Все очень любят рассуждать на тему их и чужого неверия или веры в науку, бога, агностицизм, астрологию, революцию, космос, гомеопатию, светлое будущее, NFT и т.д. У всех много аргументов на эту тему и любимых ими удивительных фактов, опровергающих или подтверждающих их позицию.

То, что меня каждый раз удивляет – то, что само слово "вера" не ставится под вопрос. Все будто бы точно знают, что такое "вера". А мне всегда это было не очень понятно. Что такое "верить"? Чем это отличается от "знать" или "любить"?

Поэтому я люблю пост-теологические рассуждения о вере, скажем, о религиозных вещах в нашем мире, типа того, что "кредит" это про "кредо", "веру", как в одном интервью, что я перевел миллион лет назад.

Но что имеется в виду под верой в этих спорах? И что такое вера для меня? Я вижу как минимум три очень важные функции этого занятия. Я расскажу о них не ради законченной теории, но, скорее, чтобы указать на моменты веры, которые, мне кажется, часто на практике забываются –

1. Как причина действий/ожиданий. В очень банальном смысле. Типа, если кто-то верит в астрологию, он на основе звездных рекомендаций выбирает жену и покупает акции. Вера тут оказывается просто неким аналогом "знания", работающим по законам, дополнительным к другим вариантам знания.

Это то, над чем ржут те, кто не верят во что-то. Но разве это настоящая вера? Мне кажется, такой утилитарный подход к вере довольно-таки низко оценивается во многих традициях. Он, скорее, ближе к "магии", чем к "вере", попытки властвовать над миром, а не верить. Боги никому ничего не должны. Христианские мученики мучились не ради рационального обмена временных страданий на вечное блаженство – сводить их веру к этой идее было бы явным непониманием ставок.

2. Принадлежность к какой-то группе людей. То, что называется "шибболет".

Типа, если я не верю в астрологию, я с учеными. Чем громче я "не верю", тем больше я с психологами и другими "настоящими учеными". Такой подход к вере объясняет, почему людям так важно это громко обсуждать. Это для того, чтобы быстрее разделиться на группки единомышленников. (Я сам "не верю" ни в психологию, ни в астрологию, мне трудно тут эмпатировать...). Миф есть такой: Римская империя стала христианской и сделала всех христиан своими гражданами. Вера это теперь такой паспорт.

Вопрос только в том, что сам по себе он делает из предмета веры некий пустой фетиш. У веры должно быть какое-то еще содержание, иначе все сводится по сути к вкусовщине.

Тут еще появляется важный момент о детстве и происхождении. Если вера – это лишь про принадлежность к группе людей, и она особо ни к чему не обязывает, то довольно странно перестать разделять веру своей семьи или своих предков. (Или, наоборот, хочется это как можно более жестко сделать, чтобы отделиться от своей семьи).

3. Катарсис.

Вот иногда мне грустно и много мыслей и как-то особо не с чего начать в них разбираться. И я сажусь смотреть фильм, какой-нибудь абсолютно случайный фильм. И часто, если это хороший фильм (или даже плохой, но трогательный), у меня получается им воспользоваться, чтобы немножко и себя успокоить, может быть – проплакаться, и зачастую воспользоваться какими-то деталями или фразами или моментами фильма, чтобы вокруг них пересобрать и понять заново свои собственные эмоциональные проблемы.

На первый взгляд, кажется, что это очень утилитарно, и к "вере" не имеет отношения. Но сами кинематографисты очень любят определять именно этот эффект, повторяя концепцию "suspension of disbelief", которую сводят к очень далеким традиционным соображениям, типа к Аристотелю.

Suspension of disbelief. Приостановка неверия. Вера, но через два отрицания. Такая вера, которая не сводится к пунктам "1" и "2", которая используется в нужный момент, но при этом не приводит к идиотским инвестиционным решениям или попыткам тусоваться с чуждыми людьми.

Что это за вера? Это вера, что абсолютно случайный фильм, сделанный ради денег и славы людьми с другого континента, повествующий о странных проблемах людей абсолютного чуждого мне социального положения и одолеваемых странными для меня желаниями – что этот фильм может позволить мне почувствовать себя тоже человеком, увидеть и найти слова для того, что мне казалось до этого абсолютно невыразимым. Это вера в то, что случайные слова случайных людей могут оказаться для меня близкими и важными. Это вера в то, что я такой же человек, как и те, кто этот фильм делал.

