Моя дочка Нина приготовила мне утром великий бутерброд. Он был королевским. И я вспомнил стихотворение, которое сто лет не помнил. Мы удивились с Ниной, что написал его тот же человек, что придумал Винни-Пуха (вернее, рассказал о нем, Винни существует).
Кстати, эти стихи были написаны почти сто лет назад. Они конечно совершенно непонятны. И они конечно гарантия уюта. И Самуил Маршак этим переводом создал еще одно важнейшее и нежное измерение в той особой стране – «Англия, которая существовала в позднем Советском союзе» (Шерлок Холмс, зеленый Диккенс, «Стакан воды», Гейнсборо и другие). По счастью, билеты в эту страну нам всегда доступны. Как и королевский бутерброд Александра Милна.
Король,
Его величество,
Просил ее величество,
Чтобы ее величество
Спросила у молочницы:
Нельзя ль доставить масла
На завтрак королю.
Придворная молочница
Сказала: «Разумеется,
Схожу,
Скажу
Корове,
Покуда я не сплю!»
Придворная молочница
Пошла к своей корове
И говорит корове,
Лежащей на полу:
«Велели их величества
Известное количество
Отборнейшего масла
Доставить к их столу!»
Ленивая корова
Ответила спросонья:
«Скажите их величествам,
Что нынче очень многие
Двуногие-безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!»
Придворная молочница
Сказала: «Вы подумайте!»
И тут же королеве
Представила доклад:
«Сто раз прошу прощения
За это предложение,
Но если вы намажете
На тонкий ломтик хлеба
Фруктовый мармелад,
Король, его величество,
Наверно, будет рад!»
Тотчас же королева
Пошла к его величеству
И, будто между прочим,
Сказала невпопад:
«Ах да, мой друг, по поводу
Обещанного масла…
Хотите ли попробовать
На завтрак мармелад?»
Король ответил:
«Глупости!»
Король сказал:
«О Боже мой!»
Король вздохнул: «О Господи!» —
И снова лег в кровать.
«Еще никто, — сказал он, —
Никто меня на свете
Не называл капризным…
Просил я только масла
На завтрак мне подать!»
На это королева
Сказала: «Ну конечно!» —
И тут же приказала
Молочницу позвать.
Придворная молочница
Сказала: «Ну конечно!» —
И тут же побежала
В коровий хлев опять.
Придворная корова
Сказала: «В чем же дело?
Я ничего дурного
Сказать вам не хотела.
Возьмите простокваши,
И молока для каши,
И сливочного масла
Могу вам тоже дать!»
Придворная молочница
Сказала: «Благодарствуйте!»
И масло на подносе
Послала королю.
Король воскликнул: «Масло!
Отличнейшее масло!
Прекраснейшее масло!
Я так его люблю!
Никто, никто, — сказал он
И вылез из кровати.—
Никто, никто, — сказал он,
Спускаясь вниз в халате. —
Никто, никто, — сказал он,
Намылив руки мылом.—
Никто, никто, — сказал он,
Съезжая по перилам.—
Никто не скажет, будто я
Тиран и сумасброд,
За то, что к чаю я люблю
Хороший бутерброд!»
Кстати, эти стихи были написаны почти сто лет назад. Они конечно совершенно непонятны. И они конечно гарантия уюта. И Самуил Маршак этим переводом создал еще одно важнейшее и нежное измерение в той особой стране – «Англия, которая существовала в позднем Советском союзе» (Шерлок Холмс, зеленый Диккенс, «Стакан воды», Гейнсборо и другие). По счастью, билеты в эту страну нам всегда доступны. Как и королевский бутерброд Александра Милна.
Король,
Его величество,
Просил ее величество,
Чтобы ее величество
Спросила у молочницы:
Нельзя ль доставить масла
На завтрак королю.
Придворная молочница
Сказала: «Разумеется,
Схожу,
Скажу
Корове,
Покуда я не сплю!»
Придворная молочница
Пошла к своей корове
И говорит корове,
Лежащей на полу:
«Велели их величества
Известное количество
Отборнейшего масла
Доставить к их столу!»
Ленивая корова
Ответила спросонья:
«Скажите их величествам,
Что нынче очень многие
Двуногие-безрогие
Предпочитают мармелад,
А также пастилу!»
Придворная молочница
Сказала: «Вы подумайте!»
И тут же королеве
Представила доклад:
«Сто раз прошу прощения
За это предложение,
Но если вы намажете
На тонкий ломтик хлеба
Фруктовый мармелад,
Король, его величество,
Наверно, будет рад!»
Тотчас же королева
Пошла к его величеству
И, будто между прочим,
Сказала невпопад:
«Ах да, мой друг, по поводу
Обещанного масла…
Хотите ли попробовать
На завтрак мармелад?»
Король ответил:
«Глупости!»
Король сказал:
«О Боже мой!»
Король вздохнул: «О Господи!» —
И снова лег в кровать.
«Еще никто, — сказал он, —
Никто меня на свете
Не называл капризным…
Просил я только масла
На завтрак мне подать!»
На это королева
Сказала: «Ну конечно!» —
И тут же приказала
Молочницу позвать.
Придворная молочница
Сказала: «Ну конечно!» —
И тут же побежала
В коровий хлев опять.
Придворная корова
Сказала: «В чем же дело?
Я ничего дурного
Сказать вам не хотела.
Возьмите простокваши,
И молока для каши,
И сливочного масла
Могу вам тоже дать!»
Придворная молочница
Сказала: «Благодарствуйте!»
И масло на подносе
Послала королю.
Король воскликнул: «Масло!
Отличнейшее масло!
Прекраснейшее масло!
Я так его люблю!
Никто, никто, — сказал он
И вылез из кровати.—
Никто, никто, — сказал он,
Спускаясь вниз в халате. —
Никто, никто, — сказал он,
Намылив руки мылом.—
Никто, никто, — сказал он,
Съезжая по перилам.—
Никто не скажет, будто я
Тиран и сумасброд,
За то, что к чаю я люблю
Хороший бутерброд!»
Рад, что есть русская сказка, в которой не без жути, но никому не откусили ногу, не сварили заживо, нет «а ничо тот факт, что я упырь» и вообще обошлось без эксцессов. А случился – спойлер! – уральский хэппи энд. «Светлана», а не «Людмила», так сказать.
Павел Бажов пишет: «Это сказать не умею». Вот и я о нем сказать не умею, просто такая чудесная вещь – «Голубая змейка».
Эй-ка, эй-ка,
Голубая змейка!
Объявись, покажись!
Колеском покрутись!
Сказка, в которой рассказывается про квантовую механику и про веру в нее. Мальчики встречают в лесу женщину. Мальчиков зовут Ланко Пужанко и Лейко Шапочка. Женщина ступает по траве так, что трава непримятой остается. Она - змейка.
