Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Между нами ничего на свете не стоит преградой — только ветер.
📸 Мария Надежина
📸 Мария Надежина
«Алёша, девочки любят солдат, монахов и поэтов — и ты не солдат и не монах, а я монах». Вдовин
Скурены фантики, рюмки разбиты
в мраке дорога петляет опять.
Девочки любят солдат и бандитов —
просто прими, не пытайся понять.
Старая кухня, зачатки рассвета,
намертво взгляд зацепился за взгляд.
Девочки любят солдат и поэтов,
но всё равно чуть сильнее солдат.
Клюквеным соком хохочет рубаха,
но на миру веселей без рубах.
Девочки любят солдат и монахов,
девочке снится солдат и монах.
2024.
Скурены фантики, рюмки разбиты
в мраке дорога петляет опять.
Девочки любят солдат и бандитов —
просто прими, не пытайся понять.
Старая кухня, зачатки рассвета,
намертво взгляд зацепился за взгляд.
Девочки любят солдат и поэтов,
но всё равно чуть сильнее солдат.
Клюквеным соком хохочет рубаха,
но на миру веселей без рубах.
Девочки любят солдат и монахов,
девочке снится солдат и монах.
2024.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Чтоб глупо не умереть.
📸 Мария Надежина
📸 Мария Надежина
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Меж небом и землёй посредник, больному ангелу под стать — быть может он из сил последних пытается не перестать.
📸 Мария Надежина
📸 Мария Надежина
Не видящая разницы
меж мёртвым и живым —
хохочет, словно дразнится
порезом ножевым.
Ползёт упрямо трещина
по выцветшей стене,
спокойно смотрит женщина
в глаза моей вине.
Упругая, как деревце
в ночнушке из листвы.
И ей ещё не верится,
что мы уже мертвы.
Что даже если голову
на грудь мне положить,
то белого безмолвия
нам с ней не пережить.
И вместо мыслей — гул,
лица коснешься невпопад.
Легла на спину улица
и рухнул снегопад.
2024.
меж мёртвым и живым —
хохочет, словно дразнится
порезом ножевым.
Ползёт упрямо трещина
по выцветшей стене,
спокойно смотрит женщина
в глаза моей вине.
Упругая, как деревце
в ночнушке из листвы.
И ей ещё не верится,
что мы уже мертвы.
Что даже если голову
на грудь мне положить,
то белого безмолвия
нам с ней не пережить.
И вместо мыслей — гул,
лица коснешься невпопад.
Легла на спину улица
и рухнул снегопад.
2024.
Александру Литвинову
Светит что-то дальнее из детства
и всю ночь покоя не даёт —
как ты там, в цветочном королевстве,
в пароход влюблённый самолёт?
Ах, какое огненное лето —
жар июлем льётся через край...
Девочка с серебряною флейтой,
милая, прошу тебя, — играй.
Я ещë увижу тебя.
Я ещë коснусь твоих волос.
Этот мир для тех, что поплечистей,
тех, что ловят пули налету.
Ангел в небо лестницу начистил —
жаль марать такую красоту.
Светит что-то дальнее из детства
и всю ночь покоя не даёт —
как ты там, в цветочном королевстве,
в пароход влюблённый самолёт?
Ах, какое огненное лето —
жар июлем льётся через край...
Девочка с серебряною флейтой,
милая, прошу тебя, — играй.
Я ещë увижу тебя.
Я ещë коснусь твоих волос.
Этот мир для тех, что поплечистей,
тех, что ловят пули налету.
Ангел в небо лестницу начистил —
жаль марать такую красоту.
Однаждый мой старший друг одессит со слезами на глазах сказал: «Алексей, зачем было всё остальное если была она?» — из колонок пела Анна Герман.
Мой хороший, не надо
говорить о грехе —
больше рая и ада
нету в этом стихе.
Расскажи мне о чуде
и случится оно,
что подумают люди
чудесам всё равно.
Нам с тобою ютиться
между светом и тьмой —
что подумают птицы
мне важней, ангел мой.
Снег, как белые перья
к нам из мрака летит,
и не вижу теперь я
здесь другого пути.
2024.
говорить о грехе —
больше рая и ада
нету в этом стихе.
Расскажи мне о чуде
и случится оно,
что подумают люди
чудесам всё равно.
Нам с тобою ютиться
между светом и тьмой —
что подумают птицы
мне важней, ангел мой.
Снег, как белые перья
к нам из мрака летит,
и не вижу теперь я
здесь другого пути.
2024.
Разорвалàсь цепочка,
крест забралà волна.
Пора поставить точку
там где нужна она.
Там где и я и ты и
где вечность под откос —
в тире и запятые
я слишком крепко врос.
Меня давно не стало
живого во плоти —
смотри, как ты устала
на холоде цвести.
Я знаю что случится —
я разглядел вполне,
как бьётся и лучится
мой крестик в той волне.
