Решил портрет Чуковской у себя все-таки завести, но чтоб не орать на него, а чтобы Лидия Корнеевна меня в словесном плане дисциплинировала. В итоге под ее грозным взглядом так ни одного слова и не написал, пришлось убрать подальше.

в это воскресенье будет встреча в родных «Все свободны», можно будет обсудить повесть «Курорт» (которую все упорно называют романом, ну и ладно).

И вообще о «Курорте». Очень тронул отзыв Марии Орловой, такая у него личная интонация, захотелось поделиться. И вообще подумал, что можно в виде разовой акции подсобрать первые рецензии на «Курорт», что и делаю. Выбрал те, которые, как мне показалось, сообщают нечто сущностное о тексте, ну и созвучны собственному восприятию.

Вот, например, проницательная рецензия о двойниках и зеркальности
Про героя-рохлю
Про трип как ключевую сцену
Про метамодернизм
Про мифологизм
Ну и рецензия Андрея Мягкова, с которым мы однажды играли в футбол по колено в грязи. За текстами Андрея уже давно слежу, очень нравятся.

поучаствовал в довольно радикальном для себя эксперименте. Его радикализм даже не в том, что мне нужно было написать короткий и при этом безумный текст на основе фотоистории с участием актеров Ивана Янковского и Алены Михайловой. А в том, что этот текст должен был оказаться сюжетным и динамичным, в то время как я предпочитаю бессюжетную вялость, полную утомительных для нормального читателя нюансов. Но опыт коллективного творчества оказался очень бодрящим.

Ну и рад, что довелось поучаствовать в промо нового «Преступления и наказания». Для меня это та самая «The Книга», которая навсегда определила интересы в литературе: странные нервные персонажи, застрявшие между сном и реальностью, абстрактные идеи, которые овладевают людьми — только о чем-то подобном хочется читать и писать.

Также очень люблю выражение «фляга свистит», которое недавно впервые услышал от Артема Сошникова. С тех пор хотелось его использовать, и вот подвернулся шанс.

На днях узнал, что умер мой давний сосед дядя Толя. Отставной военный с усами, который всегда пожимал руку так, что кости хрустели. «Вот как нужно пожимать руку. Чтобы поджилки тряслись», — наставлял он. Дядя Толя часто приходил в гости к бабушке, чтобы починить телевизор. Чинил он бесплатно, но так, что телевизор ломался опять, вдобавок нужно было часами слушать его истории. Это был какой-то героический бред, в духе барона Мюнгхаузена.

Как-то бабушке пришли плохие анализы, у нее вроде бы нашли онкологию. В гости зашел дядя Толя. Бабушка сидела с заплаканными глазами, а он стал рассказывать о безграничных возможностях организма, способных победить любую болезнь. Каждый день он делает дыхательные упражнения, задерживая дыхание на несколько секунд дольше, чем вчера. И вот спустя годы практики он может не дышать уже два часа, а его легкие срослись в одно огромное суперлегкое. «Вот, щас сами увидите», — и дядя Толя замолк и просто стоял перед нами, весь красный, а мы молча сидели в креслах и наблюдали, как он стоит и не дышит. Хотя мне казалось, что он просто потихоньку вдыхает и выдыхает через нос. Это была очень неловкая и напряженная сцена, длившаяся много минут.

И вот теперь его нет среди нас, дяди Толи, этого отталкивающего, но по-своему обаятельного мужчины без возраста. Между прочим, узнал о его смерти в очереди за хурмой. А бабушке тогда перезвонили врачи и сказали, что как бы ошиблись, и что это не онкология, а что-то вообще легкомысленное.

10 ноября буду в Ковдоре Мурманской области. Дина Озерова сказала, что Ковдор — это столица Гипербореи и заодно город-прототип Сулима из романа «Риф» Алексея Поляринова. Там предстоит встреча, соответственно, с древними сверхлюдьми и персонажами Поляринова. А 9 ноября будет встреча в Мурманске со всеми желающими, на нее можно зарегаться тут.

