Существует расхожее мнение об том, что роспуск Коммунистического Интернационала в 1943 году был вынужденной уступкой Сталина западным союзникам, без помощи которых Советскому Союзу было бы значительно тяжелее противостоять Германии. 

Между тем, согласно дневнику Георгия Димитрова, ставшему достоянием публики в 2003 году, идея роспуска Коминтерна была впервые высказана Сталиным еще 20 апреля 1941 года, во время застолья после просмотра в Большом Театре концерта таджикских артистов.

В тот момент Сталин, видимо проанализировавший последствия выхода из Коминтерна американской компартии (она покинула КИ в 1940 году чтобы не попасть под принятый в США “акт Смита”, немного напоминающий наш закон об “иноагентах”), пришел к выводу о перспективности преобразования компартий разных стран из секций Третьего Интернационала в национальные партии (название не будет играть никакой роли, главное чтоб была коммунистическая программа и марксистский анализ), независимые от Москвы и решающие свои собственные национальные задачи без вмешательства какого-либо зарубежного центра.

Ибо международная революция, в ожидании которой Ленин и создавал Коминтерн, так и не произошла и теперь на повестке дня стояло не всемирное низвержение капитализма, а “национальные задачи для каждой страны”.

И если даже “освобождение” компартий от опеки Коминтерна противоречит ведомственным интересам самого Коминтерна (впрочем, как и позиции самого Сталина образца 1928) - ничего страшного. 

“Не держитесь за то, что было вчера” © бодхисаттва Иосиф Виссарионович.

За годы войны Сталин не просто укрепил своё мнение насчет бесполезности Коминтерна как “штаба мировой революции” (который, откровенно говоря, за 24 года своего существования не достиг особых успехов нигде, сколько не менял свою тактику слева направо и обратно), но и сделал вывод о том, что Маркс с Лениным так же были не правы, когда в своё время фантазировали насчет возможности централизованного управления революционным движением разных стран.

Опять же, в дневнике Димитрова описано кулуарное заседание Политбюро в кабинете Сталина 21 мая 1943 года, на котором было зачитано постановление о роспуске Коминтерна. Старенький товарищ Калинин вызвал всеобщий смех, обеспокоившись о том, что “враги используют этот шаг”, предложив перенести центр Коминтерна в Лондон (???).

Мудрый Сталин разъяснил “всесоюзному старосте”, который так ничего и не понял в свои годы, реальное положение вещей:

“Опыт показал, что и при Марксе и при Ленине, и теперь невозможно руководить рабочим движением всех стран мира из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и др[угих] странах имеют задачи свергнуть свои правительства и проводить тактику пораженчества, а компартии СССР, Англии, Америки и др[угие], наоборот, имеют задачи всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага. Мы переоценили свои силы, когда создавали К.И. (Коммунистический Интернационал) и думали, что сможем руководить 
движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование К.И. — это будет дискредитация идеи Интернационала, чего мы не хотим”.

Иными словами, 70 лет 25 лет мы шли не туда и теперь настал момент отказаться от провальной идеи, допустив формальную независимость от Москвы национальных коммунистических партий. Каждая из которых должна концентрироваться на своих национальных задачах (и, что логично вытекает из этого, идти по своему национальному пути к социализму).

Таким образом, не требования союзников стали результатом роспуска Коминтерна, но разочарование Сталина в несвоевременной идее международного пролетарско-революционного централизма.

Поэтому бюрократический аппарат Коминтерна разобрали, однако не все нити управления зарубежными партиями были перерезаны. Многие организационные функции Исполнительного Комитета Коминтерна перекочевали в Международный отдел при ЦК ВКП(б), который возглавил тот же самый Димитров.

И хотя отдел этот формально утратил статус идейно-политического центра “международного коммунистического движения”, фактически Димитров продолжал наставлять зарубежных коммунистов в их нелегких делах. Исходя, прежде всего, из геополитических интересов самого СССР. Уже даже не пытаясь прикрывать эту линию “болтовней о мировой революции” (как оторванную от реальности риторику назвал сам Димитров в послании французским коммунистам после 22 июня 1941, когда нужно было резко отказаться от восприятия Второй Мировой как межимпериалистической войны), перспектива которой, - после стольких лет неустанной борьбы, - чрезвычайно потускнела.

И хотя в 1947 году разгорающаяся Холодная война с Западом вынудила Москву восстановить международный орган координации компартий в виде Коминформбюро, выглядел этот новый “интернационал” весьма блекло (как по количеству партий-участниц, так и по идейному влиянию) и в общем безостановочно деградировал прямо с момента своего основания, значительно уступая куда более успешному международному и формально некоммунистическому коалиционному проекту - Движению сторонников мира/Всемирному совету мира. 

Собственно, к тому моменту благородный “мир между народами” (без какой-либо вызывающей привязки к политико-экономическому строю) и заменил в качестве генеральной цели утратившую былой блеск и больше не вызывающую доверия ни у кого “мировую социалистическую революцию”; даже официальное международное издание Коминформа именовалось не иначе как “За прочный мир, за народную демократию!”. 