Змейка крутится колеском. Из правого рукава сыпит золотой песок, а из левой - черную пыль. Что достанется вам – зависит от вас.
Весна в том году дружная стояла. Улица прутиком к пруду спускалась. Стоят, конечно, плечо в плечо, как уговорились. Время к теплу подвинулось.
Павел Бажов пишет: «Это сказать не умею». Вот и я о нем сказать не умею, просто такая чудесная вещь – «Голубая змейка».
Эй-ка, эй-ка,
Голубая змейка!
Объявись, покажись!
Колеском покрутись!
Сказка, в которой рассказывается про квантовую механику и про веру в нее. Мальчики встречают в лесу женщину. Мальчиков зовут Ланко Пужанко и Лейко Шапочка. Женщина ступает по траве так, что трава непримятой остается. Она - змейка.
Змейка крутится колеском. Из правого рукава сыпит золотой песок, а из левой - черную пыль. Что достанется вам – зависит от вас.
Весна в том году дружная стояла. Улица прутиком к пруду спускалась. Стоят, конечно, плечо в плечо, как уговорились. Время к теплу подвинулось.
У меня выходит новая книга во Франции. Это нон-фикшн, то ли тост, то ли письмо другу. Ее подзаголовок - La Société secrète Russe et sa radio clandestine (Тайное общество России и его пиратское радио).
Я написал ее специально для французского издательства. Она выйдет через две недели. Скоро расскажу подробнее!
И сам этот факт и содержание книги лучше всего передает эта картина художника Андрея Красулина.
Я написал ее специально для французского издательства. Она выйдет через две недели. Скоро расскажу подробнее!
И сам этот факт и содержание книги лучше всего передает эта картина художника Андрея Красулина.
Господин в желтой куртке смотрит невидящим глазом на свою тележку с капустой, молоком и тестом, не слыша, как его уже трижды клюнул кассир, потому что господин в желтой куртке думает, что он праздный могольский дворянин XVII века в вышитом золотом кафтане, рассеянно вспоминающий, что он забыл в саду цветущих деревьев, где гуляет со своим салюки — невероятно быстрой и чудовищно благородной борзой, которая, в свою очередь, пытается понять, что значит настойчивое «дер нэкште битте» и что еще, черт возьми, нужно для пирога с капустой.
100 лет тому назад в этот день. Я отправил и получил Письмо номер ноль следующего содержания.
«Несколько секунд назад, в 9 часов 12 минут по московскому времени, в четверг, 29 января 2015 года, открылся Arzamas.
Зайдя сегодня на сайт, вы узнаете или вспомните, почему граф Потемкин отзывался на «Мамурку», как Екатерина Великая подарила сибирскую шубу Вольтеру и как Россия в XVIII веке пыталась изобрести саму себя.
Вы узнаете или вспомните, зачем Лев Толстой делал чукмак семяк цыганке Гаше, что случится, если прикоснуться к юбке цыганки, и поймете, что мы на самом деле ничего не знаем о людях, живущих рядом с нами.
Вы узнаете или вспомните, как складывать пальцы, чтобы сказать «я предаюсь безделью», как выглядели леди Макбет прошлого и как возник свободный невероятный театр, который попытались победить радикальные консерваторы.
Вы узнаете или вспомните, что объединяет Прокопия Кесарийского и Михаила Кокшенова, как действовали жулики и воры в Византии и как и зачем люди пытаются перепридумать свое прошлое.
Я выбрал почти случайные факты из наших первых курсов — тех лекций и материалов к ним, которые вы уже можете увидеть на сайте Arzamas. Каждую неделю мы будем публиковать новый курс. Они очень разные — о ленинградских коммуналках и о мифах Южной Америки, о живописи XIX века и о средневековом правосудии. Все они прочитаны замечательными специалистами и снабжены множеством подробностей, которые дают контекст выбранной темы или задают иную перспективу взгляду. Надеюсь, однажды мы увидим, как эти «кафедры» собираются в свободный и открытый для всех университет, со своей архитектурой, с лучшими преподавателями и студентами.
Мы будем собирать вместе людей знания, создавать вместе с ними входные билеты в разные эпохи и темы, показывать, что гуманитарное знание — это не что-то бесполезное и скучное, а инструмент, умеющий очень многое. Например, это идеальный связной и самый верный собеседник, спасающий от одиночества, беспамятства и исчезания.
Я бы хотел, чтобы история не была единой, а предполагала сомнение и становилась поводом для разговора, чтобы в центре разговора всегда сперва был человек, а потом уже государство, чтобы искусство и знание объединяли людей, чтобы все маленькое и хрупкое сохранялось и бережно передавалось дальше и чтобы люди занимались культурой, а не войной.
И я бы хотел, чтобы вам было интересно и удобно на Arzamas. И если вы найдете ошибки (найдете!) и у вас будут пожелания и идеи — пишите нам обязательно. С открытием!
До следующего четверга.
Филипп Дзядко»
«Несколько секунд назад, в 9 часов 12 минут по московскому времени, в четверг, 29 января 2015 года, открылся Arzamas.
Зайдя сегодня на сайт, вы узнаете или вспомните, почему граф Потемкин отзывался на «Мамурку», как Екатерина Великая подарила сибирскую шубу Вольтеру и как Россия в XVIII веке пыталась изобрести саму себя.
Вы узнаете или вспомните, зачем Лев Толстой делал чукмак семяк цыганке Гаше, что случится, если прикоснуться к юбке цыганки, и поймете, что мы на самом деле ничего не знаем о людях, живущих рядом с нами.
Вы узнаете или вспомните, как складывать пальцы, чтобы сказать «я предаюсь безделью», как выглядели леди Макбет прошлого и как возник свободный невероятный театр, который попытались победить радикальные консерваторы.
Вы узнаете или вспомните, что объединяет Прокопия Кесарийского и Михаила Кокшенова, как действовали жулики и воры в Византии и как и зачем люди пытаются перепридумать свое прошлое.
Я выбрал почти случайные факты из наших первых курсов — тех лекций и материалов к ним, которые вы уже можете увидеть на сайте Arzamas. Каждую неделю мы будем публиковать новый курс. Они очень разные — о ленинградских коммуналках и о мифах Южной Америки, о живописи XIX века и о средневековом правосудии. Все они прочитаны замечательными специалистами и снабжены множеством подробностей, которые дают контекст выбранной темы или задают иную перспективу взгляду. Надеюсь, однажды мы увидим, как эти «кафедры» собираются в свободный и открытый для всех университет, со своей архитектурой, с лучшими преподавателями и студентами.
