https://www.tgoop.com/zlawyers/2131

С каким это вызовом столкнулась наша страна 9 мая 1945 года?

Осуждаю

Олицетворение русского термина "восточный хохол из канавы"

Для контекста:
Угольный там триггернулся что ему предъявили, что он людоед, что стал доебываться до внешности комментаторов

Поправка: угольный триггернулся на то, что его назвали восточным хохлом

https://www.tgoop.com/bbbreaking/206984

"Мы не хотим войны, но готовы воевать год, два, три — столько, сколько потребуется. Мы в Империуме воюем 10000 лет. А вы сколько готовы воевать?" — The Economist утверждает, что Жиллиман задал такой встречный вопрос на переговорах с Империей Тау

Новый текст иноагента Кашина - пушка

В стране, где термин «обнуление» давно перестал быть технической поправкой к Конституции, а стал скорее онтологическим состоянием каждого чиновника рангом от замглавы района до главы временной администрации на бывшей территории смысла, неудивительно, что появился он — Трипи Тропи Тропа Трипи, фигура не то чтобы даже загадочная, а скорее необходимая, потому что если бы его не было, его действительно стоило бы выдумать, желательно в кабинете на Старой площади, за чашкой сильно остуженного эспрессо и рядом с папкой, в которой лежат вырезки про Суркова, переводы Бадриянова, старые фейсбук-посты Поклонской и цитаты из выступлений Путина, когда тот ещё говорил шёпотом, а не громкоговорителем.

Трипи Тропи — это не человек, не клоун, не маскот, не блогер, не оппозиционер, не медиа, не бот, не фейк, а одновременно всё сразу, он — как та самая зелёная папка у президента, в которой, как нам казалось, содержались все ответы, но по факту — только отчёты о переработке мусора в Новгородской области и списки награждённых за заслуги в области казачьей культуры.

Трипи Тропи идёт, он топает — как будто бы по брусчатке, но, возможно, по мостовой между телевизионной студией 2003 года и псевдодискурсивным ангаром, в котором годами собирались «Наши», «Сталь» и те самые спикеры, которые учили нас, как правильно любить Родину, не задавая вопросов и при этом правильно заполняя анкету на «Госуслугах».

Он не говорит — он декламирует, он не высказывается — он пульсирует, и когда он говорит «Тропа Трипи», ты начинаешь вспоминать: а не это ли мы слышали в голосе первого пресс-секретаря Путина, того самого, который потом уехал в Швейцарию и больше не комментировал, а если и комментировал, то исключительно в личке?

Он не вызывает доверия, он вызывает что-то другое — ощущение, что ты в детстве уже видел его, возможно, в клипе группы «Премьер-министр», возможно, в зале заседаний, куда тебя однажды пустили на экскурсию, возможно, в глубинной памяти, где переплелись «Лунтик», выборы в Госдуму и первая Жара TV, которая шла в эфир, даже когда её никто не смотрел.

Трипи Тропи — он не против, он не за, он не за мир, не за войну, не за евроинтеграцию, не за евразийство, он не говорит «крымнаш», но когда он говорит «тропа трипи», ты понимаешь, что крым, возможно, и не наш, но уж точно его, и что вся страна теперь — это сцена, на которой он шагает, и с каждым шагом ты слышишь: «трипи», «тропа», «тропи», и что-то в тебе откликается, как будто бы ты это уже проходил — в 2007, в 2011, в 2014, в марте 2020, в феврале 2022 — только тогда это называлось иначе: инаугурация, стабилизация, консолидация, мобилизация, денацификация.

Иногда мне кажется, что пустошь — это не просто метафора, не просто игровое пространство, где мы якобы свободны, потому что кто-то дал нам винтовку и кнопки выбора, а на самом деле — это идеальный политический ландшафт, где каждая власть — это не альтернатива, а тупик, и ты не выбираешь между добром и злом, а просто выбираешь, какой форме безысходности дать имя, форму, флаг и парадный костюм, и поэтому вся драма Нью-Вегаса — это даже не борьба за город, не борьба за Стрип, не борьба за воду, территорию или власть, а борьба за то, чтобы хоть в чём-то притвориться, что ты ещё жив, а не просто часть чьей-то чужой симуляции, написанной за большие деньги и с оглядкой на законы логистики.

