преподавательское – мой новый интенсив!

Невероятное и удивительное (для меня) – я снова преподаю проектирование образовательного опыта!

В июле я проведу онлайн-интенсив в School of Education, где поделюсь накопленными и осмысленными практиками/изменениями в проектировании за последние три года. Именно столько я основательно не вела ничего на тему LXD; накапливала по чуть-чуть то тут, то там, но только сейчас собрала это в одну программу.

Я испытываю ужасное воодушевление, как маленький ребенок накануне Нового года. Довольно долго я не занималась своим любимым: перекладыванием теории в конкретные профессиональные инструменты и фреймворки, адаптированные для работы. Одно время мне вообще не хотелось этого делать – казалось, мое понимание образования (в широком смысле) так углубилось, что любое сведение теории к практике – страшное упрощение. Но этот барьер мне удалось частично преодолеть – об этом, кстати, тоже буду делиться на интенсиве.

Программа будет устроена как междусобойчик специалистов, ищущих новых опор, перспектив и инсайтов. Опуская все базовое введение (для этого есть замечательный курс Основы), я предложу подумать, попрактиковать и пообсуждать пять ключевых вопросов:

• Как меняется и что вообще означает человеко-ориентированное проектирование? Как это связано с клиентской/потребительской позицией? В чем вообще выражается потребность в обучении и когда это – эксплицитно сказанное, а когда ученик сам не знает, как для него лучше? И как тогда можно перейти из иерархии «создатель-потребитель обучения» в совместную практику разработки и со-обучения?

• Какие альтернативные системы целеполагания более рабочие в текущих условиях? Как вообще программа может мыслиться не как линейная траектория из А в Б, а как переживание, проживание, временное существование, целый хеппенинг, если хотите?

• Какие новые (или хорошо забытые старые) модели обучения сегодня нам нужны? Разберем самые часто внедряемые (в дисциплинарных областях от social science до инженерии) и мысленно поэкспериментируем, как и зачем они могут быть нам нужны в текущем контексте со всеми его вызовами и ограничениями.

• Когнитивные, эмоциональные и телесные особенности обучения, которые мы сегодня знаем; как это влияет на проектирование и как мы учимся видеть и сосуществовать с учеником, а не стремимся контролировать и управлять;

• Ну и, наконец, технологический слой, без которого сложно сегодня говорить о чем-то всерьез. Оставим глупости про «ИИ всех заменит» необразованным техно-оптимистам и обсудим, какие формы работы с генеративным интеллектом этичны и полезны для учителя, ученика и коллективного благополучия.

На первый взгляд все эти вопросы кажутся несвязными, однако их объединяет фундаментальная опора на самый главный аспект сегодняшнего мира – его неопределенность. Проектирование онтологически задумано как практика воображения [в нашем случае, программы и ее результатов], переложенная на траекторию реализации – из начала в конец. Предполагается, что мы обладаем достаточной полнотой данных, чтобы определить стартовую и конечную точки. Но это было не совсем правдой десять лет назад и уже совсем неправда сегодня – от того интереснее наблюдать, как стремительно развивается инструментарий со-проектирования с реальностью: хаотичной, непредсказуемой, полной неизвестных.

Я попробую адаптировать более общие размышления ближе к нашей реальности, хотя тут, понятное дело, не без сложностей. Будем много обсуждать и пробовать разные формы работы руками – как обычно, я ставлю перед собой задачу сильно расширить существующее поле, вытолкнув дискурс за пределы узкой коробочки (в данном контексте частично созданной мною самой).

Три дня, 17-18-19 июля, онлайн (будет нагружено, но достаточно интересно и включено, чтобы пережить такую дозировку в зуме); отдельная моя радость – 5 мест для сотрудников благотворительных фондов со скидкой 80% (подробнее про это в комментариях).

Проведу один раз, потому что следующий смогу не раньше чем через год, а так нескоро это будет уже другой интенсив. Регистрация по ссылке.

