В НЫНЕШНЮЮ ЛИТЕРАТУРУ ПРОСТО НЕОБХОДИМО ВЕРНУТЬ РЕДАКТОРА!
Интересно, неужели в «Литературной газете» теперь тоже редакторов отменили, как класс? Или они тоже не знают, что в слове БлАговест ударение падает на первый слог? (Тем более позорно ставить неверное ударение под рифму! «благовест-невест»). Анна Ревякина, на мой взгляд, вообще чрезвычайно небрежна в стихотворной речи. И в ее предыдущей книге «Герой» довольно много стихотворений сырых, не прописанных как следует, с чудовищными ляпами и несуразностями. Такое ощущение, что автор публикует стихи вообще без какой-либо серьезной работы над словом. Без тысячи тонн словесной руды. Без мучительного поиска единственно необходимого слова. Меж тем поэма «Шахтерская дочь» (первое, прочитанное мною сочинение Ревякиной) написана гораздо лучше всех последующих стихов. Совершенно очевидно, что у поэмы был опытный редактор, и мне кажется, я даже знаю имя того, по чьим безукоризненно точным замечаниям шла работа над текстом. Конечно, Анна обидится на этот мой пост. И зря. Она человек не бесталанный, но при чудовищном понижении общего уровня стихосложения в последние два десятилетия, при намеренном уничтожении института редакторства в стране, поэту нужны неимоверные усилия, чтобы вынырнуть из этой трясины приблизительности и первого попавшегося слова.
…Когда-то на полуопальных похоронах Твардовского, прямо у открытой его могилы Давид Самойлов прочел свое стихотворение (написанное, как теперь мы все знаем, на смерть Анны Ахматовой). Просто счел возможным повторить, точь-в-точь, то, что сказал этими стихами при написании:
Вот и всё. Смежили очи гении
И когда померкли небеса.
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.
Помню, нам, тогда молодым пиитам, студентам Литинститута, стоявшим у гроба великого поэта и великого редактора было очевидно, что эти стихи Д.С. надо принять как завет, как посыл от той литературы, которая была великой, свободной, живой, написанной не тёмным и вялым, а прекрасным русским языком.🥲👇
Интересно, неужели в «Литературной газете» теперь тоже редакторов отменили, как класс? Или они тоже не знают, что в слове БлАговест ударение падает на первый слог? (Тем более позорно ставить неверное ударение под рифму! «благовест-невест»). Анна Ревякина, на мой взгляд, вообще чрезвычайно небрежна в стихотворной речи. И в ее предыдущей книге «Герой» довольно много стихотворений сырых, не прописанных как следует, с чудовищными ляпами и несуразностями. Такое ощущение, что автор публикует стихи вообще без какой-либо серьезной работы над словом. Без тысячи тонн словесной руды. Без мучительного поиска единственно необходимого слова. Меж тем поэма «Шахтерская дочь» (первое, прочитанное мною сочинение Ревякиной) написана гораздо лучше всех последующих стихов. Совершенно очевидно, что у поэмы был опытный редактор, и мне кажется, я даже знаю имя того, по чьим безукоризненно точным замечаниям шла работа над текстом. Конечно, Анна обидится на этот мой пост. И зря. Она человек не бесталанный, но при чудовищном понижении общего уровня стихосложения в последние два десятилетия, при намеренном уничтожении института редакторства в стране, поэту нужны неимоверные усилия, чтобы вынырнуть из этой трясины приблизительности и первого попавшегося слова.
…Когда-то на полуопальных похоронах Твардовского, прямо у открытой его могилы Давид Самойлов прочел свое стихотворение (написанное, как теперь мы все знаем, на смерть Анны Ахматовой). Просто счел возможным повторить, точь-в-точь, то, что сказал этими стихами при написании:
Вот и всё. Смежили очи гении
И когда померкли небеса.
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.
Помню, нам, тогда молодым пиитам, студентам Литинститута, стоявшим у гроба великого поэта и великого редактора было очевидно, что эти стихи Д.С. надо принять как завет, как посыл от той литературы, которая была великой, свободной, живой, написанной не тёмным и вялым, а прекрасным русским языком.🥲👇
Forwarded from Анна Ревякина | Донбасс
Драгоценные други! Вышла в "ЛГ" моя поэма Анфельция (в сокращении), посвящённая как моему прадедушке Митрофану, который погиб на Соловках, так и вообще периоду, когда функционировал С.Л.О.Н.
Я начала писать её на Соловках в сентябре 23 года, окончила в ноябре в Москве. В год столетия С.Л.О.Н.а я приехала на Соловки и много чувствовала.
***
А наутро разбудит тебя, Анфельция, колокол-благовест.
И пойдёшь ты в старухи статные из вчерашних невест.
Так летит эта жизнь, коротенькая и злющая,
словно стрела в небо пущенная.
Целься в небо, всегда только в него, родная.
Я теперь всё вижу – от рая и до самого края.
Анна Ревякина | Подписаться
Я начала писать её на Соловках в сентябре 23 года, окончила в ноябре в Москве. В год столетия С.Л.О.Н.а я приехала на Соловки и много чувствовала.
