В ходе боев на Кавказе Меклин была в экипаже вместе с летчицей Ириной Себровой, они быстро сработались и с полуслова понимали друг друга. Вот как штурман описывала один из боев:
«Ира выдерживает прямую, которая называется «боевой курс». Я чуть-чуть подправляю его... Цель отличная, самолет летит как по ниточке…
Снизу застрочил зенитный пулемет… Огненные трассы приближаются к нам слева, вот-вот полоснут по самолету. Но сворачивать нельзя.
Пулемет крупнокалиберный, спаренный — пули летят широким пучком. Ира нервничает, вертится в кабине, но курс держит. Поглядывая на трассы, я прицеливаюсь, бросаю бомбы. Сразу же она пикирует, успевая нырнуть под длинную трассу пуль.
На земле — сильные взрывы, вспыхивает пламя: пожар. Мы летим домой, а я все оглядываюсь: горит! Черный дым стелется над землей. Склад горит всю ночь».
В мае 1943 года Наталья Меклин начала переобучение на летчика. К февралю 1945 она уже имела 1 200 часов ночного налета. К концу войны девушка совершила 980 боевых вылетов, сбросила на врага 147 тонн бомб и ни разу не была сбита!
За свои заслуги Наталья Федоровна Меклин награждена множеством орденов и медалей, удостоена звания Героя Советского Союза.
С октября 1945 года Н. Меклин находилась в запасе. В 1947 году окончила 2 курса филологического факультета Московского государственного университета. С октября 1947 года вновь оказалась в армии: в октябре-ноябре 1947 года служила офицером отдела перелётов Главного управления ВВС.
В 1953 году окончила Военный институт иностранных языков. Служила старшим референтом-переводчиком в 6-м Управлении Министерства обороны СССР. В январе 1956 года вышла замуж за Ю. Ф. Кравцова и взяла его фамилию.
С сентября 1957 года майор Н. Кравцова в отставке. Работала в информационном отделе Управления Генштаба Советской армии переводчиком-референтом; затем в Издательстве военно-технической литературы на иностранных языках переводчиком, редактором.
Занималась литературной деятельностью. Жила в Москве.
С 1972 года — член Союза писателей. Член Клуба Товарищей «Военного института иностранных языков Красной армии»
Скончалась 5 июня 2005 года. Похоронена в Москве на Троекуровском кладбище.
Именем Натальи Фёдоровны названы школы в городах Северодвинск, Смоленск, Ставрополь.
источники: МуZей Победы, Википедия
«Ира выдерживает прямую, которая называется «боевой курс». Я чуть-чуть подправляю его... Цель отличная, самолет летит как по ниточке…
Снизу застрочил зенитный пулемет… Огненные трассы приближаются к нам слева, вот-вот полоснут по самолету. Но сворачивать нельзя.
Пулемет крупнокалиберный, спаренный — пули летят широким пучком. Ира нервничает, вертится в кабине, но курс держит. Поглядывая на трассы, я прицеливаюсь, бросаю бомбы. Сразу же она пикирует, успевая нырнуть под длинную трассу пуль.
На земле — сильные взрывы, вспыхивает пламя: пожар. Мы летим домой, а я все оглядываюсь: горит! Черный дым стелется над землей. Склад горит всю ночь».
В мае 1943 года Наталья Меклин начала переобучение на летчика. К февралю 1945 она уже имела 1 200 часов ночного налета. К концу войны девушка совершила 980 боевых вылетов, сбросила на врага 147 тонн бомб и ни разу не была сбита!
За свои заслуги Наталья Федоровна Меклин награждена множеством орденов и медалей, удостоена звания Героя Советского Союза.
С октября 1945 года Н. Меклин находилась в запасе. В 1947 году окончила 2 курса филологического факультета Московского государственного университета. С октября 1947 года вновь оказалась в армии: в октябре-ноябре 1947 года служила офицером отдела перелётов Главного управления ВВС.
В 1953 году окончила Военный институт иностранных языков. Служила старшим референтом-переводчиком в 6-м Управлении Министерства обороны СССР. В январе 1956 года вышла замуж за Ю. Ф. Кравцова и взяла его фамилию.
С сентября 1957 года майор Н. Кравцова в отставке. Работала в информационном отделе Управления Генштаба Советской армии переводчиком-референтом; затем в Издательстве военно-технической литературы на иностранных языках переводчиком, редактором.
Занималась литературной деятельностью. Жила в Москве.
С 1972 года — член Союза писателей. Член Клуба Товарищей «Военного института иностранных языков Красной армии»
Скончалась 5 июня 2005 года. Похоронена в Москве на Троекуровском кладбище.
Именем Натальи Фёдоровны названы школы в городах Северодвинск, Смоленск, Ставрополь.
источники: МуZей Победы, Википедия
🙏144❤81👍43
Эсэсовцы окружили его взвод, но он героически отразил все атаки. Подвиг артиллериста Бориса Лугового
Гвардии старший лейтенант Борис Луговой прошел всю Великую Отечественную артиллеристом. Он служил в гаубичном полку на тыловой должности, но часто сражался на самой передовой. В сегодняшнем материале расскажем, как его окруженный взвод отразил три атаки эсэсовцев и как ему удалось уничтожить вражеский бронетранспортер.
Борис родился 11 января 1924 года, в деревне Старая Владимирской области. Накануне Великой Отечественной, в июне 1941 года, он окончил 10 классов школы. Когда началась война, его не взяли в армию из-за возраста. Лугового направили на механический завод в Ярославле, где он трудился рабочим-станочником, изготавливал снаряды для 45 и 76 мм пушек.
В декабре 1942 года 18-летний Борис был призван в ряды Красной Армии. С января по март 1943 года он сражался рядовым на Северо-Западном фронте. Затем Лугового отправили обучаться на артиллерийского командира в Красноярск.
На фронт он вернулся в 1945 году в звании гвардии младшего лейтенанта. Он служил в 38-м гвардейском гаубичном артиллерийском полку. Эта часть имела на вооружении 76-мм дивизионные орудия ЗиС-3 и 122-мм гаубицы М-30.
Подразделение находилось в нескольких километрах за первым эшелоном и вело огонь из своих орудий по навесной траектории. Наведение пушек производилось по телефону или рации артиллерийскими корректировщиками, находящимися в передовых окопах.
Борис служил командиром взвода управления 2-го дивизиона. Это была штабная должность, в его обязанности входило обеспечение бойцов боеприпасами и продовольствием.
Тем не менее Борису доводилось участвовать в сражениях с врагом на передовой. Он особенно отличился в апреле 1945 года, когда его полк вел бои в Австрии. Так, Луговой при взятии станции Вайфзенбах возглавил группу разведчиков и связистов, а затем смело повел ее в атаку. В числе первых ворвался на станцию и лично уничтожил офицера и двух солдат.
Хотя это и был 1945 год, немцы продолжали упорно сопротивляться. Против 103-й гвардейской дивизии, в составе которой находился 38-й гаубичный полк, действовала 12-я танковая дивизия СС «Гитлерюгенд». Основу этой части противника составляла фанатичная молодежь из одноименной нацистской организации.
Несмотря на очевидность поражения Германии, враг не сдавался и даже периодически переходил в контратаки.
В районе деревни Штейнхоф врагу удалось прорвать советскую оборону, и взвод Лугового оказался в окружении. Но гвардии младший лейтенант умело организовал оборону своего взвода и отразил три контратаки эсэсовцев. Затем подошли основные силы советских войск, окружение было прорвано.
19 апреля полк вел бои за деревню Лаабен. Разведка установила, что на этом участке противник располагает пятью танками, семью бронетранспортерами и примерно тремя сотнями пехотинцев.