Вот эта вероятность встречи с пониманием, о которой идет речь – она связана не только с произведением, но и с моей вовлеченностью в традицию. Я могу искать понимание и катарсис в сериалах, мемах, играх и философских трудах – потому что у меня уже есть много опыта встречи с искомым в этих жанрах. Даже в гороскопах, которые твердят про водолеев одно и то же – я к этому привык, я могу себя этим порадовать и успокоить. А вот в прочей эзотерике, кино, мифологии или футболе – в этих культурных полях мне куда сложнее искать понятные мне вещи, эмоции и драму – но для меня это, напротив, только делает их интереснее, поскольку я действительно верю, что люди выражают какие-то важные вещи так, как умеют, и если шаман не пишет роман, это не значит, что мне нечего у него узнать о себе-как-человеке тем способом, которым он умеет говорить о себе-как-человеке.

Человек, который не может понять эту приостановку неверия – применительно, скажем, к фильмам или гороскопам – почему он думает, что "психологические находки" будут для него чем-то близким? Он же уверен, что какие-то другие люди ничем на него не похожи, и их слова или действия никак с ним не связаны. Почему тогда в принципе "верить" в психологические "эксперименты"? Если вы отказываете всему человечеству в эмпатии, разве экспериментальная психология это наука о вас?

«Ландшафтный архитектор Андре, некогда заведовавший насаждениями пригородов Парижа, гулял со мной по парку Бют-Шомон, который он и спроектировал. Когда я сказал об одном из участков: "Это, на мой взгляд, лучший образчик искусственного насаждения для своего возраста, что я когда-либо видел", он улыбнулся и ответил: "Стоит ли признаться, что он такой, потому что я положил на него хер?"»

(цитата Ольмстеда, который "центральный парк" сделал, из одной из любимых статей, что я читал в этом году)

Иногда я возвращаюсь домой из поездки и обнаруживаю, что суккулент сдох, а бонсай отрастил парочку новых листьев. Я давно уже знаю: запущенность и забывчивость – единственная почва, интересно плодородная в моей жизни; что задачи, цели, эффективности и KPI вроде как и приносят всякие результаты, но только такие, о которых я забываю сразу. В этом году я понял, что "выживать" куда проще, чем я думал, что можно было спокойно на всё забить, и что самое прекрасное, что я нахожу, оказывается, как бактерия-экстремофил, найдено мною в недоразвитом виде в каких-нибудь стрёмных и странных ситуациях.

Этот канал так дорог мне из-за схожей динамики. Каждый раз, когда я пытаюсь извлечь из него пользу, он начинает загибаться; когда я планирую "серию постов о...", я начинаю писать о чем-то другом; когда я думаю, что я ему что-то должен, он от этого отказывается. Что ж, видимо, цели существуют, чтобы их прокрастинировать, польза – чтобы от нее отказываться, а долги – чтобы объявлять дефолт. Зато канал создает в моей жизни какой-то совершенно особый вид дружбы и понимания, который я раньше искал неправильными способами в неправильных местах. Настоящие дружба и понимание всегда очень активно сопротивляются целям, пользе и долгам. (Тут несколько дорогих мне друзей-каналов дали на него ссылку в своих новогодних подборках, я им за это очень благодарен.)

Желаю вам забывчивого 2022 года, положить на всё хер и научиться радоваться той жути, из который вы не можете выбраться.

Элизабет Холмс приговорили к "несколько раз по 20 лет" тюрьмы за мошенничество по-отношению к инвесторам. Я очень расстроен – хотя ожидаю, конечно, что кто-то будет радоваться, думая, видимо, что эти "украденные" ею деньги достались бы им, или больным пёсикам, или пошли бы на строительство больниц... Лол.

Посадка Холмс – символ перехода экономики стартапов в новый режим. Последние полвека инновация в IT строилась на высокорискованных и высокодоходных проектах: глобальная задача была построить всемирную инфраструктуру для IT, а такую можно придумать, опробовать и построить исключительно в рискованной среде. В таком режиме совершенно необходимы люди, способные делать странные, сложные, безумные и рискованные проекты, способные обманывать себя и других, способные тратить деньги и строить до тех пор, пока у них хоть что-нибудь не получится. То, что делала Холмс – лишь раздутая версия сказок и мечтаний, к которым не просто все привыкли, кто видел хоть один инвесторский питч – это сказки и мечтания, без которых инвесторы денег не давали, потому что без сказок и мечтаний ничего необычного сделать не выходило.

Но сейчас эта IT-инфраструктура уже всем вполне понятна, и инновации создаются другими способами: эволюционными, менее рискованными, а потому – внутри корпораций и по их плану. А потому "мечтатели" превращаются в "мошенников", а сами стартапы вместо инфраструктурных проектов предлагают все больше бессмысленной, инкрементальной ерунды, которая либо вообще не нужна, либо гораздо получается у крупных корпораций и стартаперской модели вообще не требует. Поэтому, хотя инвестиций сейчас дают очень много, толку от этого становится всё меньше. Холмс получила так много инвестиций в том числе и потому, что тем, кто недостаточно разбогател на стартаперской волне, деньги было просто уже некуда девать – век стартапов уходит. Инвесторы потратили слишком много по устаревшей модели – и мстят фаундеру, чья плата за приключения и риск – быть для инвесторов козлом отпущения.