***
А наутро разбудит тебя, Анфельция, колокол-благовест.
И пойдёшь ты в старухи статные из вчерашних невест.
Так летит эта жизнь, коротенькая и злющая,
словно стрела в небо пущенная.
Целься в небо, всегда только в него, родная.
Я теперь всё вижу – от рая и до самого края.
Анна Ревякина | Подписаться
«…Какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык - ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова» -
это слова антисоветского Ивана Бунина о великой поэме советского Александра Твардовского «Василий Тёркин». Во всем остальном, кроме литературы, может быть, Иван Алексеевич мог оставаться непримиримым, но верность русскому слову он хранил, как зеницу ока, и отделял живой, меткий, народный язык, который настоящий писатель слышит и чувствует, от того готового и фальшивого , который выдумывает и черпает из литературы писатель средней руки. Великий урок!
Сегодня - день рождения Александра Трифоновича ТВАРДОВСКОГО
***
В краю, куда их вывезли гуртом,
Где ни села вблизи, не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было — холода и голода.
Но непременно вспоминала мать,
Чуть речь зайдёт про всё про то, что минуло,
Как не хотелось там ей помирать, —
Уж очень было кладбище немилое.
Кругом леса без края и конца —
Что видит глаз — глухие, нелюдимые.
А на погосте том — ни деревца,
Ни даже тебе прутика единого.
Так-сяк, не в ряд нарытая земля
Меж вековыми пнями да корягами,
И хоть бы где подальше от жилья,
А то — могилки сразу за бараками.
И ей, бывало, виделись во сне
Не столько дом и двор со всеми справами,
А взгорок тот в родимой стороне
С крестами под берёзами кудрявыми.
Такая то краса и благодать,
Вдали большак, дымит пыльца дорожная,
— Проснусь, проснусь, — рассказывала мать, —
А за стеною — кладбище таёжное…
Теперь над ней берёзы, хоть не те,
Что снились за тайгою чужедальнею.
Досталось прописаться в тесноте
На вечную квартиру коммунальную.
И не в обиде. И не всё ль равно.
Какою метой вечность сверху мечена.
А тех берёз кудрявых — их давно
На свете нету. Сниться больше нечему.
***
Стой, говорю: всему помеха —
То, что, к перу садясь за стол,
Ты страсти мелочной успеха
На этот раз не поборол.
Ты не свободен был. И даже
Стремился славу подкрепить,
Чтоб не стоять у ней на страже,
Как за жену, спокойным быть.
Прочь этот прах, расчёт порочный,
Не надо платы никакой —
Ни той, посмертной, ни построчной, —
А только б сладить со строкой.
А только б некий луч словесный
Узреть, незримый никому,
Извлечь его из тьмы безвестной
И удивиться самому.
И вздрогнуть, веря и не веря
Внезапной радости своей,
Боясь находки, как потери,
Что с каждым разом всё больней.
это слова антисоветского Ивана Бунина о великой поэме советского Александра Твардовского «Василий Тёркин». Во всем остальном, кроме литературы, может быть, Иван Алексеевич мог оставаться непримиримым, но верность русскому слову он хранил, как зеницу ока, и отделял живой, меткий, народный язык, который настоящий писатель слышит и чувствует, от того готового и фальшивого , который выдумывает и черпает из литературы писатель средней руки. Великий урок!
Сегодня - день рождения Александра Трифоновича ТВАРДОВСКОГО
***
В краю, куда их вывезли гуртом,
Где ни села вблизи, не то что города,
На севере, тайгою запертом,
Всего там было — холода и голода.
Но непременно вспоминала мать,
Чуть речь зайдёт про всё про то, что минуло,
Как не хотелось там ей помирать, —
Уж очень было кладбище немилое.
Кругом леса без края и конца —
Что видит глаз — глухие, нелюдимые.
А на погосте том — ни деревца,
Ни даже тебе прутика единого.
Так-сяк, не в ряд нарытая земля
Меж вековыми пнями да корягами,
И хоть бы где подальше от жилья,
А то — могилки сразу за бараками.
И ей, бывало, виделись во сне
Не столько дом и двор со всеми справами,
А взгорок тот в родимой стороне
С крестами под берёзами кудрявыми.
Такая то краса и благодать,
Вдали большак, дымит пыльца дорожная,
— Проснусь, проснусь, — рассказывала мать, —
А за стеною — кладбище таёжное…
Теперь над ней берёзы, хоть не те,
Что снились за тайгою чужедальнею.
Досталось прописаться в тесноте
На вечную квартиру коммунальную.
И не в обиде. И не всё ль равно.
Какою метой вечность сверху мечена.
А тех берёз кудрявых — их давно
На свете нету. Сниться больше нечему.
***
Стой, говорю: всему помеха —
То, что, к перу садясь за стол,
Ты страсти мелочной успеха
На этот раз не поборол.
Ты не свободен был. И даже
Стремился славу подкрепить,
Чтоб не стоять у ней на страже,
Как за жену, спокойным быть.
Прочь этот прах, расчёт порочный,
Не надо платы никакой —
Ни той, посмертной, ни построчной, —
А только б сладить со строкой.