Во время сражения Луговой засек один из вражеских бэтээров и навел на его позицию артиллерию. Советские пушки точным огнем подбили немецкий бронетранспортер. За свои подвиги Борис Геориевич Луговой был награжден орденом Красной Звезды.
Гвардеец прошел всю Великую Отечественную, участвовал в освобождении Венгрии, Австрии, Чехословакии. После окончания войны продолжил воинскую службу, ушел в запас в звании подполковника в 1969 году.
источник: МуZей Победы
Гвардии старший лейтенант Борис Луговой прошел всю Великую Отечественную артиллеристом. Он служил в гаубичном полку на тыловой должности, но часто сражался на самой передовой. В сегодняшнем материале расскажем, как его окруженный взвод отразил три атаки эсэсовцев и как ему удалось уничтожить вражеский бронетранспортер.
Борис родился 11 января 1924 года, в деревне Старая Владимирской области. Накануне Великой Отечественной, в июне 1941 года, он окончил 10 классов школы. Когда началась война, его не взяли в армию из-за возраста. Лугового направили на механический завод в Ярославле, где он трудился рабочим-станочником, изготавливал снаряды для 45 и 76 мм пушек.
В декабре 1942 года 18-летний Борис был призван в ряды Красной Армии. С января по март 1943 года он сражался рядовым на Северо-Западном фронте. Затем Лугового отправили обучаться на артиллерийского командира в Красноярск.
На фронт он вернулся в 1945 году в звании гвардии младшего лейтенанта. Он служил в 38-м гвардейском гаубичном артиллерийском полку. Эта часть имела на вооружении 76-мм дивизионные орудия ЗиС-3 и 122-мм гаубицы М-30.
Подразделение находилось в нескольких километрах за первым эшелоном и вело огонь из своих орудий по навесной траектории. Наведение пушек производилось по телефону или рации артиллерийскими корректировщиками, находящимися в передовых окопах.
Борис служил командиром взвода управления 2-го дивизиона. Это была штабная должность, в его обязанности входило обеспечение бойцов боеприпасами и продовольствием.
Тем не менее Борису доводилось участвовать в сражениях с врагом на передовой. Он особенно отличился в апреле 1945 года, когда его полк вел бои в Австрии. Так, Луговой при взятии станции Вайфзенбах возглавил группу разведчиков и связистов, а затем смело повел ее в атаку. В числе первых ворвался на станцию и лично уничтожил офицера и двух солдат.
Хотя это и был 1945 год, немцы продолжали упорно сопротивляться. Против 103-й гвардейской дивизии, в составе которой находился 38-й гаубичный полк, действовала 12-я танковая дивизия СС «Гитлерюгенд». Основу этой части противника составляла фанатичная молодежь из одноименной нацистской организации.
Несмотря на очевидность поражения Германии, враг не сдавался и даже периодически переходил в контратаки.
В районе деревни Штейнхоф врагу удалось прорвать советскую оборону, и взвод Лугового оказался в окружении. Но гвардии младший лейтенант умело организовал оборону своего взвода и отразил три контратаки эсэсовцев. Затем подошли основные силы советских войск, окружение было прорвано.
19 апреля полк вел бои за деревню Лаабен. Разведка установила, что на этом участке противник располагает пятью танками, семью бронетранспортерами и примерно тремя сотнями пехотинцев.
Во время сражения Луговой засек один из вражеских бэтээров и навел на его позицию артиллерию. Советские пушки точным огнем подбили немецкий бронетранспортер. За свои подвиги Борис Геориевич Луговой был награжден орденом Красной Звезды.
Гвардеец прошел всю Великую Отечественную, участвовал в освобождении Венгрии, Австрии, Чехословакии. После окончания войны продолжил воинскую службу, ушел в запас в звании подполковника в 1969 году.
источник: МуZей Победы
👍128❤71🙏30
ПТИЧКА В КЛЕТКЕ
Летом 1943 года командование приказало мне пойти на «энский завод», как говорили тогда, охраняя военную тайну. Посмотреть, что там делается, и заодно почитать рабочим мои фронтовые рассказы.
«Энский завод» до войны выпускал типографские машины — печатать газеты и книги. Теперь он изготовлял какие-то части реактивных минометов «катюш». Какие? Спрашивать об этом не полагалось: военная тайна!
Я пришел на завод в обеденный перерыв.
— Пока народ кушает, — деликатно сказали мне, — хотите пройтись по цехам, посмотреть наше хозяйство?
— Понятно, хочу. Пошли.
Был теплый день, солнце. В пустых цехах стояли молчаливые станки: обед. Окна открыты, лучи падают косо, освещают всякое нужное железо. Людей — никого.
И вдруг я остановился...
В цеху пела птица. Зяблик или, может быть, чиж.
Инженер на костылях, который меня вел, взглянув на меня, махнул рукой к окну. У окна стоял станок, по-моему — токарный. Вокруг него были зачем-то устроены деревянные мостки, на стенке рядом укреплен жестяной вымпелок: «Станок ударника П. К. Соколова».
А над станком, в оконном проеме, в солнечном луче, висела клетка, и в клетке то прыгал, то чистил носик о жердочку, то громко пел и сам себя с удовольствием слушал веселый птиченок. И впрямь чиж или зяблик.
Окно на перерыв было распахнуто настежь. За ним росла береза; теплый ветер то вбрасывал в цех, то вдруг убирал на улицу одну из ее длинных веток-кос.
— Ударник-то ваш — любитель птиц, по-видимому? — спросил я у инженера.
— Помешан на птицах!
— Старик, поди?
— Да нет, не старик... — коротко сказал инженер. — А вы его увидите. Пойдемте, ждут.
— Вы меня познакомьте с птицелюбом этим, — попросил я.
— Пожалуйста!
И мы пошли.
Шел я, признаюсь, не без легкого трепета: читать перед старыми питерскими рабочими... Ого! Гвардия, ветераны революции! Перед такими людьми каждое слово взвесишь, каждую мысль трижды продумаешь.
В столовой собралось человек сорок. Они сидели за столами и слушали меня удивительно хорошо. Понятно: моряков в Ленинграде уважали и любили всегда, а уж в блокаду — особенно. На мне была флотская форма, капитанские погоны.
За столом против меня восседало и верно несколько усатых мужчин. Но в смешных местах эти усатые начинали хохотать раньше остальных, да и замолкали они позже. Один даже вытирал глаза белым с каемочкой платком. В местах же, где речь шла о печальном или героическом, они все, как один, суровели, и морщины на их лбах разглаживались труднее, чем на других.
А эти «другие» были. Среди стариков я заметил пятерых женщин в ватниках и около десятка подростков. Это меня не удивило. «Ясно, подобрали оставшихся в городе ремесленников и пристроили к делу, — подумал я. — Главным образом подкармливают, конечно!»
Самый низкорослый из этих пареньков сидел совсем близко, прямо передо мной, рядом с коренастым пожилым человеком — похоже, слесарем или токарем. На нем была старенькая форменная одежда мышиного цвета. Он был худоват, малокровен, казался одиннадцати — или двенадцатилетним.
С первого же слова он как уставился на меня неподвижными, большущими темно-серыми глазами, так и не оторвался до конца.
Когда матросы — там, в моих рассказах, — ходили в четвертую атаку на берегу, когда катера неслись на противника под огнем вражеских батарей, когда девушка-снайпер внезапно разглядела фашистского стрелка-аса за можжевеловым кустом у Копорья, он так ломал пальцы от напряжения, так весь подавался вперед, так закрывал глаза, что скоро я стал рассказывать как бы для него одного: очень уж переживал он все вместе с моими героями.