Мы будем собирать вместе людей знания, создавать вместе с ними входные билеты в разные эпохи и темы, показывать, что гуманитарное знание — это не что-то бесполезное и скучное, а инструмент, умеющий очень многое. Например, это идеальный связной и самый верный собеседник, спасающий от одиночества, беспамятства и исчезания.
Я бы хотел, чтобы история не была единой, а предполагала сомнение и становилась поводом для разговора, чтобы в центре разговора всегда сперва был человек, а потом уже государство, чтобы искусство и знание объединяли людей, чтобы все маленькое и хрупкое сохранялось и бережно передавалось дальше и чтобы люди занимались культурой, а не войной.
И я бы хотел, чтобы вам было интересно и удобно на Arzamas. И если вы найдете ошибки (найдете!) и у вас будут пожелания и идеи — пишите нам обязательно. С открытием!
До следующего четверга.
Филипп Дзядко»
Узнал, что книга «Сирийские мистики» стала бестселлером. Готовится шестой (!) тираж. Это так удивительно и так здорово, спасибо большое всем, кто читает и издает ее. В честь этой новости выбираю 3 случайных цитаты, которые выделили читатели электронной версии.
«Путь к принятию другого лежит через готовность признать, что мы о нем ничего не знаем и что люди — это не застывшие раз и навсегда уравнения».
«Изумление останавливает поток тревожащих, мешающих смотреть ясно мыслей».
«Бог изначально создал мир склонным к изменениям. Мир устроен не идеально, и то, что в нем происходит, часто вызывает у человека тревогу. Но эти свойства мира соответствуют воле Бога, и это уничтожает миф о первозданной катастрофе. „Мир не идеален, и это нормально. Давайте уже что-нибудь делать“».
«Путь к принятию другого лежит через готовность признать, что мы о нем ничего не знаем и что люди — это не застывшие раз и навсегда уравнения».
«Изумление останавливает поток тревожащих, мешающих смотреть ясно мыслей».
«Бог изначально создал мир склонным к изменениям. Мир устроен не идеально, и то, что в нем происходит, часто вызывает у человека тревогу. Но эти свойства мира соответствуют воле Бога, и это уничтожает миф о первозданной катастрофе. „Мир не идеален, и это нормально. Давайте уже что-нибудь делать“».
У Пратчетта в «Цвете волшебства» есть сквозная линия – заклинание, которое волшебник не помнит и до времени не может им воспользоваться.
Ружье, которое все не стреляет, но мы знаем, что однажды выстрелит. Что это «до времени не может вспомнить, до времени не может справиться, но однажды…» – его особенность. Это его волшебное свойство. И мы правы, он вспоминает.
Мне кажется, это волшебное свойство есть у многих из нас. По крайней мере, предлагаю так думать и в это верить.
Ружье, которое все не стреляет, но мы знаем, что однажды выстрелит. Что это «до времени не может вспомнить, до времени не может справиться, но однажды…» – его особенность. Это его волшебное свойство. И мы правы, он вспоминает.
Мне кажется, это волшебное свойство есть у многих из нас. По крайней мере, предлагаю так думать и в это верить.
Как начать снова читать книги? В феврале 2022 года я, как и многие, разучился читать. Вернее, я разучился быть внимательным. У меня исчез навык сосредоточенного чтения. Его заменила паническая мозоль – переключение между текстами. В основном короткими.
Обычно говорят: я читаю, потому что мне супер интересно, потому что это способ прожить много разных жизней, потому что это возможность куда-то спрятаться или что-то понять. Кроме всего этого, книги еще и источник идей: я могу читать книгу про кораблестроение или жизнь деревьев и придумать после этого курс об истории или школу, сами буквы заставляют мозг работать.
Все это исчезло, и хотя чтение было самой маленькой проблемой, у меня были фантомные боли. И я видел, что делается с людьми, заболевшими паническими мозолями, способными читать только короткие тексты – ничего хорошего с ними, нами не делалось. Смесь агрессивной вялости и острой необходимости засовывать в себя новые короткие сообщения.
Я пытался начать читать, но смыслы чуть сложнее неграмотного медиа заголовка вываливались. Текст о чем-то абстрактном длиннее абзаца заставлял хвататься за телефон – вдруг какой-то новости необходимо мое прочтение. Я тупел! Я становился пустым и не защищенным. Как раз тогда, когда важно быть внимательным и быть нужным себе и другим.
Меня спас Уилки.
Кто такой Уилки?!
Уилки Коллинз.
В детстве была книжка, с ее обложки на тебя вполоборота смотрела женщина в белом платье, сумерки, холмы, тревога. Она называлась «Лунный камень». Мне было лет одиннадцать, я читал Монтеня и задирал нос, и камень с платьем, да еще и лунный, да еще с аннотацией «первый и лучший детектив в мире» казался легкомысленный лабудой. Но именно это воспоминание и случай помогли взяться за восхитительный роман, как раз когда я почти разучился читать.
Секрет был прост – это легкая книга. Остроумная, быстрая. Я еще спою ей осанну, она совсем не просто устроена и она совершенно замечательная. Она создает ощущение тайного общества своих читателей. Умение, которым не каждая хорошая книга обладает. Очень советую (к разговору про англоманию). Она захватывает и создает дом. После «Лунного камня» проще начинать что-то более «серьезное». Впрочем, я не начал. А внезапно обнаружил себя читающим «Цвет волшебства» Пратчетта.
А в нем между прочим сказано:
«Совершенно неожиданно листва заговорила с ним. – Эй, – тихонько окликнула она».
Ровно такой разговор мне был необходим. Внимание!
Но об этом в следующей серии.
Обычно говорят: я читаю, потому что мне супер интересно, потому что это способ прожить много разных жизней, потому что это возможность куда-то спрятаться или что-то понять. Кроме всего этого, книги еще и источник идей: я могу читать книгу про кораблестроение или жизнь деревьев и придумать после этого курс об истории или школу, сами буквы заставляют мозг работать.
Все это исчезло, и хотя чтение было самой маленькой проблемой, у меня были фантомные боли. И я видел, что делается с людьми, заболевшими паническими мозолями, способными читать только короткие тексты – ничего хорошего с ними, нами не делалось. Смесь агрессивной вялости и острой необходимости засовывать в себя новые короткие сообщения.
Я пытался начать читать, но смыслы чуть сложнее неграмотного медиа заголовка вываливались. Текст о чем-то абстрактном длиннее абзаца заставлял хвататься за телефон – вдруг какой-то новости необходимо мое прочтение. Я тупел! Я становился пустым и не защищенным. Как раз тогда, когда важно быть внимательным и быть нужным себе и другим.
Меня спас Уилки.
Кто такой Уилки?!
Уилки Коллинз.