трудные дети

На днях мне написали ребята из любимого фонда Шалаш, предложив вспомнить свой подростковый период, а заодно и уроки, которые я вынесла из того времени. Присаживайтесь, у меня для вас обширная подборка вредных советов с жизнеутверждающим финалом.

Моя первая школа преподала мне урок социального смирения – не вдаваясь в детали, за три года в средней школе (младшую я не помню) я научилась тревожно распознавать надвигающуюся опасность, а еще почему-то запомнила со-участие Спинозы в развитии математики (или наоборот). После седьмого класса я поступила в физико-математический лицей: там я узнала, насколько сильна духом и упряма (за это, если синхронизировать с рассказами моей мамы, я получила единственную тройку в аттестате за 9 класс – по геометрии); как легко выигрывать конкуренцию в раннем подростковом пубертате, если в классе 28 мальчиков и 4 девочки; сто и один способ скоротать скучнейшие дисциплины гуманитарно-исторического блока; а еще как спастись от очередного эссе по литературе в жанре «что хотел сказать автор?». В девятом классе, то есть спустя всего два года, я разорвала с накопленным социальным капиталом и развернула свою жизненную траекторию в сторону англо-русской школы: то есть такой, где утром учат обычный русский язык и географию, а после обеда – готовят к A-level.

Восстановить социальные достижения мне особо не удалось, русская часть школы была, мягко говоря, слишком слабой, а английская – сложной, но преимущественно из-за ведения предметов на иностранном языке. Меня мало что вдохновляло, никакая профессиональная самореализация меня не будоражила, у меня не было всепоглощающих хобби, значимых достижений или глубоких знаний. Та сама учительница по геометрии (из прошлой школы) считала, что я талантлива, и поэтому должна была учиться на отлично (чего и требовала с меня) – но дух мой, как мы помним, было не так-то просто сломить. Поэтому десятый класс я практиковала маргинализацию, отщепенство и контркультуру; в результате чего в конце года просто проспала тестовые A-level.

Основной урок был такой: в критических ситуациях главное действовать на опережение, поэтому из английской части школы я отчислилась по собственному желанию, не дожидаясь, что отчислят меня в принудительном порядке. Русская часть конвертировалась в экстерн, потому что размусоливать это еще целый год сил не было никаких. ЕГЭ я сдала относительно плохо, никаких особых идей куда нести документы у меня не было, на дворе стоял 2010 – апогей российского медиа, рекламы и креатива, поэтому документы я в итоге отнесла в Вышку на политологию. Там была кафедра рекламы, которая потом станет школой медиакоммуникаций, но тогда преподавать что-то подобное не умели от слова совсем. Поэтому какая в конечном счете разница, где прозябать, если жизнь уже абсолютно однозначно пошла под откос, думала я. Это я еще не знала, что нас отселят в корпус на м. Текстильщики, где четыре долгих года мы будем делить коридоры с психологами, хихикать над мясом с ананасами и проживать скучный, бессмысленный и бессистемный университетский опыт (с небольшими вкраплениями светлых и довольно интеллектуально требовательных моментов, конечно же).

Предвещала ли такая образовательная траектория, что спустя 10 с небольшим лет я поступлю во второй университет мира писать докторскую про образование (не говоря уже обо всех остальных достижениях)? Едва ли. Главная мантра фонда Шалаш – не дети трудные, а дети, которым трудно – хорошо отражает и мой главный подростковый урок: трудный опыт не обязательно определяет тебя как человека и уж тем более дальнейшую жизненную траекторию. Но лучше все-таки обойтись без него.

Завтра у фонда день рождения – подумать только, 6 лет! – и я неистово призываю вас поздравить их пожертвованием. Потому что именно благодаря таким программам (а не только везению – как в моем случае) порочный круг «трудного опыта» можно разорвать и иногда кардинально изменить чей-то вектор.

фотокарточка на память – о том, как я кусаю Тео за ушко во время нашего (раньше было просто моего) дилетанско-авторского тура по Кембриджу. Водили Галю и Женю, рассказывали им разные истории (смешные и грустные) про эти стены и пространства, которых я за 4 года накопила немало.

