Сегодня мы продолжаем обозревать наш драматический номер и читаем пьесу Насти Верховенцевой «ИИ». В предисловии к пьесе Екатерина Августеняк пишет:

Пьеса дает почувствовать, что граница, отделяющая виртуальность от мира, который мы принимаем за действительность — может быть пористая: как в биологических тканях, из них иногда что-то просачивается и капает или мы в них периодически проваливаемся; а может быть, этой границы не существует вовсе. Как не является границей водная гладь, хотя и обладает свойством пра-экрана. Пространство пьесы постоянно наполняется водами, разного рода осадками, туманностями, что-то то и дело происходит со светом. Климат катастрофически неустойчив, но это не то чтобы воспринимается как катастрофа, это обыденность персоны, уже пережившей свой апокалипсис, поэтому настоящей катастрофой теперь для нее является «репрессированность» снов и воспоминаний.

.
 
<...> 

ИНГА. Знаешь, меня укусила стеатода недавно — ложная черная вдова, она подобралась прямо к моему уху, когда я лежала, и щёлк! Укусила меня прямо в «маленькое ухо», в ту точку, откуда вылезал маленький инопланетянин в «Людях в черном» из человекоскафандра (она показывает пальцем на козелок). И уже несколько дней не могу ничего делать, температура, дереализация, ужасная усталость, усталость без конца и края — впрочем, как и всегда. (Отворачивается к стене, выдыхает, начинает говорить монотонно, выдерживая одну ноту, почти нараспев.) У меня развивается слуховое сияние. Что-то сверкает в той части головы, где оно находится. Что-то стучит и играет.
 
Солнечные зайчики начинают прыгать по стене в той точке, куда смотрит Инга. Лика завороженно приближается к ним, слегка наклоняет голову и приоткрывает рот.
 
ИНГА. И я хожу, как во снах, по краю света. На краюхе хлеба… (Лика приближается к зайчикам и пытается потрогать их рукой.) И смотрю в ямы, в колодцы, в чужие множащиеся глаза. (Зайчики начинают собираться в формы, повторяя те образы, которые перечисляет Инга.) Меня окружают люди, толпа, они привязывают меня к столбу, чтобы изгнать из меня беса, выгнать Иное Существо. Они дожидаются ночи и полной луны, чтобы начать кровопускание. Приходит большой прилив.
ЛИКА (бесчувственно, водя пальцами по узорам). Большой прилив и полнолуние… лучшего времени для такого и не найти.
ИНГА. Угу.

<...>

Ведём серию обзорных публикаций последнего номера дальше и читаем пьесу Alexander Das «Ночь драмы или или Fw v.3.5» с комментарием Лизы Хереш:

«Пьеса "Ночь драмы или Fw v.3.5", написанная с использованием языковой модели чат GPT 3,5, переиначивает миф о строительстве Вавилонской башни. Там, где моноязычие пространства обеспечивало взаимопонимание людей и позволяло им попробовать посоревноваться с Богом, Alexander Das, напротив, задаёт полиязычие как одну из основных координат функционирования его драматургии. Там, где урок о невозможности тягаться с небесным должен быть выучен раз и навсегда, драматург использует подложку из книги французского театроведа Жоржа Польти о тридцати шести драматических коллизиях, на которых основываются все прозведения. И, наконец, там, где смешение языков и рассеяние их владельцев по всей земле нарушает исполнение грандиозного плана, "Ночь драмы" свидетельствует о тотальности языковой ткани, пронизывающей художественные миры драматических ситуаций».

.

1. Мольба о заступничестве

Проситель изрек свою мольбу на многих языках, пытаясь обратить внимание представителя власти на свою беду. Он просил о защите от притеснителя, который преследовал его даже на чужбине.
«Сеньор, монсьё, господин, сидишь ты на троне, но слышишь ли ты мольбу угнетенного? Oh, Señor, monsieur, господин, помоги мне, защити меня от того, кто творит надо мной зло. Tu peux m'aider, Herr, помоги мне! מעזעסטו, помогите мне, боже!»
Он просил защиты и на своем родном языке: «Пожалуйста, защити меня от него, защити меня, Бог!»
Но ответа не было, и он продолжал свою мольбу на других языках, в надежде, что кто-то услышит его: «Au secours, aiuto, help, tulong, помогите мне, спасите меня от этого кошмара!»
И так он продолжал свою мольбу, переходя с одного языка на другой, пока наконец не услышал ответ от представителя власти, который обещал ему защиту от притеснителя.