Такого рода цикл с инновациям происходил и раньше – например, с железными дорогами (почитайте вот интересные статьи об этом цикле технологических революций): сначала с помощью рискованных и непонятных проектов изобретается и строится общая платформа, а потом, в следующей фазе, на ней уже происходят очень понятные и плановые инновации. И такой цикл произойдет снова – не знаю, с чем – но я вот жду разного рода биотехнологий, мне интересно, как будет выглядеть "платформа" в этой сфере. (Надеюсь, что следующая глобальная инновация не в крипте – такая была бы скука...). Теранос мог бы быть частью какой-то новой волны, но вместо этого разбился и утонул на старой.

Ну и всё-таки, эти "украденные" Холмс миллионы – это те самые венчурно-капиталистические деньги, которые финансировали в последние две декады немало того, что в итоге превращается в некое (часто жалкое, грустное и принадлежащее частным лицам) подобие публичной инфраструктуры. Это деньги, которые использовались глупо и по глупым причинам, но всё равно построили немало необходимого для нашей жизни сейчас, и наверняка многие пользовались разными скидками и халявой, которые были такими деньгами профинансированы. (Об абсурдных "субсидиях", которые стартапы выдавали нам, пользователям, ради роста, писали довольно забавные статьи: "Наслаждайтесь халявой, пока можете" в NYT.) Не говоря уж о том, сколько из нас, работая в айти, получают с таких денег огромные зарплаты... или могут вести свой Патреон или продавать картинки тем, кто с этих денег получает огромные зарплаты. Нет, я не верю в "trickle-down economy", и я бы предпочел, чтобы эти же деньги достигали общественность напрямую – но всё-таки считать, что у вас что-то украли, или что вам становится хуже жить из-за такого рода "мошенничества" это все-таки наивно. В экономике, построенной на разного рода подобиях NFT, это всё будет выглядеть как-то по-другому.

За что Холмс точно надо судить – это за подделку результатов медицинских тестов. Вот тут я был бы согласен. Но "несколько раз по 20 лет" за такую ерунду не дают, а дают только за то, что кто-то не оправдал раззадоренные надежды опаздывающих на стартапский поезд капиталистов.

Позиция против Даров?

Сейчас много обсуждают опен-сорс и этику принятия технологий, или инфраструктуры, как Дара. В тех случаях, из-за которых возникал скандал, авторы каких-нибудь бесплатных опенсорсных маленьких технических штук, от которых зависело много других чужих технических штук, их как-нибудь ломали или делали что-то, чего от них не все ожидали или еще как-то осознанно саботировали или, наоборот, неосознанно что-то рушили. И сразу же поднимался спор: кто-нибудь кричал, мол, какого черта, почему вы не сделали нормально – но на это сразу возникала волна негодования: опен-сорс это Дар, он такой, как есть, вам никто ничего не должен.

Это такой аргумент, которому язык даже особенно не позволяет ничего противопоставить. На концептуальном уровне мы с этими Дарами застряли.

И меня удивляет, как сильно он похож на более общий, глубинный “аргумент” по поводу мира и его инфраструктуры: Инфраструктура этого мира, то, от чего мы все так зависим – это Дар, мы ее не строили и не оплатили, мы можем пользоваться ей и заткнуться, или не пользоваться и все равно заткнуться. Не только опенсорс, но и фейсбук, и демократические процедуры, и язык, и наука, и технологический прогресс, и произведения искусства, и прививки, и бесплатные компьютерные игры на остросоциальные темы, и сама эта жизнь, тухлая и утомительная, и даже телеграм-канал “роглайк тиори” – все эти вещи они нам типа подарены, мы ими пользуемся “бесплатно”, критика тут возможна лишь очень осторожная и ограниченная.

Само понятие Дара сильно ограничивает возможность критики. Если есть какой-то договор, какой-то обмен – тогда еще туда-сюда. Но как критиковать “Дар”, с какой позиции?

Поэтому часто критика “Даров” сводится к поискам типа “кому выгодно”, разоблачениям Дара: “Фейсбук это не Дар, он вас продает рекламодателям” и т.д. В таком случае какой-то конкретный Дар превращается в договор или обмен, и можно уже типа нормально критиковать.

Но вот сам Дар как понятие в результате такой критики остается священным. И вот тут-то я и хочу спросить – а может, наоборот, нужна позиция против Даров вообще? Не позиция, которая “разоблачает” Дары и находит за ними какой-то обмен, а позиция, которая говорит Дарам нет. Позиция радикального отказа от подарков.

