“Я видел Ленинград во время блокады. Трамваи застыли. Дома покрыты снегом с наледью. Стены все в потеках. В городе не работали канализация и водопровод. Всюду огромные сугробы.
Между ними маленькие тропинки. По ним медленно, инстинктивно экономя движения, ходят люди. Все согнуты, сгорблены, многие от голода шатаются. Некоторые с трудом тащат санки с водой, дровами. Порой на санках везли трупы, завернутые в простыни.
Часто трупы лежали прямо на улицах, и это никого не удивляло.
Бредет человек по улице, вдруг останавливается и… падает — умер.
От холода и голода все казались маленькими, высохшими. Конечно, в Ленинграде было страшнее, чем у нас на передовой. Город бомбили и обстреливали.
А как горели после бомбежки продовольственные склады имени Бадаева — там хранились сахар, шоколад, кофе… Все вокруг после пожара стало черным. Потом многие приходили на место пожара, вырубали лед, растапливали его и пили. Говорили, что это многих спасло.
В Ленинград мы добрались пешком. За продуктами для батареи ходили с санками. Все продукты на 120 человек (получали сразу на три дня) умещались на небольших санках. Пятеро вооруженных солдат охраняли продукты в пути.
Навсегда вошло в мою жизнь 14 января 1944 года — великое наступление, в результате которого наши войска сняли блокаду и отбросили фашистов от Ленинграда. Была продолжительная артиллерийская подготовка. Двадцать градусов мороза, но снег весь сплавился и покрылся черной копотью. Многие деревья стояли с расщепленными стволами. Когда артподготовка закончилась, пехота пошла в наступление...
Утром небо слегка прояснилось, и над нами два раза пролетела вражеская «рама» — специальный самолет — разведчик. Через два часа по нашей позиции немцы открыли сильный огонь. Разрывов я не слышал, потому что крепко спал.
— Выносите Никулина! — закричал командир взвода управления.
Меня с трудом выволокли из блиндажа (мне потом говорили, что я отбрыкивался, заявляя, что хочу спать и пусть себе стреляют) и привели в чувство. Только мы отбежали немного от блиндажа, как увидели, что он взлетел на воздух: в него угодил снаряд”.
© Юрий Никулин «Воспоминания о войне».
Между ними маленькие тропинки. По ним медленно, инстинктивно экономя движения, ходят люди. Все согнуты, сгорблены, многие от голода шатаются. Некоторые с трудом тащат санки с водой, дровами. Порой на санках везли трупы, завернутые в простыни.
Часто трупы лежали прямо на улицах, и это никого не удивляло.
Бредет человек по улице, вдруг останавливается и… падает — умер.
От холода и голода все казались маленькими, высохшими. Конечно, в Ленинграде было страшнее, чем у нас на передовой. Город бомбили и обстреливали.
А как горели после бомбежки продовольственные склады имени Бадаева — там хранились сахар, шоколад, кофе… Все вокруг после пожара стало черным. Потом многие приходили на место пожара, вырубали лед, растапливали его и пили. Говорили, что это многих спасло.
В Ленинград мы добрались пешком. За продуктами для батареи ходили с санками. Все продукты на 120 человек (получали сразу на три дня) умещались на небольших санках. Пятеро вооруженных солдат охраняли продукты в пути.
Навсегда вошло в мою жизнь 14 января 1944 года — великое наступление, в результате которого наши войска сняли блокаду и отбросили фашистов от Ленинграда. Была продолжительная артиллерийская подготовка. Двадцать градусов мороза, но снег весь сплавился и покрылся черной копотью. Многие деревья стояли с расщепленными стволами. Когда артподготовка закончилась, пехота пошла в наступление...
Утром небо слегка прояснилось, и над нами два раза пролетела вражеская «рама» — специальный самолет — разведчик. Через два часа по нашей позиции немцы открыли сильный огонь. Разрывов я не слышал, потому что крепко спал.
— Выносите Никулина! — закричал командир взвода управления.
Меня с трудом выволокли из блиндажа (мне потом говорили, что я отбрыкивался, заявляя, что хочу спать и пусть себе стреляют) и привели в чувство. Только мы отбежали немного от блиндажа, как увидели, что он взлетел на воздух: в него угодил снаряд”.
© Юрий Никулин «Воспоминания о войне».
🙏239👍115❤109😢23👏1
— Я запомнил, как по радио передали, что без объявления войны на нас напала Германия. Все стояли на улице возле больших репродукторов, говорил Молотов. Кто-то молчал, кто-то плакал. А потом начались проводы на фронт.