Список использованных языков:

● Французский (33%)
● Испанский (22%)
● Английский (11%)
● Немецкий (11%)
● Иврит (11%)
● Тагальский (11%)
● Итальянский (6%)
● Русский (6%)
● Язык зверей (5%)
● Финский (5%)

Издательский проект «Горгулья» выпускает сборник стихотворений Любови Барковой «Все существуют и всё существует» и книгу Зухры Яниковой «Горгона Медуза».

Приобрести & посодействовать

Любовь Баркова. Поэтесса, лингвист. Родилась в 2000 году в Москве. Публиковалась в журналах «Флаги», «Poetica», в разделе «Студия» «Новой карты русской литературы», на порталах «полутона», «Грёза» и «всегоничего». Лонг-лист молодежной поэтической премии «Цикада» (2021).

***

(ходим (молчим) ртами)

Прочитать подборку стихотворений Любови Барковой «Кости пестенки той» в тринадцатом номере «Флагов».

Зухра Яникова. Писательница, драматург, исследовательница. Родилась в 1995 году в Дагестане. Лауреатка и финалистка различных драматургических конкурсов, арт-директриса Фестиваля молодой драматургии «Любимовка». Пьесы публиковались в российских и зарубежных изданиях («Флаги», Vaine Magazine), по тексту «Тахир и Зухра» идет спектакль в московском Театре «Шалом». Постановка по пьесе «нежить (всегда читать как оглаголенную нежность)» состоялась в берлинском Urban Theater. В книгу «Горгона Медуза» вошли стихи и экспериментальные пьесы «Опыты с шифром», «нежить (всегда читать как оглаголенную нежность)» и «Горгона Медуза»

<...>

в туманом укрытых волнах на рассвете рукою ласковой проводит дева по мягкому телу —красота ему щедро природой дана, налиты чресла, полон живот, ноги помнят еще о танцах вчерашнего дня, в окружении нимф, любимых сестер, безмятежна душа и свободою дышит широкая грудь, предплечья укутаны волнами волос и морскими волнами.

<...>

Прочитать пьесу «Горгона Медуза (осколки)» Зухры Яниковой в сдвоенном шестнадцатом и семнадцатом номере «Флагов».

Независимое книгоиздание нуждается в поддержке как никогда. Присоединяйтесь!

→ присоединиться к краудфандингу
→ канал издательства в Telegram

В новой обзорной публикации, посвящённой нашему последнему номеру, читаем пьесу поэтки Оли Чермашенцевой «ильээль» с комментарием Екатерины Августеняк:

«...пьеса Оли Чермашенцевой не предлагает сценариев будущего, она только фиксирует боль настоящего в метаироничном потоке. И, на первый взгляд, не показывает возможных выходов из лабиринтов травмы. Хотя, возможно, способ освобождения сопровождает нас в течении всего текста и лежит на поверхности. Та самая межличностная размытость, это прохождение реплик сквозь друг друга, это присвоение языка насилия и отказа от него. Когда спасение на уровне сюжета невозможно, остается только совершать системный слом на уровне языка».

.

<...>

Она: Как прошел твой день?
Он: Неплохо, спасибо. Много работы, но я справился. А твой?
Она: Тоже нормально. Была небольшая встреча с коллегами, обсуждали новый проект.
Он: Звучит интересно. Я всегда восхищаюсь тем, как ты серьезно относишься к своей работе.
Она: Спасибо, мне правда нравится то, чем я занимаюсь. Кстати, я думала, может, сегодня вечером сходим куда-нибудь поужинать?
Он: Отличная идея. Как насчет того итальянского ресторана, где мы были на нашем первом свидании?
Она: Прекрасный выбор! У них очень уютная атмосфера и блюда замечательные.
Он: Да, и я всегда помню те моменты, когда мы там бывали. Кстати, что думаешь о поездке на выходные? Может, отправимся куда-нибудь за город?
Она: Звучит здорово. Давно хотела вырваться из города и провести пару дней на природе.
Он: Отлично, тогда я займусь организацией. Знаешь, я просто хотел сказать: мне очень повезло, что ты в моей жизни.
Она: Мне тоже повезло, что у меня есть ты. Ты всегда понимаешь меня и поддерживаешь.
Он: Я стараюсь. Ты для меня очень важна.
Она: И ты для меня тоже. Спасибо за всё.

