Некий крипто-чел предлагает "простимулировать" русских закончить войну тем, что будет платить каждому русскому, кто посмотрит видео* с правдой про войну, 50 долларов в крипто-эквиваленте (со строгими проверками, что никто из русских не посмотрит это выгодное видео дважды).

Вот так вот. Блеск и нищета поведенческой экономики...

* – «videos depicting the true state of the war through virtual reality that he termed “people parties.”». Я не знаю, что это значит. Но видимо реальность будет виртуальная

Вот всё думаю про такой момент, что типа часто кажется, что "плана для решения проблемы" нет, хотя на самом деле он есть, просто о нём неприлично говорить. Как например – "плана для решения климатической проблемы нет"; а когда, скажем, Харауэй пишет, что для решения этой проблемы нужно, чтобы людей осталось 2-3 миллиарда, к ней сразу вопрос, типа, а куда денутся лишние 4-5? А вот если об этом никогда не говорить, то как-то само собой может получиться, что они куда-то там сами денутся, утонут, например (и "мы", конечно, спасем из них пару миллионов, "мы" же не звери), и вот тогда оставшиеся два миллиарда, погрустив, попробуют дальше уже как-то жить. И это ведь тоже план, просто он не сформулирован, как план. Он сформулирован как ограниченность заботы и ограниченность ума. "Ну я голосовал за всякий рецайклинг, я внес свою лепту, ведь мой план был, что я игнорирую остальные проблемы, пока их не станет легко решить".

Ну и то же про кое-какие очень актуальные проблемы и требования по поводу текущей войны, когда кажется, что плана нет, хотя некие прогнозы в общем-то есть, просто их очень трудно произнести вслух.

Это я не к тому, что надо обязательно делать только планы, которые очень хорошо звучат и легко продаются во всех подробностях самым душещипательным доброхотам. А наоборот – о том, что проблема в формулировке четкой и недвусмысленной политической программы заключается не в том, что не хватает ума, а в том, что совесть не позволяет ее сформулировать. Но несформулированный ужасный план не становится же от этого лучше.

Хотя можно сказать, что в этом смысле в борьбе человечества против собственной моральности двусмысленные и непонятные и нарочно недодуманные позиции оказываются так же важны и необходимы, как и в борьбе между ядерными державами.

Известный текст Вайцмана об израильской армии, использующей Делеза – "Комната, которую вы видите, это всего лишь ваша интерпретация этой комнаты... Как интерпретировать улицу? Мы интерпретируем ее как нечто непроходимое, и дверь – как что-то непроходимое, и окна – как то, сквозь что нельзя смотреть, потому что на улице нас ждет ружьё, а за дверью – мина-ловушка. Враг интерпретирует пространство традиционным, классическим способом, и я не хочу следовать его интерпретации и попасться в его ловушки... Я хочу его удивить! В этом суть войны. Мне нужна победа... Поэтому мы следуем методике движения сквозь стены... Как червь, проедающий свой путь вперед, появляясь в каких-то точках, и вновь исчезающий... Я сказал своим солдатам – Друзья! Если раньше мы двигались по дорогам и переулкам, забудьте об этом! Отныне мы все ходим сквозь стены!"

Текст о маоистской и пост-маоистской стратегии "затяжной войны", о том, как слабая, но популярная сторона может, стратегически затянув войну и с большими потерями, справиться с превосходящим по силе, но не по силе воли, соперником – в том числе, кстати, и научившись интерпретировать (и заставлять врага интепретировать) поражения, как победы, а победы, как поражения.

Я всё думаю, чем может отличаться позиция по отношению к истине тех двух сторон, что сейчас настойчиво претендуют на собственную уникальную с ней связь. "У одних истина, у других нет" – это явно не так; но разница чувствуется. Вспоминается Винникотт: "Безумие – это требование, чтобы тебе верили". Это не к тому, что если ты не безумен, тебе на веру других наплевать – скорее, вместо требований, ты можешь позволить себе соблазнение. Соблазнение означает, что ты признаёшь всю ложь и неточность своих маленьких соблазнительных проектов, но всё равно предлагаешь другому поучаствовать в них, вместе изменяя и реальность, и сами проекты, по ходу действия; попробовать, хотя бы на одну ночь, забыть о фантастичности общих надежд и преувеличенности достоинств всех участников.