В детстве была книжка, с ее обложки на тебя вполоборота смотрела женщина в белом платье, сумерки, холмы, тревога. Она называлась «Лунный камень». Мне было лет одиннадцать, я читал Монтеня и задирал нос, и камень с платьем, да еще и лунный, да еще с аннотацией «первый и лучший детектив в мире» казался легкомысленный лабудой. Но именно это воспоминание и случай помогли взяться за восхитительный роман, как раз когда я почти разучился читать.
Секрет был прост – это легкая книга. Остроумная, быстрая. Я еще спою ей осанну, она совсем не просто устроена и она совершенно замечательная. Она создает ощущение тайного общества своих читателей. Умение, которым не каждая хорошая книга обладает. Очень советую (к разговору про англоманию). Она захватывает и создает дом. После «Лунного камня» проще начинать что-то более «серьезное». Впрочем, я не начал. А внезапно обнаружил себя читающим «Цвет волшебства» Пратчетта.
А в нем между прочим сказано:
«Совершенно неожиданно листва заговорила с ним. – Эй, – тихонько окликнула она».
Ровно такой разговор мне был необходим. Внимание!
Но об этом в следующей серии.
Суперновость! Вечер поэта Михаила Айзенберга, на который можно прийти из любой точки мира, победить расстояния. А заодно помочь детям, которым нужно лечение. За это расплата небольшая - придется повидаться со мной.
Что это значит? 5 февраля в 19.00 по Петербургу Михаил Айзенберг будет читать свои стихи в прямом эфире (!), я буду вести его вечер. Вход в зум по «билетам» - донатом в фонд AdVita.
AdVita больше двадцати лет помогает детям и взрослым, которым нужно лечение от онкологических, гематологических и иммунологических заболеваний. Они стараются сделать
лечение доступным любому человеку. Чтобы на это были деньги, они придумали роскошный «Лекторий»,там все время что-то интересное происходит. И вот в ближайшую среду – Айзенберг.
Я думаю, Михаил Айзенберг один самых необыкновенных авторов, которые пишут сегодня в мире. Услышать, как он читает свои стихотворения - огромная удача и радость. Только что вышла его новая книга в легендарном «24». И уже после нее появились совсем новые стихи, которые почти никто еще не слышал. Может быть, мы будем первыми, кто их услышит. Они потрясающие. Я читал их. Они говорят о том, что происходит с нами сейчас. О том, что будет - стихи знают больше человека. И они умеют помогать.
Я бы хотел, чтобы они помогли и нам. А мы – тем, кому помогает AdVita.
До скорого в прямом эфире! Подробности – по этой ссылке.
А это – гимн нашего тайного общества.
* * *
Сажа бела, сколько б ни очерняли.
Чей-то червивый голос нудит: «Исчезни!
Если земля, то заодно с червями».
Есть что ему ответить, да много чести.
Эта земля, впитавшая столько молний,
долго на нас глядела, не нагляделась —
не разглядела: что за народ неполный,
вроде живое, а с виду окаменелость.
Так и бывает, свет не проходит в щели;
есть кто живой, доподлинно неизвестно.
И по ступеням вниз на огонь в пещере
тихо идёт за нами хранитель места.
То-то родные ветры свистят, как сабли,
небо снижается, воздух наполнен слухом,
чтобы певцы и ратники не ослабли,
чтобы ночные стражи не пали духом.
Что это значит? 5 февраля в 19.00 по Петербургу Михаил Айзенберг будет читать свои стихи в прямом эфире (!), я буду вести его вечер. Вход в зум по «билетам» - донатом в фонд AdVita.
AdVita больше двадцати лет помогает детям и взрослым, которым нужно лечение от онкологических, гематологических и иммунологических заболеваний. Они стараются сделать
лечение доступным любому человеку. Чтобы на это были деньги, они придумали роскошный «Лекторий»,там все время что-то интересное происходит. И вот в ближайшую среду – Айзенберг.
Я думаю, Михаил Айзенберг один самых необыкновенных авторов, которые пишут сегодня в мире. Услышать, как он читает свои стихотворения - огромная удача и радость. Только что вышла его новая книга в легендарном «24». И уже после нее появились совсем новые стихи, которые почти никто еще не слышал. Может быть, мы будем первыми, кто их услышит. Они потрясающие. Я читал их. Они говорят о том, что происходит с нами сейчас. О том, что будет - стихи знают больше человека. И они умеют помогать.
Я бы хотел, чтобы они помогли и нам. А мы – тем, кому помогает AdVita.
До скорого в прямом эфире! Подробности – по этой ссылке.
А это – гимн нашего тайного общества.
Сажа бела, сколько б ни очерняли.
Чей-то червивый голос нудит: «Исчезни!
Если земля, то заодно с червями».
Есть что ему ответить, да много чести.
Эта земля, впитавшая столько молний,
долго на нас глядела, не нагляделась —
не разглядела: что за народ неполный,
вроде живое, а с виду окаменелость.
Так и бывает, свет не проходит в щели;
есть кто живой, доподлинно неизвестно.
И по ступеням вниз на огонь в пещере
тихо идёт за нами хранитель места.
То-то родные ветры свистят, как сабли,
небо снижается, воздух наполнен слухом,
чтобы певцы и ратники не ослабли,
чтобы ночные стражи не пали духом.
«Надеюсь скоро заключить тебя в свои объятия и покрыть миллионом поцелуев, жгучих, как лучи солнца на экваторе».
Здесь теперь будут удивительные письма. Герои романа «Радио Мартын» ходили по городу и клали в незнакомые почтовые ящики стихи, старые письма, фотографии, фрагменты книги. Последую их примеру. Просыпаетесь утром, сонно спускаетесь в подъезд, чу! В прорези почтового ящика что-то белеет. Начнем с письма 1796 года. О любви. Главное — дочитать до конца, иначе сперва обидно.
«Я больше тебя не люблю... Наоборот, я ненавижу тебя. Ты — мерзкая, глупая, нелепая женщина. Ты мне совсем не пишешь, ты не любишь своего мужа. Ты знаешь, сколько радости доставляют ему твои письма, и не можешь написать даже шести беглых строк.
Однако чем Вы занимаетесь целый день, сударыня? Какие неотложные дела отнимают у Вас время, мешают Вам написать своему очень хорошему любовнику? Что мешает Вашей нежной и преданной любви, которую Вы ему обещали? Кто этот новый соблазнитель, новый возлюбленный, который претендует на все Ваше время, не давая Вам заниматься супругом? Жозефина, берегись: в одну прекрасную ночь я взломаю твои двери и предстану пред тобой.
На самом деле, мой дорогой друг, меня тревожит то, что я не получаю от тебя вестей, напиши мне быстро четыре страницы, и только о тех приятных вещах, которые наполнят мое сердце радостью и умилением. Надеюсь скоро заключить тебя в свои объятия и покрыть миллионом поцелуев, жгучих, как лучи солнца на экваторе».