Это был тяжелейший день. Я еще не понимал, какие ждут впереди опасности и трагедии. Но переживал, как и другие мальчишки и девчонки, со взрослыми наравне. Уже шли бомбежки в Киеве и Вильнюсе. Но знаете, у меня, у пацана, у моих одноклассников и всех моих соседей была полная уверенность, что мы победим, и скоро. Но скоро не получилось.
Военные годы были очень тяжелыми. Мы со старшим братом жили с мамой и бабушкой в городе Калинин, отец был в тюрьме. В семье — напряженка, война ощущалась во всем. Вскоре брат окончил 10-й класс и пошел добровольцем на фронт.
Москва находилась в 150 километрах, мы видели летящие на столицу самолеты и всполохи на горизонте, когда ее бомбили. Потом немцы подошли к нашему городу. Это было дико страшно. Нас с бабушкой и мамой на грузовике вывезли из Калинина.
Помню, что оглядывался и видел сплошное зарево. Два месяца мы провели в Кашине, а после освобождения Калинина вернулись домой. Наш старенький деревянный домик был полуразрушен.
А потом начался голод. На одного человека давали 300 граммов хлеба, и больше ничего не было. Вы не представляете, что такое голод, когда всё время хочется есть. Летом я рвал крапиву, бабушка варила щи, и, кроме крапивы, в кастрюлю больше положить было нечего.
Еще помню, как с одноклассниками ходил на Волгу, когда прибывали баржи. Слабенькие, изможденные, худенькие мы выгружали лес, кололи и несли дрова в школу, чтобы протопить ее. В школе нам давали по булочке и чашечке чая. И это как-то помогало.
Каждое учебное утро начиналось с того, что мы слушали последние известия по радио. В классе была большая карта, и мы отмечали красными флажками, где наступают наши.
Знаете, это была невероятная беда. Люди боялись почтальонов. Вот и в наш дом однажды пришла похоронка. Брат погиб под Орлом, он был старше меня всего на четыре года. Помню, мама плачет, бабушка ревет...
В тот день весь класс пришел к нам домой, дети принесли свои булочки, которые им давали в школе. Такая была круговая порука добра. Беда страшная, а люди были добрые. И дети, и взрослые понимали, что мы единая семья, и держались как могли.
Народ у нас потрясающий. Уже будучи взрослым, я узнал, что сказал Фридрих Великий: на Россию никогда не ходите. А потом Бисмарк произнес примерно такие же слова.
Мы — Россия. Начиная с пятилетнего возраста и кончая древними стариками мы — одна семья, все плечом к плечу. Такую страну победить нельзя.
© Андрей Дементьев, поэт (22 июня 1941 года ему было почти 13 лет).
Это был тяжелейший день. Я еще не понимал, какие ждут впереди опасности и трагедии. Но переживал, как и другие мальчишки и девчонки, со взрослыми наравне. Уже шли бомбежки в Киеве и Вильнюсе. Но знаете, у меня, у пацана, у моих одноклассников и всех моих соседей была полная уверенность, что мы победим, и скоро. Но скоро не получилось.
Военные годы были очень тяжелыми. Мы со старшим братом жили с мамой и бабушкой в городе Калинин, отец был в тюрьме. В семье — напряженка, война ощущалась во всем. Вскоре брат окончил 10-й класс и пошел добровольцем на фронт.
Москва находилась в 150 километрах, мы видели летящие на столицу самолеты и всполохи на горизонте, когда ее бомбили. Потом немцы подошли к нашему городу. Это было дико страшно. Нас с бабушкой и мамой на грузовике вывезли из Калинина.
Помню, что оглядывался и видел сплошное зарево. Два месяца мы провели в Кашине, а после освобождения Калинина вернулись домой. Наш старенький деревянный домик был полуразрушен.
А потом начался голод. На одного человека давали 300 граммов хлеба, и больше ничего не было. Вы не представляете, что такое голод, когда всё время хочется есть. Летом я рвал крапиву, бабушка варила щи, и, кроме крапивы, в кастрюлю больше положить было нечего.
Еще помню, как с одноклассниками ходил на Волгу, когда прибывали баржи. Слабенькие, изможденные, худенькие мы выгружали лес, кололи и несли дрова в школу, чтобы протопить ее. В школе нам давали по булочке и чашечке чая. И это как-то помогало.
Каждое учебное утро начиналось с того, что мы слушали последние известия по радио. В классе была большая карта, и мы отмечали красными флажками, где наступают наши.
