Существует расхожее мнение об том, что роспуск Коммунистического Интернационала в 1943 году был вынужденной уступкой Сталина западным союзникам, без помощи которых Советскому Союзу было бы значительно тяжелее противостоять Германии.
Между тем, согласно дневнику Георгия Димитрова, ставшему достоянием публики в 2003 году, идея роспуска Коминтерна была впервые высказана Сталиным еще 20 апреля 1941 года, во время застолья после просмотра в Большом Театре концерта таджикских артистов.
В тот момент Сталин, видимо проанализировавший последствия выхода из Коминтерна американской компартии (она покинула КИ в 1940 году чтобы не попасть под принятый в США “акт Смита”, немного напоминающий наш закон об “иноагентах”), пришел к выводу о перспективности преобразования компартий разных стран из секций Третьего Интернационала в национальные партии (название не будет играть никакой роли, главное чтоб была коммунистическая программа и марксистский анализ), независимые от Москвы и решающие свои собственные национальные задачи без вмешательства какого-либо зарубежного центра.
Ибо международная революция, в ожидании которой Ленин и создавал Коминтерн, так и не произошла и теперь на повестке дня стояло не всемирное низвержение капитализма, а “национальные задачи для каждой страны”.
И если даже “освобождение” компартий от опеки Коминтерна противоречит ведомственным интересам самого Коминтерна (впрочем, как и позиции самого Сталина образца 1928) - ничего страшного.
“Не держитесь за то, что было вчера” © бодхисаттва Иосиф Виссарионович.
За годы войны Сталин не просто укрепил своё мнение насчет бесполезности Коминтерна как “штаба мировой революции” (который, откровенно говоря, за 24 года своего существования не достиг особых успехов нигде, сколько не менял свою тактику слева направо и обратно), но и сделал вывод о том, что Маркс с Лениным так же были не правы, когда в своё время фантазировали насчет возможности централизованного управления революционным движением разных стран.
Опять же, в дневнике Димитрова описано кулуарное заседание Политбюро в кабинете Сталина 21 мая 1943 года, на котором было зачитано постановление о роспуске Коминтерна. Старенький товарищ Калинин вызвал всеобщий смех, обеспокоившись о том, что “враги используют этот шаг”, предложив перенести центр Коминтерна в Лондон (???).
Мудрый Сталин разъяснил “всесоюзному старосте”, который так ничего и не понял в свои годы, реальное положение вещей:
“Опыт показал, что и при Марксе и при Ленине, и теперь невозможно руководить рабочим движением всех стран мира из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и др[угих] странах имеют задачи свергнуть свои правительства и проводить тактику пораженчества, а компартии СССР, Англии, Америки и др[угие], наоборот, имеют задачи всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага. Мы переоценили свои силы, когда создавали К.И. (Коммунистический Интернационал) и думали, что сможем руководить
движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование К.И. — это будет дискредитация идеи Интернационала, чего мы не хотим”.
Иными словами,70 лет 25 лет мы шли не туда и теперь настал момент отказаться от провальной идеи, допустив формальную независимость от Москвы национальных коммунистических партий. Каждая из которых должна концентрироваться на своих национальных задачах (и, что логично вытекает из этого, идти по своему национальному пути к социализму).
Таким образом, не требования союзников стали результатом роспуска Коминтерна, но разочарование Сталина в несвоевременной идее международного пролетарско-революционного централизма.
Поэтому бюрократический аппарат Коминтерна разобрали, однако не все нити управления зарубежными партиями были перерезаны. Многие организационные функции Исполнительного Комитета Коминтерна перекочевали в Международный отдел при ЦК ВКП(б), который возглавил тот же самый Димитров.
Между тем, согласно дневнику Георгия Димитрова, ставшему достоянием публики в 2003 году, идея роспуска Коминтерна была впервые высказана Сталиным еще 20 апреля 1941 года, во время застолья после просмотра в Большом Театре концерта таджикских артистов.
В тот момент Сталин, видимо проанализировавший последствия выхода из Коминтерна американской компартии (она покинула КИ в 1940 году чтобы не попасть под принятый в США “акт Смита”, немного напоминающий наш закон об “иноагентах”), пришел к выводу о перспективности преобразования компартий разных стран из секций Третьего Интернационала в национальные партии (название не будет играть никакой роли, главное чтоб была коммунистическая программа и марксистский анализ), независимые от Москвы и решающие свои собственные национальные задачи без вмешательства какого-либо зарубежного центра.
Ибо международная революция, в ожидании которой Ленин и создавал Коминтерн, так и не произошла и теперь на повестке дня стояло не всемирное низвержение капитализма, а “национальные задачи для каждой страны”.
И если даже “освобождение” компартий от опеки Коминтерна противоречит ведомственным интересам самого Коминтерна (впрочем, как и позиции самого Сталина образца 1928) - ничего страшного.
“Не держитесь за то, что было вчера” © бодхисаттва Иосиф Виссарионович.
За годы войны Сталин не просто укрепил своё мнение насчет бесполезности Коминтерна как “штаба мировой революции” (который, откровенно говоря, за 24 года своего существования не достиг особых успехов нигде, сколько не менял свою тактику слева направо и обратно), но и сделал вывод о том, что Маркс с Лениным так же были не правы, когда в своё время фантазировали насчет возможности централизованного управления революционным движением разных стран.
Опять же, в дневнике Димитрова описано кулуарное заседание Политбюро в кабинете Сталина 21 мая 1943 года, на котором было зачитано постановление о роспуске Коминтерна. Старенький товарищ Калинин вызвал всеобщий смех, обеспокоившись о том, что “враги используют этот шаг”, предложив перенести центр Коминтерна в Лондон (???).
Мудрый Сталин разъяснил “всесоюзному старосте”, который так ничего и не понял в свои годы, реальное положение вещей:
“Опыт показал, что и при Марксе и при Ленине, и теперь невозможно руководить рабочим движением всех стран мира из одного международного центра. Особенно теперь, в условиях войны, когда компартии в Германии, Италии и др[угих] странах имеют задачи свергнуть свои правительства и проводить тактику пораженчества, а компартии СССР, Англии, Америки и др[угие], наоборот, имеют задачи всемерно поддерживать свои правительства для скорейшего разгрома врага. Мы переоценили свои силы, когда создавали К.И. (Коммунистический Интернационал) и думали, что сможем руководить
движением во всех странах. Это была наша ошибка. Дальнейшее существование К.И. — это будет дискредитация идеи Интернационала, чего мы не хотим”.
Иными словами,
Таким образом, не требования союзников стали результатом роспуска Коминтерна, но разочарование Сталина в несвоевременной идее международного пролетарско-революционного централизма.
Поэтому бюрократический аппарат Коминтерна разобрали, однако не все нити управления зарубежными партиями были перерезаны. Многие организационные функции Исполнительного Комитета Коминтерна перекочевали в Международный отдел при ЦК ВКП(б), который возглавил тот же самый Димитров.
docs.historyrussia.org
Электронная библиотека исторических документов (ЭБИД) | Из дневника Г. Димитрова о высказываниях И.В. Сталина по вопросам существования…
👍41👎4
И хотя отдел этот формально утратил статус идейно-политического центра “международного коммунистического движения”, фактически Димитров продолжал наставлять зарубежных коммунистов в их нелегких делах. Исходя, прежде всего, из геополитических интересов самого СССР. Уже даже не пытаясь прикрывать эту линию “болтовней о мировой революции” (как оторванную от реальности риторику назвал сам Димитров в послании французским коммунистам после 22 июня 1941, когда нужно было резко отказаться от восприятия Второй Мировой как межимпериалистической войны), перспектива которой, - после стольких лет неустанной борьбы, - чрезвычайно потускнела.
И хотя в 1947 году разгорающаяся Холодная война с Западом вынудила Москву восстановить международный орган координации компартий в виде Коминформбюро, выглядел этот новый “интернационал” весьма блекло (как по количеству партий-участниц, так и по идейному влиянию) и в общем безостановочно деградировал прямо с момента своего основания, значительно уступая куда более успешному международному и формально некоммунистическому коалиционному проекту - Движению сторонников мира/Всемирному совету мира.
Собственно, к тому моменту благородный “мир между народами” (без какой-либо вызывающей привязки к политико-экономическому строю) и заменил в качестве генеральной цели утратившую былой блеск и больше не вызывающую доверия ни у кого “мировую социалистическую революцию”; даже официальное международное издание Коминформа именовалось не иначе как “За прочный мир, за народную демократию!”.
И хотя в 1947 году разгорающаяся Холодная война с Западом вынудила Москву восстановить международный орган координации компартий в виде Коминформбюро, выглядел этот новый “интернационал” весьма блекло (как по количеству партий-участниц, так и по идейному влиянию) и в общем безостановочно деградировал прямо с момента своего основания, значительно уступая куда более успешному международному и формально некоммунистическому коалиционному проекту - Движению сторонников мира/Всемирному совету мира.
Собственно, к тому моменту благородный “мир между народами” (без какой-либо вызывающей привязки к политико-экономическому строю) и заменил в качестве генеральной цели утратившую былой блеск и больше не вызывающую доверия ни у кого “мировую социалистическую революцию”; даже официальное международное издание Коминформа именовалось не иначе как “За прочный мир, за народную демократию!”.
Blogspot
Коммунисты и Вторая мировая 1939-41
Итак, 1 сентября 1939 года фашистская Германия атакует Польшу и начинается Вторая Мировая война. Как реагирует на это Коминтерн? Спустя не...
👍36👎4
Поучительный кейс из истории пакистанской левой.
Пакистанская левая в 60-70-е была грандиозна и велика, но особенную мощь приобрело именно студенческое левое движение. Оно и понятно: по всему миру в тот момент студенчество массово окунулось в леворадикализм: от Мексики и Бразилии до Японии и Турции - повсюду в период 67-71 гг. произошел всплеск студенческого левого бунтарства. И Пакистан не был исключением, и даже более того: если во Франции или Италии или Португалии студенческие выступления спровоцировали всего лишь тяжелый политический кризис (который в конечном итоге был преодолен), то в Пакистане учащиеся стали катализатором подъёма широкого массового движения протеста, сбросившего многолетнюю диктатуру Айюб Хана, а затем - и сменившего его Яхья Хана. В итоге в 1970 году к власти пришла Народная Партия Пакистана Зульфикара Али Бхутто, выдвинувшая крайне радикальную программу (написанную коммунистом Джалалудином Абдур Рахимом) перехода к “исламскому социализму”.
Само собою, программа эта была уступкой массовому левоориентированному движению и со временем (под давлением перепуганных silovikov и господствующей в экономике панджабской буржуазии) НПП от неё начала отходить, но тем не менее, благодаря первоначальному запалу левые обрели в Пакистане невиданную мощь: в провинциях Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва (тогда еще Северо-западная пограничная провинция) к власти пришли коммунисты, в Синде развернулось широкое левонационалистическое движение, а пакистанские университеты окончательно превратились в оплот леворадикализма, где бал правили левые студенческие союзы.
Закономерно, что реакцией на подъём левых стало усиление правых консервативных сил, которые поначалу были довольно слабыми. В университетах основной исламистской организацией был союз Islami Jamiat-e-Talaba, однако особым влиянием в начале 70-х он не пользовался.
И тут левым очень подсобили ленинские советы о том, что “прежде чем объединяться, нужно размеживаться”. И пакистанские левые, оказавшись в “тепличных” условиях демократии и свободы, приступили к размеживанию очень серьёзно: боевое единство времен борьбы против диктатуры 67-70 гг. было разрушено дичайшим фракционизмом.
Основная левая организация учащихся, - Национальная Федерация Студентов (NSF), - в период 71-73 гг. развалилась на 5 больших идейных фракций, враждовавших между собой. В этот конфликтный клуб вскоре вступила и Народная Студенческая Федерация (PSF), - свежесозданное молодежное крыло правящей Народной Партии Пакистана. Дополнительный хаос в левую политическую среду учащихся внесли и федерации, организованные по этническому принципу - Организация студентов белуджей (BSO), Федерация студентов-пуштунов (PkSF) и студенческое крыло Авами Тахрик (синдхских левых националистов).
Причем, почти всегда в руководящих органах этих студенческих структур заседали те, кто классифицировал себя как “подлинных марксистов-ленинцев”, борющихся с ревизионизмом и оппортунизмом “ультралевых” или “правых” из других фракций, так же именующих себя марксистами-ленинцами. Все было сделано, как завещал великий Ленин.
Конечно, до мордобоев дело доходило не часто, но градус конфронтации между левыми, боровшимися за влияние в кампусах и общагах был в 70-е годы крайне высок.
Эти склоки между марксистами, решающими кто из них настоящий революционер, а кто просто ничтожный и продажный оппортунист, имели свои последствия.