Поэтому, если вы окажитесь в наших краях, обязательно пишите – мы с радостью поводим друзей и новых знакомых по нашим любимым тропам (конкретный маршрут, длительность, а также количество остановок на печеньку и банан непредсказуемо и варьируется от настроения младшего экскурсовода). Ну а если вам хочется посодержательнее, обязательно сходите на
Uncomfortable Cambridge Walking Tour, у них группы почти каждый день (и это гораздо интереснее классических туров).

by believing passionately in something that still does not exist, we create it. The nonexistent is whatever we have not sufficiently desired.

Британская инициатива Onion collective выпустила в начале этого года серию эссе по результатам исследования UK Emerging Futures practitioners. Идея самого коллектива (и того, что они исследуют) – в культивировании «пространств альтернативного будущего», возникающего на разломе обыденной и новой практики. Onion collective основали 5 подруг, которые изначально (в 2012) просто хотели сделать приятное третье место для себя и своих маленьких детей в отдаленном городке Watchet на побережье графства Somerset. Так появился городской музей в коллективном владении. Чуть позже, в 2021, – культурный центр (и небольшой отель East Quay при нем с неповторимыми авторскими комнатами). К материальному добавилось интеллектуальное; команда занимается исследованиями и социально-ориентированным консалтингом.

В процессе своей деятельности основательницы сформулировали свою миссию – воплощать альтернативную (позднему капитализму) экономическую систему, создающую пользу своему сообществу. Практика перетекла в теорию: так у коллектива появилась своя модель «появляющихся альтернатив» (emerging futures alternatives), которые произрастают на окраинах «обычной» практики и зачастую незаметны для мейнстрима. В прошлом году при поддержке Joseph Rowntree Foundation, коллектив развил свое видение до полномасштабного исследования новых инициатив в UK, предлагающих альтернативное видение будущего и практикующего его на периферии социального взора. Казалось бы, ну еще один список/сеть/паутина «социальных инноваторов», но тут произошло кое-что интересное, что заставило меня сильно переосмыслить практику изменения как таковую.

Дело в том, что все публикуемые результаты исследования – это рефлексия, описание и собирательные характеристики такой сети (четыре эссе можно найти тут). Не список, чествующий эго внесенных в него лиц и организаций (коих было выявлено чуть больше двух тысяч). Почему? И ответ меня поразил своей простой и убедительностью.

Практика социального изменения – это практика сопротивления, политического акта, медленного подтачивающего статус-кво, пишут исследовательницы. Это всегда столкновение, забирающее силы – чем радикальнее ты предлагаешь переосмыслить устоявшееся, тем с большим раздражением ты рискуешь встретиться. Если тебя встречают с аплодисментами и медалями, значит тут что-то не то, значит где-то имитация и подмена. Это, разумеется, не означает, что тебя не должны поддерживать вообще (четвертое эссе как раз посвящено фондам и тому, как они финансируют эти инициативы). Однако более полезно для команды, практикующей «альтернативное видение», быть не очень известной вне и хорошо знакомой внутри сети своих. Поэтому неанонимная карта инициатив распространялась только среди самих же участников, ну и фондов, которые могут такое финансировать.

Эта банальность меня поразила, словно бы я не помнила, что изменение везде, даже там где ему казалось бы рады (как в Великобритании) – это сложно и лучше без лишних фанфар. Но – и это видимо будет главным критерием валидности практики – с признанием от «своих», которое и подарит нужное ощущение «я все делаю правильно».

p.s. Очень рекомендую почитать все четыре эссе подробнее, но если ресурс ограничен – то хотя бы первый, концептуализирующий понятие альтернативных будущих (во мн числе), возникающих в разломах и на окраинах.

fun fact: прочитав про «оригинальный мини-отель на побережье, которым владеет городское сообщество», я, разумеется уже начала паковать вещи, готовая отправиться в исследование на другой конец острова. И что вы думаете, в альтернативном будущем нельзя жить в отеле с животным! Не уверена, что мне такое подходит, куда же мы денем наших сладких non-human agents 🐕

убрать нельзя оставить

Новый (пожалуй, теперь самый любимый) пример того, как работает наука: уже состарившийся со-автор теории когнитивной нагрузки в партнерстве с более молодым (относительного него) коллегой взяли и переделали эту самую теорию. На корню.