Наполеон своей жене Жозефине, ноябрь, 1796 год.
Здесь теперь будут удивительные письма. Герои романа «Радио Мартын» ходили по городу и клали в незнакомые почтовые ящики стихи, старые письма, фотографии, фрагменты книги. Последую их примеру. Просыпаетесь утром, сонно спускаетесь в подъезд, чу! В прорези почтового ящика что-то белеет. Начнем с письма 1796 года. О любви. Главное — дочитать до конца, иначе сперва обидно.
«Я больше тебя не люблю... Наоборот, я ненавижу тебя. Ты — мерзкая, глупая, нелепая женщина. Ты мне совсем не пишешь, ты не любишь своего мужа. Ты знаешь, сколько радости доставляют ему твои письма, и не можешь написать даже шести беглых строк.
Однако чем Вы занимаетесь целый день, сударыня? Какие неотложные дела отнимают у Вас время, мешают Вам написать своему очень хорошему любовнику? Что мешает Вашей нежной и преданной любви, которую Вы ему обещали? Кто этот новый соблазнитель, новый возлюбленный, который претендует на все Ваше время, не давая Вам заниматься супругом? Жозефина, берегись: в одну прекрасную ночь я взломаю твои двери и предстану пред тобой.
На самом деле, мой дорогой друг, меня тревожит то, что я не получаю от тебя вестей, напиши мне быстро четыре страницы, и только о тех приятных вещах, которые наполнят мое сердце радостью и умилением. Надеюсь скоро заключить тебя в свои объятия и покрыть миллионом поцелуев, жгучих, как лучи солнца на экваторе».
Наполеон своей жене Жозефине, ноябрь, 1796 год.
Давно хотел порекомендовать канал Васи Зоркого, музыканта, писателя, изобретателя, моего друга. Вася пишет о музыке, кино, о городах, которые меняет каждые три часа, читает вслух Довлатова, проклинает войну. И в некотором изумлении следит за изменениями в самом себе - рассказывает о процессе, который многим сегодня покажется родственным. Может быть, это освобождение? Сегодня он публикует стихотворение Айзенберга, в котором можно услышать поддержку на этом пути. А онлайн вечер Айзенберга – уже завтра.
Forwarded from Спи, а я посижу здесь
* * *
Необъяснимо тихо. Скрипит коляска.
Вид пустыря, нет, городского сада.
Воздух бледнеет, словно уходит краска
с неба, с деревьев, с тинистого фасада.
На пустыре верткие полутени
так и танцуют, мимо скользят. «Видали?
Вот, – говорит, – бабочки прилетели,
так никогда рано не прилетали».
Ждите ответа. Здесь, как на крыше мира,
каждая фраза слишком пуста, наверно,
или темна слуху идущих мимо,
а для сидящих слишком обыкновенна.
Слишком заметны свойственные заикам
долгие паузы, слога неверный угол.
И ни степенным шагом, ни бедным шиком
не обмануть того, кто не так запуган.
Сколько усилий, чтобы стянуть магнитом
на пустыре, как в новоселье сводном,
тех, кто потом станет бесплатным гидом
и – наконец – поводырем бесплотным.
М. Айзенберг
Необъяснимо тихо. Скрипит коляска.
Вид пустыря, нет, городского сада.
Воздух бледнеет, словно уходит краска
с неба, с деревьев, с тинистого фасада.
На пустыре верткие полутени
так и танцуют, мимо скользят. «Видали?
Вот, – говорит, – бабочки прилетели,
так никогда рано не прилетали».
Ждите ответа. Здесь, как на крыше мира,
каждая фраза слишком пуста, наверно,
или темна слуху идущих мимо,
а для сидящих слишком обыкновенна.
Слишком заметны свойственные заикам
долгие паузы, слога неверный угол.
И ни степенным шагом, ни бедным шиком
не обмануть того, кто не так запуган.
Сколько усилий, чтобы стянуть магнитом
на пустыре, как в новоселье сводном,
тех, кто потом станет бесплатным гидом
и – наконец – поводырем бесплотным.
М. Айзенберг
Лауреат Нобелевской премии Элиас Канетти написал поразительную биографическую трилогию. Дмитрий Бавильский замечательно пишет о ней:
«Словно бы оказываешься в одном из ранних, подслеповато мерцающих переливами, фильмов Иштвана Сабо: жизнь, процеженная сквозь ретро-фильтры, выцветший свет, особый карамельно-пряный аромат Серебряного века.
Как-то почти сразу понимаешь, что читаешь супер-прозу, самого высокого качества (перевод Алексея Карельского конгениален авторской манере)».
Сегодня я пишу об этом, потому что на русский язык эту супер прозу перевел Алексей Карельский, наш друг, отец моих близких друзей. Он скоропостижно умер вчера.
Вот один из фрагментов прозы Канетти. В этом отрывке можно услышать и голос Алексея Карельского. В его неторопливости, в его рассудительной и тихой манере, в его внимательности. Я помню его таким.
«Путь к познанию лежит через картины. Не думаю, что существует путь лучше, чем этот. Ты берешь за основу что-то неизменное и творишь с его помощью всё новые образы. Картины подобны сетям рыбака, а изображенное на них есть твой постоянный улов. Что-то со временем стирается, что-то покрывается патиной, но ты не оставляешь надежды, ты повсюду носишь с собой эти сети, забрасываешь их снова и снова, и с каждым разом улов становится все богаче […].
Почувствовав шаткость своего опыта, человек может обратиться за поддержкой к картинам. И он утвердится в своем опыте, увидев его перед собой. И тогда рассеются его сомнения в познании действительности, в том, что это его собственное знание, несмотря на то что это лишь образ на картине.
[…].
Человеку в жизни необходимо много картин, и, если он найдет их достаточно рано, ему многое в себе удастся сохранить в неприкосновенности».
«Словно бы оказываешься в одном из ранних, подслеповато мерцающих переливами, фильмов Иштвана Сабо: жизнь, процеженная сквозь ретро-фильтры, выцветший свет, особый карамельно-пряный аромат Серебряного века.
Как-то почти сразу понимаешь, что читаешь супер-прозу, самого высокого качества (перевод Алексея Карельского конгениален авторской манере)».
Сегодня я пишу об этом, потому что на русский язык эту супер прозу перевел Алексей Карельский, наш друг, отец моих близких друзей. Он скоропостижно умер вчера.
Вот один из фрагментов прозы Канетти. В этом отрывке можно услышать и голос Алексея Карельского. В его неторопливости, в его рассудительной и тихой манере, в его внимательности. Я помню его таким.