Знаете, это была невероятная беда. Люди боялись почтальонов. Вот и в наш дом однажды пришла похоронка. Брат погиб под Орлом, он был старше меня всего на четыре года. Помню, мама плачет, бабушка ревет...
В тот день весь класс пришел к нам домой, дети принесли свои булочки, которые им давали в школе. Такая была круговая порука добра. Беда страшная, а люди были добрые. И дети, и взрослые понимали, что мы единая семья, и держались как могли.
Народ у нас потрясающий. Уже будучи взрослым, я узнал, что сказал Фридрих Великий: на Россию никогда не ходите. А потом Бисмарк произнес примерно такие же слова.
Мы — Россия. Начиная с пятилетнего возраста и кончая древними стариками мы — одна семья, все плечом к плечу. Такую страну победить нельзя.
© Андрей Дементьев, поэт (22 июня 1941 года ему было почти 13 лет).
👍226❤128🙏84😢13
Лишь только подснежник распустится в срок,
Лишь только приблизятся первые грозы,
На белых стволах появляется сок –
То плачут березы, то плачут березы.
Как часто, пьянея средь ясного дня,
Я брел наугад по весенним протокам,
И Родина щедро поила меня
Березовым соком, березовым соком.
Заветную память храня обо всем,
Мы помним холмы и проселки родные,
Мы трудную службу сегодня несем
Вдали от России, вдали от России.
Где эти туманы родной стороны
И ветви берез, что над заводью гнутся,
Туда мы с тобой непременно должны
Однажды вернуться, однажды вернуться.
Открой нам, Отчизна, просторы свои,
Заветные чащи открой ненароком —
И так же, как прежде, меня напои
Березовым соком, березовым соком!
© Михаил Львович Матусовский
Художник Сергей Николаевич Мезенцев, «Березовый сок».
Лишь только приблизятся первые грозы,
На белых стволах появляется сок –
То плачут березы, то плачут березы.
Как часто, пьянея средь ясного дня,
Я брел наугад по весенним протокам,
И Родина щедро поила меня
Березовым соком, березовым соком.
Заветную память храня обо всем,
Мы помним холмы и проселки родные,
Мы трудную службу сегодня несем
Вдали от России, вдали от России.
Где эти туманы родной стороны
И ветви берез, что над заводью гнутся,
Туда мы с тобой непременно должны
Однажды вернуться, однажды вернуться.
Открой нам, Отчизна, просторы свои,
Заветные чащи открой ненароком —
И так же, как прежде, меня напои
Березовым соком, березовым соком!
© Михаил Львович Матусовский
Художник Сергей Николаевич Мезенцев, «Березовый сок».
👍183❤106🙏18😢4
В Волгограде есть необычный памятник девочке с аккордеоном
Скульптура была установлена в честь реальной девочки Али, которая в годы Великой Отечественной ходила по госпиталям и часами играла там, поднимая настроение раненым бойцам.
Але было 13 лет, но выглядела она значительно младше. Была худенькой и хрупкой, но тяжёлый аккордеон держала очень крепко.
Раненые бойцы всегда очень ждали её прихода. И девочка с аккордеоном каждый день шла пешком в госпиталь, чтобы порадовать больных.
Эта девочка посвятит свою жизнь музыке и напишет много прекрасных песен. Её имя – Александра Николаевна Пахмутова.
В 2019 году в Волгограде установили скульптуру в честь Александры Пахмутовой по случаю её 90-летия. Торжественно открыть композицию «Девочка с аккордеоном» доверили юной пианистке Наде Пономарёвой. Надя – неоднократная победительница всероссийских и международных конкурсов, Александру Пахмутову она считает своим кумиром.
Сама Александра Николаевна увидела монумент вживую гораздо позже. Весной этого года она посетила родной Волгоград, заглянула в сквер, где установлена скульптура, и сердечно поблагодарила жителей Волгоградской области за любовь и внимание к песням, созданным ею вместе с Николаем Добронравовым.
Сегодня Александре Николаевне Пахмутовой исполняется 95 лет.
Здоровья вам и многая лета!
Скульптура была установлена в честь реальной девочки Али, которая в годы Великой Отечественной ходила по госпиталям и часами играла там, поднимая настроение раненым бойцам.
Але было 13 лет, но выглядела она значительно младше. Была худенькой и хрупкой, но тяжёлый аккордеон держала очень крепко.
Раненые бойцы всегда очень ждали её прихода. И девочка с аккордеоном каждый день шла пешком в госпиталь, чтобы порадовать больных.
Эта девочка посвятит свою жизнь музыке и напишет много прекрасных песен. Её имя – Александра Николаевна Пахмутова.
