с206

Капитализм и мультивселенные

В кино происходит поворот к мультивселенным: от многочисленных фильмов Marvel до оскароносного «Всё везде и сразу». По сути, мультивселенная в кино, как и модальный реализм в литературе, почти не имеет ограничений. На первый взгляд, единственное ограничение — это воображение автора. Однако есть ещё одна граница — капитализм. Система финансирования, бюджета фильма и многого другого. Капитализм выступает пределом производства фильмов с мультивселенными и таким образом проникает в само воображение. Это ещё одна иллюстрация капиталистического реализма, о котором писал Марк Фишер. Нам легче представить конец воображения, чем конец капитализма. К тому же, когда он может выступать самим фатумом или судьбой.

Тут интересен случай фильма «Флэш» от DC, который вышел в этом году. Сюжет в нём тоже построен на мультивселенной, в которую попадает Флэш за счёт своей скорости. Он хочет изменить прошлое, чтобы его мать не умерла. По сути, такое проникновение в прошлое может спасти любого из героев. Но тут Флэш сталкивается с проблемой: некоторым героем суждено умереть в любой из вселенных и это никак нельзя изменить.

Это хороший способ ограничить хаос мультивселенных и желание фанатов совместить всё со всем. Если линия героя такова и больше нет возможности платить гонорары Бену Аффлеку в роли Бэтмана, то его судьба оказывается очень простой: он должен умереть. Фатум и судьбоносные события якобы становятся ещё одним инструментов, который показывает власть нарратива над капитализмом. Но правда в другом: капитализм и есть сама судьба, которой нельзя управлять.

с208

Публичная любовная коммуникация

Не так давно меня позвали в исследовательский проект, посвященный проблемам публичной научной коммуникации — например, тому, кто и как популяризирует науку и кому это выгодно. Каков образ ученого в медиа. Как наука показывается в фильмах. В общем, много тем. Нужно будет писать статьи и участвовать в конференциях.

По сути, публичная научная коммуникация — это о том, как наука выходит в свет. В связи с этим я задумался: а как выходит в свет, к примеру, любовь и как она вообще становится публичной? Что значит для любовников сказать миру, что они — любят и могут показать свою любовь? Через совместные фотографии в соцсетях, там, через появления на тусовках.

Я думаю, у влюбленного и ученого много общего. Это особый режим ответственности — не только перед теми, кто рядом (исследовательская группа или твой партнер), но и теми, кто находится далеко — в условном состоянии публичности. Как известно, от слов влюбленного зависит судьба мира.

Аленка Зупанчич, психоаналитик Люблянской школы, точно замечает: «первобытная наука – это своего рода сексуальная техника». Зупанчич критикует «десексуализацию» реальности со стороны научного знания и философии. Вероятно, это знание без тела и без любви, несмотря на то, что по заветам Лакана, «субъект бессознательного – это субъект современной науки».

Публичная любовная коммуникация — это решимость, радостный и роковой момент возвращения первобытной науки. В принципе может быть такой сюжет для статьи: подмена любви и науки, теории и секса, тела и академии, исследователя и влюбленного, который всё-таки решился им быть.

Новый «Логос»

Вышел номер журнала «Логос» с моей статьей под названием «I am cringe, but I am free: кринж на пути от самотождественности к освобождению», в которой рассматриваю кринж через эстетическое бессознательное Рансьера и ситуативное знание Донны Харауэй.

Мне было важно описать кринж как политическое чувство, влияющее на отчуждение и освобождение. Например, в таких ситуациях, когда власть и политика кажутся нам кринжовыми. В последнее время это частое чувство. С другой стороны, кринж — это артефакт контркультуры, о которой писал Марк Фишер. В этом смысле кринж — инструмент сопротивления, а искусство жизни становится искусством быть кринжовым. Как раз об этом говорится в известном меме с козочкой — I am cringe, but I am free.

В целом очень рад, каким получился блок, над которым в этом году мы работали вместе с коллегами, думали и составляли статьи. Рад тому, какая хорошая в итоге получилась компания авторов. Блок открывается вводной статьей Захара Бояркина «Кринж везде и сразу». В блоке есть статьи Йоэля Регева, Артёма Радеева, Марины Васильевой и Любы Михайловой. Кстати, выпуск в целом называется «Новая эпоха подозрения». В другом блоке соседствует, например, Бруно Латур, Евгений Блинов и Александр Вилейкис.