Например, вот такая позиция против Дара:

Дар это такая штука, типа, абсолютно бесплатная, безвозмездная “полезность”. В чем суть желания его просто принимать? В идее, что полезность это всегда хорошо. Каждый доллар-эквивалент подаренной мне полезности это мой доллар, а их мало не бывает. Как будто бы я в каком-то абсолютном долгу или бесконечном голоде, и каждый маленький кусочек полезности мне очень важен. Изголодавшийся по опенсорсным библиотекам, постам на фейсбуке, образовательному интерактивному искусству и демократическим процедурам, я должен быть рад каждому маленькому подарку такого рода, которые мне дарит этот мир.

Но альтернативным критерием тут могла бы быть идея о том, что я не ищу максимизации полезности, а ищу вступления в хорошие для меня отношения. И тогда вдруг становится видно, что Дар, с его невозможностью критиковать или передоговориться, это, по сути, односторонний отказ от отношений. Как эти каналы, которые отключают комментарии и дизлайки, чтобы вещать свою истину в качестве Дара и вступать с аудиторией лишь в однобокую связь. Читая такой канал, я получаю немало мудрости в подарок, но ни в какие хорошие для меня отношения я не вступаю.

Позиция отказа от Даров это не позиция ухода в лес от общества и не позиция параноидального поиска тайного смысла Даров. Это позиция осознанного превращения Даров в договора. Позиция, когда ты настаиваешь на возможности ответить автору, которого читаешь; сразу договариваешься вернуть работу и заботу, которую о тебе оказывают; относишься к публичным благам и опенсорсу как к чему-то, ответственность за что лежит и на тебе.

P.S. В детстве меня почему-то очень бесила фраза “Мы ответственны за тех, кого приручили”. Сейчас я посмотрел, а в оригинале у него “apprivoiser” – укротить, или даже пересилить. Экономика Дара это экономика приручения, укрощения, и (гм) пересиливания.

Один из моих самых любимых сериалов – Succession – кажется, еще даже не отменили. Он драматизирует затянувшийся процесс передачи по наследству огромной и мощной медиа-корпорации – настолько влиятельной, что диктует свои условия президенту. Но корпоративная жизнь это просто сатирический фон, на котором раскрывается суверенная семейная драма.

О нем иногда пишут, мол, "критика капитализма". Но критика капитализма там очень банальная, и, скорее, отвлекает или скрывает за собой основную тему: драму судьбы и логику семьи. Несмотря на многие шутки про капитализм и корпорацию и тщеславие, сериал все-таки, к счастью, старается избегать забывчивого погружения в такого рода заезженную и всем надоевшую сатиру. В первых сезонах вокруг семьи вообще как будто какой-то вакуум, мы почти никогда не встречаемся ни с чем, похожим на внешнюю точку зрения – и мне это очень нравится, поскольку эта "внешняя точка зрения" повсюду, в т.ч. и в моей голове, и я прекрасно обхожусь без каких-нибудь мидл-класс американцев, которые мне ее дополнительно разложат по своим американско-английским буквам.

Succession – не о капитализме, а о семье и судьбе. В нем есть что-то от греческой трагедии. Даже очень конкретной – сериал мне очень сильно напоминает "Эдип в Колоне", эту странную трагедию Софокла, которая сюжетно между всем известными сюжетами "Царя Эдипа" (про неправедно нажитое царство) и "Антигоны" (про противоречия от столкновения логик царства и семьи). В "Эдипе в Колоне" умирающий царь видит, что его ошибки привели к распаду его семьи, и понимает, что потому и оставленное им наследство будет немедленно разбазарено, не может ни это принять, ни что-то исправить – и проводит всю трагедию грязно ругаясь на всех вокруг.

Succession показывает людей, абсолютно беспомощных и запертых в своих ролях. (Это очевидно про всех детей – но, на самом деле, видно и по отцу, который, как царь Эдип, обнаруживает себя в редкой царственной беспомощности). То, что он про такую "богатую и влиятельную" семью... нет, это неправильные эпитеты, они описывают ее как некую аристократию. Но семья в Succession не просто "богата и влиятельна" – она, кстати, далеко не самая богатая и не самая "влиятельная" в том мире. Тот пост, вокруг которого весь сыр-бор – это не пост влияния, а пост настоящего суверенитета, такого, какой он сейчас, в мире капитализма. В этом смысле Succession включается в традицию трагедий о беспомощных суверенах – софокловского Эдипа, шекспировского короля Лира и т.д.

Выбирая суверенную семью, этот сериал показывает, что беспомощность ее участников невозможно объяснить тем, что они бедные, или что у них такое "общество", или что там "капитализм". Все эти вещи вторичны по отношению к судьбоносной семейной логике, что он показывает. Тем самым он указывает на ограничения "критики капитализма" – и мы вполне можем представить себе Кенделла (старшего сына), читающего в рехабе Марка Фишера и Девида Гребера. (Лол, я даже знаю парочку таких Кенделлов...). Иногда полезно вспомнить, что мы все люди, и некоторые наши трагедии – просто человеческие, а не тупо потому, что мы бедные и у нас какой-нибудь там неправильный президент.