Отступление: я, как человек глубокого пост-модерна, к идее того, что что-то там можно доказать и однозначно подтвердить отношусь очень скептично (и уже тем более что сложные социальные-аффективные-психологические-когнитивные процессы можно оцифровать и верифицировать через статистику). Но в академии иного пути, у нас, как известно, нет (ну или, по-крайней мере, нет пока). Поэтому мы живем в иллюзии evidence-based, а еще в окружении теорий, которые становятся канонами и превращаются из концептуализаций в факты. Хорошо себе напомнить, однако, что теория – это просто чье-то хорошо аргументированное представление о реальности, и не более.

Суть истории (пока доступная только в линкдин посте автора) такова: теория когнитивной нагрузки, испокон веков своего существования предполагавшая три вида этой самой нагрузки (intrinsic, extraneous and germane) была пересмотрена. Не просто пересмотрена – они взяли и отменили третью категорию!

С профессиональной позиции я с ними согласна – никто так не страдает, как преподаватель, пытающийся объяснить, что такое germane cognitive load. Она как бы и нагрузка, но позитивная, и ее надо увеличивать, но при этом она может быть overload – короче, полный бардак. Авторы, видимо, тоже долго дискутировали и пришли к тому, что категорию просто надо убрать, описав когнитивную нагрузку через две составляющие: внутреннюю и внешнюю.

С исследовательской точки зрения, я, подхватывая свою челюсть, думаю «а что, так можно было?». Ну и очередное напоминание всем нам – не бойтесь писать херню экспериментировать со знанием, пройдет время и вас обязательно кто-нибудь поправит.

P.S. электронную книгу Rethinking Cognitive Load Theory обещают выпустить уже в июне – почитаем, обсудим!

читательское

С того момента, как я стала не просто phd-студенткой, а мамой–phd-студенткой, в моей академической работе появилось некоторое количество нестандартных практик. Базовая – это, конечно, печатать одной рукой, пока на второй спит ребёнок (как, например, сейчас, когда я пишу этот текст). Ещё одна форма соприсутствия в двух ролях – это чтение бумажных книг, пока малыш играет под боком. Открылась эта форма существования относительно случайно – мы заметили, что бумажные страницы в руках у взрослого не слишком интересуют ребёнка, в отличие от телефона (что, к тому же, не самый хороший пример) и (о боже, конечно) ноутбука. Поэтому в режиме супервизии самостоятельной игры мы стали возвращаться к базовым читательским настройкам.

Сначала я бралась за несложный нонфикшн, но со временем стала дочитывать книги, с которыми работаю для исследования. Библиотека начала резко пополняться – я стала заказывать бумажные версии, даже если они были в онлайн-доступе, потому что прочесть их в электронном виде я не успевала, зато на аналоговый вариант у меня находилось существенно больше времени. Можно было бы предположить, что качество моего чтения должно было бы сильно упасть – в конце концов, ребёнок постоянно отвлекает и требует внимания. Но этого не просто не произошло – мне в какой-то момент показалось, что читается даже легче и лучше, чем с экрана. И тут я наткнулась на заметку Пола Киршнера.

В ней он разбирает свежие исследования, сравнивающие экранное и бумажное чтение, и резюмирует, что, читая онлайн, мы склонны быстрее «пролистывать» страницы, поверхностно просматривать текст (скиммить) и, в результате, хуже его понимать. Мне не понадобилось даже исследование, чтобы это заметить – переехав в полностью бумажный мир, я почувствовала, что читать стало легче (хотя контекст стал сложнее). Правда, исследования показывают, что студенты часто не ощущают разницы между экраном и бумагой – их субъективное восприятие расходится с объективными данными о понимании текста. Возможно, как пишет Киршнер, это происходит потому, что быстроту взаимодействия с онлайн-текстом они воспринимают как быстроту понимания, хотя на деле это не так. В результате автор аргументирует за более осторожный переход в цифру, особенно когда речь идёт о маленьких читателях.