[Этот диалог также подчеркивает уважение, поддержку и теплоту в их отношениях, сохраняя анонимность собеседников]

Ведём обзор материалов последнего номера дальше, сегодня читаем пьесу анонимной авторки «АСЯ», форма которой имитирует формат интернет-блога, с комментарием Лизы Хереш:

«"Ася" рассказывает о спасительной замкнутости интернет-повествования и выстраивания своего образа «я», лишь опосредованно связанного с реальной жизнью. «Я» всегда может достраивать фразы за других и наделять их новыми словами. Однако эта власть иллюзорна — в кризисный момент «я» утешается доброй сказкой, которую бы не одобрила сжатая публичная сфера. Слова, попавшие в список нежелательных, помогают поверить в возможность счастливого финала хотя бы для сказочных героев. Их ограниченная сила, даже не ведущая к «разлогиниванию» пользователя из социальной сети, — грустное и прекрасное свидетельство тех утешительных швов, которые драматургически проходят по телам наших коммуникаций и разговоров».

.

<...>

Марыся: Хочешь послушать отрывок из стендапа, который я никогда не напишу?

Ася: М?

Марыся: Есть такая дурь иногда, знаешь? Ну, такая, которую никуда не деть. Короче, глупости всякие, которые из головы не выкинуть. Короче, я тут просто посмотрела, мне случайно попался трейлер одного фильма, и там история женщины, которая возвращается к жизни после острой депрессии.

И там была одна такая фраза… я всё не могу выкинуть ее из головы.

Там главная героиня сидит в психиатрической клинике с другой женщиной, и та говорит, «я типа стала понимать, что депрессия, это не то, что внутри, в голове, это то, что снаружи» (неточная цитата).

И, как, бы ну, нет, депрессия, это химия мозга. А это — стигматизация и романтизация. А фильм такой весь в сепии, и актеры красивые.

А в другой раз, Марыся рассказала мне про парня с работы:

Марыся: Понимаешь, мы стали обсуждать разные подарки, а он такой: «А я подарил девушке зажигалку, чтобы сжечь прошлое и растопить лед. Но она, кажется этого не поняла».

Ася: Ну а что, вполне романтично.

Марыся: Это тот самый человек, который месяц пытался добиться встречи, а потом без предупреждения заявился к ней с огромным плюшевым медведем и объявил о своих чувствах. А когда она отказалась, писал ей каждый день, со словами, что он попробует зайти с другого угла.

Ася: А.

Марыся: Ага.

<...>

Завершаем серию обзорных публикаций, посвящённых материалам последнего номера, и читаем пьесу Тимура Темеркаева «за языком» с комментарием Лизы Хереш:

«Известная структуралистка и философиня Юлия Кристева сказала, что литературный жанр, существующий в семиологической системе, "означает под языком, но никогда помимо него". Как может выглядеть пьеса, написанная «помимо него» — помимо естественного языка, образующего свою структуру?

Пьеса Тимура Тимеркаева "за языком" локализована в человеческом мозге и даёт голоса не столько внутренним органам обработки речи, сколько вообще заставляет разговаривать организм. При этом он разговаривает с другим — голосом — на языке, который непонятен и лишён для нас всякого смысла».

.

<...>

РЕЦИПИЕНТ. Б... боло... бо-ло...! Не понимаю.
B-КЛЕТКИ. Это пройдет. Всё запомнится. Новое — оно всегда лучше. Больше, лучше, быстрее, выше, сильнее. Глубже.
РЕЦИПИЕНТ. Но я не могу понять.
T-ХЕЛПЕРЫ. Не волнуйтесь, мы поможем найти примеры.
T-КИЛЛЕРЫ. Уничтожим всех, кто не понимает. Все должны понимать. А кто не понимает, тому…
NK-КЛЕТКИ. Вот придумали. Мы привыкли. И ничего не хотим менять. Нам это не подходит!
B-КЛЕТКИ. И очень даже подходит, продолжайте и не волнуйтесь. Мы работаем над адаптацией к новому, а это занимает время.
T-ХЕЛПЕРЫ. На древнерусском боло́гыи — это «благой, хороший». Бологое — даже есть город такой.
РЕЦИПИЕНТ. Как-то сложно.
T-ХЕЛПЕРЫ. Знаете, ещё проще запомнить по ассоциации. Боллога — болл-ога, болит нога.
T-КИЛЛЕРЫ. И будет болеть. Должна болеть.
NK-КЛЕТКИ. Не нужно нам этой заразы! Избавиться от неё — и всё.