Во-первых, глядя на безостановочные и довольно похабные ссоры, значительная часть молодых выходцев из среднего класса (традиционно пополнявшая ряды левого студенчества) быстро стала аполитичной: не желая принимать участия в бесконечной “борьбе с оппортунизмом”, эти люди либо провозглашали себя “либералами” в смысле миролюбия, всеядности и приспособленчества, либо вовсе дистанцировались от политических вопросов, ударившись в бытовуху.
Пакистанская левая в 60-70-е была грандиозна и велика, но особенную мощь приобрело именно студенческое левое движение. Оно и понятно: по всему миру в тот момент студенчество массово окунулось в леворадикализм: от Мексики и Бразилии до Японии и Турции - повсюду в период 67-71 гг. произошел всплеск студенческого левого бунтарства. И Пакистан не был исключением, и даже более того: если во Франции или Италии или Португалии студенческие выступления спровоцировали всего лишь тяжелый политический кризис (который в конечном итоге был преодолен), то в Пакистане учащиеся стали катализатором подъёма широкого массового движения протеста, сбросившего многолетнюю диктатуру Айюб Хана, а затем - и сменившего его Яхья Хана. В итоге в 1970 году к власти пришла Народная Партия Пакистана Зульфикара Али Бхутто, выдвинувшая крайне радикальную программу (написанную коммунистом Джалалудином Абдур Рахимом) перехода к “исламскому социализму”.
Само собою, программа эта была уступкой массовому левоориентированному движению и со временем (под давлением перепуганных silovikov и господствующей в экономике панджабской буржуазии) НПП от неё начала отходить, но тем не менее, благодаря первоначальному запалу левые обрели в Пакистане невиданную мощь: в провинциях Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва (тогда еще Северо-западная пограничная провинция) к власти пришли коммунисты, в Синде развернулось широкое левонационалистическое движение, а пакистанские университеты окончательно превратились в оплот леворадикализма, где бал правили левые студенческие союзы.
Закономерно, что реакцией на подъём левых стало усиление правых консервативных сил, которые поначалу были довольно слабыми. В университетах основной исламистской организацией был союз Islami Jamiat-e-Talaba, однако особым влиянием в начале 70-х он не пользовался.
И тут левым очень подсобили ленинские советы о том, что “прежде чем объединяться, нужно размеживаться”. И пакистанские левые, оказавшись в “тепличных” условиях демократии и свободы, приступили к размеживанию очень серьёзно: боевое единство времен борьбы против диктатуры 67-70 гг. было разрушено дичайшим фракционизмом.
Основная левая организация учащихся, - Национальная Федерация Студентов (NSF), - в период 71-73 гг. развалилась на 5 больших идейных фракций, враждовавших между собой. В этот конфликтный клуб вскоре вступила и Народная Студенческая Федерация (PSF), - свежесозданное молодежное крыло правящей Народной Партии Пакистана. Дополнительный хаос в левую политическую среду учащихся внесли и федерации, организованные по этническому принципу - Организация студентов белуджей (BSO), Федерация студентов-пуштунов (PkSF) и студенческое крыло Авами Тахрик (синдхских левых националистов).
Причем, почти всегда в руководящих органах этих студенческих структур заседали те, кто классифицировал себя как “подлинных марксистов-ленинцев”, борющихся с ревизионизмом и оппортунизмом “ультралевых” или “правых” из других фракций, так же именующих себя марксистами-ленинцами. Все было сделано, как завещал великий Ленин.
Конечно, до мордобоев дело доходило не часто, но градус конфронтации между левыми, боровшимися за влияние в кампусах и общагах был в 70-е годы крайне высок.
Эти склоки между марксистами, решающими кто из них настоящий революционер, а кто просто ничтожный и продажный оппортунист, имели свои последствия.
Во-первых, глядя на безостановочные и довольно похабные ссоры, значительная часть молодых выходцев из среднего класса (традиционно пополнявшая ряды левого студенчества) быстро стала аполитичной: не желая принимать участия в бесконечной “борьбе с оппортунизмом”, эти люди либо провозглашали себя “либералами” в смысле миролюбия, всеядности и приспособленчества, либо вовсе дистанцировались от политических вопросов, ударившись в бытовуху.
Blogspot
Золотая эпоха пакистанской левой
Что касается всяких "внедрений" и "инфильтраций", то тут вспоминается опыт Пакистана. Нынешние пакистанские коммунисты и левые в целом влача...
👍27👎2
Во-вторых, расколом между левыми, увлеченными поиском политических предателей и ревизионистов, воспользовались сохранявшие единство исламисты, успешно “окучивавшие” массы новых студентов, прибывающих в университеты из консервативной провинции благодаря широким социальным программам правительства Бхутто.
Все это привело к тому, что уже в середине 70-х левые утратили свою идейную гегемонию в университетах, кампусах и общежитиях пакистанских городов, а затем, - что вполне закономерно, - и начали подвергаться атакам со стороны окрепших исламистов, пользующихся тем, что siloviki закрывали глаза на рост исламистского антикоммунистического насилия в среде учащихся.
Впоследствии, левые, - утратившие свои позиции, но при этом сохранявшие во многом состояние раскола, - попытались оказать сопротивление этому подъёму исламистского террора, что вылилось в неизвестную широким массам, но впечатляющую войну в пакистанских университетах в 80-е, унесшую жизни десятков людей.
Все это привело к тому, что уже в середине 70-х левые утратили свою идейную гегемонию в университетах, кампусах и общежитиях пакистанских городов, а затем, - что вполне закономерно, - и начали подвергаться атакам со стороны окрепших исламистов, пользующихся тем, что siloviki закрывали глаза на рост исламистского антикоммунистического насилия в среде учащихся.
Впоследствии, левые, - утратившие свои позиции, но при этом сохранявшие во многом состояние раскола, - попытались оказать сопротивление этому подъёму исламистского террора, что вылилось в неизвестную широким массам, но впечатляющую войну в пакистанских университетах в 80-е, унесшую жизни десятков людей.
Blogspot
Война в пакистанских университетах
Политическая жизнь в Пакистане, - как впрочем и в других странах Индостана (Индии, Бангладеш, Шри-Ланке), - характеризуется довольно высоким...
👍28
И еще разик про национальную специфику.
В статье про братания на Восточном фронте в годы Первой Мировой автор склоняется к тому, что сами по себе стихийные братания были не результатом эффективной революционной пропаганды пораженчества (которая до февраля 1917 была почти незаметна), а выражением прежде всего традиционной ментальности русского крестьянства.
Мобилизованные крестьяне, дескать, и без всяких циммервальдских призывов быстро утомились от бессмысленной, лишенной всякого романтизма индустриальной войны (в отличие от сидевших в тылу правых и левых патриотов, готовых сражаться до последней капли крови замученных сельских мужиков) и кое-где (вероятно) даже и не воспринимали немецких и австро-венгерских солдат как заклятых извечных врагов. Автор пишет, что это производное “глубинного” общинного менталитета русских, ибо “на миру” (в общине) длительные конфликты между людьми порицались и крестьяне были склонны после скандалов и ссор мириться друг с дружкой (иначе, очевидно, длительное существование общины было бы затруднено). Таким же точно образом, дескать, крестьяне могли относиться и к немцам/австриякам, с которыми, хорошо передравшись, можно было бы и помириться.
Другим элементом развала отдельных участков фронта автор называет “побратимство”; форму ритуального родства, распространенную среди южных (особенно) и восточных славян. Якобы, само это “побратимство” являло “способность выйти из боя миром, после того, как обе стороны проявили храбрость и исключительные воинские качества, превратить соперника в названного брата”.
Практика такого братания с достойным врагом тесно была связана с третьим элементом, создающим препятствия для милитаристского курса царского государства - народно-религиозными традициями. Пасху или Рождество русские мобилизованные крестьяне воспринимали так, как они привыкли делать это дома: т.е. как “общее гуляние, единение для всех и взаимное прощение”.
Таким образом, именно во время религиозных праздников царские солдаты больше всего доставляли проблем патриотическому начальству: воины вылезали христосоваться с врагом (особенно, если на той стороне стояли православные или славяне, призванные в австро-венгерскую армию), обмениваться угощениями/табаком/алкоголем, устраивали песни-пляски на нейтральной полосе либо в немецко-австрийских окопах.
В конце статьи автор пишет и о разочаровании Ленина в традиции братания русских солдат с врагом, которая, будучи проявлением стихийного стремления “крестьянской” армии ко всеобщему “замирению и всепрощению”, сопровождающаяся пьянством (после февраля 1917 - особенно сильным), не могла выполнить ни миссию распространения идеи “мировой революции”, ни задачу развала германской армии. Революционную войну против немцев это сборище осатаневших от бессмысленного индустриального побоища русских людей вести тоже уже не могло и не хотело. Этот факт, - вкупе с намерением сохранить захваченную в октябре’17 власть, - и предопределил ленинскую тактику по заключению вынужденного сепаратного мира с Германией, вызвавшую бурные протесты со стороны левых эсеров и левых коммунистов.
Короче, реальные традиции русского народа, судя по всему, очень далеки от тех воинственных “традиций”, которые для россиян ежедневно выдумывает фальшивый евразийский старообрядец, назначенный кем-то главным идеологом современной эпохи. Который в качестве “исконных традиций” пытается толкать к головы нашему народу мешанину из индустриального великодержавия, “прусского социализма” 20-х годов XX века и американско-британского эсхатологического протестантизма.
В статье про братания на Восточном фронте в годы Первой Мировой автор склоняется к тому, что сами по себе стихийные братания были не результатом эффективной революционной пропаганды пораженчества (которая до февраля 1917 была почти незаметна), а выражением прежде всего традиционной ментальности русского крестьянства.
Мобилизованные крестьяне, дескать, и без всяких циммервальдских призывов быстро утомились от бессмысленной, лишенной всякого романтизма индустриальной войны (в отличие от сидевших в тылу правых и левых патриотов, готовых сражаться до последней капли крови замученных сельских мужиков) и кое-где (вероятно) даже и не воспринимали немецких и австро-венгерских солдат как заклятых извечных врагов. Автор пишет, что это производное “глубинного” общинного менталитета русских, ибо “на миру” (в общине) длительные конфликты между людьми порицались и крестьяне были склонны после скандалов и ссор мириться друг с дружкой (иначе, очевидно, длительное существование общины было бы затруднено). Таким же точно образом, дескать, крестьяне могли относиться и к немцам/австриякам, с которыми, хорошо передравшись, можно было бы и помириться.
Другим элементом развала отдельных участков фронта автор называет “побратимство”; форму ритуального родства, распространенную среди южных (особенно) и восточных славян. Якобы, само это “побратимство” являло “способность выйти из боя миром, после того, как обе стороны проявили храбрость и исключительные воинские качества, превратить соперника в названного брата”.
Практика такого братания с достойным врагом тесно была связана с третьим элементом, создающим препятствия для милитаристского курса царского государства - народно-религиозными традициями. Пасху или Рождество русские мобилизованные крестьяне воспринимали так, как они привыкли делать это дома: т.е. как “общее гуляние, единение для всех и взаимное прощение”.
Таким образом, именно во время религиозных праздников царские солдаты больше всего доставляли проблем патриотическому начальству: воины вылезали христосоваться с врагом (особенно, если на той стороне стояли православные или славяне, призванные в австро-венгерскую армию), обмениваться угощениями/табаком/алкоголем, устраивали песни-пляски на нейтральной полосе либо в немецко-австрийских окопах.
В конце статьи автор пишет и о разочаровании Ленина в традиции братания русских солдат с врагом, которая, будучи проявлением стихийного стремления “крестьянской” армии ко всеобщему “замирению и всепрощению”, сопровождающаяся пьянством (после февраля 1917 - особенно сильным), не могла выполнить ни миссию распространения идеи “мировой революции”, ни задачу развала германской армии. Революционную войну против немцев это сборище осатаневших от бессмысленного индустриального побоища русских людей вести тоже уже не могло и не хотело. Этот факт, - вкупе с намерением сохранить захваченную в октябре’17 власть, - и предопределил ленинскую тактику по заключению вынужденного сепаратного мира с Германией, вызвавшую бурные протесты со стороны левых эсеров и левых коммунистов.
Короче, реальные традиции русского народа, судя по всему, очень далеки от тех воинственных “традиций”, которые для россиян ежедневно выдумывает фальшивый евразийский старообрядец, назначенный кем-то главным идеологом современной эпохи. Который в качестве “исконных традиций” пытается толкать к головы нашему народу мешанину из индустриального великодержавия, “прусского социализма” 20-х годов XX века и американско-британского эсхатологического протестантизма.