с209

Под конец года, как и было ожидаемо, я немного выгорел в плане коммуникации и работы. Когда выгораешь, обесцениваешь то, что было сделано и делать чего-то в будущем тоже не хочется. Как говорится, это входит в стоимость билета. Но мне кажется, всё-таки важно собрать то, что было — не как те самые «итоги», а как систему записей и фиксаций, прошедшие записки и сценарии. Например, в этом году было несколько лабораторий письма — в Новой Голландии про острова и в Маяковке про любовь. Были цикли лекций — школа философии природы и техники в Ad Magrinem и цикл про Агамбена и Пульчинеллу совместно с Носорогом тоже в Голландии. Как-то незаметно были написаны три статьи для научных журналов — одна из них уже вышла в Логосе, а две другие ещё готовятся к публикации. Было много конференций — три весной: про животных, Гваттари и землю. Одна летом — мы организовали конференцию про Тиндер. Ещё три осенью и зимой — про философию науки, Лакана и STS. Последнюю тоже организовывали мы и это была одновременно одна из самых маргинальных и хороших конференций. Были поездки — слетал и съездил с лекциями в Нижний Новгород и Москву. Были разные научпоп тексты — лонгриды про Делёза и феноменологию. Были семинары и ридинги. Получилось закончить курс по геофилософии — дозаписать шесть лекций и сделать отдельный канал. Была работа и учёба, разные экзамены и поступления. Была работа над книгой, которую дописал этой осенью. Она должна выйти в МИФе в следующем году. В конце концов, рядом были люди, без которых это всё не получилось бы. А теперь должна заиграть песня из Кухни.

с210

Недавно прочитал, что в новом фильме про Наполеона Ридли Скотт пытается показать, как была изобретена меланхолия. Но более точно можно сказать, что этому времени принадлежит другое изобретение — ностальгия. Помню в какой-то книге про Карла Ясперса говорилось, что ностальгия была серьёзной болезнью для французских солдат. Первые её врачебные описания появляются именно тогда. Будучи в России, солдаты тосковали по родине и много болели (не только от этого, конечно). В фильме это не показано, но зато он заканчивается цифрами, сколько миллионов человек угробил Наполеон. Это важные цифры для всех, кто пытается романтизировать подобных исторических персонажей и культуру яркого персонализма. Пусть меланхолия и ностальгия в новом году будут появляться реже или вообще вернуться обратно, туда, откуда пришли — в грустные исторические ландшафты и дождливые поля незнакомых чувств.

P.S. Ещё вспомнил, что когда этот фильм вышел в зарубежном прокате, в Рилсах сильно завирусился очень меланхоличный тренд: Наполеон сидит в разных печальных позах под замечательный ремикс песни «Amour Plastique». Всё это сопровождается надписью «There's nothing we can do». Тренд быстро вырос и такие видео стали делать про множество реальных жизненных ситуаций. В общем, получилось переизобретение меланхолии.

с211

Нашел цитату Жижека внезапно про зубы мудрости:

«Философы часто занимают роль зубов мудрости — возвышенную и отдаленную. Они прикрываются капюшонами из истины и познания. Но надо помнить, что капюшоны над зубами мудрости — это гнойники. Если они вырастают слишком большие, их удаляют вместе с зубами. Так работает и здесь. Важно быть, как минимум, клыком, а не зубом этой чертовой мудрости».

с212

Вайбы исследований и философских текстов, которые мне нравятся

• что-то между политической теологией и исследованиями телесности, ставшее классикой, например, «Два тела короля» Конторовича

• изящные и небольшие тексты по философии, которые звучат очень серьезно, но читаются быстро, топ — «Дилемма призрака» Мейясу и «Политика объяснения» Латура

• эссе, которые совмещают теорию с чувственностью, используют язык современной философии и встраивают его в личное — the best «Квартира на Уране» Пресьядо

• исследования, которые затрагивают сразу несколько процессов (метапроцесс??), типа изменения «мировоззрений» и связь с политической ситуацией, неочевидные влияния философии и литературы на социальность — big: «Закат немецких мандаринов» Рингера, «Сообщество-после-Холокоста» Ольги Шпарарги, small: статья Аллы Митрофановой «Феминисткая эпистемология и психоанализ»

• конечно, разные исследования вокруг земли, геологии и географии. иногда мне кажется, что вот-вот и это мне сильно надоест, так как этого стало слишком много в моем чтении, но потом пониманию, что пока это единственное для меня, чем можно долго заниматься в рамках исследований внутри университета

• критика тех, кто обычно критикует всё что можно — любимый образец статья Спивак «Могут ли угнетенные говорить», где она проходится по Делезу и Фуко, так как у них речь сопротивления становится вывернутой речью власти, а игнор инстанции идеологии приводит к размытию политической позиции

• никуда без исследований эмоций, серия книжек «История повседневности», политические эмоций, изобретение эмоций, эмпатии и романтической любви, тут без примеров, но текстов много

• философская классика, у которой вайб «ребята, я тёмная лошадка философии, андердог этой игры». примеров много — тексты Симондона, братья Гордины, черновики и заметки Мерло-Понти

с213

Из одного очень интересного автофикшна про Павловск, который пишет моя хорошая знакомая для большого издательства. Этот отрывок идеально совпал с настроением вчерашнего дня:

Когда я готовилась писать этот текст, я проанализировала десятки брошюр, небольших экскурсионных книжек, исследований по истории города и мемуаров, чтобы понять, какими словами обычно описывается Павловский парк. Вот топ-три слов, которыми его описывают: гигантский, величественный, царский. Эти слова мне не близки. Я бы сказала, что мой топ выглядит так: странный, утешающий, нецентрированный. Именно их я использую, когда пишу или говорю о нём.