И это не значит, что с одной стороны только требование, а с другой – только соблазнение. Я помню времена – годы назад, а по календарю несколько недель – когда еще легко думалось и жаловалось на то, что грозные европейские либералы яростно требуют от меня веры во внутреннюю изоляционистскую экологическую политику, задаваться вопросами про которую нельзя, а обобщенный и условный Дугин соблазняет некой "альтернативной точкой зрения", в которую я никогда не бы смог поверить, но с удовольствием, "на одну ночь", готов об этом неверии был бы забыть. И даже сейчас остаются миллионы разных требований и попыток соблазнить со всех сторон, монополию на хорошую дискурсивную позицию ни у кого нет. Сама "спецоперация" первые несколько минут была неудачной попыткой соблазнения – в первую очередь, живущих на той территории украинцев. Это я к тому, что в конечном счете, какое бы зло и ложь мы не видели в действиях кого бы то ни было, выбор соблазнительного проекта остается всё равно за нами, снять с себя с него ответственность не получится.

Тревога быстро превращает соблазнение в требование, как мы хорошо сейчас видим по телевизорам. Но это принципиальная разница, поскольку она позволяет продвинуться дальше поисков невозможной абсолютной истины, не отказываясь при этом от истины совсем. Проект соблазнения это такой проект, что готов активно включать тех, кого он пытается привлечь, и меняться с ними и ради них. К сожалению, даже самые приятные и крупные проекты на планете готовы сейчас принимать не всех. Но в основном вокруг лишь такие, что готовы выгонять даже совсем своих, если те хоть на секунду усомнятся в тех истинах, веру в которые они требуют.

Тоже хорошо про истину и разрыв в русском обществе, по Бурдьё, я только немного сомневаюсь в "воле к объективному знанию" как определяющей

https://www.tgoop.com/structurestrikesback/154

А с другой стороны, вот на этом анархистском канале много хороших практических советов и наблюдений о протестах

https://www.tgoop.com/anarchyplus/564

"Мой парень вернулся с войны" Оли Лялиной, 1996

В этой очень известной работе Лялина достигает, на мой взгляд, вершины нет-арта; с помощью очень простого, но точного использования ранних веб-технологий создавая сложное, надолго остающееся гнетущее впечатление. Основа работы – фреймы, инструмент, с помощью которого браузеры позволили разделять веб-страницы так, чтобы происходящее на одной части не влияло на то, что происходит на другой, таким образом позволяя сохранять статические элементы типа оглавлений. В десятилетия после этой работы фреймы окажутся одним из принципиальных источников инновации в веб-дизайне, поставив под вопрос самую идею веб-страницы и раскрыв поиск других форм контента. У Лялиной фреймы используются так же – для постоянного создания отдельных пространств, которые, однако, дробятся и уменьшаются в потенциальную бесконечно-малость, и странным, телепатическим образом взаимодействуют между собою сквозь эти возведенные границы. Мне её чёрные фреймы напомнили о клаустрофобии и беззащитности пост-советской коммунальной квартиры, и то постоянное воссоздание стен и дробление собственного пространства, что иногда называют "внутренней иммиграцией". Общение сквозь границы фреймов было источником большой части угроз безопасности интернета в нулевых, и вопрос об этой коммуникации остается принципиальным для браузерной модели безопасности и сейчас.

Ещё в детстве, когда тема эмиграции была из разряда таинственных вопросов и мечтаний, было очень четким вот это вот ощущение: «Если уж ты родился на территории интереса российской империи, то тебе положено либо сдохнуть за царя, либо сдохнуть против». И одной из загадок европейской цивилизации было для меня то, как же они умудрились из этой дилеммы вылезти, как изобрели желание найти свою собственную смерть, не связанную напрямую с играми суверенов, как смогли себе это позволить (нет ощущения, что мы можем себе такое позволить). И я даже не говорю про то, как легко эта впитанная с пеленок дилемма сейчас приписывается «большому Другому». Смущает больше то, как эта максима остаётся, даже когда я от неё сбежал — в понимании, что даже если я в нее сам пытаюсь не верить, выкидываю ее из головы, все же так и продолжает выглядеть судьба тех, кто остался, а возможно, все же и моя. Хотелось не просто сытой и приятной европейской жизни, а возможности придумать какую-то другую, свою собственную смерть себе и другим, как ни абсурдно это звучит во времена, когда так многие смерти легко приписать чьему-то политическому недосмотру.