Коренастый слесарь тоже видел это. Чуть улыбнувшись в усы, он вдруг поднял и положил на худенькое плечо соседа свою большую руку. И когда тот дергался от волнения, он очень ласково пожимал это ребячье плечо: «Ну, ну, мол... Чего уж там! Переживем!»
продолжение дальше ⬇️
Летом 1943 года командование приказало мне пойти на «энский завод», как говорили тогда, охраняя военную тайну. Посмотреть, что там делается, и заодно почитать рабочим мои фронтовые рассказы.
«Энский завод» до войны выпускал типографские машины — печатать газеты и книги. Теперь он изготовлял какие-то части реактивных минометов «катюш». Какие? Спрашивать об этом не полагалось: военная тайна!
Я пришел на завод в обеденный перерыв.
— Пока народ кушает, — деликатно сказали мне, — хотите пройтись по цехам, посмотреть наше хозяйство?
— Понятно, хочу. Пошли.
Был теплый день, солнце. В пустых цехах стояли молчаливые станки: обед. Окна открыты, лучи падают косо, освещают всякое нужное железо. Людей — никого.
И вдруг я остановился...
В цеху пела птица. Зяблик или, может быть, чиж.
Инженер на костылях, который меня вел, взглянув на меня, махнул рукой к окну. У окна стоял станок, по-моему — токарный. Вокруг него были зачем-то устроены деревянные мостки, на стенке рядом укреплен жестяной вымпелок: «Станок ударника П. К. Соколова».
А над станком, в оконном проеме, в солнечном луче, висела клетка, и в клетке то прыгал, то чистил носик о жердочку, то громко пел и сам себя с удовольствием слушал веселый птиченок. И впрямь чиж или зяблик.
Окно на перерыв было распахнуто настежь. За ним росла береза; теплый ветер то вбрасывал в цех, то вдруг убирал на улицу одну из ее длинных веток-кос.
— Ударник-то ваш — любитель птиц, по-видимому? — спросил я у инженера.
— Помешан на птицах!
— Старик, поди?
— Да нет, не старик... — коротко сказал инженер. — А вы его увидите. Пойдемте, ждут.
— Вы меня познакомьте с птицелюбом этим, — попросил я.
— Пожалуйста!
И мы пошли.
Шел я, признаюсь, не без легкого трепета: читать перед старыми питерскими рабочими... Ого! Гвардия, ветераны революции! Перед такими людьми каждое слово взвесишь, каждую мысль трижды продумаешь.
В столовой собралось человек сорок. Они сидели за столами и слушали меня удивительно хорошо. Понятно: моряков в Ленинграде уважали и любили всегда, а уж в блокаду — особенно. На мне была флотская форма, капитанские погоны.
За столом против меня восседало и верно несколько усатых мужчин. Но в смешных местах эти усатые начинали хохотать раньше остальных, да и замолкали они позже. Один даже вытирал глаза белым с каемочкой платком. В местах же, где речь шла о печальном или героическом, они все, как один, суровели, и морщины на их лбах разглаживались труднее, чем на других.
А эти «другие» были. Среди стариков я заметил пятерых женщин в ватниках и около десятка подростков. Это меня не удивило. «Ясно, подобрали оставшихся в городе ремесленников и пристроили к делу, — подумал я. — Главным образом подкармливают, конечно!»
Самый низкорослый из этих пареньков сидел совсем близко, прямо передо мной, рядом с коренастым пожилым человеком — похоже, слесарем или токарем. На нем была старенькая форменная одежда мышиного цвета. Он был худоват, малокровен, казался одиннадцати — или двенадцатилетним.
С первого же слова он как уставился на меня неподвижными, большущими темно-серыми глазами, так и не оторвался до конца.
Когда матросы — там, в моих рассказах, — ходили в четвертую атаку на берегу, когда катера неслись на противника под огнем вражеских батарей, когда девушка-снайпер внезапно разглядела фашистского стрелка-аса за можжевеловым кустом у Копорья, он так ломал пальцы от напряжения, так весь подавался вперед, так закрывал глаза, что скоро я стал рассказывать как бы для него одного: очень уж переживал он все вместе с моими героями.
Коренастый слесарь тоже видел это. Чуть улыбнувшись в усы, он вдруг поднял и положил на худенькое плечо соседа свою большую руку. И когда тот дергался от волнения, он очень ласково пожимал это ребячье плечо: «Ну, ну, мол... Чего уж там! Переживем!»
продолжение дальше ⬇️
👍79❤39🙏16
Так это у него хорошо получалось, что мне вдруг подумалось: «А пусть этот кряжистый дядя и окажется тем самым любителем птиц! Смотрите, как здорово: орден у него. Красная Звезда, фронтовик, значит. И ударник. И с птицей возится. И вон он с парнем как прекрасно...»
Я кончил, мне похлопали.
Народ встал, меня окружили, заговорили наперебой...
— Товарищи, — сказал я, — познакомили бы вы меня с Соколовым Не Ка... Это — он? — И я указал на слесаря.
— Никак нет, — ответило мне несколько голосов. — Это тоже Соколов, да Не Эн, Павел Никифорович. А ну-ка, дай-ка нам тезку сюда...
И плечистый человек, которого я в воображении своем признал за Соколова Пе Ка, ударника, поймав крепкой рукой своей за воротник того самого глазастого, тощенького парнишку, подтянул его к нам.
— Вот он, товарищ капитан, теза мой, наш Пе Ка знаменитый! — хрипловатым голосом отставного боцмана или старшины и с такой гордостью, точно своего собственного прославившегося сына, представил он мне упирающегося мальчугана. — Чудо блокадного Ленинграда!
Четырнадцать лет шесть недель отроду, как один день, а впору старикам в пример ставить. За станком взрослую норму четвертый месяц дает. При налетах вражеской авиации главное — Эм-Пе-Ве-О: еще противник где, а он на посту, на крыше...
Запрещали! Не слушается, хоть колючей проволокой привяжи; в момент на втором цеху на крыше: оттуда дальше видать. Да что же ты помалкиваешь, Петр Константиныч? Садись против капитана, беседуйте. Рассказывай про себя.
Полное отчаяние выразилось на бледненьком — одни глаза! — лице мальчишки.
— Да, Павел Никифорыч, да я... Да что говорить-то? Я...
И тут произошла вторая неожиданность. Хотя — какая там неожиданность! — произошло самое тогда обычное. Вдруг, как гром с ясного неба, взвыла из радиорупора мощная общегородская сирена. Тотчас же — у-у-у-о-о-а-а-а! — ее горестный вопль подхватила вторая, местная, на заводском дворе...
«Воздушная тревога! Воз-душная тревога! Воз-душная тревога!» — раздался нечеловеческий, давно записанный на пленку, всем знакомый холодный голос репродуктора. И...
И тут П. К. Соколов, храбрец Пе-Ве-О, ударник труда, помертвел. Нет, не помертвел — он забился, вырываясь от своего однофамильца:
— Ой, Павел Никифорыч, ой! Отпустите меня ради бога! Не могу же я... там же — окно открытое!
Старый токарь (может быть, он был слесарем — не помню) поднял брови, промычал что-то и разжал пальцы. И храбреца не стало: исчез, как воск от лица огня...
— Побежал! — проговорил Соколов пожилой. — Думаете, струсил? А он и верно струсил. Но — за кого? За чижа своего, за такое сокровище! И ничего смешного нет: у него еще в сорок втором дом разбомбило.
Была мать — нет матери. Сестренка была, лет пяти, он ее нянчил — нет сестренки! О ком ему хлопотать, заботиться? А окно-то открыто; вдруг волной клетку расшибет, птицу ударит? Пока птичка в клетке живая, он теперь — клетку в руки, мигом в убежище; спрячет — и на крышу. Вот там он ничего не пугается. Там он первый герой.