А только б некий луч словесный
Узреть, незримый никому,
Извлечь его из тьмы безвестной
И удивиться самому.
И вздрогнуть, веря и не веря
Внезапной радости своей,
Боясь находки, как потери,
Что с каждым разом всё больней.
Как раз недавно перечитывала письма Достоевского и набрела на его переписку с Аполлоном Майковым, поэтом, член-корреспондентом Императорской Академии Наук и тайным советником. И собиралась на днях выложить цитаты из этой переписки, но сегодня обнаружила, что Максим Шевченко, опередив меня, разместил одну из них на своей странице. Очень уж она актуальна, эта цитата, и, кстати, проливает свет на ярые литературные споры того времени, явно перекликающиеся с нашими сегодняшними. Так и ходит Россия по кругу в своих блужданиях вокруг европейского выбора?! От Чаадаева к Тургеневу и от Пушкина к Достоевскому?
Неоконченные споры не окончатся и с нами?
Неоконченные споры не окончатся и с нами?
Forwarded from Небесные горы Цивилизации
28 июня 1867г. Достоевский посетил Тургенева в Бадене.
Эта встреча довела их знакомcтво до окончательного разрыва, и с этого момента отношения их сделались открыто враждебными.
Свою версию происшедшего Федор Михайлович изложил в письме поэту Майкову: "Признаюсь Вам, что я никак не мог представить себе, что можно так наивно и неловко выказывать все раны своего самолюбия, как Тургенев. И эти люди тщеславятся, между прочим, тем, что они атеисты! Он объявил мне, что он окончательный атеист. Но Боже мой: деизм нам дал Христа, то есть до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный!
А что же они-то, Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы еще Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто ругают Россию и откровенно желают ей провалиться (преимущественно провалиться!).
Эти же, отпрыски Белинского, прибавляют, что они любят Россию. А между тем не только всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру, но что если б действительно представить им наконец факт, который бы уж нельзя опровергнуть или в карикатуре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны. 2-е) Заметил я, что Тургенев, например (равно как и все, долго не бывшие в России), решительно фактов не знают (хотя и читают газеты) и до того грубо потеряли всякое чутье России, таких обыкновенных фактов не понимают, которые даже наш русский нигилист уже не отрицает, а только карикатурит по-своему.
Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» — спросил он. «Отсюда далеко, — отвечал я. — Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился.
Видя его так раздраженным, я действительно с чрезвычайно удавшеюся наивностию сказал ему: «А ведь я не ожидал, что все эти критики на Вас и неуспех „Дыма” до такой степени раздражат Вас; ей-богу, не стоит того, плюньте на всё». «Да я вовсе не раздражен, что Вы!» — и покраснел. Я перебил разговор; заговорили о домашних и личных делах, я взял шапку и как-то, совсем без намерения, к слову, высказал, что накопилось в три месяца в душе от немцев: «Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются.
Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про цивилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвастаться!». Он побледнел (буквально ничего, ничего не преувеличиваю!) и сказал мне: «Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!» Я ответил: «Хоть я читал „Дым” и говорил с Вами теперь целый час, но все-таки я никак не мог ожидать, что Вы это скажете, а потому извините, что я Вас оскорбил». Затем мы распрощались весьма вежливо, и я дал себе слово более к Тургеневу ни ногой никогда".
(Письмо А.Н.Майкову. 16(28) августа 1867. Женева)
@FDostoevskiy
Эта встреча довела их знакомcтво до окончательного разрыва, и с этого момента отношения их сделались открыто враждебными.
Свою версию происшедшего Федор Михайлович изложил в письме поэту Майкову: "Признаюсь Вам, что я никак не мог представить себе, что можно так наивно и неловко выказывать все раны своего самолюбия, как Тургенев. И эти люди тщеславятся, между прочим, тем, что они атеисты! Он объявил мне, что он окончательный атеист. Но Боже мой: деизм нам дал Христа, то есть до того высокое представление человека, что его понять нельзя без благоговения и нельзя не верить, что это идеал человечества вековечный!
А что же они-то, Тургеневы, Герцены, Утины, Чернышевские, нам представили? Вместо высочайшей красоты Божией, на которую они плюют, все они до того пакостно самолюбивы, до того бесстыдно раздражительны, легкомысленно горды, что просто непонятно: на что они надеются и кто за ними пойдет? Ругал он Россию и русских безобразно, ужасно. Но вот что я заметил: все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы еще Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием и удовлетворением. Разница в том, что последователи Чернышевского просто ругают Россию и откровенно желают ей провалиться (преимущественно провалиться!).
Эти же, отпрыски Белинского, прибавляют, что они любят Россию. А между тем не только всё, что есть в России чуть-чуть самобытного, им ненавистно, так что они его отрицают и тотчас же с наслаждением обращают в карикатуру, но что если б действительно представить им наконец факт, который бы уж нельзя опровергнуть или в карикатуре испортить, а с которым надо непременно согласиться, то, мне кажется, они бы были до муки, до боли, до отчаяния несчастны. 2-е) Заметил я, что Тургенев, например (равно как и все, долго не бывшие в России), решительно фактов не знают (хотя и читают газеты) и до того грубо потеряли всякое чутье России, таких обыкновенных фактов не понимают, которые даже наш русский нигилист уже не отрицает, а только карикатурит по-своему.
Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» — спросил он. «Отсюда далеко, — отвечал я. — Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился.
Видя его так раздраженным, я действительно с чрезвычайно удавшеюся наивностию сказал ему: «А ведь я не ожидал, что все эти критики на Вас и неуспех „Дыма” до такой степени раздражат Вас; ей-богу, не стоит того, плюньте на всё». «Да я вовсе не раздражен, что Вы!» — и покраснел. Я перебил разговор; заговорили о домашних и личных делах, я взял шапку и как-то, совсем без намерения, к слову, высказал, что накопилось в три месяца в душе от немцев: «Знаете ли, какие здесь плуты и мошенники встречаются.
Право, черный народ здесь гораздо хуже и бесчестнее нашего, а что глупее, то в этом сомнения нет. Ну вот Вы говорите про цивилизацию; ну что сделала им цивилизация и чем они так очень-то могут перед нами похвастаться!». Он побледнел (буквально ничего, ничего не преувеличиваю!) и сказал мне: «Говоря так, Вы меня лично обижаете. Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!» Я ответил: «Хоть я читал „Дым” и говорил с Вами теперь целый час, но все-таки я никак не мог ожидать, что Вы это скажете, а потому извините, что я Вас оскорбил». Затем мы распрощались весьма вежливо, и я дал себе слово более к Тургеневу ни ногой никогда".
(Письмо А.Н.Майкову. 16(28) августа 1867. Женева)
@FDostoevskiy
1 июля 1938 года - родился русский поэт Борис ПРИМЕРОВ.
Сегодня ему исполнилось бы 86. Он ушел в 56, незадолго до 57.
Из всех привычных эпитетов типа «большой», «значительный», «выдающийся» и пр., я выбираю для него главным эпитетом - «настоящий». Да, это был настоящий поэт в том смысле этого слова, какое мы относим к вещам и явлениям природного происхождения. По сути, он и не мог быть никем иным на свете, кроме как поэтом. Он родился с невероятно трагическим мироощущением, и нести этот груз по жизни ему было ох, как нелегко. Нелегко было и всем, возле него приютившимся.
У меня веселое начало
И совсем трагический конец -
написал он в одном из ранних стихотворений, и вся дальнейшая его жизнь вихрями крутилась вокруг да около этой трагедии. Этого не понимали одни, и этим ловко пользовались другие, впоследствии называвшими себя его «друзьями». Но друзей по сути у него никогда и не было, потому что на те горние вершины, где он обычно обитал, эти обычные люди подниматься не умели - не хватало “дыхалки”. Он жил в сочиненном им мире и страдал от несовпадения его с миром реальным.
Довольно, поистерся путь,
И мне одно осталось к лету -
Жить выдумкой какой-нибудь,
Все заменяющей поэту.
Если бы мне было в 1969 году не 19, а, скажем, 29 лет, я бы никогда, наверно, не решилась выйти за него замуж, потому что мое ощущение жизни и моя природа были полностью противоположными его сути. Я и сейчас, в реально трагедийном мире, в мире, принесшем мне столько горя и слез, настроена на все лучшее. Как говорится, отрицаешься ли катастрофы? Да, отрицаюсь!
Долгие тридцать лет после ухода Бориса Терентьевича я пишу о нем то ли бесконечную книгу, то ли дневник, то ли воспоминания, то ли психоаналитику. То ли - все вместе. 26 лет, прожитых нами в одной семье, оказались счастьем (в котором и всего иного было вдоволь). Забылось все, помнятся только разговоры - волшебные литературные пиры - с утра до вечера. Была ли я ему - другом? Скорее - тоже нет. Хотя соответствовала этому, может быть, более всех других, ибо точно понимала, с кем и с чем имею дело. Было ли в этом литературное соперничество? Нет, ничуть! Жалость? Вряд ли. А слова любовь я и не произношу, потому что оно и объемнее и меньше того, что связывало нас. Во всяком случае и первый день нашей с ним близости и последний час его жизни могу рассказать по минутам. Мы были очень разными, но иногда мне казалось, что мы растем вместе, в целом, как одно дерево.
Помянем же сегодня раба Божия Бориса - в надежде, что Господь простит ему все прегрешения, и среди всех главное… Отпевали мы его на девятый день, непосредственно у могилы, на Переделкинском кладбище, по благословению и разрешению Патриарха Алексия II,
Ведал ли раб Божий Борис, что творил, в момент своегоч ухода?..
И да, и нет. Кажется, такое называют помрачением, то есть, явлением смещенного сознания и душевного потрясения.
Добавлю к этому только одно: мы - пережили крушение нашей страны, он - нет. Сильное звено иногда оказывается самым слабым.
P.S. И давайте перечитаем сегодня стихи поэта. Поэту ведь это всегда важно.
Борис ПРИМЕРОВ
ГОЛУБЬ
Что так сердце молчаливо,
Словно сумерки уже
Наступили для прилива
И отлива на душе?
