Videodrome

Когда кто-то начинает говорить, что «канонический образ Петра Великого в русской литературе задал Алексей Толстой», то лично мне, при всем уважении к «красному графу» и классику советской литературы, становится немного смешно. Просто хотя бы оттого, что, еще раз, при всем уважении, фигуры не слишком сопоставимы: канон образу главного реформатора нашей, стремящейся к статичности, русской действительности и первого императора России могла задать только фигура сопоставимая.
И, разумеется, этой фигурой стал «наше все» Александр Сергеевич Пушкин.
По-другому просто и быть не могло.
Помните, надеюсь, еще: «из шатра, толпой любимцев окруженный, выходит Петр. его глаза сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен, Он весь, как божия гроза» (с, «Полтава»). И именно этому канону, - скорее не человек, а стихийное явление природы, «божия гроза», неважно, божественное или демоническое, или, даже, явленный сверхчеловек Фридриха Ницше, но уже точно не человек, - потом следовали при изображении вполне исторического, так-то, персонажа, при всей противоположности подходов и Дмитрий Мережковский в «Петр и Алексей», и «красный граф» Алексей Толстой.
И, даже советский беллетрист Юрий Герман, по роману которого «Россия молодая» в советское время был снят весьма качественный советский телесериал, весьма передовой для своего времени и в идейном, и в чисто техническом отношении.
Еще дальше в грозную мистику уходит образ пушкинского Петра в одной из самых страшных поэм русской литературе, «Медном всаднике»: «На берегу пустынных волн, стоял он, дум великих полн» (с): в этой фигуре уже и вовсе нет ничего человеческого. Во всех сценах повести, где является альтер-эго «грозного властелина», Медный Всадник, изображен он как существо высшее, не знающее себе ничего равного. На своем бронзовом коне он всегда стоит где-то над событиями; он один остается спокойным в час всеобщего бедствия: «О, мощный властелин Судьбы! Не так ли ты над самой бездной, /На высоте уздой железной. Россию поднял на дыбы?» (с). И вот именно этот, «пушкинский» образ Петра проходит через всю последующую русскую литературу и даже советский кинематограф: даже в «несерьезной» мелодраме Александра Митты «Сказ о том, как царь Петр арапа женил» Петр – скорее олицетворение высшей государственной воли, чем живой, казалось бы, человек.
Эдакий демон власти и Князь Севера одновременно, казнящий и милующий исключительно по своей воле.
И, кстати, весьма символично, что «пушкинское толкование» здесь, в «несерьезном кино», не просто допустимо, но и обязательно. В конце концов, снимал своего «Арапа» с Владимиром Высоцким Митта именно по неоконченному произведению Александра Пушкина «Арап Петра Великого».
Пушкин еще много чего хотел написать о Петре, включая неоконченную многотомную «Историю Петра I», на написание которой даже испросил разрешение у царствующего императора Николая I. Работа над «Историей Петра I» вообще была в последние годы жизни поэта, по свидетельству современников, важнейшим трудом. Сохранились воспоминания Погодина, знавшего о ней от самого Пушкина: «В последние годы Пётр Великий занимал всё его внимание. С усердием перечитал он все документы, относящиеся к жизни великого нашего преобразователя, все сочинения о нём писанные» (с). И тут реально все символично, в том числе и то, что искренне благоволивший к Пушкину Николай I, после ознакомления с рукописью, сначала запретил публикацию. В 1840, правда, публикация была разрешена, но пушкинская рукопись, не поверите, «не нашла своего издателя». И империя, и цензура тут абсолютно не при чем, - ничего личного, чисто бизнес, извините. И, как результат, приличная часть многотомной и так незаконченной рукописи была банально утрачена: как отмечалось, частично ее банально пустила на растопку уже во второй половине XIX века прислуга в имении Н. И. Гончаровой, племянницы Н. Н. Гончаровой-Пушкиной, - а вы говорите «рукописи не горят».

❤38👍6👎1🤣1

6.32K viewsedited 13:03