«Путь к познанию лежит через картины. Не думаю, что существует путь лучше, чем этот. Ты берешь за основу что-то неизменное и творишь с его помощью всё новые образы. Картины подобны сетям рыбака, а изображенное на них есть твой постоянный улов. Что-то со временем стирается, что-то покрывается патиной, но ты не оставляешь надежды, ты повсюду носишь с собой эти сети, забрасываешь их снова и снова, и с каждым разом улов становится все богаче […].
Почувствовав шаткость своего опыта, человек может обратиться за поддержкой к картинам. И он утвердится в своем опыте, увидев его перед собой. И тогда рассеются его сомнения в познании действительности, в том, что это его собственное знание, несмотря на то что это лишь образ на картине.
[…].
Человеку в жизни необходимо много картин, и, если он найдет их достаточно рано, ему многое в себе удастся сохранить в неприкосновенности».
Моя новая книга «Radio Vladimir» пришла из типографии. Я еще не держал ее в руках, скоро поеду к ней.
О чем она? О Владимире Румянцеве, кочегаре из Вологды, создавшем пиратское радио. О людях в России, которые, несмотря на чувства отчаяния и вины, участвуют в сопротивлении. О том, как человек пытается начаться заново.
О том, как воображение меняет мир.
Но главное – это попытка сказать спасибо людям, которые в России и за ее пределами борются со злом. Каждый - в меру своих сил и возможностей.
Эту книгу мне предложили написать редакторы издательства Stock (Лена Може, еще раз спасибо!). Она выходит на французском языке, для человека из России здесь многое будет хорошо или даже слишком хорошо известно.
Если вы будете в Париже, 11 и 13 февраля будет две встречи вокруг нее:
11 февраля в 18.00, 54 bd Raspail Le CERCEC.
И 13 февраля в 19.00 в Point éphémère, 200 Quai de Valmy.
У книги два эпиграфа. В них она и спрятана. До встречи!
Эпиграфы:
Амадеу понял бы это. И не только понял. Он бы полюбил вас за это. «A imaginacão, o nosso último santuário». Сила воображения и тесная душевная близость — помимо языка они единственные святыни, которые он признавал. «И они между собой имеют много общего, очень много», — говорил он.
Паскаль Мерсье. «Ночной поезд на Лиссабон»
Всем своим привет. Коту привет.
Алексей Навальный, письмо из тюрьмы
О чем она? О Владимире Румянцеве, кочегаре из Вологды, создавшем пиратское радио. О людях в России, которые, несмотря на чувства отчаяния и вины, участвуют в сопротивлении. О том, как человек пытается начаться заново.
О том, как воображение меняет мир.
Но главное – это попытка сказать спасибо людям, которые в России и за ее пределами борются со злом. Каждый - в меру своих сил и возможностей.
Эту книгу мне предложили написать редакторы издательства Stock (Лена Може, еще раз спасибо!). Она выходит на французском языке, для человека из России здесь многое будет хорошо или даже слишком хорошо известно.
Если вы будете в Париже, 11 и 13 февраля будет две встречи вокруг нее:
11 февраля в 18.00, 54 bd Raspail Le CERCEC.
И 13 февраля в 19.00 в Point éphémère, 200 Quai de Valmy.
У книги два эпиграфа. В них она и спрятана. До встречи!
Эпиграфы:
Амадеу понял бы это. И не только понял. Он бы полюбил вас за это. «A imaginacão, o nosso último santuário». Сила воображения и тесная душевная близость — помимо языка они единственные святыни, которые он признавал. «И они между собой имеют много общего, очень много», — говорил он.
Паскаль Мерсье. «Ночной поезд на Лиссабон»
Всем своим привет. Коту привет.
Алексей Навальный, письмо из тюрьмы
Forwarded from Март2022 (Зоя Светова)
7 февраля 2025 года. Тогда почти три года назад, когда мои дети уехали из России, а я осталась, я в какой-то момент задумалась о том, что, если что-то со мной случится, заболею я тяжело, или вдруг умру, ведь эта неприятность может случиться с каждым, то дети мои ни в больницу ко мне не придут, ни на похороны не смогут поехать. И мысль эта, надо сказать, по чисто эгоистическим соображеним была мне неприятна. Теперь же я думаю, что все это тлен. И вот умирают бабушки, дедушки, папы и мамы , и их дети, внуки, силою обстоятельств , оказавшиеся в рассеянии, не приезждают на похороны, не стоят в храмах,когда их отпевают. Но теперь я думаю, что может быть, так лучше. Лучше, если ты не видел, как твоего любимого дедушку или твою любимую бабушку, твою маму или папу хоронят. Может, ты запомнишь их такими, какими видел их в последний раз, а может и будешь думать, что раз не видел, как их положили в землю или сожгли, значит, они где-то рядом. А любовь все равно не перестанет…
Я думал об этом все время. И очень боялся. Не только не иметь возможности проститься, но и не быть среди тех, кто стоит в храме в этот день. Не иметь возможности физически, а не только словами обнять тех, кому это нужно. И так получилось, что вчера и сегодня в Москве прощались и прощаются с дорогими мне людьми.
И пост моей мамы мне помогает. Я думаю теперь так же.
А может быть, еще один способ об этом думать – смирение. Трудно бывает согласиться, что какие-то вещи невозможны. Что все не так, как ты считаешь нужным. Что дорогой тебе человек умирает. И что ты не можешь с ним проститься. Ты не согласен – ни с тем, ни с другим. Ты не согласен с тем, что есть невозможности.
Но когда ты признаешь их, признаешь ограничения, вдруг становится легче. И самое удивительное – эти невозможности уже не кажутся такими невозможными, вернее, ограничивающими.
Потому что чувство присутствия и общение не подвластны земным законам невозможностей.
И пост моей мамы мне помогает. Я думаю теперь так же.
А может быть, еще один способ об этом думать – смирение. Трудно бывает согласиться, что какие-то вещи невозможны. Что все не так, как ты считаешь нужным. Что дорогой тебе человек умирает. И что ты не можешь с ним проститься. Ты не согласен – ни с тем, ни с другим. Ты не согласен с тем, что есть невозможности.
Но когда ты признаешь их, признаешь ограничения, вдруг становится легче. И самое удивительное – эти невозможности уже не кажутся такими невозможными, вернее, ограничивающими.
Потому что чувство присутствия и общение не подвластны земным законам невозможностей.
Внезапно вспомнил песню. Герой прилетает в Москву, знакомится со светловолосым гидом Наташей («Она говорила сдержанными фразами об Октябрьской революции»), дальше все как в тумане – почему-то Елисейские поля и просторы Украины, а потом хопа и вечеринка на метро Университет. Вот такая ситуация, такая история.
Я впервые услышал ее тридцать лет назад во французском летнем лагере, где чувствовал себя счастливым астронавтом на новой земле, который скучает по дому. Это было одно из тех путешествий, которые длятся две недели, а ощущаются как два месяца. И эта песня… Плакал, конечно. Посвящаю ее моей великой тете Наталье Дзядко.
