Мюзикл "Пророк" с солнцем русского кино Юрой Борисовым получился ярким, но, на мой взгляд, несколько хаотичным и сырым (особенно там, где дело касается графики). Рэпчик по стихам Пушкина неплохой и даже уместный (если бы Александр Сергеевич жил в наше время, то что-нибудь подобное наверняка выкинул), но драматургия плавает, и не всегда удаётся за ней уследить. Приятно, что в фильме звучит и сам Пушкин, например, в финальной сцене, когда кажется, что вот-вот гроб откроется, выпрыгнет оттуда Пушкин и зачитает очередной рэпчик. Всё-таки удивительная штука драматургия — ведь знаешь, что убьют, знаешь, что не встанет он из гроба, но всё равно переживаешь, сочувствуешь. Ну, и за взгляд на живого Пушкина — не на гения Александра Сергеевича, а на стихийного, свободолюбивого, пылкого Сашу Пушкина со всеми его недостатками — режиссёру Феликсу Умарову большое спасибо.

#СтранникСмотрит

Ну, и пока ещё День всех влюблённых не закончился (ладно, сегодня не только книжки дарим, да), отмечу, что с большим интересом прочитал интервью Галины Юзефович "Горящей Избе", в котором она много говорит про "Гарри Поттера" и миллениалов, а ещё о своей книге "Люмос! Гарри Поттер в истории, философии и культуре" по мотивам курса в "Страдариуме". Книжка выйдет у МИФ 3 ноября. Очень-очень жду.

Сериал "Аутсорс" по мотивам рассказа Дениса Драгунского (хотя он там нигде не упоминается, что странно) — это как бы "Преступление и наказание" в конце девяностых. Всё тот же Раскольников-Янковский решает, что он-таки не тварь дрожащая, поэтому с друзьями-тюремщиками стряпает бизнес — даёт возможность родственникам жертв маньяков своими руками убить преступника, то есть делегирует им свои обязанности исполнителя смертной казни. Всё, конечно, упирается в приевшиеся любовь и деньги, но первые две серии смотрятся очень увлекательно и тревожно, даже, наверное, лучше "Трассы" того же Душана Глигорова. А ещё в кадре ледяная Камчатка — сопки, снег, океан, пустынные пляжи. И Янковский молодец — этакий гуманист, но подозрительно хитрый и циничный. Пока очень нравится.

О рассказе Драгунского писал тут.

#СтранникСмотрит

А что, если Эдмон Дантес не ограничился местью своим неприятелям и после всех событий, преодолев пространственно-литературные границы, махнул в Россию? Сменил имя на Жоржа (не в первый раз), прибыл в Санкт-Петербург, познакомился с Натальей Гончаровой, вызвал ревность у Пушкина, ну и... И цвет волос объясняется! Дантес же перевоплощался, вот и несколько париков захватил, чтобы следы замести.

Теперь всё стало понятно.

— Ну чё, москвич, как столица там, стоит? Деньги капают? Всё книжки читаешь, да? Новый Пушкин есть? А кто есть? Я только Пушкина знаю. Щас вообще молодёжь не читает, пыряются в своих этих тик-токах, а жизнь, вон она жизнь-то, проходит! Классику читать надо, у классиков всё есть. И в стране у нас всё через одно место, потому что люди Пушкина не читают, а Пушкин — это ж наше всё! А ты молоток, книжки читаешь. А кем ты у нас будешь-то? Кем? Критиком? А чё он делает-то, критик? Ну так я тоже могу критиковать, да. Щас махну и по критикуем. А ты молоток, да! Вон как наша фамилия-то зазвучала! А чё почитать можно? Накидай списочек, накидай, а я пока махну ещё. Москвич, хех.

В 1905 году под впечатлением от испано-американской и филиппино-американской войн Марк Твен написал крошечный рассказ «Военная молитва».

Действие в нем происходит в неназванной стране накануне отправки на фронт очередной партии солдат. Добровольцы и их близкие, полные патриотических чувств, слушают проповедь священника и сливаются в молитве, обращаясь к Богу за помощью в ратных подвигах.