А вы как читаете и чувствуете ли разницу?

благотворительная лекция!

На днях я проводила экспериментальную (для себя) лекцию про университет и его добродетели в Новой школе политических наук (спасибо за приглашение!). Мне было интересно поисследовать, как в разные времена университет (и высшее образование в широком смысле слова) инсталлировало систему ценностей – с чем она была связана, как на эту систему влияли различные стейкхолдеры (полис, церковь, государство) и как эта система, выраженная в понятии добродетель, переживает кризис сегодня.

В конце было столько прекрасных вопросов и обсуждений, что мне очень захотелось повторить (чтобы еще поговорить с умными людьми и послушать реакции и перспективы). Теперь – в пользу сбора Одинаково разные и Упсала цирк, которые организуют этим летом лагерь для детей из пунктов временного размещения.

В следующую субботу, 14 июня в 11 по Лондону (13 по Москве), я проведу лекцию «Университет и его добродетели» для всех желающих. Чтобы попасть, необходимо зарегистрироваться и самостоятельно отправить пожертвование на сайте сбора. Рекомендуемая сумма пожертвования 1000 рублей (но это не стоимость билета, поэтому никто не осудит вас, если вам комфортнее отправьте другую сумму). Можно заполнить гугл-форму (и прикрепить скриншот пожертвования туда), можно отправить скриншот пожертвования и вашу почту в бот канала @overtheriverbot. Накануне вам на почту придет ссылка на зум, где мы и встретимся часа на полтора поговорить о кризисе современной добродетели университета и что с этим можно делать.

Жду с нетерпением!

терапевтизация – дело личное?

В новом выпуске Social Research: An International Quarterly вышла прелюбопытная статья. Вообще, весь выпуск очень интересный – он посвящен анализу различных аспектов университета, находящего сегодня на пороге войны (с самим собой как будто бы в том числе) – выпуск так и называется, The Embattled University (Университет в боевой готовности). В одной из публикаций бывшая декан Американского университета в Каире, а ныне профессор political science в Columbia University Lisa Anderson рассуждает на тему того, как связаны неолиберализация и психотерапевтический поворот в образовательном процессе.

Она отталкивается от анализа языка и практик ведущих университетов Штатов после атаки 7 октября и последующей интервенции Израиля в Газе. Оба события являются потрясением, стрессом и ужасом, как для вовлеченных сторон, так и просто внешних наблюдателей. Lisa показывает, как реакция университетов сводится к managing mental health issues, то есть в качестве решения в ситуации дистресса предлагается, собственно, обратиться к индивидуальным практикам работы с этим самым стрессом. Забота и успокоение становятся главным ориентиром и предположение, которое выдвигает Anderson мне интуитивно очень откликается (возможно, как человеку, который много насмотрелся на корпорации).

Университет превратился в кеш-машину для инвесторов – пик неолиберализма, утверждает профессор. С этим рука об руку идет и то, что называется внутренней неолиберализацией – мимикрия бизнес-процессов в самом университете. Если последний – корпорация, то и практики корпоративные; вместо того чтобы обращаться к структурным проблемам, социальным парадоксам и гражданскому активизму (которые адресуют корень дистресса), университет предлагает индвидуализированные средства менеджмента ментального здоровья, видимо поддерживая формулу «если я научусь не видеть (или не чувствовать), то этого и нет».

Единственное, что мне показалось слишком поверхностным – это размывание аргумента на весь травмо-информированный подход, как продолжение терапевтической практики, стремящейся из образовательного пространства сделать бесконечное safe space. В то же время в практике trauma-informed education (TIE) активно развивается либертарное направление; например, в замечательном сборнике статей Thompson, P., & Carello, J. (2022). Trauma-informed pedagogies: A guide for responding to crisis and inequality in higher education классно описывается safe space как пространство, поддерживающее столкновение с вызовом/трансформацией – именно для этого и нужна безопасность (а не для эскапизма). Но идея Anderson критически отнестись к идее safe space мне понятна: методы работы TIE действительно часто попадают в крен психологизации и апеллируют к индивидуальным стратегиям (поврехностно) справляться.