...Петя Соколов пришел на завод осенью 1941 года. То есть как — пришел? Привели. После бомбежки попал в госпиталь. Спасся чудом: две стены, падая, сошлись на нем шатром и не распались. Его отрыли через сутки.
После госпиталя он убежал из общежития ремесленников на фронт, к Пулкову. Вернули: куда ж такого? Еле живой парнишка... И вот — завод. И тут оказалось, у этого Соколова — талант. Точно родился токарем, да каким! В Ленинграде в то время каждая пара рук была вот как дорога.
Приспособили ему самый маленький станок, «самый малогабаритный», мостки сделали: так-то ему не дотянуться до суппорта. И вот начал он работать...
— Зло работал, товарищ капитан, точно на деталях свою беду срывал. Но работал классно, всю зиму...
А весной заметили: стал запарывать детали. Задумываться, что ли... Почему? Присмотрелись, а это — воробьи. Свили под окном гнездо, вывели детей — чириканье, возня. И он — ну мальчишка же еще! — как на них заглядится, станок «вз-вз», а он все забыл. Со столов крошки собирает, им сыплет на подоконник...
продолжение дальше ⬇️
Я кончил, мне похлопали.
Народ встал, меня окружили, заговорили наперебой...
— Товарищи, — сказал я, — познакомили бы вы меня с Соколовым Не Ка... Это — он? — И я указал на слесаря.
— Никак нет, — ответило мне несколько голосов. — Это тоже Соколов, да Не Эн, Павел Никифорович. А ну-ка, дай-ка нам тезку сюда...
И плечистый человек, которого я в воображении своем признал за Соколова Пе Ка, ударника, поймав крепкой рукой своей за воротник того самого глазастого, тощенького парнишку, подтянул его к нам.
— Вот он, товарищ капитан, теза мой, наш Пе Ка знаменитый! — хрипловатым голосом отставного боцмана или старшины и с такой гордостью, точно своего собственного прославившегося сына, представил он мне упирающегося мальчугана. — Чудо блокадного Ленинграда!
Четырнадцать лет шесть недель отроду, как один день, а впору старикам в пример ставить. За станком взрослую норму четвертый месяц дает. При налетах вражеской авиации главное — Эм-Пе-Ве-О: еще противник где, а он на посту, на крыше...
Запрещали! Не слушается, хоть колючей проволокой привяжи; в момент на втором цеху на крыше: оттуда дальше видать. Да что же ты помалкиваешь, Петр Константиныч? Садись против капитана, беседуйте. Рассказывай про себя.
Полное отчаяние выразилось на бледненьком — одни глаза! — лице мальчишки.
— Да, Павел Никифорыч, да я... Да что говорить-то? Я...
И тут произошла вторая неожиданность. Хотя — какая там неожиданность! — произошло самое тогда обычное. Вдруг, как гром с ясного неба, взвыла из радиорупора мощная общегородская сирена. Тотчас же — у-у-у-о-о-а-а-а! — ее горестный вопль подхватила вторая, местная, на заводском дворе...
«Воздушная тревога! Воз-душная тревога! Воз-душная тревога!» — раздался нечеловеческий, давно записанный на пленку, всем знакомый холодный голос репродуктора. И...
И тут П. К. Соколов, храбрец Пе-Ве-О, ударник труда, помертвел. Нет, не помертвел — он забился, вырываясь от своего однофамильца:
— Ой, Павел Никифорыч, ой! Отпустите меня ради бога! Не могу же я... там же — окно открытое!
Старый токарь (может быть, он был слесарем — не помню) поднял брови, промычал что-то и разжал пальцы. И храбреца не стало: исчез, как воск от лица огня...
— Побежал! — проговорил Соколов пожилой. — Думаете, струсил? А он и верно струсил. Но — за кого? За чижа своего, за такое сокровище! И ничего смешного нет: у него еще в сорок втором дом разбомбило.
Была мать — нет матери. Сестренка была, лет пяти, он ее нянчил — нет сестренки! О ком ему хлопотать, заботиться? А окно-то открыто; вдруг волной клетку расшибет, птицу ударит? Пока птичка в клетке живая, он теперь — клетку в руки, мигом в убежище; спрячет — и на крышу. Вот там он ничего не пугается. Там он первый герой.
...Петя Соколов пришел на завод осенью 1941 года. То есть как — пришел? Привели. После бомбежки попал в госпиталь. Спасся чудом: две стены, падая, сошлись на нем шатром и не распались. Его отрыли через сутки.
После госпиталя он убежал из общежития ремесленников на фронт, к Пулкову. Вернули: куда ж такого? Еле живой парнишка... И вот — завод. И тут оказалось, у этого Соколова — талант. Точно родился токарем, да каким! В Ленинграде в то время каждая пара рук была вот как дорога.
Приспособили ему самый маленький станок, «самый малогабаритный», мостки сделали: так-то ему не дотянуться до суппорта. И вот начал он работать...
— Зло работал, товарищ капитан, точно на деталях свою беду срывал. Но работал классно, всю зиму...
А весной заметили: стал запарывать детали. Задумываться, что ли... Почему? Присмотрелись, а это — воробьи. Свили под окном гнездо, вывели детей — чириканье, возня. И он — ну мальчишка же еще! — как на них заглядится, станок «вз-вз», а он все забыл. Со столов крошки собирает, им сыплет на подоконник...
продолжение дальше ⬇️
👍63❤40🙏20
— Ну вот, — торопливо проговорил Павел Соколов, Соколов-второй, — придумали, добыли ему чижа...
— Придумали! Добыли! — зашумели вокруг. — Это он сам все придумал — Никифорович! Ну, как же: тезка, однофамилец, дружба у них получилась... И где он посреди блокады птицу достал, вот фокус...
— На Островах поймал, — неохотно сказал Павел Никифорович.
— То-то, что на Островах, надо же! Ну, клетку, конечно, сделали, повесили все хозяйство с вечера над станком, смотрим. Он пришел, увидел... Думали — помрет. Верит и не верит: «Это — мне? Это — мой?» Потом замолчал, руки к груди прижал, стоит и сказать ничего не может...
Работа пошла как штык, показатели растут. Но к клетке не подойдите: кидается как зверь. И вот сами вы видели: обстрел или бомбежка — пока чижа в убежище не стащит, весь колотится, боится. За себя — ничуть, а за чижа — как за ребенка...
— А что? Он у него единственный остался, которому еще помощь нужна, — сказал тихий женский голос. — Эх, моя бы воля, я бы этого Гитлера проклятого на шурупчики-шайбочки всего разобрала. За одного Петю этого, за его сиротство горькое...
— Разберем, Наташа, — тотчас же ответили женщине. — Будь спокойна, разберем. И его, и еще многих. Не мы, так другие.
Когда я слышу слово «Ленинград», я вспоминаю блокаду и вижу перед собою четырнадцатилетнего токаря Соколова и над ним, в солнечном луче, птичку. Птичку в клетке. Не могу забыть...
Л. Успенский
«Дети военной поры», 1984г
фото: иллюстрация
— Придумали! Добыли! — зашумели вокруг. — Это он сам все придумал — Никифорович! Ну, как же: тезка, однофамилец, дружба у них получилась... И где он посреди блокады птицу достал, вот фокус...
— На Островах поймал, — неохотно сказал Павел Никифорович.
— То-то, что на Островах, надо же! Ну, клетку, конечно, сделали, повесили все хозяйство с вечера над станком, смотрим. Он пришел, увидел... Думали — помрет. Верит и не верит: «Это — мне? Это — мой?» Потом замолчал, руки к груди прижал, стоит и сказать ничего не может...