Автоматизация критики

Интерпретируя сон (потом расскажу) я вдруг наткнулся на очень простой – банальный, но для меня приятно неожиданный – взгляд на генеративное искусство, делаемое вот этим новым способом, когда мы кормим нейросеткам миллион шедевров и они нам сами пишут или рисуют еще миллион шедевров. Я уже давно не слушал за пивом чьи-нибудь рассуждения о такого рода утопии, поэтому особой нужды спорить о смысле этого у меня нет; но этот вот взгляд предлагает довольно простую критическую позицию, которая не просто оценивает ситуацию как-то, но позволяет как-то об таком искусстве рассуждать.

Сначала о том, как эти штуки сейчас работают. Тут можно, конечно, будет начать говорить, что через два года они будут как-то по-другому работать, но я думаю, что некая принципиальная схема здесь применима довольно широко и скорее всего так или иначе будет оставаться рабочей и дальше. (Настолько широко, что, как метафору, ее можно применять и к разным другим вещам, насколько у вас уж смелая фантазия).

В чем проблема вообще? Самообучающиеся компьютеры учатся на основе того, как мы оцениваем их попытки. Если мы покажем компьютеру миллион шедевров, и скажем "сделай похоже", то он будет их просто копировать или усреднять, и это не будет "оригинально", как мы типа любим. Если компьютер скопирует Дон Кихота, то это не будет шедевром (или будет, но не его) (хотя Борхес вот не согласен). Короче, приходится ухищряться и придумывать другие способы давать компьютеру фидбек.

Поэтому придумали такую схему: они делают сразу две нейросетки, Художника и Критика. Сначала учат Критика – он должен разобраться, где шедевр, а где вторичная хрень; Критику для этого показывают очень много шедевров. А вот Художнику вообще ничего не показывают, а только сажают его в комнату с Критиком и говорят – рисуй картины так, чтобы его обмануть – чтобы Критик типа решил, что это настоящий шедевр, а не твои рисульки. Поэтому Художнику, у которого никакого способа Дон Кихота скопировать нет, приходится уже придумывать свои собственные гениальные произведения. Это всё называется GAN – Generative Adversarial Network. (Adversarial это потому что Критик и Художник в этой схеме на ножах).

После этого эти шедевры показывают нам и говорят – вот, смотрите, шедевры, красиво, оценивайте, ищите смыслы. И кому-то красиво и прикольно, он делает репост, покупает NFT; а кого-то бесит, но он не понимает, почему, и его обвиняют в антропоцентризме и наивности.

Почему-то про Критика в этой схеме, после обучения Художника, забывают. Хотя именно Критик оказывается куда ближе к нашему, человеческому труду; Критик здесь – автоматизация. Понятно, про что это за труд – по каким-то там абстрактным критериям решать, что шедевр, а что нет. Нейросетка-Критик это автоматизация того труда, что мы проделываем, когда встаем перед очередной новой картиной и говорим "О, красиво!" или "Какая-то херня"; когда в три часа ночи, дум-скроля инстаграм, лайкаем, не включая мозг, красивые пейзажи и не лайкаем уродские рисунки хороших знакомых, которых на старости лет потащило в кружок рисования.

Автоматизация этого примитивного инстинкта, что заставляет нас быстро решать, что красиво, а что нет, это и есть настоящее достижение GAN. Что круто, это что такая Критика, которую интересует лишь всякая банальная красота, наконец автоматизирована, и можно об этих утомительных вещах, типа цветах и композиции, вообще больше не думать, если не хочется. И когда на вас вываливают очередной мегабайт генеративной поэзии, то нежелание ее читать вполне объяснимо – это как руками ковыряться в чем-то, что компьютеры уже давно научились делать не хуже нас.

Красота как метастабильность

Несколько недель назад мне приснился сон: я приехал в какой-то маленький город и хочу выпить кофе. Нахожу два ларька-кофейни, черную и белую. Подхожу к одному и прошу кофе и мне дают стакан с абсолютно прозрачной жидкостью, прям как вода. Я удивляюсь, но мне баристы говорят – пей, пей, это новый способ аэропрессом заваривать, хороший. Я пью – и правда, очень вкусный кофе – с легкой приятной кислотностью, интенсивным, древесным таким вкусом и оттенком виски. Мне очень нравится. Потом в другой кофейне я беру уже то же самое.

Я до сих пор не все в этом сне понял, но как метафора тут понятны ситуации, типа вот например иногда я наталкиваюсь на что-нибудь типа академической философии, и я думаю – выглядит, как вода ("Воображаемое"); но мне говорят институционально-подтвержденные люди ("Символическое") – пей, пей – и реально, на вкус очень неплохо ("Реальное"). Но на вид как вода, и вроде как это совершенно неважно, а с другой стороны меня иногда прям тревожит, хотя я даже не очень понимаю, почему? Вкусно же! И институционально подтверждено.