Вот он — Мистер Хаус, человек, который умер, но продолжает жить, машина, которая не управляет миром, а пытается убедить тебя, что он всё ещё управляем, и его город, его башня, его охранные протоколы, его автоматы, его хладнокровная вера в порядок без человека — всё это не из-за любви к дисциплине и не из страха перед хаосом, а просто потому, что он помнит, как всё было раньше, и не может принять, что всё уже иначе, и потому он держится за своё великое «до», как старый чиновник за бумажный органайзер, как бывший редактор за лицензии 2004 года, как вся страна — за картонную стабильность, которая уже давно сгнила внутри, но ещё держится фасадом.

И напротив — НКР, республика, которая называет себя прогрессивной, демократичной, правовой, но по сути своей давно стала похожа на имитацию государства, у которого есть всё, кроме воли, всё, кроме энергии, всё, кроме понимания, зачем оно вообще существует, и потому их солдаты не побеждают, а присутствуют, их офицеры не командуют, а отчитываются, их миссии не завершаются, а висят, как просроченные поручения в каком-нибудь бесконечно живом правительственном документообороте, где на одно дело — три письма, пять согласований, семь отказов и никакого результата, и при этом ты чувствуешь — да, они не злые, да, они хотят лучшего, да, они говорят правильные слова, но ты видишь: в их глазах нет огня, есть только пыль.

А ещё есть он — Цезарь, тот самый Ланиус, тот самый Легат, тот самый Легион, тот самый новый Рим, не как шутка, не как культурный код, а как программа окончательного расчеловечивания, в котором всё просто, в котором есть только победа и смерть, только иерархия и безличность, только долг и жестокость, и ты понимаешь, что это тоже логика, что это тоже порядок, что это тоже в каком-то смысле прогресс, но такой, в котором человеку не предлагается ничего, кроме роли кости в строящемся здании, и в этой кости нет протеста, потому что сама мысль о протесте — это слабость, а слабость — это то, что уничтожается первым.

И вот ты, один, стоишь на распутье, где ни одна дорога не ведёт к спасению, где каждый шаг — это не шаг вперёд, а просто выбор направления, в котором ты будешь тонуть чуть медленнее, и ты думаешь — может, есть ещё кто-то, может, можно взять власть себе, может, можно сыграть в независимость, может, можно сделать ставку на себя, но ты забываешь, что ты — персонаж в игре, ты — курьер, ты — фигура, ты — подставка под чужие желания, и даже когда тебе дают шанс решать, ты уже давно встроен в архитектуру, где любое твоё решение — просто активирует заранее прописанный исход.

И всё, что остаётся — это слушать радио, смотреть, как на горизонте горит невидимая война, и просто пытаться выжить, и самое главное - не забыть, что этот проклятый выбор и сам факт существования пустоши вместо штата Невада, супермутантов вместо простых американских фермеров и когтей смерти вместо кошек - это еще одна часть большого преступления Владимира Путина.

Иноагент Кашин продолжает писать свои тексты не в бровь, а в глаз

Иногда я думаю, что если бы в детстве мы, не подозревая об этом, не провели по 14 часов подряд за игрой, в которой архангелы стоили 5 000 золота, но приносили гораздо больше, чем генералы на параде, а болота были не метафорой коррупции, а вполне себе игровой механикой, и если бы в этих самых героях — третьих, настоящих, с музыкой из флейты, со скелетами, строем и калькуляторной любовью к порядку — не было того самого, что потом мы потеряли в стране, в культуре, в логике, в управлении, то, возможно, мы бы сегодня не пытались каждый по-своему объяснить себе, почему из всех замков нам досталась именно Твердыня, именно троглодиты, именно гарпии, именно ходьба по одной клетке за ход, именно эта вечная неоптимальность, в которой уже не важно, где у тебя герой, потому что сама карта — больше не про победу, а про выживание, которое длится и длится, пока не наступит тот самый 121-й день, когда чья-то армия, которую ты не видел с самого начала, просто приходит к тебе и без слов стирает всё, что ты строил.