КиберЛенинка
Братания на Русском фронте Первой мировой войны
В статье на документах Российского государственного военно-исторического архива рассматриваются солдатские братания на Восточном (Русском) фронте Первой мировой войны. Основное внимание уделяется причинам братаний, их характеру, масштабам, развитию, а также…
👍34👎3
Forwarded from Рыжий Мотэле
Сегодняшний праздник Хануки – хороший повод задуматься о соотношении национального и интернационального, традиционного и прогрессивного. С одной стороны, сам по себе этот праздник культивирует национальную и религиозную самобытность: он связан с восстанием ортодоксальных иудеев против греко-сирийских завоевателей (империи Селевкидов) и их союзников из числа эллинизированной еврейской верхушки. С другой стороны, нельзя не заметить сходства между еврейской Ханукой и христианским Рождеством: близость дат (в этом году по григорианскому календарю они вообще совпадают), которая в конечном итоге восходит к языческому празднованию зимнего солнцестояния; зажжённые свечи как символ победы света над тьмой (опять же, тема вполне объяснимая по календарным соображениям); традиция дарить детям подарки… А игра в ханукальный волчок под названием дрейдл – обычай, который пришёл в континентальную Европу с Британских островов во времена Римской империи, а затем был перенят у немцев восточноевропейскими евреями-ашкеназами. И лишь с появлением сионизма этот важнейший символ Хануки, в действительности не имевший никакой связи с древним Иудейским царством, был переосмыслен в религиозном ключе и получил ивритское название «севивон».
Как видим, праздники – вещь достаточно пластичная, в них при желании можно вложить самые разные смыслы. Статья на английском, которую прилагаю к данной записи, рассказывает, как палестинские/израильские коммунисты в период 1920-1960-х годов праздновали Хануку: вместо благословений в адрес Бога при зажжении ханукальных свеч читали благословения в честь трудящихся, в честь Советского Союза и стран соцлагеря, в честь мира и дружбы между народами и т.д. (были разные вариации в отдельных партийных/комсомольских ячейках или кибуцах). То есть использовали традиционную, привычную форму, наполняя её новым идейным содержанием. Это позволяло коммунистам – которые в британской Палестине преследовались и вытеснялись на обочину политики – быть укоренёнными в обществе, сохраняя связь с широкими массами своего народа и его культурой, и привлекать новых сторонников, в том числе из среды левых сионистов, используя близкий и понятный им символический язык.
Коммунисты трактовали события Хануки как национально-освободительное движение, движущей силой которого был простой народ, восставший против чужеземных завоевателей и их пособников из числа еврейских верхов. Но детали в этой трактовке постепенно менялись. В конце 1920-х подчёркивалось, что вожди восстания из числа «национально ориентированной» части верхов, Маккавеи, узурпировали народный гнев и направили его в русло религиозного фанатизма, чтобы сохранить контроль за низами и впоследствии утвердить новую династию. С начала 1940-х годов коммунистический взгляд на Маккавеев становится всё более позитивным: они изображаются как авангард народной войны против угнетателей, рисуется единая линия преемственности от них вплоть до евреев-красноармейцев и партизан Второй Мировой войны, а потом и до бойцов Армии обороны Израиля. Сами себя коммунисты преподносили как истинных наследников духа Маккавеев, в роли враждебных угнетателей был западный, в первую очередь, американский империализм, а в роли его местных клиентов – правящие в Израиле сионисты.
Соотношение националистических (в позитивном, «национально-освободительном» смысле этого слова) и социалистических (классовых, интернационалистских, универсалистских) элементов в коммунистической трактовке Хануки, как пишет автор статьи, с течением времени менялось в пользу первых. Это, конечно, отражает и общие сдвиги в международном коммунистическом движении. Но в условиях Израиля, где в одной стране проживают не одна, а две крупные национальные общины, такой сдвиг к еврейскому национализму, пусть даже левому и прогрессивному, в итоге привёл к (очередному) расколу компартии в 1965 году по национальному вопросу на «еврейскую» и «арабскую» части. Так что сочетание национального и классового – это очень сложная, неоднозначная и обоюдоострая штука.
#Ханука #Израиль #Палестина #коммунизм #сионизм #национализм #интернационализм
Как видим, праздники – вещь достаточно пластичная, в них при желании можно вложить самые разные смыслы. Статья на английском, которую прилагаю к данной записи, рассказывает, как палестинские/израильские коммунисты в период 1920-1960-х годов праздновали Хануку: вместо благословений в адрес Бога при зажжении ханукальных свеч читали благословения в честь трудящихся, в честь Советского Союза и стран соцлагеря, в честь мира и дружбы между народами и т.д. (были разные вариации в отдельных партийных/комсомольских ячейках или кибуцах). То есть использовали традиционную, привычную форму, наполняя её новым идейным содержанием. Это позволяло коммунистам – которые в британской Палестине преследовались и вытеснялись на обочину политики – быть укоренёнными в обществе, сохраняя связь с широкими массами своего народа и его культурой, и привлекать новых сторонников, в том числе из среды левых сионистов, используя близкий и понятный им символический язык.
Коммунисты трактовали события Хануки как национально-освободительное движение, движущей силой которого был простой народ, восставший против чужеземных завоевателей и их пособников из числа еврейских верхов. Но детали в этой трактовке постепенно менялись. В конце 1920-х подчёркивалось, что вожди восстания из числа «национально ориентированной» части верхов, Маккавеи, узурпировали народный гнев и направили его в русло религиозного фанатизма, чтобы сохранить контроль за низами и впоследствии утвердить новую династию. С начала 1940-х годов коммунистический взгляд на Маккавеев становится всё более позитивным: они изображаются как авангард народной войны против угнетателей, рисуется единая линия преемственности от них вплоть до евреев-красноармейцев и партизан Второй Мировой войны, а потом и до бойцов Армии обороны Израиля. Сами себя коммунисты преподносили как истинных наследников духа Маккавеев, в роли враждебных угнетателей был западный, в первую очередь, американский империализм, а в роли его местных клиентов – правящие в Израиле сионисты.
Соотношение националистических (в позитивном, «национально-освободительном» смысле этого слова) и социалистических (классовых, интернационалистских, универсалистских) элементов в коммунистической трактовке Хануки, как пишет автор статьи, с течением времени менялось в пользу первых. Это, конечно, отражает и общие сдвиги в международном коммунистическом движении. Но в условиях Израиля, где в одной стране проживают не одна, а две крупные национальные общины, такой сдвиг к еврейскому национализму, пусть даже левому и прогрессивному, в итоге привёл к (очередному) расколу компартии в 1965 году по национальному вопросу на «еврейскую» и «арабскую» части. Так что сочетание национального и классового – это очень сложная, неоднозначная и обоюдоострая штука.
#Ханука #Израиль #Палестина #коммунизм #сионизм #национализм #интернационализм
👍34👎2
Не без удивления узнал, что большевики, помимо всего прочего, были первопроходцами в области легализации эвтаназии. Ибо в примечании к статье 143 (“Умышленное убийство без указанных в предыдущей статье условий и обстоятельств”) УК РСФСР от 1 июня 1922 года (действовал до 1927) сказано что “убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания, не карается”.
Непонятно, было ли это примечание отголоском практики мировой/гражданской войны (даже Бабель в одном из рассказов своей скандальной “Конармии” описывал традиционный “удар милосердия” умирающему) и общей милитаризации общества или же являлось результатом реакции юного большевизма на самые передовые идеи западного мира (где относительно широкие дискуссии об эвтаназии начались только в 30-40-е годы), но вот такой факт в копилку большевистских достижений/преступлений (тут зависит от субъективного восприятия) можно положить.
Масштаб правоприменения этого положения неизвестен и, подозреваю, советские судьи пролили немало слез над столь широко трактуемой формулировкой, поэтому уже в следующей редакции уголовного кодекса 1926 примечание об “убийстве из чувства сострадания” отсутствовало.
Вообще, УК 1922 года был более чем либерален, учитывая воцарившийся в стране послевоенный криминогенный хаос. Максимальный срок заключения составлял всего 5 лет (в исключительных случаях - 8), а далее уже следовала любимая всеми борцами за справедливость высшая мера наказания в виде расстрела. Причем из 19 статей, предусматривающих расстрел, 13 предполагали возможность замены смертной казни тюремным заключением на срок от 5 лет и ниже. В итоге, советские суды в период НЭПа крайне редко прибегали к “высшей мере социальной защиты”, а уж если кого и приговаривали к казни, совершенно не факт что приговор приводился в исполнение, т.к. список смягчающих обстоятельств был немалым.
Само собой разумеется, что такие смехотворные сроки и смягчающие наказание оговорки, вкупе с низкой эффективностью плохо финансируемой Рабоче-крестьянской милиции совершенно никак не повлияли на криминогенную ситуацию в стране, оставшуюся тяжелой.
Посему, не получив общественного отклика на свои самые благие первоначальные намерения, большевики в 1926 году заметно ужесточили уголовный кодекс и далее уже более-менее твердо шли по пути укрепления теории и практики репрессивно-контролирующей политики, силясь справиться и с “аполитичным” криминалом (достигшим к началу-середине 30-х огромного размаха), и с многочисленными (мнимыми и подлинными) контрреволюционными заговорами.
Непонятно, было ли это примечание отголоском практики мировой/гражданской войны (даже Бабель в одном из рассказов своей скандальной “Конармии” описывал традиционный “удар милосердия” умирающему) и общей милитаризации общества или же являлось результатом реакции юного большевизма на самые передовые идеи западного мира (где относительно широкие дискуссии об эвтаназии начались только в 30-40-е годы), но вот такой факт в копилку большевистских достижений/преступлений (тут зависит от субъективного восприятия) можно положить.
Масштаб правоприменения этого положения неизвестен и, подозреваю, советские судьи пролили немало слез над столь широко трактуемой формулировкой, поэтому уже в следующей редакции уголовного кодекса 1926 примечание об “убийстве из чувства сострадания” отсутствовало.
Вообще, УК 1922 года был более чем либерален, учитывая воцарившийся в стране послевоенный криминогенный хаос. Максимальный срок заключения составлял всего 5 лет (в исключительных случаях - 8), а далее уже следовала любимая всеми борцами за справедливость высшая мера наказания в виде расстрела. Причем из 19 статей, предусматривающих расстрел, 13 предполагали возможность замены смертной казни тюремным заключением на срок от 5 лет и ниже. В итоге, советские суды в период НЭПа крайне редко прибегали к “высшей мере социальной защиты”, а уж если кого и приговаривали к казни, совершенно не факт что приговор приводился в исполнение, т.к. список смягчающих обстоятельств был немалым.
Само собой разумеется, что такие смехотворные сроки и смягчающие наказание оговорки, вкупе с низкой эффективностью плохо финансируемой Рабоче-крестьянской милиции совершенно никак не повлияли на криминогенную ситуацию в стране, оставшуюся тяжелой.
Посему, не получив общественного отклика на свои самые благие первоначальные намерения, большевики в 1926 году заметно ужесточили уголовный кодекс и далее уже более-менее твердо шли по пути укрепления теории и практики репрессивно-контролирующей политики, силясь справиться и с “аполитичным” криминалом (достигшим к началу-середине 30-х огромного размаха), и с многочисленными (мнимыми и подлинными) контрреволюционными заговорами.
👍41👎3
11 января у нас годовщина ввода франко-бельгийских войск на территорию Рурской области в 1923 году; акт оккупации, вызвавший в Германии колоссальный подъём националистического реваншизма.
Интересно в этой связи то, что немецкие коммунисты, прозевав, как это часто бывало, всплеск массового патриотического энтузиазма, по совету из Москвы попытались тактически использовать национализм миллионов немцев для укрепления собственных позиций. Краткосрочный “курс Шлагетера” на объединение с национал-социалистами во имя борьбы за величие растоптанной империализмом и магнатами Германии, естественно никаких результатов не дал, однако сам по себе создал необходимый прецедент для следующего вынужденного разворота КПГ к “освободительному революционному национализму” 1930 года…который так же не оправдал надежд коммунистов на возможность “угона” у феноменально растущей нацистской партии части её электората.
Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2025/01/blog-post_11.html?m=1
Интересно в этой связи то, что немецкие коммунисты, прозевав, как это часто бывало, всплеск массового патриотического энтузиазма, по совету из Москвы попытались тактически использовать национализм миллионов немцев для укрепления собственных позиций. Краткосрочный “курс Шлагетера” на объединение с национал-социалистами во имя борьбы за величие растоптанной империализмом и магнатами Германии, естественно никаких результатов не дал, однако сам по себе создал необходимый прецедент для следующего вынужденного разворота КПГ к “освободительному революционному национализму” 1930 года…который так же не оправдал надежд коммунистов на возможность “угона” у феноменально растущей нацистской партии части её электората.
Читать далее: https://sorok40sorok.blogspot.com/2025/01/blog-post_11.html?m=1
Blogspot
"Курс Шлагетера" немецких коммунистов
11 января у нас годовщина ввода франко-бельгийских войск на территорию Рурской области в 1923 году. Сделано это было во имя принуждения пр...
👍21👎3
Еще вот про немцев, про участие женщин в межвоенном коммунистическом движении.