Бунтарски выкладываю статью в комментариях к посту для тех, кому интересно 👌

университет и его добродетели

Как понималась гражданская добродетель во времена Аристотеля? Какие идеи продвигал первый (Средневековый) университет и какую дисциплинарную роль занимала теология? Что происходит в эпоху Просвещения и как мы превращаемся в «объективных» наблюдателей? Что такое оригинальная академическая свобода и причем здесь нейтральность? Как умерла критика, потом возродилась и снова умерла? Какие представления о будущем предлагает современная университетская добродетель и, самое главное, что нам это говорит об идеально-желаемом обществе и гражданине в нем?

Об этом я поговорю завтра, в 11 по лондону, на благотворительной лекции в пользу сбора Одинаково разные и Упсала цирк.

Чтобы попасть, необходимо зарегистрироваться и самостоятельно отправить пожертвование на сайте сбора. Рекомендуемая сумма пожертвования 1000 рублей (но это не стоимость билета, поэтому никто не осудит вас, если вам комфортнее отправьте другую сумму). Можно заполнить гугл-форму (и прикрепить скриншот пожертвования туда), можно отправить скриншот пожертвования и вашу почту в бот канала @overtheriverbot. Накануне вам на почту придет ссылка на зум.

До завтра!

благотворительная лекция в поддержку сбора Одинаково разные х Упсала цирк

Стартуем уже через час 🫶🏼

Еще не поздно присоединиться – все детали в посте выше.
Если вам не пришла зум-ссылка, напишите, пожалуйста, в комментариях.

как разговаривать с другими?

В этот четверг проведем с моей дорогой подругой и коллегой Ренатой Гизатулиной открытую дискуссию про поляризацию. Представим две перспективы: Рената подсветит внутренний процесс с психологической точки зрения, а я – внешний, связанный с меняющейся нормализацией общественной дискуссии. Поговорим о том, как и когда мы больше всего предрасположены к межгрупповым конфликтам, откуда в нас берется (и когда активизируется) страх Другого, какие правила аргументации приносит левая теория аффекта и как социальные сети вынуждают нас дрейфовать дальше от центра/компромисса. Сокрушенно покачаем не раз головой и попробуем закончить на более жизнеутверждающей ноте – что с этим можно делать и на индивидуальном уровне, и на уровне организации группы.

Дискуссия открытая, то есть вы можете заявиться как участник разговора: для этого надо в форме регистрации выбрать «активный участник» и подготовиться. Можно просто послушать, стартуем 19 июня в 16 по лондону/лиссабону (18 по мск). Регистрация (для любого участия) по ссылке.

До встречи ✨

через пару часов стартуем дискуссию с Ренатой: если вы надумаете в последний момент, смело прыгайте к нам по ссылке, стартуем в 16 по лондону/18 по мск.

(но если вы хотите посмотреть запись, то лучше зарегистрироваться)

ai-first

Готовлю летний интенсив в school of education (важный ps про него в конце поста!) и много читаю про AI в образовании, чтобы дополнить и углубить свою перспективу. И вот что интересное мне пришло в голову в качестве #заметки_на_полях – про персонализацию как краеугольный камень, даже больше – священный грааль, стремление всех образовательных душ (и технологий).

Один из ключевых нарративов, прослеживающийся в теме AI (и вообще, в технологизации в целом) – это идея «индивидуального образовательного пути», «персонализированный образовательной траектории», «технологии как индивидуального тьютора, настроенной под твои потребности, особенности и возможности». Звучит это хорошо и правильно – массовое образование страдает от унифицированных методов и экстраполированных уровней сложностей, применяемых для всех одинаково. Кажется логичным стремление создавать индивидуальные маршруты, настроенные под конкретного человека – он движется по своей траектории в нужном ему/ей формате, темпе и уровне погружения. Ведь класс?