<...>

Двадцатый, юбилейный номер «Флагов». В номере:

ПОЭЗИЯ

→ Иван Барно «Республика, вызванная со всех сторон»
→ Марина Богданова «Склейки»
→ Фёдор Бусов «Венера на красном тракторе»
→ Юрий Гудумак «Качественный факт смены времён года»
→ Виталий Зимаков «примечание патологоанатомки»
→ Наталья Игнатьева «Обсерватория-сигнал»
→ Анастасия Кудашева «Белый след размером А4»
→ Евгения Либерман «У конечного порога звука и зрения»
→ Женя Липовецкая «Страх в конце дня»
→ Ниджат Мамедов «Носитель перцепции смертен»
→ Ростислав Русаков «Жатва»
→ Дани Соболева «SCANDO-SLAVICA»
→ Нина Ставрогина «Покрова на Гьёлле»
→ Григорий Стариковский «Семь стихотворений»

ПРОЗА

→ Степан Гаврилов «ФЛОРИСТЕМА D890-TK14»
→ Нико Железниково «rosarium genitalia garden»
→ Настя Чиркашенко «Две коллажные истории»

ПЕРЕВОДЫ

→ Модернистская поэзия Исландии (в переводе Викти Вдовиной)
→ Гуннар Вэрнесс «Эксперт по рождению (перевод с норвежского Дмитрия Воробьёва при участии Микаэля Нюдаля)»
→ Рене Шар «Предполагаемому (перевод с французского Елены Захаровой)»
→ Новый нарратив: стихи Денниса Купера и Кевина Киллиана (перевод с английского Анны Сидоренко и Дмитрия Сабирова)
→ Современная эстонская поэзия (в переводе Елены Скульской)
→ Экспериментальная итальянская поэзия: от неоавангарда до наших дней. Часть 2 (в переводе Ольги Соколовой)
→ Борис Новак «ДВЕРИ В ОДИН КОНЕЦ. Фрагменты эпоса (перевод со словенского Владимира Фещенко)»

РЕЦЕНЗИИ И ЭССЕ

→ Любовь Баркова «Заметки о чтении фандомной поэзии»
→ Софья Прохорова «39 путей к будущему воссоединения: медиакентавры Анастасии Кудашевой»
→ Илья Морозов, Семён Ромащенко «Как это делает зеркало (рецензия на книгу "Речь зеркал")»

IN MEMORIAM

→ «Мы возникли на пустыре» (беседа Владимира Коркунова и Шамшада Абдуллаева)

АРХИВЫ

→ Нина Искренко «Из личного архива. 2:2 в нашу пользу»
→ Евгений Малахин «Отрывки из книги "П.А.Е.М=а"» (с предисловием Александры Шабатовской, Руслана Комадея и Дмитрия Сабирова)
→ Елена Шварц «Восемнадцатый альбом. Четыре наблюдения»

Возвращаемся после нового номера и публикуем в «Дайджесте» прозу поэтессы и исследовательницы скандинавской литературы Полины Ходорковской. Весь образный ряд этого текста словно стремится вперёд, как звук, в чьем зазоре пребывают явления, «указывая на ветхость Другому» и «старя доступный воздух».

.

<...>

Ты права не впервые, но твои догадки о давно снова живущих существах — самые первые, потому как все скрытые упущения сглаживает существ ещё присутствующее дыхание, этот горн для выплавки собственной исторической жерди: Да мы пташки, мы Лукаши, и дом этот неприхотливо стукается о воздух, ведомый нашей эхолокацией, и в месте ушиба меняет цвет с серого на фиолетовый, а в месте утешения — с фиолетового на серый, длинная, длинная периодика нашей учебы вестись, учебы разведённых друг к стеклянной спине друга и проведённых спин друг друга ради, и если мы посмотримся чуть больше лукаша друг на друга, и если мы полезем на спины друг другу. Но они не договорили, это вопль Б., она машет рукавами и туда, внутрь, слетаются на гнездовье Они, чтобы договорить, и к общему несчастью непрерывно ударяются о человеческое тело, а от избытка фиолетового цвета — о человеческие тела.