Изначально Коминтерн ориентировал свои зарубежные секции на вовлечение в социальную борьбу “женщин рабочего класса”; женский вопрос в тот момент был на пике популярности и женская эмансипация, в том числе, была одной из основ коммунистического дискурса. Поучать Компартию Германии по этому вопросу конечно не приходилось: еще с XIX века женский вопрос находился в фокусе немецкой социал-демократии, женщин в СДПГ было достаточно (после того, как в 1908 они получили право вступать в политические партии), ну и, само собой, вышедшие из левой социал-демократии коммунисты “унаследовали” эти самые лучшие черты своих “отцов”. В конечном итоге, именно женщины, - Роза Люксембург, Клара Цеткин, Рут Фишер, - были символами немецкого коммунизма начала 20-х.
Однако, когда под эгидой КПГ в 1924 году был образован “Союз Красных Фронтовиков” (Rote Frontkämpferbund - RFB), вокруг женского участия почти сразу же завертелись острые дискуссии. Дело в том, что RFB не был секцией КПГ: это скорее был массовый фронт, ассоциация различных групп, объединявших прежде всего ветеранов Первой Мировой Войны, державшихся условных радикально-левых взглядов, и часто даже не являвшихся членами компартии.
И, - что закономерно, - внутри этих групп боевых ветеранов царили настроения, которые сегодня можно было назвать “мачистско-милитаристскими”. В этом плане культура ветеранов войны была идентична везде: и в коммунистическом RFB, и в фашистском Stahlhelm, и в социал-демократическом Reichsbanner.
Несмотря на жаркую феминистскую риторику “материнской” партии, рядовой состав RFB плохо воспринимал интеграцию женщин и совместную работу с ними в различных инициативах. Приводились к этому стандартные аргументы: политическая несознательность женщин, нервная и психологическая неустойчивость, неспособность к участию в уличных столкновениях, наконец, содействие моральному разложению из-за флирта с товарищами тех немногих девушек, которые присоединились к RFB.
Пока КПГ рулил “ультралевый” тандем Рут Фишер-Аркадий Маслоу, партийное руководство продолжало настаивать на жёстком соблюдении изначальной линии на политическую интеграцию женщин наравне с мужчинами. Однако оппозиция внутри RFB росла, и выдвинувшийся в ходе чисток/”большевизации” новый председатель КПГ Эрнст Тельман уже не мог не считаться с тем, что отдельные ассоциации фронта весной 1925 самостоятельно накладывали запрет на участие женщин в демонстрациях. Наконец, на второй конференции RFB в мае 1925 был достигнут определенный консенсус: “Союз красных фронтовиков” исключил женщин из своих рядов, но одновременно под крылом КПГ была образована “Лига красных женщин” (Rote Frauenliga), предшественница “Союза красных женщин и девушек” (Rote Frauen und Mädchen Bund - RFMB).
Постфактум эта инициатива отделения мужчин от женщин была одобрена даже Кларой Цеткин, которая утверждала, что “мужская” милитаристская культура RFB отпугивает обычных женщин от вступления в массовый фронт.
Изначально Коминтерн ориентировал свои зарубежные секции на вовлечение в социальную борьбу “женщин рабочего класса”; женский вопрос в тот момент был на пике популярности и женская эмансипация, в том числе, была одной из основ коммунистического дискурса. Поучать Компартию Германии по этому вопросу конечно не приходилось: еще с XIX века женский вопрос находился в фокусе немецкой социал-демократии, женщин в СДПГ было достаточно (после того, как в 1908 они получили право вступать в политические партии), ну и, само собой, вышедшие из левой социал-демократии коммунисты “унаследовали” эти самые лучшие черты своих “отцов”. В конечном итоге, именно женщины, - Роза Люксембург, Клара Цеткин, Рут Фишер, - были символами немецкого коммунизма начала 20-х.
Однако, когда под эгидой КПГ в 1924 году был образован “Союз Красных Фронтовиков” (Rote Frontkämpferbund - RFB), вокруг женского участия почти сразу же завертелись острые дискуссии. Дело в том, что RFB не был секцией КПГ: это скорее был массовый фронт, ассоциация различных групп, объединявших прежде всего ветеранов Первой Мировой Войны, державшихся условных радикально-левых взглядов, и часто даже не являвшихся членами компартии.
И, - что закономерно, - внутри этих групп боевых ветеранов царили настроения, которые сегодня можно было назвать “мачистско-милитаристскими”. В этом плане культура ветеранов войны была идентична везде: и в коммунистическом RFB, и в фашистском Stahlhelm, и в социал-демократическом Reichsbanner.
Несмотря на жаркую феминистскую риторику “материнской” партии, рядовой состав RFB плохо воспринимал интеграцию женщин и совместную работу с ними в различных инициативах. Приводились к этому стандартные аргументы: политическая несознательность женщин, нервная и психологическая неустойчивость, неспособность к участию в уличных столкновениях, наконец, содействие моральному разложению из-за флирта с товарищами тех немногих девушек, которые присоединились к RFB.
Пока КПГ рулил “ультралевый” тандем Рут Фишер-Аркадий Маслоу, партийное руководство продолжало настаивать на жёстком соблюдении изначальной линии на политическую интеграцию женщин наравне с мужчинами. Однако оппозиция внутри RFB росла, и выдвинувшийся в ходе чисток/”большевизации” новый председатель КПГ Эрнст Тельман уже не мог не считаться с тем, что отдельные ассоциации фронта весной 1925 самостоятельно накладывали запрет на участие женщин в демонстрациях. Наконец, на второй конференции RFB в мае 1925 был достигнут определенный консенсус: “Союз красных фронтовиков” исключил женщин из своих рядов, но одновременно под крылом КПГ была образована “Лига красных женщин” (Rote Frauenliga), предшественница “Союза красных женщин и девушек” (Rote Frauen und Mädchen Bund - RFMB).
Постфактум эта инициатива отделения мужчин от женщин была одобрена даже Кларой Цеткин, которая утверждала, что “мужская” милитаристская культура RFB отпугивает обычных женщин от вступления в массовый фронт.
👍27
С этим RFMB тоже история любопытная. Дело в том, что, несмотря на провозглашенный курс на вовлечение в борьбу именно фабрично-заводских женщин-работниц, успехов на этом поприще достигнуто было мало: миролюбивые заводчанки почему-то не особо желали вступать в оставшийся излишне воинственным коммунистический женский фронт, предпочитая ему более умеренную социал-демократию. Поэтому основным контингентом RFMB являлись…безработные домохозяйки рабочих кварталов. Которых коммунисты привлекали педалированием вопросов, касающихся семейного быта: высокой арендной и коммунальной платы, дороговизны продуктов и социальных услуг. Т.о. к 1927 году RFMB почти полностью состоял из домохозяек, а не из работниц предприятий, как это было задумано.
Меж тем, если в 1926 в женском фронте состояло около 25 тысяч женщин, то уже к концу 1929 их осталось чуть более 4 тысяч. Что случилось?
Случилась т.н. “большевизация” массовых фронтов, целью которой было превращение их членов в дисциплинированную и единообразную армию, готовую оказать активное сопротивление наступлению реакции (как раз во второй половине 20-х началась эпоха Kampfzeit, - активных уличных столкновений, - совпавшая с переходом Коминтерна, ожидавшего падения мирового капитализма со дня на день, к ультрареволюционному “третьему периоду”)
В контексте “большевизации” женского фронта, речь шла о продвижении определенного единого внешнего вида “коммунистической женщины”. Прежде всего, как и в RFB, в RFMB вводилась единая форма. Причем выглядела эта форма предельно ассексуально, подчеркивая нормативный физический идеал коммунистической женщины, совершенно лишенной “буржуазного кокетства и соблазнительности”.
Свободный/мешковатый крой блуз и юбок (теперь такое называют “оверсайз”), короткие прически (символ женской эмансипации в межвоенные годы), отсутствие каких-либо украшений; все это дополнялось организацией воинственных ритуалов, сходных с традициями мужских полувоенных коллективов (маршировка, распевание революционных песен и скандирование воинственных лозунгов) и продвижением милитаристской ментальности как проявления “новой революционной роли” женщин. Все это вкупе выглядело, наверное, эпатажно и круто, но отталкивало массы женщин, не разделявших столь агрессивных и новаторских убеждений.
В общем, уже в те годы излишне радикально понятая некоторыми “повесточка” создавала проблемы.
Небезынтересно, что попытки превратить женщин в бесполых и агрессивных “революционных солдат” наталкивались как на критику со стороны “мужского” RFB (что интерпретировалось радикальными деятельницами как проявление “реакционной отсталости”), так и на осуждение наиболее адекватными женщинами из самого RFMB: сама Клара Цеткин сокрушалась, что пропаганда милитаризма внутри RFMB демонстрирует неспособность самих участниц организации “понять женский образ мышления”.
Но все было тщетно: активное меньшинство агрессивных сторонниц эмансипации продолжало навязывать внутри RFMB “женский мачизм”, отталкивая от организации не только аполитичные массы, но и некоторые ассоциации “Союза красных фронтовиков”, которые во многих местах просто повернулись спиной к странным женским инициативам (иногда открыто их высмеивая), что грозило совершенно разрушить сколоченный коммунистами альянс женского и мужского фронта.
XI конференция КПГ в марте 1927, наблюдая очевидный вред, который наносит партийному влиянию в массах этот “женский милитаризм” уже напрямую призвала RFMB разорвать связи с воинственной политической культурой, указав, что вместо военизированной деятельности, женский фронт должен сконструировать собственный профиль, понятный и симпатичный “пролетарским женщинам”. Это ничего не изменило.
Ко времени Третьего конгресса RFMB в августе 1929 стало окончательно ясно, что идея коммунистического женского массового фронта провалилась с треском, уступая позиции социал-демократам, пацифистам и даже нацистам. Но выправлению ситуации помешала изменившаяся конъюнктура: после кровавых первомайских столкновений 1929 года в Берлине (т.н.
Меж тем, если в 1926 в женском фронте состояло около 25 тысяч женщин, то уже к концу 1929 их осталось чуть более 4 тысяч. Что случилось?
Случилась т.н. “большевизация” массовых фронтов, целью которой было превращение их членов в дисциплинированную и единообразную армию, готовую оказать активное сопротивление наступлению реакции (как раз во второй половине 20-х началась эпоха Kampfzeit, - активных уличных столкновений, - совпавшая с переходом Коминтерна, ожидавшего падения мирового капитализма со дня на день, к ультрареволюционному “третьему периоду”)
В контексте “большевизации” женского фронта, речь шла о продвижении определенного единого внешнего вида “коммунистической женщины”. Прежде всего, как и в RFB, в RFMB вводилась единая форма. Причем выглядела эта форма предельно ассексуально, подчеркивая нормативный физический идеал коммунистической женщины, совершенно лишенной “буржуазного кокетства и соблазнительности”.
Свободный/мешковатый крой блуз и юбок (теперь такое называют “оверсайз”), короткие прически (символ женской эмансипации в межвоенные годы), отсутствие каких-либо украшений; все это дополнялось организацией воинственных ритуалов, сходных с традициями мужских полувоенных коллективов (маршировка, распевание революционных песен и скандирование воинственных лозунгов) и продвижением милитаристской ментальности как проявления “новой революционной роли” женщин. Все это вкупе выглядело, наверное, эпатажно и круто, но отталкивало массы женщин, не разделявших столь агрессивных и новаторских убеждений.
В общем, уже в те годы излишне радикально понятая некоторыми “повесточка” создавала проблемы.
Небезынтересно, что попытки превратить женщин в бесполых и агрессивных “революционных солдат” наталкивались как на критику со стороны “мужского” RFB (что интерпретировалось радикальными деятельницами как проявление “реакционной отсталости”), так и на осуждение наиболее адекватными женщинами из самого RFMB: сама Клара Цеткин сокрушалась, что пропаганда милитаризма внутри RFMB демонстрирует неспособность самих участниц организации “понять женский образ мышления”.
Но все было тщетно: активное меньшинство агрессивных сторонниц эмансипации продолжало навязывать внутри RFMB “женский мачизм”, отталкивая от организации не только аполитичные массы, но и некоторые ассоциации “Союза красных фронтовиков”, которые во многих местах просто повернулись спиной к странным женским инициативам (иногда открыто их высмеивая), что грозило совершенно разрушить сколоченный коммунистами альянс женского и мужского фронта.
XI конференция КПГ в марте 1927, наблюдая очевидный вред, который наносит партийному влиянию в массах этот “женский милитаризм” уже напрямую призвала RFMB разорвать связи с воинственной политической культурой, указав, что вместо военизированной деятельности, женский фронт должен сконструировать собственный профиль, понятный и симпатичный “пролетарским женщинам”. Это ничего не изменило.
Ко времени Третьего конгресса RFMB в августе 1929 стало окончательно ясно, что идея коммунистического женского массового фронта провалилась с треском, уступая позиции социал-демократам, пацифистам и даже нацистам. Но выправлению ситуации помешала изменившаяся конъюнктура: после кровавых первомайских столкновений 1929 года в Берлине (т.н.