Чем закончилась история встречи героя Жильбера Беко и Натали? У песни открытый финал:
Tous les amis étaient partis
Je suis resté seul avec mon guide Nathalie
Et plus question de phrases sobres
Ni de révolution d’octobre
On n'en était plus là Fini le tombeau de Lénine
Le chocolat de chez Pouchkine
C'est, c'était loin déjà.
Если коротко – они остались одни и больше уже не говорили про Октябрьскую революцию и вымышленные кафе.
Потом я узнал, что автор песни Пьер Деланоэ хотел рассказать о невозможности любви и о коммунистическом режиме. «Я люблю Россию, их литературу, но я ненавидел коммунистов. Я хотел передать в песне русскую душу, но избавиться от этой атмосферы».
Песня оказалась одной из первых, затрагивающих тему Холодной войны. Она вышла в 1964 году и стала суперхитом. Туристы искали в Москве кафе «Пушкин», которое Деланоэ придумал (и 35 лет спустя, когда кафе открыли, на открытии был Беко). Во Франции девочек стали называть именем Натали. И так далее.
И совсем безумие – через 19 лет после успеха песни, в 1983-м, Беко и Деланоэ сочинили новую песню La Fille de Nathalie («Дочь Натали»), которая рассказывает о переписке между Беко и 18-летней студенткой из Ленинграда, родившейся от его любви с Натали. Вот тебе и открытый финал. Вот и горячий шоколад со снегом. Ее слушать я боюсь.
А ту песню 1964 года вдруг слушаю. Видимо, перед полетом в Париж. И снова становлюсь астронавтом, уже совсем далеко отлетевшем во всех смыслах.
(Кто эта загадочная женщина на видео и что она, черт возьми, делает, я не знаю).
Я впервые услышал ее тридцать лет назад во французском летнем лагере, где чувствовал себя счастливым астронавтом на новой земле, который скучает по дому. Это было одно из тех путешествий, которые длятся две недели, а ощущаются как два месяца. И эта песня… Плакал, конечно. Посвящаю ее моей великой тете Наталье Дзядко.
Чем закончилась история встречи героя Жильбера Беко и Натали? У песни открытый финал:
Tous les amis étaient partis
Je suis resté seul avec mon guide Nathalie
Et plus question de phrases sobres
Ni de révolution d’octobre
On n'en était plus là Fini le tombeau de Lénine
Le chocolat de chez Pouchkine
C'est, c'était loin déjà.
Если коротко – они остались одни и больше уже не говорили про Октябрьскую революцию и вымышленные кафе.
Потом я узнал, что автор песни Пьер Деланоэ хотел рассказать о невозможности любви и о коммунистическом режиме. «Я люблю Россию, их литературу, но я ненавидел коммунистов. Я хотел передать в песне русскую душу, но избавиться от этой атмосферы».
Песня оказалась одной из первых, затрагивающих тему Холодной войны. Она вышла в 1964 году и стала суперхитом. Туристы искали в Москве кафе «Пушкин», которое Деланоэ придумал (и 35 лет спустя, когда кафе открыли, на открытии был Беко). Во Франции девочек стали называть именем Натали. И так далее.
И совсем безумие – через 19 лет после успеха песни, в 1983-м, Беко и Деланоэ сочинили новую песню La Fille de Nathalie («Дочь Натали»), которая рассказывает о переписке между Беко и 18-летней студенткой из Ленинграда, родившейся от его любви с Натали. Вот тебе и открытый финал. Вот и горячий шоколад со снегом. Ее слушать я боюсь.
А ту песню 1964 года вдруг слушаю. Видимо, перед полетом в Париж. И снова становлюсь астронавтом, уже совсем далеко отлетевшем во всех смыслах.
(Кто эта загадочная женщина на видео и что она, черт возьми, делает, я не знаю).
YouTube
Gilbert Bécaud - Nathalie
Gilbert Bécaud - Nathalie (1965)
Три сообщения от сирийских мистиков, перед началом новой недели, которые могут нам пригодиться (в пересказе Максима Калинина). Если коротко - будьте к себе бережнее, несмотря на колючки кустарников и хитроумных внешних и внутренних демонов.
«Там, где мы можем что-то сделать, мы принимаем ответственность и действуем, а там, где не можем, остаемся с болью. И наша совесть подскажет, где мы можем, а где не можем. Я бы сказал, что это то отчаяние, из которого рождается субъектность».
«Нет никакой врожденной испорченности человеческой природы. Есть только решение человека сделать добро или зло здесь и сейчас. И за зло отвечают только те, кто его совершает. Таково представление об ответственности человека».
«У Исаака Сирина есть трактат с говорящим названием «Слово о густом мраке». В нем он описывает, что вслед за периодами эйфории приходит ощущение подавленности и даже вины, своеобразное похмелье. Сирин говорит: не вини себя — это неизбежно, это нужно для того, чтобы почувствовать границы самого себя, границы собственной природы».
«Там, где мы можем что-то сделать, мы принимаем ответственность и действуем, а там, где не можем, остаемся с болью. И наша совесть подскажет, где мы можем, а где не можем. Я бы сказал, что это то отчаяние, из которого рождается субъектность».
«Нет никакой врожденной испорченности человеческой природы. Есть только решение человека сделать добро или зло здесь и сейчас. И за зло отвечают только те, кто его совершает. Таково представление об ответственности человека».
«У Исаака Сирина есть трактат с говорящим названием «Слово о густом мраке». В нем он описывает, что вслед за периодами эйфории приходит ощущение подавленности и даже вины, своеобразное похмелье. Сирин говорит: не вини себя — это неизбежно, это нужно для того, чтобы почувствовать границы самого себя, границы собственной природы».
Есть в каждой эпохе люди, о которых можно сказать, что они — «создатели миров».
Им не ставят памятники, в энциклопедических словарях о них пишут одной строчкой, они не всегда оставляют после себя каких-то материальных явлений — роман, симфонию, здание.
Но они авторы не менее важного: создатели климата.
В условиях несвободных обществ эта работа становится еще более важной, а в какой-то степени и героической, хотя Дима Борисов поморщился бы от такой патетической оценки. В словаре о нем сказано сухо: «Вадим Борисов (1945–1997) — ученый-историк, литературовед, участник диссидентского движения». За этим скрывается опыт свободной жизни в условиях дряхлеющего, но античеловечного, злого режима. Вчера - 80 лет со дня рождения Вадима Борисова, Димы.