Работа пошла как штык, показатели растут. Но к клетке не подойдите: кидается как зверь. И вот сами вы видели: обстрел или бомбежка — пока чижа в убежище не стащит, весь колотится, боится. За себя — ничуть, а за чижа — как за ребенка...
— А что? Он у него единственный остался, которому еще помощь нужна, — сказал тихий женский голос. — Эх, моя бы воля, я бы этого Гитлера проклятого на шурупчики-шайбочки всего разобрала. За одного Петю этого, за его сиротство горькое...
— Разберем, Наташа, — тотчас же ответили женщине. — Будь спокойна, разберем. И его, и еще многих. Не мы, так другие.
Когда я слышу слово «Ленинград», я вспоминаю блокаду и вижу перед собою четырнадцатилетнего токаря Соколова и над ним, в солнечном луче, птичку. Птичку в клетке. Не могу забыть...
Л. Успенский
«Дети военной поры», 1984г
фото: иллюстрация
🙏148❤64👍26
Никодим Туманов. Хранитель света блокадного Ленинграда. Проложить 22 километра кабеля на дне Ладоги
Осенью 1941 года, взяв Ленинград в кольцо блокады, гитлеровцы отрезали его от ближайших гидроэлектростанций. Остановились трамваи, погасли лампочки в домах, школах, госпиталях. Перестали работать заводы, в том числе и оборонные. Чтобы выстоять, городу нужен был свет.
В марте 42-го на совещании в Смольном руководство Ленинграда и командование Ленинградского фронта пытались найти хоть какую-то техническую возможность восстановить электроснабжение.
Заместитель Председателя Совета по эвакуации Алексей Косыгин предложил соединить блокадный город с энергией Волховской ГЭС.
Все понимали, что тянуть линии от Волхова до Ладоги это 100 с лишним километров по лесам и болотам будет непросто. Но возможно.
Неясно другое: как перебросить электропровод через Ладожское озеро. Решать эту задачу поручили инженеру кабельной сети Ленэнерго Никодиму Туманову. Времени дали 8 недель.
23 сентября 1942 года, когда блокадный город впервые за 11 месяцев получил свет, вошел в историю.
25 января 1942 года. Ленинград. Этот день энергетики города назвали Черным. В Ленинграда осталась всего одна работающая электростанция. Остальные были разрушены в результате бомбежек и артобстрелов. В городе работала всего одна турбина мощностью 2,3 мегаватта.
Чтобы представить, что это за мощность, можно привести пример. Его хватит на одновременное включение 1000 чайников. 1000 чайников на трехмиллионный город.
В городе оставались еще 5 небольших тепловых станций, которые работали на торфе и мазуте. Но запасы топлива стремительно подходили к концу. Город погрузился во мрак. Перешли на свечи, фонари. Ленинград задыхался в блокаде, голоде, темноте. Свет давали только в Смольный, на хлебозавод и на оборонные предприятия. Но строго по часам.
Единственной неоккупированной электростанцией вблизи Ленинграда оставалась Волховская ГЭС. Но с осени 41-го она находилась в прифронтовой зоне. Почти все оборудование было эвакуировано в Среднюю Азию и на Урал. На станции оставались всего 2 турбогенератора, которые вырабатывали свет. Но их приказано было заминировать на случай захвата города немцами.
После победы наших войск под Тихвином в декабре 1941 года гитлеровцы были отброшены на несколько десятков километров от Волхова. Гидроэлектростанцию решено было восстанавливать и тянуть от нее линию в блокадный Ленинград.
Возникла серьезная проблема: как проложить через Ладожское озеро. Расстояние от берега до берега - 23 километра. Какой нужен кабель и как его прокладывать в условиях непрерывной бомбежки Ладоги, не знал никто. Несмотря на технические трудности, 7 августа 1942 года на совещании в Смольном было решено начать работы на озере. И через 56 дней завершить укладку.
9 августа 1942 года главный инженер кабельной сети Ленэнерго Иван Ежов вызвал к себе Никодима Туманова и назначил своим помощником по проведению специальных работ на Ладоге. От Туманова ждали четкого плана действий. А он все еще не представлял, каким способом будет укладывать электрокабель по дну Ладожского озера.
12 августа 1942 года. Туманов заперся у себя в кабинете и стал искать оптимальный способ укладки электрического высоковольтного кабеля под водой. Для начала он соорудил макет большой 600-тонной баржи с трюмами. Взял в руки катушку ниток. Именно на таких катушках, только очень больших, кабель будут потом подвозить к Ладоге и стал пробовать, где лучше этот кабель разместить.
Решение пришло только через три дня. Туманов понял: кабель нужно укладывать в трюмы кусками по 500 метров. Днем, не отходя от пирса, скреплять куски муфтами, ночью выходить на укладку и протягивать всю нитку. 22 с половиной километра от берега до берега.
Рабочие Балтийского завода построили огромную 600-тонную баржу. Соединительные муфты делали на заводе Красный Выборжец. Кожухи для них - на чугунно-литейном. Вместе с кожухом каждая муфта весила 220 килограмм. Изготовить их нужно было более 300.
продолжение дальше ⬇️
Осенью 1941 года, взяв Ленинград в кольцо блокады, гитлеровцы отрезали его от ближайших гидроэлектростанций. Остановились трамваи, погасли лампочки в домах, школах, госпиталях. Перестали работать заводы, в том числе и оборонные. Чтобы выстоять, городу нужен был свет.
В марте 42-го на совещании в Смольном руководство Ленинграда и командование Ленинградского фронта пытались найти хоть какую-то техническую возможность восстановить электроснабжение.
Заместитель Председателя Совета по эвакуации Алексей Косыгин предложил соединить блокадный город с энергией Волховской ГЭС.
Все понимали, что тянуть линии от Волхова до Ладоги это 100 с лишним километров по лесам и болотам будет непросто. Но возможно.
Неясно другое: как перебросить электропровод через Ладожское озеро. Решать эту задачу поручили инженеру кабельной сети Ленэнерго Никодиму Туманову. Времени дали 8 недель.
23 сентября 1942 года, когда блокадный город впервые за 11 месяцев получил свет, вошел в историю.
25 января 1942 года. Ленинград. Этот день энергетики города назвали Черным. В Ленинграда осталась всего одна работающая электростанция. Остальные были разрушены в результате бомбежек и артобстрелов. В городе работала всего одна турбина мощностью 2,3 мегаватта.
Чтобы представить, что это за мощность, можно привести пример. Его хватит на одновременное включение 1000 чайников. 1000 чайников на трехмиллионный город.
В городе оставались еще 5 небольших тепловых станций, которые работали на торфе и мазуте. Но запасы топлива стремительно подходили к концу. Город погрузился во мрак. Перешли на свечи, фонари. Ленинград задыхался в блокаде, голоде, темноте. Свет давали только в Смольный, на хлебозавод и на оборонные предприятия. Но строго по часам.
Единственной неоккупированной электростанцией вблизи Ленинграда оставалась Волховская ГЭС. Но с осени 41-го она находилась в прифронтовой зоне. Почти все оборудование было эвакуировано в Среднюю Азию и на Урал. На станции оставались всего 2 турбогенератора, которые вырабатывали свет. Но их приказано было заминировать на случай захвата города немцами.
После победы наших войск под Тихвином в декабре 1941 года гитлеровцы были отброшены на несколько десятков километров от Волхова. Гидроэлектростанцию решено было восстанавливать и тянуть от нее линию в блокадный Ленинград.