👍24
Blutmai), приведших к запрету RFB, руководство КПГ очень резко перестроило свой взгляд на женский фронт, призвав женщин вооружаться, заниматься спортом и участвовать в уличной борьбе наравне с мужчинами.
Призыв КПГ был с восторгом воспринят “милитаристским” ядром RFMB, но, одновременно, привел и к окончательному крушению структуры как более-менее массовой и полуавтономной от КПГ организации. И хотя остатки RFMB в сентябре 1930 года влились в созданную под эгидой партии “Боевую лигу против фашизма” (преемницу запрещенного RFB) и даже принимали живейшее участие в уличных схватках с нацистами, история коммунистического женского фронта на этом закончилась. Ибо для участниц “Боевой лиги” уже не стояло цели завоевания женских умов и сердец, отсутствовала даже внятная агитация против женоненавистнических взглядов нацистов; оставшиеся в строю “воинственные женщины” почти полностью посвятили себя уличным дракам и маршам под бой барабанов.
Призыв КПГ был с восторгом воспринят “милитаристским” ядром RFMB, но, одновременно, привел и к окончательному крушению структуры как более-менее массовой и полуавтономной от КПГ организации. И хотя остатки RFMB в сентябре 1930 года влились в созданную под эгидой партии “Боевую лигу против фашизма” (преемницу запрещенного RFB) и даже принимали живейшее участие в уличных схватках с нацистами, история коммунистического женского фронта на этом закончилась. Ибо для участниц “Боевой лиги” уже не стояло цели завоевания женских умов и сердец, отсутствовала даже внятная агитация против женоненавистнических взглядов нацистов; оставшиеся в строю “воинственные женщины” почти полностью посвятили себя уличным дракам и маршам под бой барабанов.
👍25
Попался на глаза видеоролик, в котором поп Андрей (Ткачёв) рассказывает будто ракетные удары по территории РФ есть кара божья за мастурбацию. Вспомнил поэтому одну историю, как раз про осуждение онанизма.
В общем, в 70-е годы в городах Аргентины шла вялотекущая гражданская война, жертвами которой стали тысячи (по альтернативным данным - десятки тысяч) человек. В рамках Холодной войны понятно, схватились между собой левые повстанцы и правительство, за спиной которого стояли военные. Левые воспринимали военных как проамериканский, реакционный сектор, но потом советские ученые установили, что военные эти вовсе и не фашисты и “гориллы”, а здравые патриоты и прогрессивные люди, готовые поставлять в СССР пшеницу в обход американских санкций. Занятная диалектическая история, но не о ней речь.
Двумя основными повстанческими организациями Аргентины являлись “Монтонерос” (левые перонисты/левые христиане) и марксистская Народно-революционная Армия (ERP), вооруженное крыло Революционной Партии Трудящихся (PRT).
Все это были достаточно большие структуры, с сотнями регулярных комбатантов, тысячами “милиционеров”, многотысячными массовыми фронтами и т.д. “Монтонерос” и вовсе считались самым крупным революционным движением Латинской Америки. Короче, очень серьёзные пассажиры, исполнявшие военные операции довольно высокого уровня, вроде атак на казармы с использованием самолетов для переброски боевиков с одного конца страны в другой или подрывов военных кораблей с помощью боевых пловцов.
Причем, и те и другие держались, что называется, высоких моральных принципов, имели крайне жёсткие требования к поведению собственных членов. Ладно “Монтонерос”, ригоризм которых был легко объясним левокатолическим бэкграундом, стремлением к “искуплению грехов капитализма” и ориентацией на лучших людей из компании Иисуса Христа, но марксисты из PRT-ERP превосходили даже этих “революционных христиан” в фанатизме.
Многие люди, воспринимающие “новую левую” второй половины 20 века исключительно как заросших хиппи и обитателей немецких “секс-коммун”, удивились бы узнав, что аргентинские (да и в целом многие латиноамериканские) марксисты в своём социальном консерватизме напоминали каких-нибудь современных ваххабитов.
Презрение к европейско-американской “сексуальной революции” (ака “буржуазному бунту внутри буржуазии”), неприязнь к гомосексуализму (“классовому извращению” - общая черта латиноамериканской “новой левой” 20 века, навеянная кубинцами), полный разрыв с “буржуазной удобной жизнью”, сопровождавшийся переездом из помпезных кварталов “среднего класса” в городские трущобы и работой на износ на самых жутких заводах (т.н. “пролетаризация сознания” - тоже характерная черта в практике латиноамериканских левых), крайняя сдержанность в половых отношениях (порицание измен и отношений, построенных исключительно на сексуальном влечении)…
Все это дело обосновывалось стремлением к формированию “нового человека” (hombre nuevo), - некоей новаторской модели личности, - очертания которой кратко накидал Эрнесто Гевара в статье “Социализм и человек на Кубе”, - без которой ни бороться за социализм, ни строить его невозможно. Само собой, укреплению революционного духа способствовала так же наша “Как закалялась сталь” и “Репортаж с петлей на шее” Фучика, но главным трудом в деле “трансформации сознания” все-таки был “Социализм и человек на Кубе”.
И вот одной из “девиаций”, противоречащих званию “нового человека”, была как раз мастурбация. Якобы забирающая физические силы и ослабляющая человека морально; онанизм, короче говоря, неподходящее занятие для революционера.
Источником столь негативного восприятия мастурбации был Хорхе Рикардо Масетти. Тут отдельная история. Кто это такой? Это изначально аргентинский правый националист, который, поехав в качестве журналиста в кубинскую Сьерра-Маэстру, проникся светлыми идеями Фиделя Кастро и заодно подружился со своим земляком Эрнесто Че Геварой.
В общем, в 70-е годы в городах Аргентины шла вялотекущая гражданская война, жертвами которой стали тысячи (по альтернативным данным - десятки тысяч) человек. В рамках Холодной войны понятно, схватились между собой левые повстанцы и правительство, за спиной которого стояли военные. Левые воспринимали военных как проамериканский, реакционный сектор, но потом советские ученые установили, что военные эти вовсе и не фашисты и “гориллы”, а здравые патриоты и прогрессивные люди, готовые поставлять в СССР пшеницу в обход американских санкций. Занятная диалектическая история, но не о ней речь.
Двумя основными повстанческими организациями Аргентины являлись “Монтонерос” (левые перонисты/левые христиане) и марксистская Народно-революционная Армия (ERP), вооруженное крыло Революционной Партии Трудящихся (PRT).
Все это были достаточно большие структуры, с сотнями регулярных комбатантов, тысячами “милиционеров”, многотысячными массовыми фронтами и т.д. “Монтонерос” и вовсе считались самым крупным революционным движением Латинской Америки. Короче, очень серьёзные пассажиры, исполнявшие военные операции довольно высокого уровня, вроде атак на казармы с использованием самолетов для переброски боевиков с одного конца страны в другой или подрывов военных кораблей с помощью боевых пловцов.
Причем, и те и другие держались, что называется, высоких моральных принципов, имели крайне жёсткие требования к поведению собственных членов. Ладно “Монтонерос”, ригоризм которых был легко объясним левокатолическим бэкграундом, стремлением к “искуплению грехов капитализма” и ориентацией на лучших людей из компании Иисуса Христа, но марксисты из PRT-ERP превосходили даже этих “революционных христиан” в фанатизме.
Многие люди, воспринимающие “новую левую” второй половины 20 века исключительно как заросших хиппи и обитателей немецких “секс-коммун”, удивились бы узнав, что аргентинские (да и в целом многие латиноамериканские) марксисты в своём социальном консерватизме напоминали каких-нибудь современных ваххабитов.
Презрение к европейско-американской “сексуальной революции” (ака “буржуазному бунту внутри буржуазии”), неприязнь к гомосексуализму (“классовому извращению” - общая черта латиноамериканской “новой левой” 20 века, навеянная кубинцами), полный разрыв с “буржуазной удобной жизнью”, сопровождавшийся переездом из помпезных кварталов “среднего класса” в городские трущобы и работой на износ на самых жутких заводах (т.н. “пролетаризация сознания” - тоже характерная черта в практике латиноамериканских левых), крайняя сдержанность в половых отношениях (порицание измен и отношений, построенных исключительно на сексуальном влечении)…
Все это дело обосновывалось стремлением к формированию “нового человека” (hombre nuevo), - некоей новаторской модели личности, - очертания которой кратко накидал Эрнесто Гевара в статье “Социализм и человек на Кубе”, - без которой ни бороться за социализм, ни строить его невозможно. Само собой, укреплению революционного духа способствовала так же наша “Как закалялась сталь” и “Репортаж с петлей на шее” Фучика, но главным трудом в деле “трансформации сознания” все-таки был “Социализм и человек на Кубе”.
И вот одной из “девиаций”, противоречащих званию “нового человека”, была как раз мастурбация. Якобы забирающая физические силы и ослабляющая человека морально; онанизм, короче говоря, неподходящее занятие для революционера.
Источником столь негативного восприятия мастурбации был Хорхе Рикардо Масетти. Тут отдельная история. Кто это такой? Это изначально аргентинский правый националист, который, поехав в качестве журналиста в кубинскую Сьерра-Маэстру, проникся светлыми идеями Фиделя Кастро и заодно подружился со своим земляком Эрнесто Че Геварой.
Blogspot
Аргентинские коммунисты и прогрессивная террористическая диктатура
Известно, какие крутейшие политические зигзаги иной раз осуществляли коммунистические партии на пути достижения реального социализма, как ...
👍34👎2
Совместно с которым Масетти разработал операцию “La Verdad” (Правда), направленную на прорыв информационной блокады вокруг Кубинской революции и опровержение потоков дезинформации, льющихся со стороны латиноамериканских СМИ. В рамках этой же операции было учреждено и ныне работающее новостное агентство “La Prensa Latina”, первым руководителем которой и стал Масетти.
По своему характеру Масетти был таким же сорвиголовой, как и его земляк Гевара, так что неудивительно, что два этих горячих аргентинца уже в 62 году разработали проект континентальной партизанской войны в кубинском стиле, эпицентр которой должен был находиться на стыке границ Аргентины, Боливии и Парагвая. Масетти в этом проекте исполнял роль командира авангарда, который должен был основать в аргентинской захолустной провинции Сальта партизанскую базу, куда позднее прибудет и сам Че Гевара.
Сказано - сделано. В 63 году, пройдя предварительно инструктаж у алжирских партизан, группа товарищей во главе с Масетти отправилась на родину, где их достаточно быстро разгромили жандармы, а сам Хорхе Рикардо, скрываясь от преследования в джунглях, пропал без вести. Первый блин вышел комом. Че Гевара потерял друга, но не утратил веры в партизанскую войну, которую он вновь попытается инициировать в 1966 (только уже на территории Боливии). С тем же “успехом”, что и Масетти.
Меж тем, во время “аргентинской кампании”, Масетти разработал некий “кодекс чести” для своих парней, строго карающий за всякие провинности, типа грабежа, гомосексуализма или изнасилования. И даже успел лично расстрелять двух своих товарищей, якобы нарушивших этот свод правил. Самого этого кодекса никто в глаза не видывал, но, благодаря недомолвкам и полунамекам оставшихся в живых арестованных членов партизанского отряда, разнеслась молва, будто как минимум один из расстрелянных был казнен именно что за мастурбацию. Ибо, - как это додумывали почитатели и как я уже написал, - мануальная стимуляция гениталий не соответствует ни статусу революционного партизана, ни, тем более, гордому званию нового социалистического человека.
Таким образом, за счет этой полумифической истории произошла идейная стигматизация онанизма в среде тех, кто считал себя революционерами-геваристами. И, повторюсь, особо широко эти высокие морально-этические воззрения распространились на родине Масетти и Гевары, в Аргентине. Где “борьбу за чистоту революционной морали” боевики PRT-ERP довели до коллективного тоталитаризма.
Рассматривая мастурбацию как “девиантное поведение”, - наряду, например, с просмотром “неверных” с классовой точки зрения фильмов или прослушивания аналогичной музыки, - товарищи контролировали друг друга в “оперативных домах” (где жили коллективно) или тюремных камерах, вытаскивая нарушителей “революционной морали” на регулярные сессии критики и самокритики, где уличенный в “классовом отклонении” человек каялся за свою “буржуазную слабость” и торжественно обещал перед лицом общественности покончить со зловредной привычкой.
В этом плане PRT-ERP больше напоминала конечно не военно-политическую организацию, а тоталитарную секту, в которой отступление от безмерно завышенного идеала “пролетарской нравственности” могло закончится печально. Ибо порицание на сессии критики и самокритики являлось лишь самой легкой формой репрессий: в более тяжелых случаях мог быть предусмотрен “арест”, понижение в иерархии, ссылка на завод или изгнание (но, в отличие от “Монтонерос”, PRT-ERP не предусматривали смертную казнь за “моральное разложение”).