И в этом смысле, конечно, каждый замок — это не просто выбор игрока, а автопортрет эпохи, потому что когда ты играешь за Замок, ты хочешь порядка, хочешь белого камня, хочешь капеллы, хочешь четкой иерархии, где сверху — архангел, снизу — крестьянин, между ними — налоги, и все всё понимают, и золото идёт ровно, и морали хватает, и даже если приходит кто-то чужой, ты знаешь, что с ним делать, потому что у тебя есть правило, у тебя есть кодекс, у тебя есть воскресение в руке и катапульта на стене, и главное — у тебя есть вера в то, что победа существует, потому что если победы не существует, то зачем тогда вообще тратить ресурсы на рынок, а не на таверну.

А вот когда ты играешь за Некрополь, то это уже другая логика, потому что мёртвые не требуют жалования, не поддаются морали, не склонны к бунту, и вся их экономика — это экономика смерти, в которой главное — не позволить жить, потому что каждый мёртвый становится тобой, частью тебя, твоей армией, твоим ресурсом, твоим голосом на следующих выборах, если угодно, и потому победа здесь — это не когда все радуются, а когда никто больше не говорит, потому что всё уже сказано до тебя, как будто ты — поздний Сурков, читающий свои собственные стихи, зная, что это уже не стихи, а шифр.

Но, конечно, главным политическим событием карты всегда остаётся приход Накса, Царя Демонов, не в игровом, а в метафизическом смысле, потому что инферно — это не просто тип ландшафта, это не просто город с окошками из лавы, это сама по себе метафора власти без обратной связи, где вся экономика построена на цепи и страхе, на том, что герой может телепортироваться в любую точку карты, а ты — нет, где город нельзя удержать, потому что его нельзя полюбить, где даже прирост юнитов — это скорее ошибка, чем бонус, и ты чувствуешь, что вот оно — это и есть современное государство, в котором все здания построены, но ни одно не работает, потому что не в них дело, а в той самой руке, что нажимает end turn ещё до того, как ты успел сделать хоть что-то.

И если говорить о сравнении, то, конечно, четвёртые герои — это как нулевые, которые наступили слишком рано, слишком свободно, слишком полифонично, когда у каждого героя своя судьба, у каждого юнита — своя воля, у каждого города — своя аура, но при этом всё рассыпается, потому что нет центра, нет цели, нет понимания, зачем всё это, нет даже общей магии — только разные частные силовые поля, в которых каждая победа — это одиночка с хорошей инициативой, но без права на повтор, потому что армия развалилась ещё до боя, как развалилась страна, как развалилась последовательность между тем, что мы хотели, и тем, что получилось.

И мы продолжаем играть, конечно, потому что выхода нет, потому что alt+F4 не работает, потому что сейвов нет, потому что если ты не выйдешь на следующем ходу, то, может быть, ещё построишь Гильдию Магов, а если повезёт — даже наймёшь Крэг Хака, и он, со своим вонючим варварским лицом и простыми цифрами атаки, вдруг даст тебе шанс победить кого-то, кто уверен, что в этой игре нет победителей, только ресурсы, только шахты, только ещё один ход, ещё одна неделя, ещё один кусок карты, на которой давно уже нечего открывать.

Комментарии Кашина всегда зрят в суть, топовый публицист

Да, Кадия стояла, как говорится, но стояла слишком долго, и именно это — её проклятие, потому что в любой закрытой системе, где всё держится на одном объекте, объект становится мифом, миф становится обоснованием, обоснование — политикой, а политика — привычкой, и в какой-то момент Кадия перестала быть частью Империи и стала Империей сама по себе, с её суровыми офицерами, с их пустыми глазами, с их постоянной нехваткой людей, с их бесконечными укреплениями, которые строились не для защиты, а чтобы не задавать вопросов.

Когда ты читаешь отчёты — уже постфактум, уже после разлома, уже после Архифлота, уже после Абаддона — ты видишь, что никто не хотел падения Кадии, но все, кто управлял, управлял так, как будто оно обязательно должно случиться, как будто её нужно было не защитить, а только медленно проводить, как бабушку в подъезде, которая слишком долго не умирала, и все соседи уже тайно готовились к поминкам.