В «Подписных» случайно купил книгу мемуаров Елены Шварц «Истинные происшествия моей жизни». Чтение завораживающее. Уж на что я зациклен на знаках и странных совпадениях, но рядом с Еленой Шварц почуствовал себя грубым материалистом.

Там странные совпадения и загадочные явления лезут из каждого предложения и, в принципе, составляют само существо ее жизни. Текст предваряет идеально точный эпиграф из Шекспира: «Мы сделаны из той же материи, что и наши сны».

Такими и должны быть мемуары петербургского поэта/поэтессы: сплошные бог, метафизика, ожившие мертвецы, истерики, пьяные драки, подпольные чтения и так далее. Она просыпается от хлопанья крыльев ангела в комнате, а вечером ее сбивает машина с номерами 666.

Написано здорово, лаконично, очень изящно, особенно первая часть из коротких историй, «Видимая сторона жизни» — это вообще боевик (там как раз она на метафизику не так налегает, что очень на пользу идет). Шварц в своих мемуарах, как в таких случаях говорят, «точно живая». При этом сразу понятно, что общение с живой Еленой Шварц было бы делом утомительным или даже, пожалуй, невыносимым.

Есть очень характерная сцена, где рядом со Шварц сидит пара обывателей, обсуждают что-то свое обывательское: погоду, какие-то шмотки импортные, и Шварц не выдерживает и швыряет бутылку водки в стену над их головой. Повсюду стекла, и о погоде пара уже не беседует. Шварц объясняется так: «…хотела нарушить эту угрюмую скуку, это рутинное отношение к жизни, которая никогда не должна быть скучной и угрюмой, потому что она не такова, потому, наконец, что люди вокруг подобны чудесному видению, облакам, которые пройдут и не вернутся». В общем, в жизни, думаю, зрелище было не очень, но на бумаге чудо как хорошо.

дорогие коллеги, должен уведомить, что сегодня в 20:05 буду показан в эфире канала «Культура», в программе Сергея Шаргунова «Открытая книга» (повтор завтра в 12:00). Прошу донести эту мысль до ваших мам, бабушек, тещь и свекровей.  

Сам я, кажется, в последний раз включал этот канал около 20 лет назад, еще школьником. Поразительно, что уже тогда по каналу Культура показывали литературного критика К.Мильчина. И вот я из школьника превратился в седовласого мужичка, а Мильчин все так же, в принципе, задорен и юн, что и радует, и немного пугает. Так или иначе, было очень приятно, когда узнал, что Мильчин приголубил мою книжку «Курорт» у себя в книжной программе. 

С повестью «Курорт» все время возникает нелепый порыв: объяснить, как ее следует правильно понимать, потому что так много людей воспринимает ее вот как-то не так, как задумывалось. Сознавая, что это стремление по-детски глупое, все-таки радуюсь лишней возможности объясниться. Вот напечатали интервью на «Снобе», которое взял критик Владимир Толстов. Он там, правда, немножко вторгся в мой текст, заменил, например, «Петербург» на синонимы типа «Город Мостов» или же «Северная Пальмира», но чего уж: всё ради красоты.

вот запись эфира на «Культуре». Почему-то все время тянуло ввернуть словечки, значение которых я сам до конца не понимаю, типа слова «компендиум». С другой стороны, все равно получился душевный разговор. Спасибо большое дорогому Сергею! https://www.youtube.com/watch?v=gm5UegcKCUQ&t

первое и, возможно, единственное мероприятие такого рода. 23 ноября почитаю свои тексты в «Шуме» на Маяковского (это всё еще СПб!): будет как минимум один новый рассказ, возможно, фрагмент из «Курорта», плюс еще кое-что.  

На афише изображен я, читающий свои тексты. Чтобы люди не сомневались: я это могу. За фото спасибо дорогой Кате Манойло. 

А бронировать столики можно тут.

В последнее время было много анонсов, и вот еще один перед, вероятно, затишьем, своего рода зимней спячкой, в которую хотелось бы впасть. Если вы в Москве, и вам вдруг будет интересно обсудить книгу «Курорт», то можно записаться на заседание книжного клуба «Лама» на этой неделе, 28 ноября (надо купить билет).