Хотя в случае с PRT-ERP борьба за чистоту революционной морали проявлялась наиболее выпукло, в иных вооруженных латиноамериканских организациях, находившихся под влиянием геваризма (начиная от левохристианской колумбийской Армии Национального Освобождения, заканчивая уругвайскими Тупамарос, к числу которых когда-то принадлежал умирающий от рака бывший президент этой страны Хосе Мухика) к контролю за моральным поведением своих же собственных боевиков подходили не менее строго.
По своему характеру Масетти был таким же сорвиголовой, как и его земляк Гевара, так что неудивительно, что два этих горячих аргентинца уже в 62 году разработали проект континентальной партизанской войны в кубинском стиле, эпицентр которой должен был находиться на стыке границ Аргентины, Боливии и Парагвая. Масетти в этом проекте исполнял роль командира авангарда, который должен был основать в аргентинской захолустной провинции Сальта партизанскую базу, куда позднее прибудет и сам Че Гевара.
Сказано - сделано. В 63 году, пройдя предварительно инструктаж у алжирских партизан, группа товарищей во главе с Масетти отправилась на родину, где их достаточно быстро разгромили жандармы, а сам Хорхе Рикардо, скрываясь от преследования в джунглях, пропал без вести. Первый блин вышел комом. Че Гевара потерял друга, но не утратил веры в партизанскую войну, которую он вновь попытается инициировать в 1966 (только уже на территории Боливии). С тем же “успехом”, что и Масетти.
Меж тем, во время “аргентинской кампании”, Масетти разработал некий “кодекс чести” для своих парней, строго карающий за всякие провинности, типа грабежа, гомосексуализма или изнасилования. И даже успел лично расстрелять двух своих товарищей, якобы нарушивших этот свод правил. Самого этого кодекса никто в глаза не видывал, но, благодаря недомолвкам и полунамекам оставшихся в живых арестованных членов партизанского отряда, разнеслась молва, будто как минимум один из расстрелянных был казнен именно что за мастурбацию. Ибо, - как это додумывали почитатели и как я уже написал, - мануальная стимуляция гениталий не соответствует ни статусу революционного партизана, ни, тем более, гордому званию нового социалистического человека.
Таким образом, за счет этой полумифической истории произошла идейная стигматизация онанизма в среде тех, кто считал себя революционерами-геваристами. И, повторюсь, особо широко эти высокие морально-этические воззрения распространились на родине Масетти и Гевары, в Аргентине. Где “борьбу за чистоту революционной морали” боевики PRT-ERP довели до коллективного тоталитаризма.
Рассматривая мастурбацию как “девиантное поведение”, - наряду, например, с просмотром “неверных” с классовой точки зрения фильмов или прослушивания аналогичной музыки, - товарищи контролировали друг друга в “оперативных домах” (где жили коллективно) или тюремных камерах, вытаскивая нарушителей “революционной морали” на регулярные сессии критики и самокритики, где уличенный в “классовом отклонении” человек каялся за свою “буржуазную слабость” и торжественно обещал перед лицом общественности покончить со зловредной привычкой.
В этом плане PRT-ERP больше напоминала конечно не военно-политическую организацию, а тоталитарную секту, в которой отступление от безмерно завышенного идеала “пролетарской нравственности” могло закончится печально. Ибо порицание на сессии критики и самокритики являлось лишь самой легкой формой репрессий: в более тяжелых случаях мог быть предусмотрен “арест”, понижение в иерархии, ссылка на завод или изгнание (но, в отличие от “Монтонерос”, PRT-ERP не предусматривали смертную казнь за “моральное разложение”).
Хотя в случае с PRT-ERP борьба за чистоту революционной морали проявлялась наиболее выпукло, в иных вооруженных латиноамериканских организациях, находившихся под влиянием геваризма (начиная от левохристианской колумбийской Армии Национального Освобождения, заканчивая уругвайскими Тупамарос, к числу которых когда-то принадлежал умирающий от рака бывший президент этой страны Хосе Мухика) к контролю за моральным поведением своих же собственных боевиков подходили не менее строго.
👍31👎1
Так что почти все такие группы функционировали в формате натурального “политико-мистического ордена”, стоявшего на принципах “poner el cuerpo” (“положи тело” - на алтарь революции имеется в виду), где даже такая элементарная вещь как мастурбация, и та воспрещалась категорически.
Впрочем, в контексте подпольной вооруженной борьбы, которую вели левые по всему латиноамериканскому континенту в 60-70-х годах, такой жуткий принудительный ригоризм на грани с монашеской аскезой может быть объяснён не только идейными ориентациями, но и самыми обычными нормами внутренней безопасности и контроля за кадрами.
Ну а самое смешное тут в том, что Хорхе Рикардо Масетти не убивал своих товарищей за онанизм. Как выяснилось позже, один из двоих казненных, - банковский служащий Бернардо Гросвальд, - действительно неустанно мастурбировал, внося смущение в маленькое партизанское войско. Но мастурбация была связана с тем, что этот городской товарищ просто сошел с ума, не выдержав тяжелейших переходов по жарким горным джунглям провинции Сальта. Помимо онанизма он так же плакал, впадал в истерики и ложился навзничь посреди дороги.
И, не имея возможности ни отправить его в город, ни продолжать совместное движение, Масетти решил этого спятившего товарища просто застрелить. Таким образом, на основе истории, поведанной по “испорченному телефону” томившимися в тюрьмах свидетелями, и вырос миф о том, что “Масетти казнил людей за онанизм”; миф, доводивший систему борьбы за новую мораль до абсурдных форм взаимного контроля над рукоблудами.
Впрочем, в контексте подпольной вооруженной борьбы, которую вели левые по всему латиноамериканскому континенту в 60-70-х годах, такой жуткий принудительный ригоризм на грани с монашеской аскезой может быть объяснён не только идейными ориентациями, но и самыми обычными нормами внутренней безопасности и контроля за кадрами.
Ну а самое смешное тут в том, что Хорхе Рикардо Масетти не убивал своих товарищей за онанизм. Как выяснилось позже, один из двоих казненных, - банковский служащий Бернардо Гросвальд, - действительно неустанно мастурбировал, внося смущение в маленькое партизанское войско. Но мастурбация была связана с тем, что этот городской товарищ просто сошел с ума, не выдержав тяжелейших переходов по жарким горным джунглям провинции Сальта. Помимо онанизма он так же плакал, впадал в истерики и ложился навзничь посреди дороги.
И, не имея возможности ни отправить его в город, ни продолжать совместное движение, Масетти решил этого спятившего товарища просто застрелить. Таким образом, на основе истории, поведанной по “испорченному телефону” томившимися в тюрьмах свидетелями, и вырос миф о том, что “Масетти казнил людей за онанизм”; миф, доводивший систему борьбы за новую мораль до абсурдных форм взаимного контроля над рукоблудами.
👍44👎2
Димитриев рассуждает о перспективах афганско-пакистанского конфликта. А я добавлю вот что.
Прежде всего, афганская государственность ВСЕГДА была направлена против Пакистана как искусственно созданного британскими колонистами государства, занимающего территории (провинции Хайбер-Пахтунхва и Белуджистан), которые Афганистан считал “исторически” своими. Напомню, что в 1947 году королевский Афганистан стал единственной страной, голосовавшей в ООН против членства Пакистана. Это стало ответом афганских элит не только на признание миром “несправедливой”, расчерченной британцами “линии Дюранда”, но и на отказ Исламабада рассматривать вопрос о самоопределении белуджей и пуштунов. Ибо Пакистан как модерновое nation state строился вокруг урдоговорящей панджабско-мухаджирской общности, не признававшей прав иных народностей (белуджей, пуштунов и, отчасти, синдхов) на самоопределение в каком-либо виде.
Этот подход Пакистана уже в 1947-48 гг. привел к началу вялотекущих затяжных мятежей в Белуджистане и пуштунской Северо-западной пограничной провинции (СЗПП, ныне Хайбер-Пахтунхва), которые, - предсказуемо, - опирались на моральную и материальную поддержку Кабула. Посему, уже в 1955 году Пакистан полностью закрыл границу с Афганистаном, толкнув Кабул к сближению с СССР, через который пошла почти вся внешняя торговля Афганистана (в сторону Ирана тогда было очень мало хороших дорог).
Впрочем, стремление контролировать Афганистан так же является имманентной чертой пакистанской внешней политики, имеющей, так сказать, мистические корни в самом названии страны. Ибо в 1933 году деятель исламского антиколониального движения Чоудхри Рахмат Али предложил термин “Пакстан” в качестве имени для будущей страны, разъяснив, что “...оно состоит из букв, с которых начинаются названия всех наших малых отечеств: Панджаб, Афганистан, Кашмир, Синд и Белуджистан”. Иными словами, Афганистану тоже неплохо было бы вернуться в дружную семью пакистанских народов.
Что касается Афганистана, то идея противостояния с Пакистаном, якобы хапнувшим исконно афганские земли, была постоянным маяком внешнеполитического курса Кабула независимо от того, какой идеологии придерживался тот или иной политический вождь страны.
Те же самые карты, на которых пакистанские Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва были обозначены как оккупированные “панджабско-мухаджирским империализмом” афганские территории, были впервые введены в оборот в середине 50-х годов еще при Захир-шахе. Когда двоюродный брат шаха Мухаммед Дауд в 1973 году сверг монархию, градус противостояния с Пакистаном поднялся до предвоенного уровня: пуштунский националист Дауд не только напрямую поддержал новые сепаратистские мятежи в Белуджистане и СЗПП, но и проводил угрожающие маневры национальной армии на афганско-пакистанской границе. В ответ Пакистан начал вооружать и оснащать разрозненную тогда еще религиозную оппозицию, которая громко “выстрелит” в годы советского вторжения.
Скинувшие Дауда в апреле 1978 года левые из Народно-демократической Партии Афганистана продолжили конфронтационную линию. Причем, идет ли речь о кратковременном (78-79) господстве радикальной фракции “Хальк” (при которой карты “оккупированных Пакистаном территорий” были введены в официальный оборот) или же о руководстве их более умеренных соперников из фракции “Парчам”, претензий к Пакистану не становилось меньше.
Хотя в эпоху власти левых ненависть Кабула к Исламабаду имела более приземленное объяснение, нежели желание восстановить историческую справедливость, т.к. Пакистан (власть в котором в 1977 году захватил консервативный отмороженный генерал Зия-уль-Хак), панически боявшийся формирования “клещей” Афганистан-Индия-СССР, активнейшим образом поддерживал “антисоветский джихад”, став ключевым звеном на пути следования американского оружия и саудовских денег в руки афганской оппозиции.
Прежде всего, афганская государственность ВСЕГДА была направлена против Пакистана как искусственно созданного британскими колонистами государства, занимающего территории (провинции Хайбер-Пахтунхва и Белуджистан), которые Афганистан считал “исторически” своими. Напомню, что в 1947 году королевский Афганистан стал единственной страной, голосовавшей в ООН против членства Пакистана. Это стало ответом афганских элит не только на признание миром “несправедливой”, расчерченной британцами “линии Дюранда”, но и на отказ Исламабада рассматривать вопрос о самоопределении белуджей и пуштунов. Ибо Пакистан как модерновое nation state строился вокруг урдоговорящей панджабско-мухаджирской общности, не признававшей прав иных народностей (белуджей, пуштунов и, отчасти, синдхов) на самоопределение в каком-либо виде.
Этот подход Пакистана уже в 1947-48 гг. привел к началу вялотекущих затяжных мятежей в Белуджистане и пуштунской Северо-западной пограничной провинции (СЗПП, ныне Хайбер-Пахтунхва), которые, - предсказуемо, - опирались на моральную и материальную поддержку Кабула. Посему, уже в 1955 году Пакистан полностью закрыл границу с Афганистаном, толкнув Кабул к сближению с СССР, через который пошла почти вся внешняя торговля Афганистана (в сторону Ирана тогда было очень мало хороших дорог).
Впрочем, стремление контролировать Афганистан так же является имманентной чертой пакистанской внешней политики, имеющей, так сказать, мистические корни в самом названии страны. Ибо в 1933 году деятель исламского антиколониального движения Чоудхри Рахмат Али предложил термин “Пакстан” в качестве имени для будущей страны, разъяснив, что “...оно состоит из букв, с которых начинаются названия всех наших малых отечеств: Панджаб, Афганистан, Кашмир, Синд и Белуджистан”. Иными словами, Афганистану тоже неплохо было бы вернуться в дружную семью пакистанских народов.
Что касается Афганистана, то идея противостояния с Пакистаном, якобы хапнувшим исконно афганские земли, была постоянным маяком внешнеполитического курса Кабула независимо от того, какой идеологии придерживался тот или иной политический вождь страны.
Те же самые карты, на которых пакистанские Белуджистан и Хайбер-Пахтунхва были обозначены как оккупированные “панджабско-мухаджирским империализмом” афганские территории, были впервые введены в оборот в середине 50-х годов еще при Захир-шахе. Когда двоюродный брат шаха Мухаммед Дауд в 1973 году сверг монархию, градус противостояния с Пакистаном поднялся до предвоенного уровня: пуштунский националист Дауд не только напрямую поддержал новые сепаратистские мятежи в Белуджистане и СЗПП, но и проводил угрожающие маневры национальной армии на афганско-пакистанской границе. В ответ Пакистан начал вооружать и оснащать разрозненную тогда еще религиозную оппозицию, которая громко “выстрелит” в годы советского вторжения.
