безмятежность стояла везде: у мамы на работе, в Белом доме, в офисе Туроператоров для поездки во Владикавказ. Но осень люди выбирали сами. Осень люди выбирали сами. Осень люди выбирали сами.

<…>

10.
  
Я бы хотел свое «почему», но я не знаю где греются вишни! Осень, читать пыль. Сырая циркуляция озноба. Хлыст — падчерица сережки. Болт моли в желудке жалуется на прокрастинацию. Мыло стирает связки горла, растущего из листа со дна сна, теряющегося в клубе шаттлов штампа. Штамп : обратная сторона резца, толкующего о. О — полесье судорог новолуния. Я черчу исходящие сообщения.
  
11.
  
Выхожу в пространство, где пересечение острых ля. Мы скользили по кривой. Струя, как дым, поднимаемая на плечи. Если я наткнусь на камень, паучок перевернется. Долгая, как растущий день, длина электрического голоса. Как тут уснешь? Во многом щуп дошел до бумаги и там расстался. Как дым, поднятый на ноги, взмах — яблоко на дорогу. Стена моя: витраж ограбления. Передай небо другому.

Сегодня в «Дайджесте» публикуем эссе Зухры Яниковой «Энтропия», в котором библейско-космогоническое вступает в диалог с человеческим: грехопадение как акт перехода от Невинности к Опыту, Бог как Отец, малоспособный интегрировать идею о повзрослевшей Дочери, и повзрослевшая Дочь, становящаяся и неповиновением разрывающая довлеющие интериоризованные и экстериоризованные связи. Яникова исследует женскую телесность и её проявления и преломляет их в пространстве свободы-освобождения.

.

<…>

Подслушивать секс, ссоры или быт людей, быть вуайеристом — даже в мои шесть это был известный троп. Я видела его по телевизору неоднократно.
Но подслушивание снов, наблюдение за двумя людьми, которые делятся интимным путешествием в своё бессознательное, во время момента нежной сопящей уязвимости, это уже чересчур. Конечно, я не знала тогда, что такое перверсия и вуайеризм. Но я их чувствовала. Чувствовала на себе каждый раз, когда хотела рассказать сон после заката.

<…>

Также напоминаем о готовящемся в издательстве «Горгулья» драматургическо-поэтическом сборнике Зухры Яниковой «Горгона Медуза (осколки)» и продолжающемся краудфандинге.

Из материалов, опубликованных во «Флагах» ранее:
→ Горгона Медуза
→ Нежить (всегда читать как оглаголенную нежность)
→ Опыты с шифром Виженера (драмаконструкция: пьеса-хокку)

Сегодня в «Дайджесте» публикуем рассказ Андрея Гелианова, прозаика, эссеиста, «О превращении форм», полнящимся дихотомическими единствами — Мужское-Женское, Эрос-Танатос, Бес--Сознательное, судорожно повторяющиеся попытки вобрать в (избыть из?) себя Другого. В рассказе физиологично-биологическое становится поэтичным, а девятеричная система — это лунные фазы +1, дни творения +2, а может и символ потаённого. Речью творится, речью же разлагается, и та открыта и диалогична, то есть единственно возможна, только если непряма.

<…>

В любом сне — даже обычном, не осознанном — становится очевидной ограниченность нашей власти над ними. Мы бродим, барахтаемся, плывем в круговороте образов, которые нас беспокоили днём или живут с нами с прошлого — они формируют ландшафты, сны и спецэффекты, которые внутри сна мы искренне считаем реальностью.

Я думаю, что то же самое происходит и после смерти. Когда исчезнет надстройка сознания, мы окажемся просто в этом круговороте или облаке образов — точнее, мы станем этим круговоротом или облаком — точнее, мы на самом деле всегда только им и были.

<…>

Сегодня в «Мастерской» читаем цикл поэта Максима Кашеварова «Камера №9» с комментарием Данила Шведа:

«Тексты из "Камеры №9" можно сравнить с развернутым оригами, с обычным белым листом, который когда-то был журавлем, лебедем или, может, прыгающей лягушкой. А сейчас этот лист — просто карта бесконечных выверенных линий сгиба и случайных помятостей, не интересовавших нас раньше. Мы не хотели знать, как она сделана, по каким правилам и законам — все равно. Главное — прыгающая лягушка должна прыгать. Тексты Кашеварова обнажают линии, из которых и получался готовый образ. Теперь нужно складывать всё заново, заставлять бумагу вспоминать, кем она была раньше».

Обновляем «Дайджест» поэтической подборкой Наталии Алексеевой, в которой нарратив переходит от «топота упавших ядер» к «черному ядру земли», а образы — корней, косточек, ветвей, водорослей и ракушек-воспоминаний — трансформируются в первую очередь в восприятии читателя: сначала ядро выступает как что-то извне, а после — как что-то, заложенное в самой сути вещей. Поэтике Алексеевой чужды скандирования и излишества, потому что цветы, знающие зачем, говорят иначе.