Но мне кажется из поля зрения выпадает (в широком нарративе) взаимосвязанность технологий и контекста их производства и применения. Несмотря на скромные попытки выпустить генеративный AI как результат исследовательской некоммерческой деятельности (как попытался openAI), технология мгновенно коммерциализировалась. В узких кейсах типа тренинга (тренировка специализированного навыка, обучение определенной практики) использование коммерческих персонализированных решений вполне возможно большее благо, чем вред. Человек учиться сам по себе, а система настроена на то, что бы каждый индивидуальный юзер пользовался решением как можно дольше и больше. Но когда мы говорим о более сложных сферах и областях, охватывающих образование в широком смысле слова (культурные установки, ценности, становление личности, понимание мира, формирование профессионального этоса), мы неизбежно упираемся в том, что совместное, коллективная, наполненная неизбежным напряжением групповая практика – фундамент, без которого не случается нужной глубины.

Когда я читаю глупое (простите это оценочный и злой эпитет) интервью основателя Дуолинго, я вспоминаю книгу Gert Biesta ‘Beautiful risk of education’, в которой он описывает один из важнейших (и, как подсказывает название – рискованных) процессов в образовании – это становление субъектности через взаимодействие с другими. Опять же, это не касается (или почти не касается) обучения как тренинга – когда нам надо накачать какую-то одну конкретную когнитивную мышцу. Язык, кстати, к таковой не относится и Luis von Ahn (CEO Duolingo) стоило бы это знать (хотя, кажется, он стал что-то понимать после того, как анонсировал AI-first стратегию и столкнулся со шквалом критики и осуждения).

Хорошее рассуждение на эту тему (взвешенное и нюансированное, как комбинировать технологии с образовательными ценностями) есть в книге Selwyn, N. (2019). Should robots replace teachers?: AI and the future of education. Она вышла до бума GenAI, но сутево, знаете ли, ничего не поменялось.

p.s. места на интенсив закончились (прям совсем), но если вам интересно и вы раздумывали – оставьте весточку в листе ожидания; если мы поймем, что еще много желающих, то сделаем вторую группу чуть позже.

измеримое

Все уже обсудили, наверное, свежее исследование MIT про «когнитивный долг при использовании AI в обучении», и я бы хотела поговорить не сколько про выводы, сколько про само исследование.

Сначала коротко фактура: MIT взяли группу из 54 человек и разделили на три категории: первые писали эссе с chatgpt, вторые - с обычным поисковиком, а третьим нельзя было пользоваться ничем (brain-only). Выводы, кратко, звучат так: при написании эссе с гпт значительно уменьшались «задействованные когнитивные связи и общая когнитивная нагрузка». Кроме того, группа-гпт сталкивалась со сложностями в цитировании собственных эссе.

Дальше начинается практическая интерпретация (в медиа и блогах), сводящаяся к апокалиптичному причитанию: как же мы теперь будем жить дальше, с этими искусственными интеллектами – вот смотрите, их использование в обучении уменьшает количество задействованных когнитивных сетей, чтобы это ни значило.

Это исследование, на мой взгляд, является образцово-показательной иллюстрацией принципа «меряем то, что можем померить». Я почитала почти все двести страниц и делюсь тремя наблюдениями, вносящими, мягко скажем, некоторые нюансы в громкие выводы. А еще поднимает важный для меня онтологический вопрос.

1. Участники эксперимента писали эссе; но не эссе как способ научиться думать. В исследовании это задание написать текст за 20 минут на бытово-философскую тему, которую человек видит впервые. Это не обучение, это оценивание – как в экзаменах по языку. Надо еще помнить, что делается это в шлеме с датчиками, где просят лишний раз не шевелиться. Очевидно, что в таких стресс обстоятельствах когнитивная нагрузка для brain-only группы зашкаливающе выше, чем для тех, у кого есть ассистент. Влияет ли это как-то на сам процесс обучения или мышления – совсем неясно.