Снова обсуждают долг и возможность прощения. Открытием антропологии раннего 20 века было то, что долг это не экономическое понятие, а общественное, и что регулярные ритуалы прощения типичны для не-модерновых обществ. Отсюда и критика капитализма в духе Беньямина, Жирара или Батая. Беньямин: "Проблема капитализма в том, что он – религия без прощения, что отменена суббота, когда можно исповедоваться и забыть про свои долги". Почему бы нам не простить долги? Почему бы не устраивать вселенский потлач? Современная денежная теория (MMT) и другие важные экономические теории тоже говорят о фундаментальности суверенного права на дефолт, на односторонний отказ от долгов.

Но есть другая сторона у этой невозможности прощать долги. Современная теория планетарной власти строится на очень важном и пугающем долге, которые подразумевается понятием "ядерное сдерживание". Это не просто долг, который мы морально не готовы прощать – вся доктрина сдерживания строится на том, что этот долг никогда не будет прощён. То есть в основе современной геополитики лежит некий абсолютно непрощаемый долг. Ядерное сдерживание оказывается предельным понятием для утопической теории потлача. Если мы хотим научиться прощать все долги, придется учиться прощать и потенциальный ядерный удар.

Решил разобраться на ночь глядя, что там про ужас. Вот в "Протагоре" под конец такой спор (в переводе Лэмба) – Протагор говорит Сократу, мол, "самые нечестивые, несправедливые, необузданные и тупые тоже бывают смелыми, поэтому смелость это какой-то особый вид добродетели, не связанный со всеми остальными". Сократа это очень удивляет и он спрашивает, мол, наглость и смелость это для тебя что, одно и то же? И потом: Может быть, трусы делают то, что позволяет быть наглым, а вот смелые сталкиваются с настоящим ужасом?

На русский Соловьевым это совсем по-другому переведено и смысл полностью потерян, вместо наглости он говорит про робость, и поэтому вообще непонятно, о чём они там спорят и зачем. Но я греческого не знаю.

(Потом там еще про войну, что это смелость – идти воевать; про быструю и наглую специальную операцию нет ни слова.)

Подписчик сделал карту протестных акций:

«А+ писали про некие волны и о том, как количество, тип и исход первых акций влияет на последующие... Я абсолютно с этим согласен. Но есть одно но: восприятие количества акций и поддержки антивоенного движения искажается цензурой и ограниченным доступом к информации. То есть, акции проходят – а знают об этом единицы.

Появилась идея создать ресурс, где агрегировать акции протеста. Чтобы дать посетителю чувство массовости движения. Ещё такой ресурс даст возможность вести статистику, изучать тенденции».

https://www.tgoop.com/remap_ru/3

По поводу предыдущей ссылки, к сожалению, я не могу гарантировать ничью добросовестность, и вообще редко вижу для себя возможность давать какие-то конкретные советы. Ссылку прислал из канала, которому более-менее доверяю, но тоже не на 100%.

Я скидывал ссылку на маоистскую стратегию "затяжной войны". Так вот. Там в ней самое главное – это вера партизан в то, что они не одни. Вне зависимости от разного рода чисел и статистик, которые сейчас с такой пеной у рта обсуждают – движение сопротивления живет ровно столько, сколько оно верит в своё собственное существование. Поэтому мне кажется такого рода инициативы довольно важными. Возможно, информацию в такие карты действительно лучше слать после самих акций, чтобы никто не мог ими воспользоваться превентивно. А для того, чтобы узнать о грядущих намерениях своих локальных товарищей, лучше использовать уже проверенные локальные источники.

Мне понравилась вот статья на и-флакс, The Case against The Russian Federation (вот перевод на русский). Олексий Радински предлагает развернуть все эти рассуждения о том, что "Киев – мать городов русских", и воспользоваться ими, чтобы начать из Киева же глобальное движение освобождения мира от РФ. Интересно, что я редко встречал такие мысли с той стороны, что хотела бы этого освобождения – для нас политические события в Киеве были скорее вдохновением и вопросом о том, как политика вообще может работать. А вот его противники как раз в него подчеркнуто верят, как уже давно явно пугает Путина "русский майдан". Почему бы и нет? Если он боится русского майдана больше любых санкций и даже больше массовых захоронений?