Скинувшие Дауда в апреле 1978 года левые из Народно-демократической Партии Афганистана продолжили конфронтационную линию. Причем, идет ли речь о кратковременном (78-79) господстве радикальной фракции “Хальк” (при которой карты “оккупированных Пакистаном территорий” были введены в официальный оборот) или же о руководстве их более умеренных соперников из фракции “Парчам”, претензий к Пакистану не становилось меньше.
Хотя в эпоху власти левых ненависть Кабула к Исламабаду имела более приземленное объяснение, нежели желание восстановить историческую справедливость, т.к. Пакистан (власть в котором в 1977 году захватил консервативный отмороженный генерал Зия-уль-Хак), панически боявшийся формирования “клещей” Афганистан-Индия-СССР, активнейшим образом поддерживал “антисоветский джихад”, став ключевым звеном на пути следования американского оружия и саудовских денег в руки афганской оппозиции.
Telegram
Димитриев
Две недели назад начались боевые действия на границе Афганистана и Пакистана. На странице X у одного из талибских пропагандистов я увидел карту Великого Афганистана, которая включает в себя Пакистан, часть Ирана, Индии и Туркмении. На самом деле это карта…
👍20
Это положение позволило Пакистану подчинить и идеологически развернуть пуштунский национализм на 180 градусов, превратив его из антипакистанской силы в инструмент реализации собственной геополитической миссии по установлению контроля над Афганистаном.
Собственно, запрещенные талибы как раз являлись эталонным образцом творчества пакистанских спецслужб, которые буквально на руках вырастили это движение транснациональной исламской революции; идеологии, которая отвечала тогдашним (90-е годы) намерениям Пакистана по проникновению в постсоветскую Центральную Азию. Хотя уже тогда талибы, раздражая пакистанцев, отказывались признавать "линию Дюранда", утверждая что "между мусульманами не может быть границ".
И что же случилось с талибами далее? А с ними случилось примерно то же самое, что и с большевиками. Еще в 2000-х, в ходе борьбы с американской оккупацией, запрещенный Талибан все больше стал клонится в сторону “исламского афганско-пуштунского национализма”, спровоцировав, - к ужасу своих бывших пакистанских кураторов, - подъём вооруженной борьбы уже и в самом Пакистане, где в середине 2000-х возник союзный афганцам запрещенный альянс Техрик-е Талибан Пакистан, откровенно стоящий на позициях религиозного пуштунского национализма и ныне представляющий реальную опасность для целостности страны.
Ну а когда бывшие непримиримые исламские революционеры превратились в государственных бюрократов, весь былой радикально-транснациональный дискурс 90-х испарился окончательно. Уступив место заботам о единстве, процветании и величии Исламского Эмирата Афганистан, новом воплощении Великого Афганистана, о котором в разные годы мечтали и Захир-шах, и националист-модернизатор Дауд, и радикальные левые Тараки с Амином, и даже умеренно-левый Кармаль.
Таким образом, “вечное афганское государство” со своими “вечными” геополитическими интересами и “вечными” врагами (Пакистаном и, отчасти, Ираном, с которым у талибов в 2021 и 2023 так же произошли пограничные столкновения) вновь прорывается наружу, приняв лишь новую форму Исламского Эмирата.
Собственно, запрещенные талибы как раз являлись эталонным образцом творчества пакистанских спецслужб, которые буквально на руках вырастили это движение транснациональной исламской революции; идеологии, которая отвечала тогдашним (90-е годы) намерениям Пакистана по проникновению в постсоветскую Центральную Азию. Хотя уже тогда талибы, раздражая пакистанцев, отказывались признавать "линию Дюранда", утверждая что "между мусульманами не может быть границ".
И что же случилось с талибами далее? А с ними случилось примерно то же самое, что и с большевиками. Еще в 2000-х, в ходе борьбы с американской оккупацией, запрещенный Талибан все больше стал клонится в сторону “исламского афганско-пуштунского национализма”, спровоцировав, - к ужасу своих бывших пакистанских кураторов, - подъём вооруженной борьбы уже и в самом Пакистане, где в середине 2000-х возник союзный афганцам запрещенный альянс Техрик-е Талибан Пакистан, откровенно стоящий на позициях религиозного пуштунского национализма и ныне представляющий реальную опасность для целостности страны.
Ну а когда бывшие непримиримые исламские революционеры превратились в государственных бюрократов, весь былой радикально-транснациональный дискурс 90-х испарился окончательно. Уступив место заботам о единстве, процветании и величии Исламского Эмирата Афганистан, новом воплощении Великого Афганистана, о котором в разные годы мечтали и Захир-шах, и националист-модернизатор Дауд, и радикальные левые Тараки с Амином, и даже умеренно-левый Кармаль.
Таким образом, “вечное афганское государство” со своими “вечными” геополитическими интересами и “вечными” врагами (Пакистаном и, отчасти, Ираном, с которым у талибов в 2021 и 2023 так же произошли пограничные столкновения) вновь прорывается наружу, приняв лишь новую форму Исламского Эмирата.
Blogspot
Красные пуштуны
Одним из главных источников, поставлявших моджахедов для антисоветского сопротивления в Афганистане были пуштуны, воинственный и непокорный ...
👍19👎1
А вот еще из афганской жизни.
Как известно, запрещенные талибы первоначально вышли из религиозных школ (медресе), которые в период исламистской диктатуры генерала Зии-уль-Хака (80-е) по всему Пакистану (и особенно - в пуштунской провинции Хайбер-Пахтунхва) понастроили добрые саудовские благотворители.
Звучит комично, но те, кого в этих медресе проклинали и кого учили ненавидеть, - безбожники-коммунисты из Народно-демократической Партии Афганистана, - и сами имели похожий с запрещенными талибами генезис. Только вышли они не из религиозных училищ, а из благотворительных школ-интернатов для пуштунской бедноты.
НДПА изначально была очень небольшой организацией городских интеллектуалов, мечтающих о построении справедливой и великой родины. Несмотря на то, что никаких ссылок на бессмертное учение Маркса и Энгельса ни программа, ни пропаганда НДПА не имели (из-за чего на Западе вплоть до советского вторжения воспринимали НДПА именно как левонационалистическую партию, пока в 1978 году в прессу не утек партийный устав, где четко говорилось о цели построения “научного социализма”), особенной популярностью эта подпольная партия поначалу не пользовалась. Что же делать?
Фабрично-заводского рабочего класса в Афгане отродясь не было, крестьяне жили родоплеменной архаикой, базар (мелкая буржуазия) особенно политикой не интересовался, короче, у НДПА банально не было социальной базы.
После раскола в 1967 году НДПА на две фракции, радикалы из фракции “Хальк” (с языка фарси “Народ” - так именовалась подконтрольная им газета) выдвинули надежный план работы с массами: “захват” школ и университетов. Именно через школьное и университетское образование планировалось аккуратно доносить до молодых людей великие идеи о “некапиталистическом пути развития” и “народно-демократической революции”. А как это осуществить практически? Для этого нужны учителя. Именно на вербовке преподавателей и сосредоточили свои усилия радикалы-“халькисты”. А вслед за ними по тому же пути проследовали и более умеренные левые из фракции “Парчам” (“Знамя” - тоже название газеты).
Прежде всего “халькисты”, благодаря энергичному Хафизулле Амину, к началу 70-х сумели завербовать учителей расположенных в Кабуле школ-интернатов, где обучались талантливые ребята из пуштунских и белуджийских сельских районов. Собственно, Амин и сам трудился директором одного из таких интернатов, ставших кузницей “халькистских” кадров. Которые затем, разъезжаясь по своим пуштунским и белуджийским кишлакам везли туда и бациллы политического радикализма.
Параллельно этому были завоёваны сельские учителя в окрестностях столицы, а так же полунищие преподаватели государственного Кабульского университета, которые помогали “сознательным”, но столь же неимущим абитуриентам из низов при поступлении (правило было такое: хочешь поступить в универ - вступай в партию).
“Парчамисты” же напротив, сосредоточились на учителях дневных кабульских школ для выходцев из зажиточных семей и работе непосредственно со старым студенчеством, среди которого в ту эпоху все еще преобладали дети богатых.
Эта практика вербовки кадров усугубляла партийный раскол уже и на социальном уровне: если радикалы-”халькисты” набирали себе народ из сельской пуштунской провинции и городских пригородов, то умеренные “парчамисты” опирались на элитных детей и отпрысков преуспевающих непуштунских кланов.
Короче говоря, малочисленная НДПА в довольно короткие сроки тихой сапой умудрилась завоевать ведущие позиции в образовательной сфере не только Кабула, но и многих других городов, последовательно и осторожно насаждая среди студентов и школьников крамольные взгляды.
Эта долгосрочная стратегия воспитания кадров впоследствии сыграла немаловажную роль в возвышении НДПА, а Нур-Мухаммад Тараки, руководитель “халькистской” фракции, пришедшей к власти в результате Апрельской революции’78, отдавая дань тактике “завоевания умов молодежи”, подчеркивал, что большинство высших и средних кадров фракции были учителями по профессии.
Как известно, запрещенные талибы первоначально вышли из религиозных школ (медресе), которые в период исламистской диктатуры генерала Зии-уль-Хака (80-е) по всему Пакистану (и особенно - в пуштунской провинции Хайбер-Пахтунхва) понастроили добрые саудовские благотворители.
Звучит комично, но те, кого в этих медресе проклинали и кого учили ненавидеть, - безбожники-коммунисты из Народно-демократической Партии Афганистана, - и сами имели похожий с запрещенными талибами генезис. Только вышли они не из религиозных училищ, а из благотворительных школ-интернатов для пуштунской бедноты.
НДПА изначально была очень небольшой организацией городских интеллектуалов, мечтающих о построении справедливой и великой родины. Несмотря на то, что никаких ссылок на бессмертное учение Маркса и Энгельса ни программа, ни пропаганда НДПА не имели (из-за чего на Западе вплоть до советского вторжения воспринимали НДПА именно как левонационалистическую партию, пока в 1978 году в прессу не утек партийный устав, где четко говорилось о цели построения “научного социализма”), особенной популярностью эта подпольная партия поначалу не пользовалась. Что же делать?
Фабрично-заводского рабочего класса в Афгане отродясь не было, крестьяне жили родоплеменной архаикой, базар (мелкая буржуазия) особенно политикой не интересовался, короче, у НДПА банально не было социальной базы.
После раскола в 1967 году НДПА на две фракции, радикалы из фракции “Хальк” (с языка фарси “Народ” - так именовалась подконтрольная им газета) выдвинули надежный план работы с массами: “захват” школ и университетов. Именно через школьное и университетское образование планировалось аккуратно доносить до молодых людей великие идеи о “некапиталистическом пути развития” и “народно-демократической революции”. А как это осуществить практически? Для этого нужны учителя. Именно на вербовке преподавателей и сосредоточили свои усилия радикалы-“халькисты”. А вслед за ними по тому же пути проследовали и более умеренные левые из фракции “Парчам” (“Знамя” - тоже название газеты).
Прежде всего “халькисты”, благодаря энергичному Хафизулле Амину, к началу 70-х сумели завербовать учителей расположенных в Кабуле школ-интернатов, где обучались талантливые ребята из пуштунских и белуджийских сельских районов. Собственно, Амин и сам трудился директором одного из таких интернатов, ставших кузницей “халькистских” кадров. Которые затем, разъезжаясь по своим пуштунским и белуджийским кишлакам везли туда и бациллы политического радикализма.
Параллельно этому были завоёваны сельские учителя в окрестностях столицы, а так же полунищие преподаватели государственного Кабульского университета, которые помогали “сознательным”, но столь же неимущим абитуриентам из низов при поступлении (правило было такое: хочешь поступить в универ - вступай в партию).
“Парчамисты” же напротив, сосредоточились на учителях дневных кабульских школ для выходцев из зажиточных семей и работе непосредственно со старым студенчеством, среди которого в ту эпоху все еще преобладали дети богатых.
Эта практика вербовки кадров усугубляла партийный раскол уже и на социальном уровне: если радикалы-”халькисты” набирали себе народ из сельской пуштунской провинции и городских пригородов, то умеренные “парчамисты” опирались на элитных детей и отпрысков преуспевающих непуштунских кланов.
Короче говоря, малочисленная НДПА в довольно короткие сроки тихой сапой умудрилась завоевать ведущие позиции в образовательной сфере не только Кабула, но и многих других городов, последовательно и осторожно насаждая среди студентов и школьников крамольные взгляды.