Поучительный кейс из истории пакистанской левой.

Пакистанская левая в 60-70-е была грандиозна и велика, но особенную мощь приобрело именно студенческое левое движение. Оно и понятно: по всему миру в тот момент студенчество массово окунулось в леворадикализм: от Мексики и Бразилии до Японии и Турции - повсюду в период 67-71 гг. произошел всплеск студенческого левого бунтарства. И Пакистан не был исключением, и даже более того: если во Франции или Италии или Португалии студенческие выступления спровоцировали всего лишь тяжелый политический кризис (который в конечном итоге был преодолен), то в Пакистане учащиеся стали катализатором подъёма широкого массового движения протеста, сбросившего многолетнюю диктатуру Айюб Хана, а затем - и сменившего его Яхья Хана. В итоге в 1970 году к власти пришла Народная Партия Пакистана Зульфикара Али Бхутто, выдвинувшая крайне радикальную программу (написанную коммунистом Джалалудином Абдур Рахимом) перехода к “исламскому социализму”.

Само собою, программа эта была уступкой массовому левоориентированному движению и со временем (под давлением перепуганных silovikov и господствующей в экономике панджабской буржуазии) НПП от неё начала отходить, но тем не менее, благодаря первоначальному запалу левые обрели в Пакистане невиданную мощь: в провинциях Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва (тогда еще Северо-западная пограничная провинция) к власти пришли коммунисты, в Синде развернулось широкое левонационалистическое движение, а пакистанские университеты окончательно превратились в оплот леворадикализма, где бал правили левые студенческие союзы.

Закономерно, что реакцией на подъём левых стало усиление правых консервативных сил, которые поначалу были довольно слабыми. В университетах основной исламистской организацией был союз Islami Jamiat-e-Talaba, однако особым влиянием в начале 70-х он не пользовался. 

И тут левым очень подсобили ленинские советы о том, что “прежде чем объединяться, нужно размеживаться”. И пакистанские левые, оказавшись в “тепличных” условиях демократии и свободы, приступили к размеживанию очень серьёзно: боевое единство времен борьбы против диктатуры 67-70 гг. было разрушено дичайшим фракционизмом. 

Основная левая организация учащихся, - Национальная Федерация Студентов (NSF), - в период 71-73 гг. развалилась на 5 больших идейных фракций, враждовавших между собой. В этот конфликтный клуб вскоре вступила и Народная Студенческая Федерация (PSF), - свежесозданное молодежное крыло правящей Народной Партии Пакистана. Дополнительный хаос в левую политическую среду учащихся внесли и федерации, организованные по этническому принципу - Организация студентов белуджей (BSO), Федерация студентов-пуштунов (PkSF) и студенческое крыло Авами Тахрик (синдхских левых националистов).

Причем, почти всегда в руководящих органах этих студенческих структур заседали те, кто классифицировал себя как “подлинных марксистов-ленинцев”, борющихся с ревизионизмом и оппортунизмом “ультралевых” или “правых” из других фракций, так же именующих себя марксистами-ленинцами. Все было сделано, как завещал великий Ленин.

Конечно, до мордобоев дело доходило не часто, но градус конфронтации между левыми, боровшимися за влияние в кампусах и общагах был в 70-е годы крайне высок. 

Эти склоки между марксистами, решающими кто из них настоящий революционер, а кто просто ничтожный и продажный оппортунист, имели свои последствия.

Во-первых, глядя на безостановочные и довольно похабные ссоры, значительная часть молодых выходцев из среднего класса (традиционно пополнявшая ряды левого студенчества) быстро стала аполитичной: не желая принимать участия в бесконечной “борьбе с оппортунизмом”, эти люди либо провозглашали себя “либералами” в смысле миролюбия, всеядности и приспособленчества, либо вовсе дистанцировались от политических вопросов, ударившись в бытовуху.

Во-вторых, расколом между левыми, увлеченными поиском политических предателей и ревизионистов, воспользовались сохранявшие единство исламисты, успешно “окучивавшие” массы новых студентов, прибывающих в университеты из консервативной провинции благодаря широким социальным программам правительства Бхутто.

Все это привело к тому, что уже в середине 70-х левые утратили свою идейную гегемонию в университетах, кампусах и общежитиях пакистанских городов, а затем, - что вполне закономерно, - и начали подвергаться атакам со стороны окрепших исламистов, пользующихся тем, что siloviki закрывали глаза на рост исламистского антикоммунистического насилия в среде учащихся. 

Впоследствии, левые, - утратившие свои позиции, но при этом сохранявшие во многом состояние раскола, - попытались оказать сопротивление этому подъёму исламистского террора, что вылилось в неизвестную широким массам, но впечатляющую войну в пакистанских университетах в 80-е, унесшую жизни десятков людей.