.

***

носком ботинка
аккуратно пинаю
подошву твоего кроссовка
того что поближе

так угрюмая вода
потревоженная катерами

в очередной раз
касается низкого берега

смотришь спокойно
ногу не убираешь не сердишься

ты никогда не сердишься
не говоришь мне злых вещей
поэтому на самой глубине
живут светящиеся рыбы

я не говорю о них
но мне бы хотелось
чтобы ты о них знала

если бы ты их заметила
не сказала бы ничего

Обновляем «Мастерскую» и читаем текст «Мидзуко» Марии Шушпановой с комментарием Лизы Хереш, анализирующей скорбную интонацию такого письма :

«Эта скорбь извилиста, как и всякая травма, она переживается нелинейно, и она вторит образной и сюжетной непредсказуемости рассказа. Десятилетиями, детабуируя тему потери ребёнка, писательницы и поэтессы писали физиологично и прямо. Так они "открывали" скорбящее тело, картографируя его. Шушпанова не выводит из своего письма телесность, кожу, сгустки крови "размером с ягоду из черничного варенья"; но её образный метод сюрреалистичен. Он ассоциативен и свободен в развитии побочных воображений-сюжетов. Его внутренняя логика сновидческая и антидиегетическая. Скорбь не удовлетворительна и не поучительна: она растёт в человеке (и человек растёт тоже — вокруг неё), окружает его. То же циклическое движение, как мне кажется, должно повторять читательское восприятие».

.

<...>

Мидзуко, ты могла стать кем угодно. Парчовым карпом. Воюющей саламандрой. Зимней черепахой. Крысой с рубиновым хвостом. Ты решила, что будешь богом удачи, но облажалась. Даже Эбису, талидомидовое дитя, смог за три года отрастить себе руки и ноги; ты — нет. Ты стала заветренным бутербродом, закуской к шампанскому. Английским завтраком.

…восемьсот граммов фосфора, двести пятьдесят граммов соли, сто
граммов селитры, восемьдесят граммов серы…

Благодаря тебе, Мидзуко, я снова научилась плакать: лежа, отвернувшись к стене, или сидя на унитазе, или с ложкой яблочного пюре в зубах. Теперь я знаю, каково это — задыхаться под одеялом, пока другие танцуют на поганых болотах и
пьют вино. Теперь, когда я на прогулке встречаюсь взглядом с карликами или ангелами, у меня лезут наружу ребра.

<...>

В «Мастерской» читаем «Схолии к флейтисткам» Горбушки беликов с комментарием Матвея Соловьёва, в котором он затрагивает различные аспекты этой сложной прозы, в том числе и то, как её автор работает с формой схолий:

«… практика оставления схолий есть практика миметического соперничества автора и читателя — соперничества за обладание текстом, за его интерпретацию, за право определять, в каком контексте ему суждено сбыться. Когда я пишу комментарий к подборке Горбушки, я опрокидываю его текст на экран своего опыта и неизбежно атакую его — как любой читатель (особенно схолик) атакует читаемый текст. И чем ближе текст, чем больше к нему желание — тем более заклятыми врагами становятся читатель и автор, тем более соперническими, «эротическими» становятся их отношения. Но то – со схолиями к чужим текстам. Горбушка же оставляет схолии на полях своего письма, создавая как бы ауто-эротическую форму, что замыкает желание на себе. Рождаются сложные отношения между двумя процессуальными субъектами: «я-желающим» и «я-желаемым» — и Горбушка их не разводит, но сталкивает лбами в рамках заявленной формы».

.

<…>

Помните, что случилось с Мушей? Там было так: велено было Муше заколоть корову, любила она ее, мух с припухших век смахивала, да, раз уж велено, и заколола, не нетель давно, не так уж и жутко. Было это во мраке, не в сумерках, и пошла Муша ночевать. Но утром от коровы осталась одна голова на трапезе, да потроха в окне за забором — пошалил некто. Пошла Муша допытываться, куда корова запропастилась, но никто ничего не знал и все дружно сетовали. Но Муша с ребятками разыскала части какие были: одна нога нашлась на поляне за черным лесом, другая копытом в воде, прочие в овине и на пустыре. Но тулово так и не нашли. Правда, приснилось вскоре Муше, что сердце у кладбища захоронено, Муша сходила к месту тому и увидела, что там адамова голова заросла красным цветом, а она как раз для ума нужна. Снилось Муше всякое, где и что притаилось, кости иногда случайно находила какие-то, иногда коровьи, иногда нет, иногда вовсе невиданные, но корова так и осталась не собранной. Вся округа прознала об этой горькой истории, вот и прозвали деревню Мушино.