Этот парк на время стал для меня целым миром. Мне казалось, что он сочетает в себе за раз все сезоны и в нём есть все представимые ландшафты и геологические объекты: овраги, плато, холмы, равнины и острова. Это разнообразие утешает меня, потому что не повторяется, а если и повторяется, то всегда иначе. В нём нет центра — особенно, когда уходишь в лесную часть. Я бывала во многих ландшафтных парках — в Стоухеде (один из первых ландшафтных парков), Кларемонте и даже в парке Бихара, но именно парк Павловска стал для меня воплощением, если угодно, самой геологии — созданной руками человека, но всё-таки связанной с силами планеты.

Но почему я определяю этот парк как странный? Тут за меня лучше всего ответят мемуары некоего Петра Антонова, который в 1928 году сделал такую заметку:

С Ташей ездили загород. Было странно и немного жутко: парк заброшен, хотя за ним следит, возможно, сотня работников. Мы зашли в кафе на вокзале и выдвинулись на прогулку: сколько птиц и растений мы увидели! Однако одно чувство не покидало меня и, как я потом выяснил, Ташу. За нами как будто бы кто-то следил, кто-то большой и деревянный. Я знаю, что там никого не было, но Таша местами оглядывалась, а я...

Не знаю, почему, но на этом моменте заметка прерывается, перед этим стоит указание места поездки и дата: Павловск, 5 сентября. Следующая заметка появляется только через три дня. Для меня не так важны обстоятельства этого текста, сколько описанное чувство, которое сейчас мне представляется «тёмной» стороной Павловского парка. Пётр Антонов заметил genius loci целого государства и узнал собственное чувство из будущего, попав в неожиданное пространство слежки.

Безусловно, парк — это отпечаток политики, как и любая природа, загнанная в рамки города. Конечно, в тот день за возлюбленными никто не следил, но тем и интересней. В этом дополнительном смысле парк — место интуиций. Он увеличивает силу угадывания и зумирует будущее. Тут и является странность. Прежде я никогда не замечала, чтобы места так воздействовали. Порой мне странно своей прогулкой нарушать задумчивость ландшафта, который окутан будущим. Порой я чувствую враждебность.

Однако если бы какой-нибудь человек обладал всеми характеристиками, которыми обладает это пространство, то я бы точно влюбилась в него. Три этих слова — странность, способность к утешению, нецентрированность — и составляют для меня главную ценность. Дело не только в людях и пространствах, но и в самом переживании жизни, которое появляется при соприкосновении с подобным.

Вот так опускается солнце за тонкие деревья без листьев, взгляд скользит с веток на белые колонны, я встаю со скамьи и иду в сторону дома. Закончился ещё один зимний день, за два часа ходьбы я встретила всего лишь четырех человек, снежный пласт сильно подтаял, а тяжесть мира за пределами парка ещё не утратила своей силы.

с214

Кто живет в вампирском замке?

У Марка Фишера есть хорошая метафора Вампирского замка. Вампирский замок — это такая конфигурация, которая обозначает особые внутренние законы левого дискурса и идентичностей вокруг него. Через эту метафору Фишер критикует стремление левых к навязыванию чувства вины и осуждению.

Вина в таком случае начинает работать, например, как теория заговора у консервативных сил и правящего класса — это особая форма проявления классовой солидарности. В то же время это влияет на страх — например, на страх, который выражается в вопросе «кого же отменяет следующим?».

Помимо этого, Фишера раздражает, что Вампирский замок — это место тотальной серьезности, где установлен негласный запрет на юмор. Этот закон, как и другие, влияют на создание строгого «лагеря идентичностей». Но почему Фишер выбирает именно такой готический образ? В статье тоже есть ответ:

Замок прибегает к любым инфернальным стратегиям, темным патологиям и инструментам психологических пыток, которые были изобретены христианством, и которые Ницше описал в своей «Генеалогии морали».

В общем, это хороший текст для чтения. Его перевела Лиза, а я написал короткое вступление. Прочитать целиком можно здесь (открывается с vpn). И настоятельно советую, конечно, подписаться на лизин канал — там много редкого и телесного.