Возникла серьезная проблема: как проложить через Ладожское озеро. Расстояние от берега до берега - 23 километра. Какой нужен кабель и как его прокладывать в условиях непрерывной бомбежки Ладоги, не знал никто. Несмотря на технические трудности, 7 августа 1942 года на совещании в Смольном было решено начать работы на озере. И через 56 дней завершить укладку.
9 августа 1942 года главный инженер кабельной сети Ленэнерго Иван Ежов вызвал к себе Никодима Туманова и назначил своим помощником по проведению специальных работ на Ладоге. От Туманова ждали четкого плана действий. А он все еще не представлял, каким способом будет укладывать электрокабель по дну Ладожского озера.
12 августа 1942 года. Туманов заперся у себя в кабинете и стал искать оптимальный способ укладки электрического высоковольтного кабеля под водой. Для начала он соорудил макет большой 600-тонной баржи с трюмами. Взял в руки катушку ниток. Именно на таких катушках, только очень больших, кабель будут потом подвозить к Ладоге и стал пробовать, где лучше этот кабель разместить.
Решение пришло только через три дня. Туманов понял: кабель нужно укладывать в трюмы кусками по 500 метров. Днем, не отходя от пирса, скреплять куски муфтами, ночью выходить на укладку и протягивать всю нитку. 22 с половиной километра от берега до берега.
Рабочие Балтийского завода построили огромную 600-тонную баржу. Соединительные муфты делали на заводе Красный Выборжец. Кожухи для них - на чугунно-литейном. Вместе с кожухом каждая муфта весила 220 килограмм. Изготовить их нужно было более 300.
продолжение дальше ⬇️
👍67🙏33❤25👏5
Но главный вопрос, который предстояло решить Туманову: где взять кабель. Кабель в Ленинград никто не поставлял. Было указание сделать кабель внутри, на заводе Севкабель. По плану Никодима Туманова для прокладки нужен был кабель напряжением 35 киловольт.
Рабочие завода Севкабель были отозваны из фронта. Осмотревшись, они увидели, что нет оборудования, нет станков и кабель в 35 киловольт просто невозможно сделать. Единственное, что они смогут сделать: кабель в 10 киловольт. Теперь через Ладожское озеро Никодиму Туманову нужно было прокладывать не две, а четыре нити. А сроки оставались те же: 8 недель.
Медь и сталь Никодим Туманов в блокадном Ленинграде найти сумел. А бумага для изоляции, пропитанная специальным масло-канифольным составом, везде закончилась.
Выручил Ленинградский монетный двор. Энергетикам выделили бумагу с напечатанными на ней купюрами с водяными знаками. Только бракованную. Благодаря ей кабель жизни получил второе название - “Кабель с денежкой”.
Кроме роты связистов, которую откомандировали с фронта, Туманову выделили 150 заводских рабочих. В основном это были женщины. Но они не могли работать, так как были обессилены от голода. Сначала женщин откормили, только потом они смогли работать.
Выстроившись в линию, женщины вручную передавали на баржу выгруженный на берег кабель. Каждый метр кабеля весил 15 килограммов.
3 сентября караван судов вышел на укладку.
Укладку начали вовремя. Кабель послушно пошел за борт по лотку. За ним на лебедке спускали соединительную муфту. Сначала на тендер, а с него водолазам, которые ложили на дне. Уложенные по дну метры были единственной возможностью сориентироваться ночью на озере.
Тьма была такая, хоть глаз выколи. А работать приходилось, не зажигая огня. Потому что трасса была в пределах видимости артиллерийских орудий противника. Плюс все время над Дорогой жизни висела вражеская авиация.
В ночь с 22 на 23 сентября прокладывали уже вторую линию подводного кабеля. В половине четвертого утра команда заканчивала работу. Оставалось подхватить его у водолазов и вынести на берег.
23 солдата роты связи во главе с политруком бросились в холодную воду. Чтобы положить кабель на плечо, нужно было нырнуть с головой. Когда солдаты вернулись на баржу, Туманов распорядился выдать каждому по стакану водки.
23 сентября 1942 года в 9 часов 40 минут электроэнергия Волховской ГЭС пришла в осажденный Ленинград. Город ожил. Заработали фабрики и заводы. Лампочки зажглись в госпиталях и родильных домах. Зазвенел трамвайный звонок.
Но уже на следующий день подача электричества прекратилась. Руководству города не стали докладывать, что во время запуска на первой нитке в шести километрах от берега случился прорыв. Электричество в Ленинград тогда пустили по второй нитке. Но 24 сентября взорвалась береговая соединительная муфта второй линии кабеля.
Инженера Никодима Туманова в тот же день взяли под арест. К нему в землянку каждое утро приходил следователь, клал на стол чистый лист бумаги и говорил: Пиши, Туманов, объясняй. Почему случилась авария. Кто виноват.
Трое суток, не выходя из своей землянки, Туманов писал выкладки, расчеты, рисовал чертежи, объяснял причину случившейся аварии.
Позже выяснили, что сотрудники, которые были ответственны за эксплуатацию, сразу же дали слишком большое напряжение. С Туманова сняли обвинение.
Туманову разрешили продолжить работу на Ладоге. В октябре 1942 года со своей командой он проложил еще 2 нити электрокабеля. Уже третью и четвертую. Запасы кабеля были. Когда 4 линии были проложены, руководство приказало проложить пятую линию.
Выходить на озеро на рассвете было опасно. Но начать укладку пятой нити приказано было немедленно, не дожидаясь темноты. Когда караван судов дошел до середины озера, в небе появились немецкие самолеты. 8 Мессершмиттов расстреляли баржу, буксир и тендер. Но в прямом смысле зажав раны руками, команда смогла привести судно в порт.
продолжение дальше ⬇️
Рабочие завода Севкабель были отозваны из фронта. Осмотревшись, они увидели, что нет оборудования, нет станков и кабель в 35 киловольт просто невозможно сделать. Единственное, что они смогут сделать: кабель в 10 киловольт. Теперь через Ладожское озеро Никодиму Туманову нужно было прокладывать не две, а четыре нити. А сроки оставались те же: 8 недель.
Медь и сталь Никодим Туманов в блокадном Ленинграде найти сумел. А бумага для изоляции, пропитанная специальным масло-канифольным составом, везде закончилась.
Выручил Ленинградский монетный двор. Энергетикам выделили бумагу с напечатанными на ней купюрами с водяными знаками. Только бракованную. Благодаря ей кабель жизни получил второе название - “Кабель с денежкой”.
Кроме роты связистов, которую откомандировали с фронта, Туманову выделили 150 заводских рабочих. В основном это были женщины. Но они не могли работать, так как были обессилены от голода. Сначала женщин откормили, только потом они смогли работать.
Выстроившись в линию, женщины вручную передавали на баржу выгруженный на берег кабель. Каждый метр кабеля весил 15 килограммов.
3 сентября караван судов вышел на укладку.
Укладку начали вовремя. Кабель послушно пошел за борт по лотку. За ним на лебедке спускали соединительную муфту. Сначала на тендер, а с него водолазам, которые ложили на дне. Уложенные по дну метры были единственной возможностью сориентироваться ночью на озере.
Тьма была такая, хоть глаз выколи. А работать приходилось, не зажигая огня. Потому что трасса была в пределах видимости артиллерийских орудий противника. Плюс все время над Дорогой жизни висела вражеская авиация.
В ночь с 22 на 23 сентября прокладывали уже вторую линию подводного кабеля. В половине четвертого утра команда заканчивала работу. Оставалось подхватить его у водолазов и вынести на берег.
23 солдата роты связи во главе с политруком бросились в холодную воду. Чтобы положить кабель на плечо, нужно было нырнуть с головой. Когда солдаты вернулись на баржу, Туманов распорядился выдать каждому по стакану водки.