Сейчас действительно очень важное время для деколониальной мысли. В ней точно есть и мифопоэтический, и практический, и даже институциональный потенциал для каких-то очень нужных миру действий. Но это очень непростое движение, и некоторые простые, даже примитивные утверждения и требования, которые иногда выдаются под этим именем, кажутся мне очень странными, вредными, близорукими и злодейскими (не стоит забывать, что даже дугинизм и путинизм это тоже своего рода примитивная и неадекватная деколониальность). Сейчас – то время, когда деколониальная мысль может проявить себя, как действительно что-то глубокое, вдохновляющее, адекватное ситуации и готовое принять в себя человечество. Я очень на это надеюсь.

Мне эти интерактивные эксперименты по принудительному помещению или заманиваю людей в неловкие моральные ситуации с последующим разоблачением кажутся интересными и важными в теории, но всё-таки мне не кажется, что это хорошие игры или произведения. Помимо того, что по той ссылке, у меня очень похожие мысли про Frostpunk и отчасти This War of Mine – известные игры одной польской студии, которые не настолько в лоб, но все-таки всеми силами тащат игрока в сторону бесконечных безжалостных дилемм.

Конечно, тут возникает вопрос, мол, насколько вообще интересный эксперимент осмысленно считать "неудачным произведением"? Всё-таки внимание и уважение к форме очень важно. Если, пытаясь в лоб изобразить "моральное", игру принципиально обедняют, сводя ее к некому однозначному фактическому приговору, то тем самым обедняется и тот опыт, что изображается (поскольку он оказывается не особо важен в своих деталях, и детали оказывается легко принести в жертву моральным выводам), и моральное как таковое (ведь его суть как раз в растерянности и непонимании настоящих границ вины; и в неком собственном излишке над повседневной бытовой экономикой, излишке, который невозможно однозначно оценить и в экономику вписать). Напротив, игра, которая воздерживается от очевидной моральной навязчивости, передает моральный опыт на откуп и ответственность самому игроку, что явно куда эффективнее. Принятие этого предположения освобождает автора игры для того, чтобы попытаться изобразить какое-то действительно увиденное в жизни содержание, не ограничивая себя оценками. Так что качество игры или другого произведения с формальной точки зрения мне кажется необходимостью для вдохновения морального опыта, а вовсе не какой-то конкурирующей дополнительной задачей.

Сталкиваясь с разными воспоминаниями о трагедиях, в них часто особенно трогают именно какие-то прорывающиеся детали "нормальности", которые, как курицы, бегающие какое-то время после отрубания головы, продолжают свое бытие в абсолютно неадекватных этому условиях. Ведь во время трагедии жизнь не ограничивается вдруг до каких-то там выборов из двух или одного варианта, а продолжается в странных, извращенных формах, и вот это стремление жизни продолжаться и сводит с ума. Поэтому интереснее фиксировать жизнь, а не навязывать выводы. И наоборот, когда свидетельство сводится к "плохо плохо плохо плохо плохо", оно вдруг тем самым перестает быть отличимо от невротичной дневниковой записи обычных скучных лет.

В тему – Вахштайн сегодня цитировал Арендт про профессиональных моралистов: "те, кто как раз был полностью компетентен в вопросах морали и ставил их на первое место... показали не только свою полную неспособность чему-либо научиться; хуже того, легко поддавшись искушению, они тем самым убедительно показали, насколько используемые ими традиционные понятия и мерила неадекватны и неприменимы к новым условиям".

Много разговоров, мол, что сейчас в РФ придумывают всякие законы, чтобы не выпускать "айтишников", шмонают этих айтишников на границе, а все гуманитарии, что в РФ остались, тоже пишут, что нужны айтишники и путин их всех так растеряет и будет всем плохо, а американцам будет хорошо от притока гениальных русских программистов.

А у меня это в голове как-то сталкивается с противоположными рассуждениями прошлых лет, вполне популярными в америке, в первую очередь с идеей о том, что всех айтишников скоро заменят на искусственный интеллект и уволят. Как этот несколько спорный дискурс сочетается с тем фактом, что зажравшимся американским кодерам платят огромные бабки (по сравнению с другими, ненужными профессиями) и они всё равно работать не хотят, но всем там очень нужны, это отдельный вопрос – может, пугают специально этим "ИИ", чтоб работали. Но немного смешно об этом всерьёз думать, типа, заменят всех американских кодеров ИИ и тогда они поедут в РФ страну поднимать, чтобы Путин их спасал от интеллекта западного искусственного.