И мерещится мне плаха,
Нота на большой крови,
На которую без страха
С веток смотрят соловьи.
Молодые жены плачут,
Потому, что как пятно,
Их надежды и удачи
Просятся на полотно.
Но я боле не художник,
Слух мой тяжко занемог, –
Я только дождик
У меня ни рук, ни ног.
Я стучу о ржавый короб
Трав осенних, серых плит.
Я голодный, тощий голубь,
Высотой своей убит.
1977
ПРОЩАЛЬНЫЙ ДИПТИХ
1.
Прощай, простор неповторимый!
По прихоти слепой совы
Остался ты теперь без Крыма
Без Украины и Литвы.
Вокруг тебя во всю кричали
Меридианы долготы
И в письмах отправлялись дали,
В печали перейдя на «ты».
Как ухо, раковина в шуме,
Забрасывая невода,
Ловила Ригу и Сухуми
И все другие города.
Ты помнишь дружеские встречи,
Сегодня ему исполнилось бы 86. Он ушел в 56, незадолго до 57.
Из всех привычных эпитетов типа «большой», «значительный», «выдающийся» и пр., я выбираю для него главным эпитетом - «настоящий». Да, это был настоящий поэт в том смысле этого слова, какое мы относим к вещам и явлениям природного происхождения. По сути, он и не мог быть никем иным на свете, кроме как поэтом. Он родился с невероятно трагическим мироощущением, и нести этот груз по жизни ему было ох, как нелегко. Нелегко было и всем, возле него приютившимся.
У меня веселое начало
И совсем трагический конец -
написал он в одном из ранних стихотворений, и вся дальнейшая его жизнь вихрями крутилась вокруг да около этой трагедии. Этого не понимали одни, и этим ловко пользовались другие, впоследствии называвшими себя его «друзьями». Но друзей по сути у него никогда и не было, потому что на те горние вершины, где он обычно обитал, эти обычные люди подниматься не умели - не хватало “дыхалки”. Он жил в сочиненном им мире и страдал от несовпадения его с миром реальным.
Довольно, поистерся путь,
И мне одно осталось к лету -
Жить выдумкой какой-нибудь,
Все заменяющей поэту.
Если бы мне было в 1969 году не 19, а, скажем, 29 лет, я бы никогда, наверно, не решилась выйти за него замуж, потому что мое ощущение жизни и моя природа были полностью противоположными его сути. Я и сейчас, в реально трагедийном мире, в мире, принесшем мне столько горя и слез, настроена на все лучшее. Как говорится, отрицаешься ли катастрофы? Да, отрицаюсь!
Долгие тридцать лет после ухода Бориса Терентьевича я пишу о нем то ли бесконечную книгу, то ли дневник, то ли воспоминания, то ли психоаналитику. То ли - все вместе. 26 лет, прожитых нами в одной семье, оказались счастьем (в котором и всего иного было вдоволь). Забылось все, помнятся только разговоры - волшебные литературные пиры - с утра до вечера. Была ли я ему - другом? Скорее - тоже нет. Хотя соответствовала этому, может быть, более всех других, ибо точно понимала, с кем и с чем имею дело. Было ли в этом литературное соперничество? Нет, ничуть! Жалость? Вряд ли. А слова любовь я и не произношу, потому что оно и объемнее и меньше того, что связывало нас. Во всяком случае и первый день нашей с ним близости и последний час его жизни могу рассказать по минутам. Мы были очень разными, но иногда мне казалось, что мы растем вместе, в целом, как одно дерево.
Помянем же сегодня раба Божия Бориса - в надежде, что Господь простит ему все прегрешения, и среди всех главное… Отпевали мы его на девятый день, непосредственно у могилы, на Переделкинском кладбище, по благословению и разрешению Патриарха Алексия II,
Ведал ли раб Божий Борис, что творил, в момент своегоч ухода?..
И да, и нет. Кажется, такое называют помрачением, то есть, явлением смещенного сознания и душевного потрясения.
Добавлю к этому только одно: мы - пережили крушение нашей страны, он - нет. Сильное звено иногда оказывается самым слабым.
P.S. И давайте перечитаем сегодня стихи поэта. Поэту ведь это всегда важно.
Борис ПРИМЕРОВ
ГОЛУБЬ
Что так сердце молчаливо,
Словно сумерки уже
Наступили для прилива
И отлива на душе?
И мерещится мне плаха,
Нота на большой крови,
На которую без страха
С веток смотрят соловьи.
Молодые жены плачут,
Потому, что как пятно,
Их надежды и удачи
Просятся на полотно.
Но я боле не художник,
Слух мой тяжко занемог, –
Я только дождик
У меня ни рук, ни ног.
Я стучу о ржавый короб
Трав осенних, серых плит.
Я голодный, тощий голубь,
Высотой своей убит.
1977
ПРОЩАЛЬНЫЙ ДИПТИХ
1.
Прощай, простор неповторимый!
По прихоти слепой совы
Остался ты теперь без Крыма
Без Украины и Литвы.
Вокруг тебя во всю кричали
Меридианы долготы
И в письмах отправлялись дали,
В печали перейдя на «ты».