<...>

Обновляем «Мастерскую» и читаем подборку Александра Клямкина с комментарием Стаса Мокина:

«Думается, что стихи Саши всё-таки уязвимо-нежные, их нельзя вскрыть как вены или как консервную банку. И мы смотрим на них издалека. И, наверное, в этом есть сила слабости»

.

Лай собак —
те же молитвословы,
с каждого угла —
по последнему крику.

Эхом звонятся закоулки
и неведомые тропы,
Морем разливается темнота,
а ты возьми (ладонь)
и перейди.

Глаза видны из-под век,
сквозь снег,

прорываются подземные сады —
так матери зовут детей,
и дети идут —
мать убить.

В международный день памяти, посвящённый немецкоязычному поэту и переводчику Паулю Целану, вспоминаем наши материалы о его творчестве, ставшем одной из поворотных вех поэзии второй половины XX века и современной поэзии:

→ Кенотаф (перевод с немецкого Алёши Прокопьева)
→ Алёша Прокопьев. К выходу книги «Решётка речи». Целан как тотальное погружение в любимых поэтов. Эссе и переводы стихотворений.
→ Стихотворения из «Поместья времени» (перевод с немецкого Ивана Соколова)

.

ПОИГРЫВАЯ ТОПОРАМИ
[MIT ÄXTEN SPIELEND]

Семь ночных часов, семь бессонных лет:
поигрывая топорами,
лежишь в тени вставших во весь рост умерших
— o дерева́, которых тебе не свалить! —,
в изголовье — блеск Непроизнесённого,
нищета Слов — в изножье,
лежишь и поигрываешь топорами —
и, как они, сверкаешь и ты наконец.

(пер. с немецкого Алёши Прокопьева)

Сегодня в «Дайджесте» читаем цикл Вячеслава Глазырина «Болящее время: три фотографии», где фотографическое фиксируется вербализированным, и не то запечатление, не то распечатывание запечатлённого слышится отголоском позднего пророчествования.

<…>

3

Корабль черный летит,
Одиссея голос великий:

невозможную песнь
жажду слышать,
запредельную песнь.

Закрываю глаза,
и сквозь веки,
солью изъеденные,
свет наполняет меня,
но не превозмочь ему — тьмы,
корни пустившей во мне
так глубоко, что перед ней отступает
свет раннего детства.

Слышу во тьме,
словно дети в храме поют,
сплетаются голоса:

великая гордость ахейцев
и ты весь в крови
и песни твои все в крови

кровавые мальчики

<...>

Приглашаем вас на презентацию книги Луиджи Баллерини «Кефалония (монолог в двух голосах)» (СПб.: Jaromír Hladík press, 2025).

Поэма «Кефалония» (2005), посвященная расстрелу немцами военнопленных итальянской дивизии «Акви», представляет собой «монолог в двух голосах»: итальянский солдат, павший в бою, ведёт беседу с немецким предпринимателем, которому всё сходит с рук. Сложная коммуникация между двумя этими персонажами лежит в основе произведения. Оно развивает традиции Данте, итальянского герметизма и неоавангарда и базируется на полифонии языков — от древнегреческих мифологических номинаций до народных итальянских песен — и непрямом высказывании, тахикардическом синтаксисе, связанном с невозможностью прямого говорения об исторической трагедии.

Луиджи Баллерини — итальянский поэт, писатель, переводчик, куратор, редактор, почётный профессор Калифорнийского университета. Лауреат поэтических премий: Premio Feronia-Città di Fiano (1988), двух премий за поэму «Кефалония»: Premio Brancati (2005), Premio di poesia Lorenzo Montano (2005) и др.

Презентация пройдёт 28 апреля в 19:00 в кафе «Гоген» (Нижняя сыромятническая, дом 10, строение 10).