Сами программисты, и там и там, до буквально последних нескольких лет умудрялись быть просто эталоном буржуазного мышления, "мы просто хорошо работаем и не надо нам думать про политику", и выходили на улицы разве что по поводу высоких налогов. Ильенков так и объяснял отчуждение – это труд людей, которые не понимают, как их труд вписывается в мир в его тотальности, и ограничены лишь своей работой. Программисты по большей части занимаются производством этого отчуждения, пытаясь с помощью комфортного UX смешать людей и их станки. Но в последние годы айтишники по-настоящему (хоть и в своей особой манере) политизировались (особенно в США) и интересно понять, почему.

Но вот было еще другое понимание айтишников, как "жрецов". Мне всегда это казалось неуклюжей и притянутой за уши метафорой, типа, если кто-то ленится разобраться, че мы там за компьютерами делаем, то хочется назвать это служением компьютерному богу. Но сейчас можно предположить, что это ведь жрецы западный утопии, жрецы надежды на комфортное будущее. Тот самый единственный представимый в РФ средний класс, который не только сам может зарабатывать деньги (присылаемые им из-за рубежа, конечно), но и создавать некую видимость комфорта всем остальным вокруг, помогая всем почувствовать себя раз в день шикарным и уважаемым человеком при помощи яндекс.лавки или убера за 150 рублей. Вот эта вот надежда на будущее и уезжает из России – и лишь только по ее поводу у кого-то из власть имущих или комментирующих и катится скупая слеза.

Сделав несколько лет назад 23andme, я обнаружил, что я обобщенный "русский". Это было немного обидно, потому что я был уверен, что я коми-пермяк, прямой потомок шамана. Я выгляжу, как непонятно что, а мой отец – практически вылитый Джеронимо. Откуда мне знать, умным алгоритмам виднее. Штука, которая за определение национальностей отвечает, у меня в голове вообще не работает. Я ведь раньше порой хотел как-то в этом всём поучаствовать, переделать под себя тот удивительный фрагмент Рембо – "От моих предков-галлов я унаследовал светлые голубые глаза, ограниченный мозг и отсутствие ловкости в драке..." Обсуждения того, кто татарин, кто армянин, а кто еврей в Москве практически так же популярны, и так же непроницаемы для меня, как разговоры о том, кто в какую ходил среднюю школу. Это не потому, что мне всё равно – и то и то крайне важно, особенно в Москве – просто я в это всё не умею, как и 23andme. И это уж не говоря о том, что о моей гипотетической национальности вообще никто никогда не слышал. Но если для 23andme, как для Путина, все от Прибалтики до Сахалина, видимо, просто "русские", то для меня все на свете – просто непонятно что.

Когда я ездил в Пермь в 2016, я попал на "старинный" соляной завод. Нам там рассказали, почему про пермяков говорят "соляные уши". Это потому, что когда они носили на своей голове мешки с солью, соль разъедала им уши, те становились огромными и красными. То же происходило с кожей лба, которая распухала и сползала вниз, мешая глазам смотреть. Про ожидаемую продолжительность жизни экскурсовод ответила: "ну лет 25". А к 20 уже лучше родить себе ребенка на смену. Эти шахты сделали Строгановых богатейшими людьми 16 века. Они изобрели биф строганоф, которому очень идёт соль. "Старинные" соляные заводы, где работали люди руками, убивая свои тела солью, позакрывали советские власти когда-то в середине 20 века. Возможно, всё это обман, или я всё неправильно запомнил. Возможно, это меня вообще не касается, скажем, потому что я коми-пермяк, а не пермяк-соляные-уши, мало ли кто именно там на заводах был, тем более, что до 25 я дожил и даже немного дальше. Славянский дифференциальный расизм – это индустрия насилия поистине планетарного масштаба, и я идентифицирую себя не более чем как крупинка соли на этом соляном заводе. Кстати, вот соляные шахты пермские – очень красивые, даже "психоделические", погуглите на досуге.

Обсуждали на днях с одним другом жизнь и смерть государств. Друг оказался любителем почитать Мольдбага, у которого (особенно "раннего") была очень простая концепция лоскутного одеяла ("patchwork") – надо поделить планету на маленькие страны и пусть они между собой конкурируют за граждан, чтобы узнать, у какой из них лучше всего устроены законы и институты.