23 сентября 1942 года в 9 часов 40 минут электроэнергия Волховской ГЭС пришла в осажденный Ленинград. Город ожил. Заработали фабрики и заводы. Лампочки зажглись в госпиталях и родильных домах. Зазвенел трамвайный звонок.
Но уже на следующий день подача электричества прекратилась. Руководству города не стали докладывать, что во время запуска на первой нитке в шести километрах от берега случился прорыв. Электричество в Ленинград тогда пустили по второй нитке. Но 24 сентября взорвалась береговая соединительная муфта второй линии кабеля.
Инженера Никодима Туманова в тот же день взяли под арест. К нему в землянку каждое утро приходил следователь, клал на стол чистый лист бумаги и говорил: Пиши, Туманов, объясняй. Почему случилась авария. Кто виноват.
Трое суток, не выходя из своей землянки, Туманов писал выкладки, расчеты, рисовал чертежи, объяснял причину случившейся аварии.
Позже выяснили, что сотрудники, которые были ответственны за эксплуатацию, сразу же дали слишком большое напряжение. С Туманова сняли обвинение.
Туманову разрешили продолжить работу на Ладоге. В октябре 1942 года со своей командой он проложил еще 2 нити электрокабеля. Уже третью и четвертую. Запасы кабеля были. Когда 4 линии были проложены, руководство приказало проложить пятую линию.
Выходить на озеро на рассвете было опасно. Но начать укладку пятой нити приказано было немедленно, не дожидаясь темноты. Когда караван судов дошел до середины озера, в небе появились немецкие самолеты. 8 Мессершмиттов расстреляли баржу, буксир и тендер. Но в прямом смысле зажав раны руками, команда смогла привести судно в порт.
продолжение дальше ⬇️
🙏76❤37👍23
30 октября 1942 года на Ладоге погибли 13 человек. Прокладка пятой нити кабеля была сорвана. Но на следующий день Никодиму Туманову любой ценой надо было завершить работу.
Это был приказ. Не выполнить который он не мог.
Днем 31 октября Никодим со своей командой снова вышел на озеро. Кабельщики знали: работать и сегодня придется без прикрытия. Поэтому решили замаскироваться под рыбаков. Перед выходом на озеро судно обвесили сетями. А на палубе растопили небольшую железную печку.
Вот какой эпизод рассказала позже дочь Никодима Туманова Татьяна Косоурова:
- Когда фашистский летчик увидел эту немыслимую картину, он не мог понять, что происходит. Судно, на нем жаровня. По-видимому, рыбаки разогревают свой рыбацкий ужин. Сумасшедшие русские. Он наклонился очень низко, даже очки приподнял. Он уже чуть ли не касался крылом воды, так низко спустился. И сам чуть не потерял управление и не рухнул в воду. Видимо, у него закончились патроны, он не стрелял. Вывернулся и улетел.
Работы на Ладожском озере смогли завершить в рекордно-короткие сроки. За 48 дней вместо 56.
7 ноября жители Ленинграда получили шикарный подарок: им разрешили в квартирах включить электричество.
Пять проложенных по дну озера нитей питали город энергией до снятия блокады. Вместе со светом в город словно пришла жизнь. Заводы заработали, снаряды пошли на фронт. Стало улучшаться положение на фронте.
До конца января 1944 года Никодим Туманов продолжал работать на Ладоге. Кабель приходилось все время ремонтировать.
После прорыва блокады в 1944 году Никодим Туманов получил приказ поднять 100 километров кабеля со дна Ладожского озера, чтобы использовать его для нужд города. Повреждений в городе было много, а кабель был необходим как воздух.
Каждый год 9 мая Никодим Сергеевич Туманов вместе со своими товарищами приезжал на берег Ладоги. Это было не только место их подвига. Это было место силы.
Почти 30 лет он писал книгу, в которой рассказывал о прорыве энергетической блокады Ленинграда и о тех людях, которые были рядом с ним. Но издать воспоминания в 70-е годы Туманову не разрешили. Уникальная операция времен войны оставалась засекреченной. А после распада СССР оказалась забыта.
В 1989 году Никодима Сергеевича не стало.
Дело своего отца завершила дочь Татьяна. В 2015 году книга инженера Туманова увидела свет. Свою рукопись он назвал “Ладога”. Татьяна добавила: “Пять нитей жизни”.
Эти протянутые по дну Ладожского озера нити стали свидетельством несломленного духа и несгибаемого характера инженера Никодима Туманова.
источник: дзен канал «Билет в СССР»
Это был приказ. Не выполнить который он не мог.
Днем 31 октября Никодим со своей командой снова вышел на озеро. Кабельщики знали: работать и сегодня придется без прикрытия. Поэтому решили замаскироваться под рыбаков. Перед выходом на озеро судно обвесили сетями. А на палубе растопили небольшую железную печку.
Вот какой эпизод рассказала позже дочь Никодима Туманова Татьяна Косоурова:
- Когда фашистский летчик увидел эту немыслимую картину, он не мог понять, что происходит. Судно, на нем жаровня. По-видимому, рыбаки разогревают свой рыбацкий ужин. Сумасшедшие русские. Он наклонился очень низко, даже очки приподнял. Он уже чуть ли не касался крылом воды, так низко спустился. И сам чуть не потерял управление и не рухнул в воду. Видимо, у него закончились патроны, он не стрелял. Вывернулся и улетел.
Работы на Ладожском озере смогли завершить в рекордно-короткие сроки. За 48 дней вместо 56.
7 ноября жители Ленинграда получили шикарный подарок: им разрешили в квартирах включить электричество.
Пять проложенных по дну озера нитей питали город энергией до снятия блокады. Вместе со светом в город словно пришла жизнь. Заводы заработали, снаряды пошли на фронт. Стало улучшаться положение на фронте.
До конца января 1944 года Никодим Туманов продолжал работать на Ладоге. Кабель приходилось все время ремонтировать.
После прорыва блокады в 1944 году Никодим Туманов получил приказ поднять 100 километров кабеля со дна Ладожского озера, чтобы использовать его для нужд города. Повреждений в городе было много, а кабель был необходим как воздух.
Каждый год 9 мая Никодим Сергеевич Туманов вместе со своими товарищами приезжал на берег Ладоги. Это было не только место их подвига. Это было место силы.
Почти 30 лет он писал книгу, в которой рассказывал о прорыве энергетической блокады Ленинграда и о тех людях, которые были рядом с ним. Но издать воспоминания в 70-е годы Туманову не разрешили. Уникальная операция времен войны оставалась засекреченной. А после распада СССР оказалась забыта.
В 1989 году Никодима Сергеевича не стало.
Дело своего отца завершила дочь Татьяна. В 2015 году книга инженера Туманова увидела свет. Свою рукопись он назвал “Ладога”. Татьяна добавила: “Пять нитей жизни”.
Эти протянутые по дну Ладожского озера нити стали свидетельством несломленного духа и несгибаемого характера инженера Никодима Туманова.
источник: дзен канал «Билет в СССР»
🙏138❤71👍53
«Эх, если бы вы знали, какая война была страшная!» Воспоминания Героя Советского Союза летчика-разведчика Юрия Ткачевского
Юрий Ткачевский прошел всю Великую Отечественную, служил летчиком-разведчиком, совершил 151 боевой вылет. Его экипаж сфотографировал площадь в 42 тысячи квадратных километров и был лучшим в своем полку. Лейтенант проводил разведку как в ближнем, так и дальнем тылу противника: он совершал полеты в Вену, Прагу, Белград и даже в Италию к побережью Адриатического моря.