Как ухо, раковина в шуме,
Забрасывая невода,
Ловила Ригу и Сухуми
И все другие города.
Ты помнишь дружеские встречи,
Армянский контур женских плеч,
Когда вверху горели свечи,
В твоих устах немела речь.
Родная мать седого поля –
Вся Новороссия при мне,
Где неба, кажется, поболе,
Чем где-то в стылой стороне, –
Откуда холодом дохнуло,
Лохматит космы камыша,
Где в общем горе потонула
Моя распятая душа.
Чего же ждать? К чему стремиться?
Иль бобылем на свете петь? –
Несется мимо колесница,
За ней хромому не поспеть.
Предел, пробел, чертовский жребий
Нависли над тобой и мной,
Над тьмой нескошенного хлеба,
Над мокрой черною страной.
Ворона чахлая маячит,
Перед забрызганным окном,
А сердце вместе с далью плачет,
Да вместе с далью – об одном.
«Единственное - на потребу»!
В кровавый час в который раз
Раскинуло большое небо
Свой золотой иконостас.
Молюсь последним синим взглядом
На облик и размеры дней,
Где с ближним зарубежьем рядом
Шли толпы кинутых теней.
Они идут без сна на чудо –
Узреть лачуги, явь и свет,
Они идут земные люди,
В страну, которой больше нет.
Прощай, великая держава,
Одна шестая часть земли,
Которую на переправах
Мы сообща не сберегли.
2
Как белые голуби,
Как белые голуби
Найду ль высоту?
Стою я у проруби,
Стою я у проруби
На страстном посту.
И слышится колокол,
И слышится колокол
Из водных аркад.
Под сводом расколотым
Под сводом расколотым
Не Китеж ли град?!
Когда вверху горели свечи,
В твоих устах немела речь.
Родная мать седого поля –
Вся Новороссия при мне,
Где неба, кажется, поболе,
Чем где-то в стылой стороне, –
Откуда холодом дохнуло,
Лохматит космы камыша,
Где в общем горе потонула
Моя распятая душа.
Чего же ждать? К чему стремиться?
Иль бобылем на свете петь? –
Несется мимо колесница,
За ней хромому не поспеть.
Предел, пробел, чертовский жребий
Нависли над тобой и мной,
Над тьмой нескошенного хлеба,
Над мокрой черною страной.
Ворона чахлая маячит,
Перед забрызганным окном,
А сердце вместе с далью плачет,
Да вместе с далью – об одном.
«Единственное - на потребу»!
В кровавый час в который раз
Раскинуло большое небо
Свой золотой иконостас.
Молюсь последним синим взглядом
На облик и размеры дней,
Где с ближним зарубежьем рядом
Шли толпы кинутых теней.
Они идут без сна на чудо –
Узреть лачуги, явь и свет,
Они идут земные люди,
В страну, которой больше нет.
Прощай, великая держава,
Одна шестая часть земли,
Которую на переправах
Мы сообща не сберегли.
2
Как белые голуби,
Как белые голуби
Найду ль высоту?
Стою я у проруби,
Стою я у проруби
На страстном посту.
И слышится колокол,
И слышится колокол
Из водных аркад.
Под сводом расколотым
Под сводом расколотым
Не Китеж ли град?!
О ПАТРИОТИЗМЕ И НЕГОДЯЙСТВЕ
Для всех нормальных людей, патриотизм - такое же естественное состояние, как любовь к своим родителям, а для негодяев это действительно — «последнее прибежище». И мы сейчас это наблюдаем воочию. Негодяи, которые разрушали и грабили нашу страну, сдавали ее в утиль и продавали за бесценок, сегодня схватились за патриотизм, как за соломинку, за последнюю возможность остаться при власти и при случае продолжить свое черное дело. Даже уехавшие и убежавшие релоканты много честнее этих негодяев. Я именно так пониманию эту широко растиражированную фразу Сэмюэля Джонсона, использованную им в политической предвыборной борьбе. Между прочим, подтверждением моей версии служит тот факт, что в своем знаменитом Словаре Английского языка (1775) слово «патриот» Джонсон обозначил следующим образом: «патриот - тот, чьей руководящей страстью является любовь к своей стране». Более того, он ввел в обиход такое понятие как «ложные патриоты», сравнив их с фальшивыми монетами, «которые блестят, как настоящие, но отличаются по весу». Так что заведомо неверная, лживая интерпретация этой фразы в наши «святые девяностые» - тоже очевидное негодяйство негодяев.
Для всех нормальных людей, патриотизм - такое же естественное состояние, как любовь к своим родителям, а для негодяев это действительно — «последнее прибежище». И мы сейчас это наблюдаем воочию. Негодяи, которые разрушали и грабили нашу страну, сдавали ее в утиль и продавали за бесценок, сегодня схватились за патриотизм, как за соломинку, за последнюю возможность остаться при власти и при случае продолжить свое черное дело. Даже уехавшие и убежавшие релоканты много честнее этих негодяев. Я именно так пониманию эту широко растиражированную фразу Сэмюэля Джонсона, использованную им в политической предвыборной борьбе. Между прочим, подтверждением моей версии служит тот факт, что в своем знаменитом Словаре Английского языка (1775) слово «патриот» Джонсон обозначил следующим образом: «патриот - тот, чьей руководящей страстью является любовь к своей стране». Более того, он ввел в обиход такое понятие как «ложные патриоты», сравнив их с фальшивыми монетами, «которые блестят, как настоящие, но отличаются по весу». Так что заведомо неверная, лживая интерпретация этой фразы в наши «святые девяностые» - тоже очевидное негодяйство негодяев.