Но вообще сам сон явно вдохновлен этим видео с совершенно божественного канала про кофе Джеймса Хоффмана: "Почему современный эспрессо такой уродский". Вкратце: раньше эспрессо был красивый – насыщенного, богатого цвета с пенкой; а теперь эспрессо делают некрасивым, блеклым и без пенки. И это потому что раньше науки нормальной не было, и дикари делали эспрессо на глазок, а на глазок получалось типа чтобы красиво; а сейчас наконец наука есть, и ученые вычислили, какой эспрессо вкуснее, и оказалось, что некрасивый, и теперь делают некрасивый, потому что его же пить, а не смотреть.

Хотя вот не знаю, для меня даже с определенным дегустационным опытом эспрессо остается в категории "экспиринса" и "приключения"; это маленькая доза кромешной тьмы, которую я пью не ради самого вкуса, а как шот. Шот эспрессо с утра, шот граппы к закату – итальянские приключения. В отличие от всех этих ведер капучино или фильтрованного кофе – где жидкости много, и если я планирую ее закончить, то лучше, чтобы она была повкуснее – интенсивность и сложность вкуса эспрессо является частью опыта и в общем-то я бы не сказал, что в первые годы моего употребления эспрессо вообще было ожидание, что будет вкусно. Наоборот, было ожидание, что будет больно. Поэтому в более вкусном и качественном, но блекло выглядящем эспрессо есть что-то трагичное...

Я тут вспомнил очень смешную статью про актера, который играл Кенделла в Succession, и в жизни мало чем от него отличался; вот, и он, как "кофейный сноб", брал с собой в Италию свой кофе из Дании. В этом есть что-то очень смешное – в этом отказе от принципиального итальянского опыта – но в принципе можно и понять: мало ли, почему бы датскому современному научному кофе не быть вкуснее традиционного итальянского на баре в гастрономии?

Короче, тут можно сделать вывод типа "О, трагедия человека, всё красивое прогресс объявляет неэффективным, а всё эффективное – делает некрасивым; а потом мы привыкаем ко второму и всё случается заново". Но я подумал, что можно подойти обратным способом – и пояснить всё через мое любимое понятие последних двух лет: "метастабильность".

Про метастабильность я узнал из заметок архитектора AWS, специалиста по распределенным системам; само это понятие используется для описания самых разных систем, в т.ч. физических, химических, или электронных. Метастабильное – это какое-то такое состояние, которое само не особо стабильное, но в котором все равно можно застрять на неопределенное время. Например, если вы подкинули монетку – вы ожидаете, что она покрутится-повертится и остановится в одном из своих стабильных состояний: орлом или решкой. А она встала на ребро – понятно, что это не очень стабильно, и малейший ветерок или толчок ее из этого состояния выбьет – но вот когда именно это случится – не очень понятно.

Метастабильные состояния инженерами считаются особенно вредными, поскольку система в них может застрять на неопределенный срок. Нестабильное состояние точно быстро разрешится в стабильное ("все сломалось" это тоже стабильное состояние); со стабильным состоянием обычно понятно, что делать; а вот метастабильное оно ни туда ни сюда – на него невозможно положиться, но нет и никаких гарантий, что из него система скоро вылезет. Доходчиво? (Поднимите руку все, кто уже который год в метастабильном состоянии).

Но с другой стороны, ну вот... в каком-то смысле, жизнь это метастабильное состояние между небытием и смертью, монетка, застрявшая на ребре. Хотя бы иногда кажется, что именно так. У метастабильности есть своя романтика, короче.

И вот эта ситуация, когда изобрели некрасивый эспрессо, который вкуснее. Понятно, что человек либо сдастся и примет это, либо просто достаточно скоро умрет, и весь мир перейдет на некрасивые, но эффективные эспрессо – стабильное такое состояние. Но какое-то время человек будет-таки держаться за свой красивый, насыщенный цветом эспрессо, потому что у него всякие воспоминания, опыт и традиция. Это и есть метастабильное состояние – сколько он так будет? Некоторые на такое реагируют тем, чтобы обозвать этого человека консерватором, традом и мракобесом, и попытаться загнать его в стабильное состояние фашиста, но это все-таки не все одно и то же.

И вот можно представить себе, как в 22 веке в каком-нибудь маленьком городе Италии (или его копии в провинции Чунцин) какие-то странные люди продолжают делать неправильный, неэффективный красивый эспрессо, просто, чтобы поддержать это метастабильное состояние. Это ведь и есть музей – место, где сохраняют нестабильные вещи, потому что это очень интересно – вещи, которые долго оставались нестабильными. Как монетка, которую поддерживают на ребре много веков, или кусок пергамента позапрошлого тысячелетия, который рассыпается на глазах, но за счет музейного внимания и заботы остается живучее самой прочной стали.