Самое поразительное заключалось в том, что Ткачевский в 1941 году почти ослеп на один глаз, но несмотря на это остался в строю. Ему также удалось сбить четыре самолета противника. В сегодняшнем материале рассказываем, как сложился боевой путь Героя Советского Союза и что ветеран вспоминал о войне.
Юрий родился 10 июня 1920 года в городе Павлово под Нижним Новгородом. Его отец был партийными работником и часто получал назначения в разные населенные пункты, из-за чего семья регулярно переезжала. Школу Ткачевский окончил в городе Рыльск Курской области.
Он с детства мечтал стать летчиком и в 1939 году после получения школьного аттестата поступил в Харьковское военное авиаучилище. Юрий окончил его с отличием в 1940 году и был зачислен в 316-й разведывательный авиаполк. Воинская часть находилась в городе Проскуров (с 1954 года — Хмельницкий).
22 июня 1941 года на нее обрушился массированный авиаудар противника.
В ходе вражеской бомбардировки Ткачевский получил ранение в лицо, сильную контузию и потерял сознание. Он очнулся уже в госпитале, где обнаружил, что его правый глаз стал видеть намного хуже и немного косил. На медкомиссии Юрию удалось скрыть это, он незаметно для уставшего и изнуренного окулиста оба раза прочитал буквы на проверке зрения левым глазом.
После выписки из госпиталя лейтенант прошел курсы усовершенствования личного состава и в конце 1942 года был направлен на фронт в составе 48-го гвардейского авиаполка дальней разведки.
Ткачевский служил штурманом и старшим летчиком-наблюдателем, совершал боевые вылеты на тяжелом двухмоторном истребителе Пе-3 и бомбардировщике Пе-2. Для повышения дальности полета экипаж вместо бомб брал дополнительные баки с топливом. Вот что вспоминал ветеран:
«Пришлось приучиться стрелять левым глазом, а я всегда стрелял до войны правым. Одним левым глазом работал, но им я работал безукоризненно. Вообще, я эту работу очень любил. Когда мы вылетали на далекие расстояния, я всегда запоминал любой линейный ориентир, который нам встречался.
В воздушных боях трудно соблюдать ориентировку, но, если нас атаковали, мне удавалось моментально ее восстановить. Ни одного вылета я не завалил, ни разу мы не заблудились. Поэтому все ответственные вылеты в полку делал наш экипаж, чем мы очень гордились.
Мне посчастливилось — я выполнил все до единого боевого задания. Еще и четыре самолета вражеских сбил своим левым глазом! Три "мессершмитта" и один "фокке вульф". А ведь это рекорд в нашем полку, никто столько не сбил!»
Ткачевский выполнял боевые вылеты в Вену, Будапешт, Белград, Бухарест, Прагу, Братиславу, специализируясь на дальней разведке вражеских позиций. Он даже выполнял задание в районе побережья Италии на Адриатическом море. Полученные им сведения о кораблях противника передавали союзникам для уничтожения вражеского флота. Юрий Матвеевич проводил разведку и в ближнем тылу врага.
Он особенно отличился 24 октября 1943 года под Кировоградом. Экипаж «Петлякова» выполнял задание по фотографированию немецкого аэродрома. В тот день его самолет атаковало звено истребителей противника.
В ходе боя командир экипажа получил ранение и потерял сознание. Ткачевский сбил из оборонительного вооружения один истребитель, остальные отвернули. Затем он бросился к штурвалу и взял управление на себя. Гвардии лейтенант вывел самолет из пикирования и спас экипаж. Затем летчик очнулся и принял штурвал, экипаж благополучно приземлился.
продолжение дальше ⬇️
Юрий Ткачевский прошел всю Великую Отечественную, служил летчиком-разведчиком, совершил 151 боевой вылет. Его экипаж сфотографировал площадь в 42 тысячи квадратных километров и был лучшим в своем полку. Лейтенант проводил разведку как в ближнем, так и дальнем тылу противника: он совершал полеты в Вену, Прагу, Белград и даже в Италию к побережью Адриатического моря.
Самое поразительное заключалось в том, что Ткачевский в 1941 году почти ослеп на один глаз, но несмотря на это остался в строю. Ему также удалось сбить четыре самолета противника. В сегодняшнем материале рассказываем, как сложился боевой путь Героя Советского Союза и что ветеран вспоминал о войне.
Юрий родился 10 июня 1920 года в городе Павлово под Нижним Новгородом. Его отец был партийными работником и часто получал назначения в разные населенные пункты, из-за чего семья регулярно переезжала. Школу Ткачевский окончил в городе Рыльск Курской области.
Он с детства мечтал стать летчиком и в 1939 году после получения школьного аттестата поступил в Харьковское военное авиаучилище. Юрий окончил его с отличием в 1940 году и был зачислен в 316-й разведывательный авиаполк. Воинская часть находилась в городе Проскуров (с 1954 года — Хмельницкий).
22 июня 1941 года на нее обрушился массированный авиаудар противника.
В ходе вражеской бомбардировки Ткачевский получил ранение в лицо, сильную контузию и потерял сознание. Он очнулся уже в госпитале, где обнаружил, что его правый глаз стал видеть намного хуже и немного косил. На медкомиссии Юрию удалось скрыть это, он незаметно для уставшего и изнуренного окулиста оба раза прочитал буквы на проверке зрения левым глазом.
После выписки из госпиталя лейтенант прошел курсы усовершенствования личного состава и в конце 1942 года был направлен на фронт в составе 48-го гвардейского авиаполка дальней разведки.
Ткачевский служил штурманом и старшим летчиком-наблюдателем, совершал боевые вылеты на тяжелом двухмоторном истребителе Пе-3 и бомбардировщике Пе-2. Для повышения дальности полета экипаж вместо бомб брал дополнительные баки с топливом. Вот что вспоминал ветеран:
«Пришлось приучиться стрелять левым глазом, а я всегда стрелял до войны правым. Одним левым глазом работал, но им я работал безукоризненно. Вообще, я эту работу очень любил. Когда мы вылетали на далекие расстояния, я всегда запоминал любой линейный ориентир, который нам встречался.
В воздушных боях трудно соблюдать ориентировку, но, если нас атаковали, мне удавалось моментально ее восстановить. Ни одного вылета я не завалил, ни разу мы не заблудились. Поэтому все ответственные вылеты в полку делал наш экипаж, чем мы очень гордились.
Мне посчастливилось — я выполнил все до единого боевого задания. Еще и четыре самолета вражеских сбил своим левым глазом! Три "мессершмитта" и один "фокке вульф". А ведь это рекорд в нашем полку, никто столько не сбил!»
Ткачевский выполнял боевые вылеты в Вену, Будапешт, Белград, Бухарест, Прагу, Братиславу, специализируясь на дальней разведке вражеских позиций. Он даже выполнял задание в районе побережья Италии на Адриатическом море. Полученные им сведения о кораблях противника передавали союзникам для уничтожения вражеского флота. Юрий Матвеевич проводил разведку и в ближнем тылу врага.
Он особенно отличился 24 октября 1943 года под Кировоградом. Экипаж «Петлякова» выполнял задание по фотографированию немецкого аэродрома. В тот день его самолет атаковало звено истребителей противника.
В ходе боя командир экипажа получил ранение и потерял сознание. Ткачевский сбил из оборонительного вооружения один истребитель, остальные отвернули. Затем он бросился к штурвалу и взял управление на себя. Гвардии лейтенант вывел самолет из пикирования и спас экипаж. Затем летчик очнулся и принял штурвал, экипаж благополучно приземлился.
продолжение дальше ⬇️
👍74❤40🙏24