Я всё чаще думаю о Скайриме не как об игре, не как о фэнтезийной географии с вымышленными горами и разговаривающими драконами, не как о пастише на нордическую тоску с примесью боевой механики, а как о политическом тесте, который мы все в том или ином виде уже проходили, потому что невозможно пройти мимо Братьев Бури, мимо их стягов, мимо их походов, мимо их грубой, прямой, мрачной риторики, которая звучит не как программа, не как платформа, не как обещание, а как обида, глубоко вросшая в камень, в бороду, в скайримский холод, в эту вечную механику сопротивления, которое не победит, но и не исчезнет.

И если долго смотреть на Ульфрика, этого архаического политика с криком вместо речи, с легендой вместо плана, с убийством верховного короля как основным пунктом биографии, то ты понимаешь, что это не лидер, а символ, точка срыва, место, в которое сбрасываются все раздражения, все усталости, вся невозможность поверить в то, что Империя вообще что-то ещё может, и потому, конечно, он не герой, он не святой, он не стратег, он просто фигура, на которую легла вся злость, как у нас — на каждого, кто хоть раз пытался сказать, что можно жить иначе, чем по методичке.

А Империя — она ведь и не против, она ведь как бы за мир, за стабильность, за порядок, за торговые пути, за федеральную вертикаль, за магов под контролем, за эльфов в дипломатических рамках, за право, которое действует без страсти, и в этом своём равнодушии, в этой своей холодной, правильной, слишком знакомой бюрократической логике она и заключает Конкордат Белого Золота, договор, о котором никто не спрашивал, но которому теперь все обязаны подчиняться, как мы когда-то подчинились реформе, о которой не голосовали, или войне, в которую не вступали, и вот уже Талос — не бог, уже молитва — преступление, уже стражник в Виндхельме — потенциальный преступник, уже сама идея сопротивления — это тень бунта, который не победит, но и не затихнет.

Конкордат — это не просто соглашение, это сама природа сделки между властью и слабостью, это бюрократическое одеяло, наброшенное на миф, чтобы его задушить не насилием, а формой, не войной, а печатью, не криком, а процедурой, и потому каждый, кто в Скайриме ещё вспоминает Талоса, уже виновен не как еретик, а как нарушитель административного порядка, а Империя — она не злится, она не давит, она не спорит, она просто выполняет обязательства, потому что договор был подписан, и если ты не согласен — значит, ты сам не хочешь мира, ты сам хочешь хаоса, ты сам становишься врагом, даже если ты просто стоишь на коленях в пустом храме.

И потому вся эта война, этот конфликт, эта гражданская вяло текущая бойня, в которой все всё уже понимают, но никто не уходит — это и есть наш текст, наша хроника, наша история, потому что Братья Бури — это не альтернатива, это не путь, это не даже идея, это просто запоздалое желание быть услышанным, когда говорить уже поздно, потому что язык отнят, алтарь закрыт, а в каждой деревне стоит гарнизон с имперскими флагами и приказом следить за тем, чтобы никто не вспоминал, как было до.

И ты идёшь по Скайриму — и каждый город уже не город, а поле ожидания, и каждый житель — не человек, а предчувствие допроса, и каждый крик Ульфрика — не крик, а пустой воздух, который не согревает, но и не исчезает, и ты понимаешь, что ты живёшь в мире, где договор уже подписан без тебя, где бог уже не бог, где слово уже не молитва, и всё, что ты можешь — это выбирать между войной, в которую ты не веришь, и миром, в который ты не входишь.

https://www.tgoop.com/longviewecon/5656

Русофоб-экономист поо Москву видимо не слышал(

https://www.tgoop.com/meme17k/30421

Весь мрак этих дебатов в том, что они нахуй не нужны.

Я вот не разу не сталкивался с тем, что верующие в России считали, что земле там 5к лет и вообще дословно бы верили Библии, как учебнику истории. Это какая-то американщина ебанная. Нахуй этот дискурс к нам тащить, я хз. И как это вообще может быть интересно.

А вообще как же заебали эти дебаты в ру-пространстве:
- обсуждаем совок
- обсуждаем верунов

И так уже лет 8. Пиздец же.

Краткий пересказ дебатов