Участники презентации:
— Луиджи Баллерини (онлайн) — итальянский поэт, писатель, переводчик, куратор и редактор.
— Ольга Соколова — составитель и переводчик книги «Кефалония (монолог в двух голосах)», доктор филологических наук, старший научный сотрудник Института языкознания РАН, лингвист, переводчик. Специалист в области поэтического дискурса, русской и итальянской поэзии.
— Анна Ямпольская — PhD (Università di Firenze), кандидат филологических наук, руководитель итальянского семинара в Литературном институте. Специалист по итальянскому языку и литературе, теории и практике перевода.
— Лиза Хереш — поэтесса и переводчица, редакторка журнала «Флаги».

→ Первая публикация части поэмы на «Флагах»

Обновляем «Дайджест» и читаем цикл поэта и критика Андраника Антоняна «Мир после паузы». Сквозь преломления языка возникает и преломление мира, который может проявиться целиком только «после паузы». Возможно, поэтому в текстах-фрагментах часто встречаются образы, говорящие нам о незавершённости пространства, где пребывает субъект (подданный этого места или его создатель, взявший «паузу», чтобы взглянуть на свои труды?)

.

<…>

4.
 
Я смотрю на глаза. Они ползут по мостовой складке. Безмятежность стояла везде: у мамы на работе, в Белом доме, в офисе Туроператоров для поездки во Владикавказ. Но осень люди выбирали сами. Осень люди выбирали сами. Осень люди выбирали сами.

<…>

10.
  
Я бы хотел свое «почему», но я не знаю где греются вишни! Осень, читать пыль. Сырая циркуляция озноба. Хлыст — падчерица сережки. Болт моли в желудке жалуется на прокрастинацию. Мыло стирает связки горла, растущего из листа со дна сна, теряющегося в клубе шаттлов штампа. Штамп : обратная сторона резца, толкующего о. О — полесье судорог новолуния. Я черчу исходящие сообщения.
  
11.
  
Выхожу в пространство, где пересечение острых ля. Мы скользили по кривой. Струя, как дым, поднимаемая на плечи. Если я наткнусь на камень, паучок перевернется. Долгая, как растущий день, длина электрического голоса. Как тут уснешь? Во многом щуп дошел до бумаги и там расстался. Как дым, поднятый на ноги, взмах — яблоко на дорогу. Стена моя: витраж ограбления. Передай небо другому.

Сегодня в «Дайджесте» публикуем эссе Зухры Яниковой «Энтропия», в котором библейско-космогоническое вступает в диалог с человеческим: грехопадение как акт перехода от Невинности к Опыту, Бог как Отец, малоспособный интегрировать идею о повзрослевшей Дочери, и повзрослевшая Дочь, становящаяся и неповиновением разрывающая довлеющие интериоризованные и экстериоризованные связи. Яникова исследует женскую телесность и её проявления и преломляет их в пространстве свободы-освобождения.

.

<…>

Подслушивать секс, ссоры или быт людей, быть вуайеристом — даже в мои шесть это был известный троп. Я видела его по телевизору неоднократно.
Но подслушивание снов, наблюдение за двумя людьми, которые делятся интимным путешествием в своё бессознательное, во время момента нежной сопящей уязвимости, это уже чересчур. Конечно, я не знала тогда, что такое перверсия и вуайеризм. Но я их чувствовала. Чувствовала на себе каждый раз, когда хотела рассказать сон после заката.

<…>

Также напоминаем о готовящемся в издательстве «Горгулья» драматургическо-поэтическом сборнике Зухры Яниковой «Горгона Медуза (осколки)» и продолжающемся краудфандинге.

Из материалов, опубликованных во «Флагах» ранее:
→ Горгона Медуза
→ Нежить (всегда читать как оглаголенную нежность)
→ Опыты с шифром Виженера (драмаконструкция: пьеса-хокку)

Сегодня в «Дайджесте» публикуем рассказ Андрея Гелианова, прозаика, эссеиста, «О превращении форм», полнящимся дихотомическими единствами — Мужское-Женское, Эрос-Танатос, Бес--Сознательное, судорожно повторяющиеся попытки вобрать в (избыть из?) себя Другого. В рассказе физиологично-биологическое становится поэтичным, а девятеричная система — это лунные фазы +1, дни творения +2, а может и символ потаённого. Речью творится, речью же разлагается, и та открыта и диалогична, то есть единственно возможна, только если непряма.