Forwarded from Марина Кудимова (Марина Кудимова)
10 ЛЕТ НАЗАД УМЕР ВЛАДИМИР ЛЕОНОВИЧ, ПОЭТ
НА РОДИНУ
Вся ты в яблоках,
как я в облаках –
искушения не осилю,
мне до святости не домучиться.
Господа, хоронить Россию
не получится.
Красоты такого запаса
хватит на пять колен.
Мне до смертного часа
этот плен.
Мне волос твоих грива –
Золотая Орда.
Мне холмы Кологрива,
а не вам, господа.
НА РОДИНУ
Вся ты в яблоках,
как я в облаках –
искушения не осилю,
мне до святости не домучиться.
Господа, хоронить Россию
не получится.
Красоты такого запаса
хватит на пять колен.
Мне до смертного часа
этот плен.
Мне волос твоих грива –
Золотая Орда.
Мне холмы Кологрива,
а не вам, господа.
ВНОВЬ В ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ…
ДНИ ДОСТОЕВСКОГО.
ДНИ ДОСТОЕВСКОГО.
***
Я никогда не хотела в ряду
быть единицей, колесною спицей,
в стаю сбиваться, лететь вереницей…
Лучше уж петь одинокою птицей
в секторе частном, в заросшем саду
Так и сбылось. И когда я уйду,
вы не снимайте стихи мои с полок
и не пишите в ФБ ерунду.
Путь мой был тяжек и горек, и долог
и ни один не откроет геолог
той, переплавленной жизни руду…
Только узнают простые синички
сумрачных дней вереницу мою,
дней золотых обгорелые спички -
только синички у Бога в Раю…
15.07.2024
Переделкино - Оптина Пустынь
Я никогда не хотела в ряду
быть единицей, колесною спицей,
в стаю сбиваться, лететь вереницей…
Лучше уж петь одинокою птицей
в секторе частном, в заросшем саду
Так и сбылось. И когда я уйду,
вы не снимайте стихи мои с полок
и не пишите в ФБ ерунду.
Путь мой был тяжек и горек, и долог
и ни один не откроет геолог
той, переплавленной жизни руду…
Только узнают простые синички
сумрачных дней вереницу мою,
дней золотых обгорелые спички -
только синички у Бога в Раю…
15.07.2024
Переделкино - Оптина Пустынь
ЮРИЙ КАБАНКОВ - 70!
С днем рождения!
Отечества и дым нам
сладок и приятен
(Г. Р. Державин, «Арфа»)
***
Крым нужен для того, чтоб тосковать
по тихому беспамятному снегу,
и, следуя татарскому набегу,
снежинки памяти к зенице приковать –
чтоб взору сделалось кругом белым-бело,
сердечной кроне – и раскидисто, и больно,
когда, взбежав стремглав на колокольню,
взлетает к небу изумлённое чело.
А век топорщится, меж пальцев ускользая,
и вскачь несётся чёрно-белое кино,
тысячелетьями из грёз не вылезая,
и жить торопится неплодное зерно,
пути окольные наискосок срезая, –
дабы и впрямь ему вовек не умереть,
и в святцах числиться, и всю окаменелость
зернистой памяти принять как Божью милость:
в сквозных бойницах времени сгореть –
хоть на четвертую, хоть на восьмую долю,
и мир приять во всей его юдоли,
когда потщишься в памяти узреть,
как снег идёт, и нет огня без дыма
Отечества и обретенья Крыма
в бескрайней книге вечности – и впредь…
С днем рождения!
Отечества и дым нам
сладок и приятен
(Г. Р. Державин, «Арфа»)
***
Крым нужен для того, чтоб тосковать
по тихому беспамятному снегу,
и, следуя татарскому набегу,
снежинки памяти к зенице приковать –
чтоб взору сделалось кругом белым-бело,
сердечной кроне – и раскидисто, и больно,
когда, взбежав стремглав на колокольню,
взлетает к небу изумлённое чело.
А век топорщится, меж пальцев ускользая,
и вскачь несётся чёрно-белое кино,
тысячелетьями из грёз не вылезая,
и жить торопится неплодное зерно,
пути окольные наискосок срезая, –
дабы и впрямь ему вовек не умереть,
и в святцах числиться, и всю окаменелость
зернистой памяти принять как Божью милость:
в сквозных бойницах времени сгореть –
хоть на четвертую, хоть на восьмую долю,
и мир приять во всей его юдоли,
когда потщишься в памяти узреть,
как снег идёт, и нет огня без дыма
Отечества и обретенья Крыма
в бескрайней книге вечности – и впредь…
Forwarded from Здравые смыслы
Стихотворение дня
Часу в шестом, закату вопреки,
я заглушил машину у реки,
неспешно закурил, забросил сети.