2. Стратегии запроса в гпт абсолютно не дифференцированны и упоминаются вскользь; то есть абсолютно непонятно, как именно пользовались чатом. Он писал полностью за участников? Он давал структуру? Он помогал придумывать аргументы? Один из участников, говорится в документе, использовал гпт впервые – насколько он вообще понимал, с чем работал?
Ведь в зависимости от используемых стратегий могут быть очень разные результаты (даже тех же нейронных активаций) внутри гпт группы. И далеко не всегда «меньшее количество активируемых когнитивных связей» по умолчанию плохо – тут была бы уместна аналогия с тем, что выучивание наизусть энциклопедии (деятельность, с экстра-высокой когнитивной активацией) совсем не обязательно означает, например, образованного человека.

3. В исследовании делается еще один вывод: гпт-группа хуже цитировала собственные эссе (это просили сделать в коротком интервью сразу после). Но, во-первых, после второй сессии с цитированием уже у всех было нормально (18 из 18 в brain-only процитировали собственные эссе после написания, и 16 из 18 –из гпт). Авторы сами отмечают – это потому что, студентов не застали врасплох с просьбой процитировать собственные работы. Другое дело, что, видимо, используя сгенерированный текст как свой, участники не присваивали его смысл – и от этого хуже воспроизводили на 4 сессии.

Резюмируя, поделюсь мыслью, которая мучает меня давно: операционализация образовательного процесса, будь то для количественного измерения или технологического апгрейда, упирается в то, что имеется ввиду под образованием. Часто это представление экстраполируется из одной (удобной для измерения) методики на обучение вообще; как, например, в этом исследовании. Из него мы узнали, что проще для мозга писать эссе по типу ielts с genAI, чем без него. И что с таким видом заданий потом сложнее справляться без ассистента.

Значит ли это, что использование genAI-ассистента по-другому, для других эссе, других целей или вообще, в других методиках драматически может на нас повлиять? Этого мы (пока) не узнали. Хотя вывод «откладывать AI ассистента до того момента, пока ученики не совершат достаточно самостоятельного когнитивного усилия» мне кажется очень здравым.

заметки из рубрики accidentally spotted – долгие летние прогулки с только что начавшим ходить малышом заставили меня переоткрывать (мой не самый любимый) жанр подкастов. Делюсь понравившейся мне находкой из последнего –

Ordinary Unhappiness – психоаналитический подкаст о том, почему (и как, и зачем) мы страдаем 😀

Можно послушать про специфику климатических репараций и травму потери себя в пространстве; разбор страданий (и их причин) в Белом лотосе и Разделении, погоревать о том, что принесла в нашу жизнь поп-психология или убедиться, что боль и обучение несовместимы.

Некоторые выпуски под пейволом (£4.5 per month), но если у вас есть возможность оплатить, это того стоит (хотя бы 1 месяц, чтобы послушать приглянувшиеся выпуски). Про материнство, кстати, тоже есть – там обсуждается приблизительно все, за что современное общество винит матерей и как это трансформирует практику заботы о детях. Спойлер: список обвинений экстремально длинный.

А какие страдания концептуально (или может практически) занимают вас?

Когда читаю новости (а делаю я это последний год редко и дозировано, ибо кукуха не многоразовая), вспоминаю историю, которую вычитала у Козеллека: он рассказывает, как немецкий философ Вальтер Беньямин в 1921 году купил картину Angelus Novus Клее, потому что та ему показалась идеальной иллюстрацией прогресса. Полный ужаса, по словам Беньямина, взгляд ангела зафиксирован на прошлом, которое не что иное как «череда нескончаемых катастроф», а «ветер прогресса дует ему в расправленные крылья», неся его спиной вперед, в будущее, навстречу новым катастрофам. Дело было вскоре после первой мировой, в Германии, где жил и работал Беньямин, расцветал фашизм, через двенадцать лет он окажется в изгнании, а через двадцать, в разгар начавшей второй мировой, покончит жизнь самоубийством из-за угрозы депортации. В целом, в его случае, восприятие картины вполне справедливое.

Несмотря на то, что интерпретация – в глазах смотрящего (и я бы ничего такого не увидела), теперь, когда читаю новости, не могу отделаться от этого образа.