Но в момент наибольшего воодушевления место священника на кафедре занимает незнакомец, утверждающий, что он — посланник Божий. Незнакомец говорит собравшимся: кроме молитвы, которую вы сейчас прочитали, есть и ещё одна, непроизнесённая; Бог услышал обе, но вы должны услышать и невысказанную часть своих просьб. И тогда он читает вторую, истинную военную молитву.

«Господи, Отче наш, юные патриоты наши, кумиры сердец наших, идут на битву — пребуди с ними! С ними — духом — и мы восстанем от мирного очага родного, да сокрушим супостата.

Господи Боже наш, помоги нам снарядами нашими растерзать воинов их в кровавые лоскуты; помоги бледными телами павших защитников их покрыть цветущие нивы их; помоги гром орудий заглушить воплями раненых, корчащихся в муках; помоги ураганом огня стереть с лица земли смиренные жилища их; помоги напрасной скорбью сокрушить сердца невинных вдов их; помоги лишить их крова и изгнать странствовать с малыми детьми по опустошённым землям их в лохмотьях, жажде и голоде, мучимыми палящим зноем летним и ледяными ветрами зимними, с духом сокрушённым, измученными трудами, взывающими к Тебе о приюте могильном — и не обрести его.

Ради нас, Тебе поклоняющихся, Господи, разрушь надежды их, иссуши жизни их, удлини горькое странствие их, отяготи стопы их, напои путь их слезами их, обагри белый снег кровью израненных ног их!

Просим сие в духе любви Того, Кто есть Источник Любви, верного прибежища и друга всех страждущих, в смирении и раскаянии к Нему взывающих. Аминь».

Друзья, семья и издатель Марка Твена отговорили его от публикации богохульного и непатриотического рассказа. Говорят, будто только иллюстратор Дэн Бирд просил Твена напечатать «Молитву», на что писатель ответил: «Нет, в этом рассказе я сказал чистую правду, а правду в этом мире могут говорить только мертвецы. Он может быть опубликован после моей смерти». Так и вышло: Твен умер, завершилась филиппино-американская война, по трём континентам прокатилась Первая мировая, во всем мире вспыхнули сотни других кровавых конфликтов и были посажены семена будущих, ещё более кровавых, — и только в 1923 году «Военная молитва» была опубликована.

Рассказ завершается не слишком оптимистично: «Люди сочли этого человека сумасшедшим, ибо речь его была лишена всякого смысла». Думаю, что и сотню лет спустя многие не слышат послание Твена — или, ещё хуже, считают, что оно относится не к ним, а к каким-то другим людям. Но тем важнее никогда не забывать истинное содержание военной молитвы.

Сегодня папе бы исполнилось 63. Он ушёл 1 февраля 2022 года. Сначала утрата проживалась так, как и должна была проживаться — с болью и слезами, но потом — 24 число, а в сентябре — мобилизация. И думаешь, что папа, вообще-то, самый счастливый из нас, потому что он не видит весь этот ужас. Ему хорошо и спокойно. А страх, стыд, обида и злость — удел живых. И живёшь в таком контрасте — между покоем и бурлением, между жизнью и смертью, между смертью и смертью.

Два года назад для проекта "Что я знаю о папе", который курирует писательница Марина Кочан, написал автофикшен о папе — "Дыхание". Захотелось зафиксировать всё, что чувствую. Этот рассказ стал моей первой художественной публикацией.

Чем дольше учусь писать прозу, тем больше понимаю, что инструментарий у неё, конечно, сильно отличается от публицистики, а уж от журналистки тем более. Ну, хотя бы тем, что, например, в рецензиях один абзац равен одной мысли, а вот в прозе одну и ту же мысль можно излагать на целую страницу. Ещё в прозе больше свободы и какого-то писательского веселья; в критических текстах всё-таки важен холодный рассудок и лаконичность, но и шуточки можно иногда включать. Наконец, в журналистских тестах двусмысленность очень нежелательна, а вот в художке — пожалуйста.

Менять эти инструменты мне пока сложно, но я работаю над этим. Мне кажется, что критику важно не только уметь писать о других книжках, но и пробовать писать свои. Узнать, из чего конструируется художественный текст, очень интересно.

А кто ещё из публицистов пробует себя в литературе? Пока на ум приходят только Алексей Поляринов и Артём Роганов.