Он обнаруживал в монолите советского государства трещины, делал шаг в сторону от заготовленных и общих путей и находил пространство жизни, а не бреда и морока. Такой была его встреча с Варламом Шаламовым — человеком, пришедшим из ада. Таким был организованный им первый в СССР вечер памяти Мандельштама. Сейчас это сложно представить: имя поэта, погибшего в ГУЛАГе, запрещенного, казалось, навсегда забытого, произносится вслух в главном университете страны.
Борисов стал распорядителем Фонда помощи политзаключенным и позвал участвовать в этой работе моего папу. Вместе они работали и в журнале «Новый мир», где благодаря Диме впервые был опубликован в России «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. А еще он подготовил комментарий к «Доктору Живаго» Пастернака — его выход миллионным тиражом в 1987 году стал событием и знаком долгожданных перемен.
И важно увидеть создание того, что не подержишь в руках: воздух, культура, дом. У Димы Борисова и его жены Тани был волшебный дом, где жил свободный разговор. В 1970–1980-е годы здесь сходились поэты, ученые, историки, инженеры, все на свете, это было местом, где люди обменивались самиздатом и выпивали, составляли письмо в защиту арестованного диссидента и читали стихи Пастернака, собирали передачи в лагерь и пели несоветские песни.
Несоветское, свободное, живое — таким было это пространство. Оно не было и «антисоветским», скорее разрешало себе презирать то, что находится по ту сторону двери. Не закрывать глаза, но не впускать это в себя. И конечно, это была жизнь на грани.
В этом доме в те годы бывал будущий священник отец Владимир Зелинский. Один из трехсот священников, кто в марте 2022 года подписал письмо против войны. Вспоминая Вадима Борисова, он пишет:
«Есть такое харизматическое призвание — носить в себе и время и дружбу, быть тем озоном, в котором легко дышалось. Вокруг плыл, настаивался, густел воздух ожидания. Чего, собственно? В 70-х звучала какая-то мелодия надежды, но без слов. „Ах завтра, наверное, что-нибудь произойдет“, так ее пел Окуджава. Не происходило ничего, кроме посадок, вызовов на допрос, отъездов, крещений-обращений, и споров-застолий вокруг всего этого. Уезжать или не уезжать — гамлетовский вопрос поворачивался в те годы в эту сторону.
Для Димы вопроса не было, он оставался и ходил по краю. Край то отступал, то приближался. В Москве — нигде больше, наверное, это не было возможно — быть другом Солженицына и оставаться на свободе. Печататься на Западе в „Глыбах“ и не быть ими придавленным. Но застой в том и состоял, что режим разевал пасть и проглатывал лишь тогда, когда ты, вплотную приблизившись, дергал его за усы. А если ты как-то миру известен, он еще мог подумать. А когда просто мимо проходишь, что бы ты не носил в голове, он спал в кустах. Не как сейчас».
Это Зелинский пишет о тогдашнем режиме. В нынешней Москве живут мои друзья, и теперь они создают этот озон, согревают климат. И для многих из них это имя – Дима Борисов – может служить волшебным паролем и помощником, нести в себе дружбу и радость. Как и для меня. И будет так.
Им не ставят памятники, в энциклопедических словарях о них пишут одной строчкой, они не всегда оставляют после себя каких-то материальных явлений — роман, симфонию, здание.
Но они авторы не менее важного: создатели климата.
В условиях несвободных обществ эта работа становится еще более важной, а в какой-то степени и героической, хотя Дима Борисов поморщился бы от такой патетической оценки. В словаре о нем сказано сухо: «Вадим Борисов (1945–1997) — ученый-историк, литературовед, участник диссидентского движения». За этим скрывается опыт свободной жизни в условиях дряхлеющего, но античеловечного, злого режима. Вчера - 80 лет со дня рождения Вадима Борисова, Димы.
Он обнаруживал в монолите советского государства трещины, делал шаг в сторону от заготовленных и общих путей и находил пространство жизни, а не бреда и морока. Такой была его встреча с Варламом Шаламовым — человеком, пришедшим из ада. Таким был организованный им первый в СССР вечер памяти Мандельштама. Сейчас это сложно представить: имя поэта, погибшего в ГУЛАГе, запрещенного, казалось, навсегда забытого, произносится вслух в главном университете страны.
Борисов стал распорядителем Фонда помощи политзаключенным и позвал участвовать в этой работе моего папу. Вместе они работали и в журнале «Новый мир», где благодаря Диме впервые был опубликован в России «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. А еще он подготовил комментарий к «Доктору Живаго» Пастернака — его выход миллионным тиражом в 1987 году стал событием и знаком долгожданных перемен.
И важно увидеть создание того, что не подержишь в руках: воздух, культура, дом. У Димы Борисова и его жены Тани был волшебный дом, где жил свободный разговор. В 1970–1980-е годы здесь сходились поэты, ученые, историки, инженеры, все на свете, это было местом, где люди обменивались самиздатом и выпивали, составляли письмо в защиту арестованного диссидента и читали стихи Пастернака, собирали передачи в лагерь и пели несоветские песни.
Несоветское, свободное, живое — таким было это пространство. Оно не было и «антисоветским», скорее разрешало себе презирать то, что находится по ту сторону двери. Не закрывать глаза, но не впускать это в себя. И конечно, это была жизнь на грани.
В этом доме в те годы бывал будущий священник отец Владимир Зелинский. Один из трехсот священников, кто в марте 2022 года подписал письмо против войны. Вспоминая Вадима Борисова, он пишет:
«Есть такое харизматическое призвание — носить в себе и время и дружбу, быть тем озоном, в котором легко дышалось. Вокруг плыл, настаивался, густел воздух ожидания. Чего, собственно? В 70-х звучала какая-то мелодия надежды, но без слов. „Ах завтра, наверное, что-нибудь произойдет“, так ее пел Окуджава. Не происходило ничего, кроме посадок, вызовов на допрос, отъездов, крещений-обращений, и споров-застолий вокруг всего этого. Уезжать или не уезжать — гамлетовский вопрос поворачивался в те годы в эту сторону.
Для Димы вопроса не было, он оставался и ходил по краю. Край то отступал, то приближался. В Москве — нигде больше, наверное, это не было возможно — быть другом Солженицына и оставаться на свободе. Печататься на Западе в „Глыбах“ и не быть ими придавленным. Но застой в том и состоял, что режим разевал пасть и проглатывал лишь тогда, когда ты, вплотную приблизившись, дергал его за усы. А если ты как-то миру известен, он еще мог подумать. А когда просто мимо проходишь, что бы ты не носил в голове, он спал в кустах. Не как сейчас».
Это Зелинский пишет о тогдашнем режиме. В нынешней Москве живут мои друзья, и теперь они создают этот озон, согревают климат. И для многих из них это имя – Дима Борисов – может служить волшебным паролем и помощником, нести в себе дружбу и радость. Как и для меня. И будет так.