Как он остаться хочет
и тянется к руке.
И как над ним хохочет
та чайка вдалеке.
2024.
крест забралà волна.
Пора поставить точку
там где нужна она.
Там где и я и ты и
где вечность под откос —
в тире и запятые
я слишком крепко врос.
Меня давно не стало
живого во плоти —
смотри, как ты устала
на холоде цвести.
Я знаю что случится —
я разглядел вполне,
как бьётся и лучится
мой крестик в той волне.
Как он остаться хочет
и тянется к руке.
И как над ним хохочет
та чайка вдалеке.
2024.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Хорошего Вам дня, Юрий Юлианович. С приветом из чёрного списка — люблю, скучаю.
Зачем тебе вся эта чепуха,
раз ты прикован намертво к печали
святым союзом света и греха
ещё в начале.
Зачем тебе они, когда она
уже тебя заметила на свете,
и появились звёзды и луна
и ветер.
Зачем, зачем — вопрос, ещё вопрос —
я слишком долго говорил словами,
и в это небо, словно в землю врос,
как солнце, что у нас над головами.
2024.
раз ты прикован намертво к печали
святым союзом света и греха
ещё в начале.
Зачем тебе они, когда она
уже тебя заметила на свете,
и появились звёзды и луна
и ветер.
Зачем, зачем — вопрос, ещё вопрос —
я слишком долго говорил словами,
и в это небо, словно в землю врос,
как солнце, что у нас над головами.
2024.
Дым кальяна холодный и пряный
не вреднее желаний твоих.
Кесарь умер. Иван Купреянов
пишет свой самый искренний стих.
Изучив дно коробки от пиццы
в никуда матерятся бомжи.
Причесав черепов черепицу
новостройки готовят ножи.
Тут за бабками гнаться без мазы,
даже если без бабок никак.
Гаснут звёзды. Олег Карамазов
настороженно смотрит во мрак.
Где гаишники пьют алкозельцер,
перед самой парковкой в Аид,
из подземки выходят индейцы,
принимая торжественный вид.
На индейцах дешевые бусы
и по грамоте в каждой руке.
Рядовой Родионов с Иисусом
едут в небо на грузовике.
2016.
не вреднее желаний твоих.
Кесарь умер. Иван Купреянов
пишет свой самый искренний стих.
Изучив дно коробки от пиццы
в никуда матерятся бомжи.
Причесав черепов черепицу
новостройки готовят ножи.
Тут за бабками гнаться без мазы,
даже если без бабок никак.
Гаснут звёзды. Олег Карамазов
настороженно смотрит во мрак.
Где гаишники пьют алкозельцер,
перед самой парковкой в Аид,
из подземки выходят индейцы,
принимая торжественный вид.
На индейцах дешевые бусы
и по грамоте в каждой руке.
Рядовой Родионов с Иисусом
едут в небо на грузовике.
2016.
И всё кажется, что там —
у неё в глазах
вечность ходит по пятам
за тобой в слезах.
Вечность — голая, как тьма,
хрупкая, как свет,
норовит на всё сама
дать простой ответ.
И всё сыплятся с небес
белые цветы
и спускаются на лес
реки и мосты.
И кому теперь важны
очертания их?
Если звёзды так нежны
в волосах твоих.
И куда из этих мест
Бог погонит нас?
Если родинка и крест
станут ближе глаз.
2024.
у неё в глазах
вечность ходит по пятам
за тобой в слезах.
Вечность — голая, как тьма,
хрупкая, как свет,
норовит на всё сама
дать простой ответ.
И всё сыплятся с небес
белые цветы
и спускаются на лес
реки и мосты.
И кому теперь важны
очертания их?
Если звёзды так нежны
в волосах твоих.
И куда из этих мест
Бог погонит нас?
Если родинка и крест
станут ближе глаз.
2024.
Мир от греха ослеп, оглох,
стал грубым, как кирза.
Когда в хлеву родился Бог
и приоткрыл глаза.
И под мерцание комет
и отблески луны,
Бог в первый раз увидел свет
с обратной стороны.
И ощутил тепло от рук,
и в нос ударил пот,
Бог в первый раз узнал, как звук
звучит наоборот.
И начал изучать азы
и ощутил тоску —
прижав беспомощный язык
к шершавому соску.
О, дева, радостнее будь —
тебе страдать за двух!
Иначе миру не вернуть
и зрение и слух.
стал грубым, как кирза.
Когда в хлеву родился Бог
и приоткрыл глаза.
И под мерцание комет
и отблески луны,
Бог в первый раз увидел свет
с обратной стороны.
И ощутил тепло от рук,
и в нос ударил пот,
Бог в первый раз узнал, как звук
звучит наоборот.
И начал изучать азы
и ощутил тоску —
прижав беспомощный язык
к шершавому соску.
О, дева, радостнее будь —
тебе страдать за двух!
Иначе миру не вернуть
и зрение и слух.