Заодно ребята из клуба попросили рассказать про комедии, которыми вдохновлялся для книги. Комедиями я, если честно, особо не вдохновлялся, за исключением нового фильма от любимого мизантропа Ульриха Зайдля — «Римини». Это кино про стареющего эстрадного певца, слоняющегося в тюленьей шубе по курортному городку не в сезон. Но комедия эта очень условная, кто-то и роман «Братья Карамазовы» считает отчасти комедийным. Так что в итоге просто собрал несколько фильмов, которые, как мне кажется, созвучны по атмосфере — такие неуютные комедии (или «кринж-комедии» в случае сериала «Проклятье»), ну и «Осенний марафон» добавил, уж очень люблю его пересматривать, думаю, тоже что-то общее есть, по крайней мере надеюсь.

Наткнулся на фразу поэта Кузмина из его дневника 1934 года: «Все неопределенно и грозно. А может быть и ерунда». В принципе, обычная фраза, если б кто-то из знакомых такое сказал, я бы и не заметил, а тут Кузмин, 1934 год, и меня это прямо сразило: «О боже, как тонко и точно про сегодняшний день». Ну и принялся читать этот дневник.

Оказалось, дневник Кузмина написан в любимом жанре трагикомедии. Причем и комическое, и трагическое проникает в текст помимо авторской воли. Кузмин ведет дневник накануне смерти, все время таскается по больницам, страдает, ну и вообще Кузмин в 30-е годы — экзотический хрупкий цветок во враждебной среде. Но вместо того, чтобы забиться в угол и чахнуть, он старается жить полнокровной и даже внешне эффектной жизнью. Всячески эстетизируя повседневность: «Вечером в стиле Рембрандта было на дворе под открытым небом жактовское собрание».

Раскрывая свой метод, Кузмин произносит важную фразу: «Легкая, веселая и счастливая жизнь это не безболезненный самотек, а трудное аскетическое самоограничение и самовоображение, почти очковтирательство, но только так жизнь может быть активна и продуктивна». И дневник — едва ли не главная составляющая этой практики.

Но и хватает комического, особенно если слегка погрузиться в контекст. Например, гротескные соседи по коммуналке, описанные литератором Всеволодом Петровым:

«Кроме Кузмина и его близких, в ней жило многолюдное и многодетное еврейское семейство, члены которого носили две разные фамилии: одни были Шпитальники, другие – Черномордики. Иногда к телефону, висевшему в прихожей, выползала тучная пожилая еврейка, должно быть глуховатая, и громко кричала в трубку: «Говорит старуха Черномордик!» А однажды Кузмин услышал тихое пение за соседскими дверями. Пели дети, должно быть, вставши в круг и взявшись за руки: «Мы Шпиталь-ники, мы Шпиталь-ники!» Кузмин находил, что с их стороны это – акт самоутверждения перед лицом действительности».

Фигурирует и хармсовский персонаж по фамилии Пипкин: «Пипкин почему-то просил соседей, чтобы его называли Юрием Михайловичем, хотя на самом деле имел какие-то совсем другие, еврейские, имя и отчество. Если его просьбу исполняли, то он из благодарности принимался называть Юрия Ивановича Юркуна тоже Юрием Михайловичем».

Из самого дневника: «У этих же Шпитальников есть девочка лет пяти, которая ни с того ни с сего стала бояться одуванчиков. Чуть припадок с ней не делается при виде их, кричит, не идет, боится прикосновения».

Есть и много комичных фигур среди эпизодических персонажей. Например, каждое появление поэта Нельдихена Кузмин сопровождает таким комментарием: «Затем вдруг вваливается Нельдихен. Очень постарел, но какая-то поэтическая нелепость в нем есть» или «…довольно некстати вдвинулся Нельдихен со своими горями и своей пьесой». Вот уж не хотелось бы проникнуть в чей-нибудь мемуар этаким Нельдихеном, вечно «некстати вдвигающимся».