В углу стеклянные осколки какого-то очень светлого бутылочного цвета, как в мутноватой непроливайке, где осадок липнет к трем тонким красным кисточкам, что очень странно для медовой акварели — однако цвет ложится хорошо на разлинованные силуэты, мелкие-мелкие, словно танцуют на кончиках колотых скал в прозрачных небесах, такие требуют не столько раскраски, сколько инкрустации мазков, поцелуя в детскую плоть.

<…>

Обновляем «Дайджест» комментариями Екатерины Дмитриевой к фотографиям Алексея Парщикова из цикла «Беги и поймай». В каждом изображении Екатерина находит точку, с которой начинает выстраиваться диалог, становящийся яркими сюжетами-вспышками. Интересна и нелинейность заметок (взятые за основу для них фотографии располагаются не по тому порядку, в каком они появлялись в реальности), благодаря чему из опыта другого субъекта создается индивидуальный нарратив.

.

XII («Воздушный шар в кирхе»)

Темное казалось испуганным, затаившимся. Текли бесполые существа — или то были тени — в черный угол, чтобы убить время, такое пустое, костлявое ничего. Как радостно, ведь и я оказался, оказываюсь снова и снова, беспомощной рыбой в его влажных руках, и вытекает из меня, как из разрезанной ягоды, все живое, если оно было. К кому мы обращаемся, когда дно воды опрокидывается, когда выложенное из камней слово насовсем смыто, когда тело замыкается в теле, и ему становится тесно. И как сильно мы плачем в ответ на безъязыкое, тупое молчание. Я дошел до края, я увидел красную землю и посаженного в ней, как арбузная косточка, мертвеца — о, какие в его реве рождались диковинные и неясные слоги и как он искал в моем лице свое.

Обновляем «Дайджест» с подборкой стихотворений нашего постоянного автора Алексея Афонина. В новых поэтических текстах он размышляет над соответствием слов их значениям, пытаясь подобрать лучшее определение смерти и любви; историческое и идеологическое измерение вторгается в его поэзию через повторы, артефакты человеческих отношений и игры. Афонин пишет об истории Аргентины прозрачно, достигая согласия между этическими и эмическими позициями, то есть позициями автора и наблюдателя.

.

СМЕРТЬ ЭТО ПАУЗА


...Смерть, яркая, как и жизнь.
Смерть, одевшаяся в карнавал.
Смерть, танцующая карнавалито, прыгающая через скакалку!..

Смерть — это зазор, удочка, заброшенная в небо.
Только перерыв, пауза, сбившееся дыхание,
всего лишь краткий миг, тишина, а в нём

— пауза, корни, путаница, темнота, возня, стон, тёплая гладь земли.
Белые цветки на ветру —
как наши руки
или платки.

Детское сновидение на балконе,
между радостью соски и мокрой пелёнкой, листья вишни,
что-то неуловимое, трепещущее, ускользающее,
как ты или я,
пальцами ветра,
которыми он лезет под одежду как неумелый любовник,
больше смеша, чем возбуждая,
но и возбуждая — тоже.

Смерть — всего лишь знак препинания, пауза, родинка,
рубец, бугорок, узор;
иногда, прикасаясь к нему, морщась пропеваешь: «А-а-а... а-а-а...»,
а иногда — смущённо молчишь,
ведь звуки любви и смерти так похожи —

как горе, как сон, как пригоревшее молоко.

Сегодня в «Дайджесте» читаем подборку стихотворений поэта и художника Дениса Бычихина «искусство назначать предметы». В этих стихотворениях «разные слои языка <…> сплелись в любовной схватке», как писала Елена Шварц о поэзии Сергея Петрова. Неочевидным остаётся лишь то, как происходит назначение слоёв языка. Чему дано быть «высоким» или «низким» — остаётся загадкой, оберегающей нас от традиционного стилистического разделения. Напротив, мы представлены свободному движению образов, порывающих с этим разграничением.

.

***

когда возьмут меня в кольцо
я выйду из кольца
и даже там в конце концов
я не найду конца

поскольку светел человек
и век его всегда
всесилен ссыльный чебурек
в печных кристаллах льда

пылает роза на свету
и в темноте гудит
и рот звезды у нас во рту
и рая грудь в груди

Обновляем «Дайджест» — сегодня читаем фрагмент «ОВИДИЙ-РОМАНА» нашего постоянного автора Егора Зернова. Публикация приурочена к скорому выходу этого текста в серии «Художественная словесность» издательства «Новое литературное обозрение». Как пишет сам Егор, «ОВИДИЙ-РОМАН — это проза, поэзия, кино, театр, монодрама, трагедия, сценарий, эссе, рецензия, трактат и так далее. В конце концов, это вирус».

.