Это выглядит, как ещё одна из шуток про метаверс, майнкрафт и так далее, но в России шутки становятся былью. (Интересно, как вообще лаканисты занимаются психоанализом в России, где символическое, воображаемое и реальное скреплены наручниками)

https://meduza.io/feature/2022/02/10/sud-vynes-prigovor-po-delu-o-vzryve-fsb-v-minecraft-odin-iz-obvinyaemyh-16-letniy-nikita-uvarov-poluchil-pyat-let-kolonii

Пока что мои пророчества явно исполняются

https://www.tgoop.com/roguelike_theory/276

Все замечают, как в последние годы быстро всё выпадает из головы и из памяти, и самые ужасные события прошлой недели воспринимаются, как произошедшие месяцы или годы назад... Вот это (метастабильное!) состояние, когда война вот-вот-возможно-начнётся, оно воспринимается с большой тяжестью, как такой непонятный призрак; но как только эта грядущая ситуация примет какую-то конкретную форму – даже вроде как глубоко затрагивающую нас, как затронула пандемия – у многих из нас, кроме тех, конечно, кому особенно не повезет – она выпадет из внимания и забудется. Ничто так не тревожит, как что-то угрожающе не-оформленное... Но почему оформленное-но-ужасное так легко забывается?

Как подтверждение мысли о том, что парадигмой современного толпо-мышления является рынок, я читал тут о странном результате, рыночной "загадке войны": перед конфликтом, рынок немножко и тревожно падает; но стоит ему начаться, как цены компаний, в среднем, вдруг ползут обратно вверх.

Мое объяснение было бы таким – задача рынка – оценивать не ужасность событий, а их риски. Непонятное – рискованно, а если событие и его границы уже вполне ясны, оно быстро перестает влиять на цену, и рынок легко возвращается к своему усредненному оптимизму.

То, что мы все сейчас думаем так же, как рынок, это не универсальная "истина о построении мозга" (как ее иногда изображают), а свойство нашего специфического современного существования. Довольно странное и едва ли кому-то из нас полезное. Но можно всё-таки предсказать – чем бы не разрешилась эта текущая ситуация, она быстро выпадет из головы. Мы поймем, как именно она нас касается, впишем ее в наши ожидания от жизни, и выкинем из головы. Обновим прайоры, так сказать. Может, поэтому ее какое-то время ещё постараются не разрешать.

Пока получается ловить вдохновение, пишу на американском про спорт и его драмы. Вопрос, типа, в том, как мог бы выглядеть спорт, который был бы не только про максимум само-эксплуатации. Я хотел снова про Формулу 1, но отвлекся на фигурное катание, так что я назвал это "part 1" https://rogueliketheory.substack.com/p/the-sports-of-the-inhuman-part-1

Желаю нам научиться бороться за свою жизнь, свободу, будущее и спокойствие с той же уверенной и беспощадной жестокостью, с которой сволочи готовы лишать этого всего нас и наших друзей

Прощай, невинность

Мы столкнулись с миллионом страхов. Страхов потерять силы, время, деньги, здоровье, свободу, жизнь. Но важный страх, что я чувствую висящим в воздухе, это страх потерять невинность.

Невинность это отказ столкнуться со своей виной. Потому что с ней непонятно, что делать. Потому что выбора перед нами никогда не стояло. Но с виной можно жить. Это не самое страшное. Даже если вина непонятная, навешена на нас нечестно, как первородный грех — вина, как и никакое другое чувство, не уйдет, если просто в неё не верить, и единственное, что можно сделать, это понять и назвать её и провести свои границы.

Невинность это оправдание, чтобы не дать отпор и проявить силу, когда это действительно нужно. "Но я же не такой плохой, как они." Но невинность это ещё и позволение себе проявлять излишнюю агрессию, уже когда победа была достигнута. "Они же виноваты, я имею право их мучить, мстить им, ненавидеть."

Невинность я услышу в разговорах с европейцами. Они будут говорить на меня, в меня, через меня — о своей невинности, о том, как они правильно голосуют за рецайклинг, а то, что их политики там что-то тоже делают — или не делают — за границей, это не что-то, что входит в их сферу влияния и ответственности. Даже если они не будут говорить о моей вине, я буду знать, что они так же хорошо видят отсутствие моей невинности по сравнению с ними, как и я.

Невинность я услышу и в реакциях на эти слова русских вокруг. "Мы не виноваты, мы не голосовали, мы просто жертвы, мы за добро, за запад, за свободу". Мне будет нечего сказать, кроме того, что это всё совершенно неважно. Чувство вины не уйдет, история не перепишется, будущее не заиграет яркими красками от этих оправданий. Как и в случае любой несправедливости, придётся подчеркнуть свои потери, и принять это обвинение — обвинение ни в чём ином, кроме как невозможности больше быть невиннным.