Река, затон, ивняк… Они не врут.
И мертвецы откуда-то плывут,
мечтая, чтоб их кто-нибудь заметил.
Есть мир. Есть жизнь. И не хватает нас.
Как сядет солнце, где-то через час
русалки запоют, Кащей проснётся.
Я сеть тяну — она полным-полна:
вот Немец, Харя, Крава, Борода…
И больше ни один не подорвётся,
пока тяну я сеть. Пока курю.
Пока не доверяю ноябрю.
Пока есть сахар, чай и есть работа,
машина есть, закат, ивняк, река,
русалки, небо, камыши… Пока
я в этом ноябре люблю кого-то.
Дмитрий Филиппов («Вожак»)
Часу в шестом, закату вопреки,
я заглушил машину у реки,
неспешно закурил, забросил сети.
Река, затон, ивняк… Они не врут.
И мертвецы откуда-то плывут,
мечтая, чтоб их кто-нибудь заметил.
Есть мир. Есть жизнь. И не хватает нас.
Как сядет солнце, где-то через час
русалки запоют, Кащей проснётся.
Я сеть тяну — она полным-полна:
вот Немец, Харя, Крава, Борода…
И больше ни один не подорвётся,
пока тяну я сеть. Пока курю.
Пока не доверяю ноябрю.
Пока есть сахар, чай и есть работа,
машина есть, закат, ивняк, река,
русалки, небо, камыши… Пока
я в этом ноябре люблю кого-то.
Дмитрий Филиппов («Вожак»)
Forwarded from Л.В.
Жители Курской губернии! Я не пишу мы, но пишу я - я лично с вами сейчас всем своим трепещущим, болеющим за вас, немолодым уже существом. Часть моих предков в начале 19 века переселилась на Урал с Украины, а часть - из Курской области, в которой до сих пор сохранилось это теплое фрикативное «гэ»… И хотя я была в Курске всего однажды, какая-то таинственная связь с этим местом существует, болит, и сейчас - особенно.
Если кому-то нужно срочно уехать из мест, где идут бои, или вывезти оттуда близких, напишите мне в личку. Готова принять и помочь.
Ваша НК
Если кому-то нужно срочно уехать из мест, где идут бои, или вывезти оттуда близких, напишите мне в личку. Готова принять и помочь.
Ваша НК
Forwarded from Марина Кудимова (Марина Кудимова)
КУРСКАЯ-КОРЕННАЯ
икона Божией Матери "Знамение"
Мир городу Твоему даруй и душам нашим великую милость.
икона Божией Матери "Знамение"
Мир городу Твоему даруй и душам нашим великую милость.
Арсений ТАРКОВСКИЙ
(1907, Елисаветград, Херсонская губерния РИ - 1989, Москва)
СУББОТА, 21 ИЮНЯ
Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.
Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны.
Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».
Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрет в плену,
И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,
И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград,
И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.
Что до врага, то все известно мне,
Как ни одной разведке на войне.
Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,
Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.
И я уже не помню сам, откуда
Пришел сюда и что случилось чудо.
Я все забыл. В окне еще светло,
И накрест не заклеено стекло.
1945
ЗЕМЛЯ
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я дивной твоей сопричастен судьбе.
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
И грязь на дорогах твоих несладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь xранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.
1944
ИВАНОВА ИВА
Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведомо чья.
Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.
В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.
Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывет по ручью.
1958
(1907, Елисаветград, Херсонская губерния РИ - 1989, Москва)
СУББОТА, 21 ИЮНЯ
Пусть роют щели хоть под воскресенье.
В моих руках надежда на спасенье.
Как я хотел вернуться в до-войны,
Предупредить, кого убить должны.
Мне вон тому сказать необходимо:
«Иди сюда, и смерть промчится мимо».
Я знаю час, когда начнут войну,
Кто выживет, и кто умрет в плену,
И кто из нас окажется героем,
И кто расстрелян будет перед строем,
И сам я видел вражеских солдат,
Уже заполонивших Сталинград,
И видел я, как русская пехота
Штурмует Бранденбургские ворота.
Что до врага, то все известно мне,
Как ни одной разведке на войне.
Я говорю — не слушают, не слышат,
Несут цветы, субботним ветром дышат,
Уходят, пропусков не выдают,
В домашний возвращаются уют.
И я уже не помню сам, откуда
Пришел сюда и что случилось чудо.
Я все забыл. В окне еще светло,
И накрест не заклеено стекло.
1945
ЗЕМЛЯ
За то, что на свете я жил неумело,
За то, что не кривдой служил я тебе,
За то, что имел небессмертное тело,
Я дивной твоей сопричастен судьбе.
К тебе, истомившись, потянутся руки
С такой наболевшей любовью обнять,
Я снова пойду за Великие Луки,
Чтоб снова мне крестные муки принять.
И грязь на дорогах твоих несладима,
И тощая глина твоя солона.
Слезами солдатскими будешь xранима
И вдовьей смертельною скорбью сильна.
1944
ИВАНОВА ИВА
Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведомо чья.
Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.
В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.
Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывет по ручью.
1958