Эта долгосрочная стратегия воспитания кадров впоследствии сыграла немаловажную роль в возвышении НДПА, а Нур-Мухаммад Тараки, руководитель “халькистской” фракции, пришедшей к власти в результате Апрельской революции’78, отдавая дань тактике “завоевания умов молодежи”, подчеркивал, что большинство высших и средних кадров фракции были учителями по профессии.
👍34
Forwarded from Soviet Orient
Фрагмент из книги Адиба Халида «Центральная Азия: От века империй до наших дней»:
Для жителей Центральной Азии самым важным фронтом холодной войны стал китайско-советский, который проходил через саму Центральную Азию. Как отмечалось выше, союз Китая и СССР развалился, и к 1962 году армии двух коммунистических держав обменялись встречным огнем. Многие из вооруженных стычек происходили вдоль казахстанско-синьцзянской границы.
Сейчас можно сказать, что распад этого альянса не столь уж и удивителен. На протяжении всего XX века коммунизм был связан с идеей национального освобождения. Нет лучшего примера этой прописной истины, чем Китай. Китайская революция была националистической и антиимпериалистической. С самого начала КПК руководствовалась идеей восстановления суверенитета Китая и возвращения былой силы после столетия унижений.
Советскую опеку в лучшем случае терпели. Помощь СССР была необходима, однако КПК никогда не забывала, что Россия была одной из держав, унизивших Китай. Мы помним, что Сталин добился от Мао Цзэдуна уступок в Маньчжурии и Синьцзяне, традиционных зонах российского влияния, и это раздражало «великого кормчего».
В 1958 году, после смерти генсека, Мао пожаловался Хрущеву на «человека по имени Сталин, который забрал Порт-Артур и превратил Синьцзян и Маньчжурию в полуколонии, а также создал четыре совместные компании».
И все же любопытно, что именно хрущевская десталинизация положила начало процессу разрушения союза двух коммунистических держав. Мао и КПК разговоры Хрущева о сосуществовании с капитализмом оскорбляли: они усматривали в этом предательство революционных идеалов, а отсутствие энтузиазма у Хрущева по поводу конфронтации Китая с Соединенными Штатами из-за Тайваня и с Индией из-за спорной территории в Синьцзяне и вовсе их обижало.
В назревающей конфронтации Мао облачился в мантию «подлинного марксизма» и обвинил Хрущева и Советы в ревизионизме. Нововведения Хрущева, утверждал Мао, «изменят пролетарский характер Коммунистической партии Советского Союза… и проложат путь к реставрации капитализма». К концу 1950-х годов список претензий увеличился и теперь включал в себя еще и советское вмешательство в Синьцзян, которое, предполагалось, разжигало уйгурский национализм с целью подрыва власти Китая.
После раскола риторика стала еще резче. В 1964 году Мао Цзэдун заявил японской делегации: «Около ста лет назад территория к востоку от Байкала стала российской территорией, и с тех пор Владивосток, Хабаровск, Камчатка и другие пункты превратились в территории Советского Союза. Мы еще не предъявили счет за весь этот список».
Хрущев возмутился. «Ко всем захватчикам прошлого… должно быть одинаковое отношение, – заявил он Президиуму Коммунистической партии Советского Союза. Русские цари вели завоевательные войны. А чем занимались китайские императоры? Такими же завоевательными войнами, тем же грабежом, что и цари России… Возьмем, к примеру, Синьцзян. Разве там искони жили китайцы?.. Это уйгуры, казахи, киргизы и другие народы. Китайские императоры в прошлом покорили их, лишили их самостоятельности».
Хрущев был близок к истине, но такая точка зрения вызывала гнев у любого китайского режима в XX веке. Мао назвал Советы «социал-империалистами», которые эксплуатируют язык социализма для оправдания империализма. Китай же, как колонизированная в прошлом страна, должен служить настоящим примером для третьего мира, а его крестьянская революция гораздо более актуальна для преимущественно аграрных стран деколонизирующегося мира, чем какие бы то ни было предложения СССР.
Китайский антиимпериализм основывался на представлении о том, что Китай – жертва империализма, а не империя. Для китайского национализма взгляд на Синьцзян или Тибет как на колонии был категорически неприемлем. И ровно поэтому именно для Синьцзяна, как ни для какой другой территории мусульманского мира, Советский Союз представлялся поборником свободы.
👍37👎1
Forwarded from Soviet Orient
Soviet Orient
Фрагмент из книги Адиба Халида «Центральная Азия: От века империй до наших дней»: Для жителей Центральной Азии самым важным фронтом холодной войны стал китайско-советский, который проходил через саму Центральную Азию. Как отмечалось выше, союз Китая и СССР…
Советская система федерализма с территориальной автономией и относительно децентрализованной партийной организацией казалась уйгурам и казахам в Синьцзяне весьма привлекательной. Так было в 1950-х годах, во времена расцвета союза СССР и Китая.
Распад его привел к массовому бегству казахов и уйгуров в Советский Союз. Как только границы закрыли, Синьцзян стал подвергаться непрекращающейся пропаганде с обеих сторон. Советские радиопередачи на уйгурском и казахском языках превозносили достоинства жизни в советской Центральной Азии, а обвинения СССР в ревизионизме и социал-империализме стали основой китайской политической риторики.
👍30👎1
Зачем большевики “выдумали” азербайджанцев?
Я большой любитель почитать, а потом и поделиться с публикой инфой про большевистские проекты, связанные с национальным строительством и вообще с отношением к национальному вопросу. Писал я и про Беларусь, и про Молдову, и про Чечню, и про Украину, и про Карелию. Некоторые из этих примеров демонстрируют фактическую приверженность большевиков “конструктивистской теории” образования наций (хотя формально, конечно, советская нацполитика всю жизнь прикрывалась марксистско-ленинской риторикой в духе “четырех признаков нации”, которые товарищ Сталин почерпнул из дореволюционного словаря Брокгауза и Ефрона). Иными словами, большевики “создавали” и “разрушали” те или иные национальные нарративы, исходя из требований политического момента, а т.к. эти требования иногда менялись, менялся и подход советского руководства к той или иной нации.
Сегодня непонимание (вариант: искаженное понимание) этого универсального технократического подхода (связанного с современной государственностью как таковой) и укоренение в массах “примордиалистской теории” образования наций (утверждающей “исторически-исконное” и неизменное существование того или иного этноса/национальности) создают множество проблем, о которых все хорошо знают. “Выдуманные” народы, “уничтожение исторической памяти”, “восстановление исторической справедливости”, “вековая борьба кого-то с кем-то за что-то”, “защита исконных национальных традиций отцов”: все эти нарративы нынче широко используются не только в академических спорах и обывательских “срачах”, но и непосредственно на поле боя.
И вот значит в рамках сиюминутного интереса к азербайджанскому ирредентистскому национализму ознакомился со статьёй Харуна Йылмаза “The Soviet Union and the Construction of Azerbaijani National Identity in the 1930s”, в которой автор выдвигает версию о логике и мотивах конструирования советским руководством азербайджанской нации в конце 30-х годов XX века.
В качестве подводки (этого в статье нет) укажу, что еще в начале 20 века юный азербайджанский национальный проект имел две тенденции:
- собственно оригинальную азербайджанскую (ака “азербайджанцы - отдельная нация”), сформулированную русифицированными (!) интеллигентами, попавшими под влияние модного тогда секуляризма, сциентизма и идей модернизации западного типа. Эта тенденция имела ярко выраженную направленность на единение “российских” и “персидских” азербайджанцев, т.к. Персидский Азербайджан не только воспринимался как “историческая колыбель” азербайджанской нации, но и как очаг иранской Конституционной революции 1905-11 гг., что очень импонировало светским националистам по “нашу” сторону реки Аракс;
- тюркофильскую тенденцию, сформулированную обучавшимися в Османской империи интеллигентами, попавшими под влияние Младотурецкой революции с её идеями “обновления” хиреющего имперского проекта.
В период российской революции 1917 года азербайджанский национализм явно склонился ко второй тенденции, что было связано с желанием массовой партии Мусават (вставшей у руля провозглашенной в мае 1918 года Азербайджанской Демократической Республики) заручиться поддержкой Турции против наседающих с севера большевиков. Хотя некоторые черты секулярно-прогрессивной тенденции мусаватисты таки переняли - например, АДР стала первой страной мусульманского мира, в которой женщины получили политические права.
Тем не менее, АДР была провозглашена как государство азербайджанских тюрок (изначально использовался даже стилизованный флаг младотурков), где слово “Азербайджан” являлось отображением не этнической идентичности, а территории (что обозлило персидского шаха, у которого уже был свой собственный “исторически-исконный” Азербайджан). Как бы то ни было, но в те 2 года, пока существовала АДР концепция “азербайджанской нации” не получила никакого развития.
Скинувшие в 1920 АДР большевики тоже не стали упирать на “азербайджанизм” (хотя и благоволили в рамках “коренизации” представителям “старого” прогрессивного национализма, рисовавших азербайджанцев как отдельную нацию). Тут был свой смысл.
Я большой любитель почитать, а потом и поделиться с публикой инфой про большевистские проекты, связанные с национальным строительством и вообще с отношением к национальному вопросу. Писал я и про Беларусь, и про Молдову, и про Чечню, и про Украину, и про Карелию. Некоторые из этих примеров демонстрируют фактическую приверженность большевиков “конструктивистской теории” образования наций (хотя формально, конечно, советская нацполитика всю жизнь прикрывалась марксистско-ленинской риторикой в духе “четырех признаков нации”, которые товарищ Сталин почерпнул из дореволюционного словаря Брокгауза и Ефрона). Иными словами, большевики “создавали” и “разрушали” те или иные национальные нарративы, исходя из требований политического момента, а т.к. эти требования иногда менялись, менялся и подход советского руководства к той или иной нации.
Сегодня непонимание (вариант: искаженное понимание) этого универсального технократического подхода (связанного с современной государственностью как таковой) и укоренение в массах “примордиалистской теории” образования наций (утверждающей “исторически-исконное” и неизменное существование того или иного этноса/национальности) создают множество проблем, о которых все хорошо знают. “Выдуманные” народы, “уничтожение исторической памяти”, “восстановление исторической справедливости”, “вековая борьба кого-то с кем-то за что-то”, “защита исконных национальных традиций отцов”: все эти нарративы нынче широко используются не только в академических спорах и обывательских “срачах”, но и непосредственно на поле боя.
И вот значит в рамках сиюминутного интереса к азербайджанскому ирредентистскому национализму ознакомился со статьёй Харуна Йылмаза “The Soviet Union and the Construction of Azerbaijani National Identity in the 1930s”, в которой автор выдвигает версию о логике и мотивах конструирования советским руководством азербайджанской нации в конце 30-х годов XX века.
В качестве подводки (этого в статье нет) укажу, что еще в начале 20 века юный азербайджанский национальный проект имел две тенденции:
- собственно оригинальную азербайджанскую (ака “азербайджанцы - отдельная нация”), сформулированную русифицированными (!) интеллигентами, попавшими под влияние модного тогда секуляризма, сциентизма и идей модернизации западного типа. Эта тенденция имела ярко выраженную направленность на единение “российских” и “персидских” азербайджанцев, т.к. Персидский Азербайджан не только воспринимался как “историческая колыбель” азербайджанской нации, но и как очаг иранской Конституционной революции 1905-11 гг., что очень импонировало светским националистам по “нашу” сторону реки Аракс;
- тюркофильскую тенденцию, сформулированную обучавшимися в Османской империи интеллигентами, попавшими под влияние Младотурецкой революции с её идеями “обновления” хиреющего имперского проекта.
В период российской революции 1917 года азербайджанский национализм явно склонился ко второй тенденции, что было связано с желанием массовой партии Мусават (вставшей у руля провозглашенной в мае 1918 года Азербайджанской Демократической Республики) заручиться поддержкой Турции против наседающих с севера большевиков. Хотя некоторые черты секулярно-прогрессивной тенденции мусаватисты таки переняли - например, АДР стала первой страной мусульманского мира, в которой женщины получили политические права.
Тем не менее, АДР была провозглашена как государство азербайджанских тюрок (изначально использовался даже стилизованный флаг младотурков), где слово “Азербайджан” являлось отображением не этнической идентичности, а территории (что обозлило персидского шаха, у которого уже был свой собственный “исторически-исконный” Азербайджан). Как бы то ни было, но в те 2 года, пока существовала АДР концепция “азербайджанской нации” не получила никакого развития.
Скинувшие в 1920 АДР большевики тоже не стали упирать на “азербайджанизм” (хотя и благоволили в рамках “коренизации” представителям “старого” прогрессивного национализма, рисовавших азербайджанцев как отдельную нацию). Тут был свой смысл.
Telegram
Сóрок сорóк
Лукашенко в интервью “Известиям” исключил “воссоединение” России и Беларуси, чем, наверное, уязвил некоторых российских патриотов, все еще мечтающих о каком-то “русском энозисе” с силовым собиранием исконных земель справедливой рукою Москвы. Господин Александр…
👍21👎1