<…>

В любом сне — даже обычном, не осознанном — становится очевидной ограниченность нашей власти над ними. Мы бродим, барахтаемся, плывем в круговороте образов, которые нас беспокоили днём или живут с нами с прошлого — они формируют ландшафты, сны и спецэффекты, которые внутри сна мы искренне считаем реальностью.

Я думаю, что то же самое происходит и после смерти. Когда исчезнет надстройка сознания, мы окажемся просто в этом круговороте или облаке образов — точнее, мы станем этим круговоротом или облаком — точнее, мы на самом деле всегда только им и были.

<…>

Сегодня в «Мастерской» читаем цикл поэта Максима Кашеварова «Камера №9» с комментарием Данила Шведа:

«Тексты из "Камеры №9" можно сравнить с развернутым оригами, с обычным белым листом, который когда-то был журавлем, лебедем или, может, прыгающей лягушкой. А сейчас этот лист — просто карта бесконечных выверенных линий сгиба и случайных помятостей, не интересовавших нас раньше. Мы не хотели знать, как она сделана, по каким правилам и законам — все равно. Главное — прыгающая лягушка должна прыгать. Тексты Кашеварова обнажают линии, из которых и получался готовый образ. Теперь нужно складывать всё заново, заставлять бумагу вспоминать, кем она была раньше».

Обновляем «Дайджест» поэтической подборкой Наталии Алексеевой, в которой нарратив переходит от «топота упавших ядер» к «черному ядру земли», а образы — корней, косточек, ветвей, водорослей и ракушек-воспоминаний — трансформируются в первую очередь в восприятии читателя: сначала ядро выступает как что-то извне, а после — как что-то, заложенное в самой сути вещей. Поэтике Алексеевой чужды скандирования и излишества, потому что цветы, знающие зачем, говорят иначе.

.

***

носком ботинка
аккуратно пинаю
подошву твоего кроссовка
того что поближе

так угрюмая вода
потревоженная катерами

в очередной раз
касается низкого берега

смотришь спокойно
ногу не убираешь не сердишься

ты никогда не сердишься
не говоришь мне злых вещей
поэтому на самой глубине
живут светящиеся рыбы

я не говорю о них
но мне бы хотелось
чтобы ты о них знала

если бы ты их заметила
не сказала бы ничего

Обновляем «Мастерскую» и читаем текст «Мидзуко» Марии Шушпановой с комментарием Лизы Хереш, анализирующей скорбную интонацию такого письма :

«Эта скорбь извилиста, как и всякая травма, она переживается нелинейно, и она вторит образной и сюжетной непредсказуемости рассказа. Десятилетиями, детабуируя тему потери ребёнка, писательницы и поэтессы писали физиологично и прямо. Так они "открывали" скорбящее тело, картографируя его. Шушпанова не выводит из своего письма телесность, кожу, сгустки крови "размером с ягоду из черничного варенья"; но её образный метод сюрреалистичен. Он ассоциативен и свободен в развитии побочных воображений-сюжетов. Его внутренняя логика сновидческая и антидиегетическая. Скорбь не удовлетворительна и не поучительна: она растёт в человеке (и человек растёт тоже — вокруг неё), окружает его. То же циклическое движение, как мне кажется, должно повторять читательское восприятие».

.

<...>

Мидзуко, ты могла стать кем угодно. Парчовым карпом. Воюющей саламандрой. Зимней черепахой. Крысой с рубиновым хвостом. Ты решила, что будешь богом удачи, но облажалась. Даже Эбису, талидомидовое дитя, смог за три года отрастить себе руки и ноги; ты — нет. Ты стала заветренным бутербродом, закуской к шампанскому. Английским завтраком.

…восемьсот граммов фосфора, двести пятьдесят граммов соли, сто
граммов селитры, восемьдесят граммов серы…

Благодаря тебе, Мидзуко, я снова научилась плакать: лежа, отвернувшись к стене, или сидя на унитазе, или с ложкой яблочного пюре в зубах. Теперь я знаю, каково это — задыхаться под одеялом, пока другие танцуют на поганых болотах и
пьют вино. Теперь, когда я на прогулке встречаюсь взглядом с карликами или ангелами, у меня лезут наружу ребра.

<...>