Невинность это убежденность, что кто-то хороший придет и защитит. Невинность это отказ обвинять этого хорошего, который не приходит, отказ обвинять, пока хотя бы какая-то надежда есть. Невинность это перекладывание вину на тех слабых, кто оказался в другой ситуации.

Невинность это вера в добро. Ну и что, что добро не просто бессильно, но и прямо отказывается победить зло. Невинность это отказ признать, что мы все — просто слабые люди в мире, где многим очень выгодно делать нам плохо. Отказ признать, что тот факт, что мы считаем себя добрыми, не означает, что нас кто-то защитит. Вера в то, что рано или поздно добро победит просто потому, что оно добро, и нам станет нормально, хотя мы прекрасно знаем, в каком аду заканчивали жизнь многие люди, у которых мы учились добру.

Невинность висит в воздухе, когда мы думаем о музеях, интересных текстах; о компьютерных играх и о математике. "Каким же надо быть невинным, чтобы сейчас — или вообще — рисовать, чтобы заниматься математикой." Но хорошая математика остаётся хорошей, даже если нет бога, который бы подарил за нее прощение грехов. И хорошая картина будет хорошей, даже если ее автор не был безгрешен; а если безгрешность автора составляет суть его искусства, то это, конечно, было плохим искусством всегда. Мы всегда жили в тяжелом и несправедливом мире. То, что он только сейчас до некоторых из нас действительно добрался, не означает ничего, кроме того, что их удивление выдаёт их наивность.

Вера в свою невинность — наивность. Потому что этой невинности нет. Отказ от наивности не избавляет от проблем, от боли и вины. Но он необходим, чтобы начать находить свои собственные способы жить. Иначе можно всю жизнь быть наивным, и невинно бежать от той очень маленькой, но ощутимой власти, что даёт нам правда и готовность быть виноватым. В конце концов, наивность — наша самая первая вина, и простить её себе мы не сможем никогда.

Ну что, геополитическая спекуляция?

1. Вчера в новостях: Китай "уважает суверенитет и территориальную целостность всех стран, но в то же время признает сложную и особую историю украинского вопроса".[1]

Короче, сейчас мы увидели ровно то, что случится, если Китай ровно так же захватит Тайвань. Ничего. Какие-нибудь санкции. А это значит, что он, скорее всего, следующий.

2. Рынкам в США "вот-вот пиздец" уже какое-то продолжительное время. Инфляция в 2021 была зафиксирована как абсолютно безумная. В этом году Федеральный резерв собирается основательно поднимать ставку по кредитам, лишая рынки лёгких денег и тем самым уничтожая все эти абсолютно безумные спекулятивные инвестиции, а вместе с ними – и более нормальные бизнесы, которые не успеют перестроиться.

Поэтому вчера Байден вышел и очень быстро объявил, что почти ничего США против России делает не будут. Рынки сразу немножко подпрыгнули. Я подозреваю, что он так торопился умыть руки, потому что боится, что они слишко быстро бы грохнулись. Западные руки связаны их же собственной экономикой.

3. Запад явно очень боится действительно ввести санкции и лишить себя доступа к русским ресурсам. Я не знаю, введут или нет. Но это явно обойдется им очень дорого, и подорвёт экономику ещё больше.

4. Стратегия класть доллары в свой валютный резерв, а не увеличивать уровень жизни населения, которой придерживались в Азии при поддержке Китая последние две декады, и которая была основой экономической стратегии России в последние годы тоже, это (довольно адекватная) реакция на Азиатский кризис 1997 года. Благодаря этой стратегии, безумная американская машина печатания денег, которая раньше рушила рынки победнее по всему миру, рушит на этот раз рынок самих американцев.

5. Чисто для сюжетной линии. В январе ходили слухи о том, что Си Цзиньпин просил Путина не нападать на Украину во время Олимпиады. Конечно, их решительно опровергнули.[2] Но он всё равно напал не во время, а сразу после. Кто-то из русских политологов писал об этом на фейсбуке (не смог найти, пардон) – "ни ради кого другого Путин бы ждать не стал."

--

Это нападение – первый эвент новой эры, эры открытой китайской геополитической доминации. Всё это нападение происходит с их явного поощрения, невероятно им выгодно, и развязывает им руки для собственных более активных действий.

[1]: https://www.npr.org/2022/02/25/1082996885/in-phone-call-china-plays-a-balancing-act-over-russias-invasion-of-ukraine

[2]: https://www.scmp.com/news/china/diplomacy/article/3164563/sheer-fiction-china-denies-xi-asked-putin-not-invade-ukraine?fbclid=IwAR0gXGWQkZfbsiUk6ZjdMnZ2WD0rhIno6qVsPYPGiUiuEArycX-kTc-j9BQ