Меня интересует это не как "проект" (меня почему-то пока еще не зовут решать, как правильно планету поделить), а как некий безумный образ, очень органично появляющийся в нашем воображении. В конце концов, метафоры и образы, которыми мы смотрим на мир, развиваются во всех областях параллельно (с малым запаздыванием) – ученые, художники, философы, политики и телеграм-блоггеры постоянно подсматривают их друг у друга, и пользуются находками из чужих областей, чтобы найти новый взгляд на свои. Когда я вижу какую-то концепцию мирового порядка, мой инстинкт сразу – не столько думать о ней, как о реальном предложении, но воспринимать ее как некую тотализирующую метафору, некий взгляд на мир и на самого себя, который стоит извратить.

Мольбаговская концепция в этом смысле кажется мне какой-то... старомодной, слишком феодальной, слишком напоминающей серию Crusader Kings. Она корнями упирается в "национальное государство", которое отграничило себя от империи, и основывается на некой предельной неразличимости между state и state – состоянием Принца и государством. ("Принц" Макиавелли – именно об этой неразличимости, прям на уровне лексики, но по русскому переводу вроде непонятно). Параллельное развитие государства и человека как метафор друг друга основывается на вот этой идее о том, что есть некие суверены, которые объединяют в себе и то и другое. Но национальному государству уже сколько веков, и мы накопили знаний о том, насколько его концептуальная структура плохо работает – и, кстати, эта критика суверенного государства развивались параллельно с критикой его двойника, суверенного субъекта. Поэтому "patchwork" мне кажется одной из тех теорий, основанных на том, чтобы взять какой-то привычный и старый концепт и притворяться, что он работает всегда и во всём.

Но это вы всё и так знаете, а я вам расскажу, о чём я всё думал. Я думал о том, что всё это – рассуждения о жизни государств и субъектов. Пока они живы и не очень много думают о смерти, практически любые концепции работают нормально (в конце концов любая, даже самая плохая теория, вполне может долго оставаться не поставленной под вопрос, если смерти нет). А вот смерть – это то, где вдруг всё становится интересно, и поэтому действительно радикальные теории субъектов начинают с вопроса о том, как с ней считаться. (Кьеркегоровско-Хайдеггеровское бытие-к-смерти, Гоббсовско-Шмиттеанская концепция государства как сопротивления смертельной угрозе...). И вот для королевства встреча со "смертью" своего правителя, а для суверенного государства – с необходимостью по той или иной причине передать власть, это очень важный момент, окруженный кучей ритуалов. Можно рассматривать королевские эффигии или регулярность выборов президента как способ притворяться, что в каком-то конкретном смысле король-таки бессмертен. Можно видеть все эти безумные и ужасные политические поступки, которыми полнится мировая история, как возведенное абсолют сопротивление смерти, поджидающей любую страну.

Но есть у нас и другая ведь теория смерти, эволюционная или психоаналитическая. Она вот о чём: смерть это не какая-то абстрактная судьба всего сущего, а следствие полового размножения. Можно сформулировать ее так: существо должно произвести из себя что-то, что его самого переживёт, и тогда оно может спокойно умереть (это "что-то в нас, что должно нас пережить, и что должно быть выброшено наружу" – один из способов рассматривать объект-маленькую-а, ламеллу). Я много об этом в последнее время думаю, потому что меня интересует вопрос, почему вытащить наружу, высказать или произвести что-то, что зудит внутри, действительно хорошо успокаивает.

Ну вот и раз уж мы так легко пользуемся субъектом как метафорой государства, почему бы не наделить государство такой же смертью. Тогда любая страна не должна пытаться сама по себе существовать вечно, подправляя свои институты и всеми силами и с помощью любого насилия притворяясь бессмертной, а должна постараться оставить после себя что-то более живучее, чем она сама, а потом – спокойно сдохнуть и разложиться. Тогда вместо лоскутного одеяла будет что-то больше похожее чашку Петри. Уже давно и часто говорят про "смерть национального государства", но обычно имеют в виду смерть концепции, которая явно не собирается помирать – мне кажется, куда реалистичнее было бы оставить эту концепцию, но ввести в нее смерть не как что-то, от чего каждое государство должно всеми средствами отбрыкиваться, а как нормальный и естественный горизонт его земного существования.