<...>

Я стою здесь, невыносимо одинокий, не понимая, где ты, мой адресат, видно не судьба, видно нет любви. Может, недостоин я еще иметь друзей, пусть не насыщен я и желчью, и слезами! Но все ты чудишься в шинели, в картузе, Назон на чудной площади с счастливыми глазами. Я как бы стою на балконе самого высокого этажа, между мной и воздухом нет никаких барьеров, мне остается только сделать шаг, и я полечу, свободный. Тогда, в этот самый момент нерешительности, когда я не знаю, куда приведет меня этот полет, я вижу твой образ перед глазами, образ, в котором сосредоточена вся мощь неземного, все могущество нерукотворного мира, образ, подвешенный в пространстве, тогда я шагаю вперед и лечу. Я — поэт, работа поэта — смерть. Посредством собственной смерти я пишу роман вместе с вами, вместе с Августом, Меценатом, народом-Гомером, мертвыми поэтами, вы слышите меня? Вы понимаете, что мы с вами сделали? Вы видите, как наши имена становятся звездами на небе, буквами в головах детей, звуками гимна на нотном стане? Мы с вами вместе написали роман, который вам даже не снился.

<...>

→ Уже сейчас можно сделать предзаказ «ОВИДИЙ-РОМАНА» на сайте НЛО
→ Публикация ещё одного фрагмента романа в онлайн-журнале POETICA

В «Мастерской» публикуем подборку Виктора Ива с комментарием Ростислава Русакова: он утверждает, что «систематическая работа над чистой формой в эту область ещё так настойчиво никого не приводила <…> перед нами автор, который нашёл неочевидную траекторию развития этой мысли и параллельный способ её интеграции в повседневные отношения с миром».

.

4
 
Имя дается тому, чего хочешь коснуться

(Сократи: касанием я называю. Пересечение линий выходит за пределы перспективы.

Как передать то, что ощущаешь на поверхностях слов? Переплетающиеся лозы синтаксиса прорастают сквозь золу обугленных экспонент. Опиши? Пустота, которую окружают штрихи начинает цвести: ветер развевает пепел.  Касание[ не пронзание, жест признания])

Сохраняет ли описание черты?  Отслеживание следов на письме

Приводит к погоне за призраками: причина неразличимости – опоздание( на каком повороте синтаксиса

свернул не туда?  Проглядел указательный знак? Сколько же отпечатков остается от игр языка. Ожоги. Вытеснение «я» из «себя» ради возможности встречи: за концом истории следует  

09 июня в 19:00 проведём презентацию цикла визуальной поэзии «500 блэкаутов: найти текст в тексте. Разговор о визуальной поэзии».

Цикл создан поэтессой и художницей Ульяной Мор и опубликован в специальном номере журнала «Флаги». «Флаги» — это культурный проект, специализирующийся на разных направлениях современной литературы, в 2023 году стал лауреатом Премии Андрея Белого в номинации «Литературные проекты и критика».

Современная поэзия, в первую очередь, требует внимания и соучастия. Мотивы и истоки её форм и проявлений не новы, но вот трансформации и подходы авторов находятся в поисках языка для сегодня. Широкому кругу читателей кажется, что без подготовки невозможно понять и присоединиться к поиску, но дело обстоит совсем не так. Поэтому современные практики письма движутся синхронно с исследованиями.

Поговорим с автором и приглашенными исследователями о том, что такое визуальная поэзия и явление блэкаута, о творческих методах в визуальной и найденной поэзии и других erasure-практиках. Обсудим серию работ поэтессы, в рамках разговора автор и исследователи ответят на вопросы. На вечере будут зачитаны избранные блэкауты из цикла. После презентации освоим новые приемы на мастер-классе по созданию блэкаутов. Можно будет приобрести зины с визуальной поэзией участников.

В презентации примут участие:

Ульяна Мор – поэтесса, художница, редактор. Работает в таких форматах как книга художника, коллаж, граффити. Исследует современную и авангардную литературу, визуальную поэзию, наивное искусство и стрит-арт. Публиковалась в журналах «Флаги», «всеализм», «Перевод», участвовала в групповой выставке самиздата.

Даня Данильченко – поэт, фотограф, художник, исследователь и хранитель архивов концептуализма, куратор литературных проектов. Публиковался в журналах «Флаги», «Воздух», «всеализм», «журнал на коленке» и др. Приемный внук отца русского верлибра Владимира Бурича.

Михаил Бордуновский — поэт, редактор издательства SOYAPRESS и журнала «Перевод», куратор литературных проектов. Публиковался в журналах «Воздух», «Волга», «Poetica», «Гвидеон» и др.


9.06 (пн) 19:00
Вход бесплатный по регистрации
Гончарная 26к1 (Книжный магазин «Чехов и Компания»