В 2019 году в Волгограде установили скульптуру в честь Александры Пахмутовой по случаю её 90-летия. Торжественно открыть композицию «Девочка с аккордеоном» доверили юной пианистке Наде Пономарёвой. Надя – неоднократная победительница всероссийских и международных конкурсов, Александру Пахмутову она считает своим кумиром.
Сама Александра Николаевна увидела монумент вживую гораздо позже. Весной этого года она посетила родной Волгоград, заглянула в сквер, где установлена скульптура, и сердечно поблагодарила жителей Волгоградской области за любовь и внимание к песням, созданным ею вместе с Николаем Добронравовым.
Сегодня Александре Николаевне Пахмутовой исполняется 95 лет.
Здоровья вам и многая лета!
❤414👍63🙏21👏16
Назовите город, под которым 14 июля 1941 года наша армия впервые применила «катюши».
Anonymous Quiz
21%
Вязьма
27%
Смоленск
44%
Орша
8%
Москва
❤76👍48👏5
«Я пишу и пою для тех, кому Россия дорога, — сказал однажды Михаил Ножкин. — А дорога она, прежде всего нам, русским людям. Но «русский» — это не запись в паспорте. Это образ жизни.
Русский — это человек, тесно связанный с землёй, на которой он родился, воспитанный на великой русской культуре, которая возвышает душу. Мы с нашей культурой стоим поперёк горла мировой закулисе. У неё задача — оскотинить весь мир.
А тут — Россия, слишком талантливая, слишком независимая, чтобы её вот так запросто проглотить. Это противостояние не вчера родилось. У нас во всех войнах вопрос стоял так: победить или погибнуть. И потому за ценой никогда не стояли».
Я люблю тебя, Россия,
Дорогая наша Русь,
Нерастраченная сила,
Неразгаданная грусть.
Ты размахом необъятна,
Нет ни в чём тебе конца.
Ты веками непонятна
Чужеземным мудрецам
Много раз тебя пытали -
Быть России иль не быть:
Много раз в тебе пытались
Душу русскую убить.
Но нельзя тебя, я знаю,
Ни сломить, ни запугать,
Ты мне, Родина родная,
Вольной волей дорога.
Ты добром своим и лаской,
Ты душой своей сильна.
Нерассказанная сказка.
Синеокая страна.
Я в берёзовые ситцы
Нарядил бы белый свет,
Мне всю жизнь тобой гордиться,
Без тебя мне счастья нет!
(с) Стихи Михаила Ножкина - музыка Давида Тухманова.
Русский — это человек, тесно связанный с землёй, на которой он родился, воспитанный на великой русской культуре, которая возвышает душу. Мы с нашей культурой стоим поперёк горла мировой закулисе. У неё задача — оскотинить весь мир.
А тут — Россия, слишком талантливая, слишком независимая, чтобы её вот так запросто проглотить. Это противостояние не вчера родилось. У нас во всех войнах вопрос стоял так: победить или погибнуть. И потому за ценой никогда не стояли».
Я люблю тебя, Россия,
Дорогая наша Русь,
Нерастраченная сила,
Неразгаданная грусть.
Ты размахом необъятна,
Нет ни в чём тебе конца.
Ты веками непонятна
Чужеземным мудрецам
Много раз тебя пытали -
Быть России иль не быть:
Много раз в тебе пытались
Душу русскую убить.
Но нельзя тебя, я знаю,
Ни сломить, ни запугать,
Ты мне, Родина родная,
Вольной волей дорога.
Ты добром своим и лаской,
Ты душой своей сильна.
Нерассказанная сказка.
Синеокая страна.
Я в берёзовые ситцы
Нарядил бы белый свет,
Мне всю жизнь тобой гордиться,
Без тебя мне счастья нет!
(с) Стихи Михаила Ножкина - музыка Давида Тухманова.
❤301👍74🙏23👏3
Мясниковы - Анатолий Федорович и Алла Константиновна
Их повенчала война. Среди воя снарядов и тысяч смертей родилась любовь. Так бывало не раз, когда Он и Она встречаются на линии огня, как на перекрестках мирозданья, и выживают всем смертям назло. Чтобы больше никогда не расставаться.
Мясниковы - Анатолий Федорович и Алла Константиновна - познакомились в конце 1944 года, когда в один из полков 146-й стрелковой дивизии назначили начальником аптеки младшего лейтенанта медицинской службы Аллу Тимошину.
Молодые люди встретились на латвийской земле, в составе дивизии дошли до Берлина и, как они сами говорили, «дважды там расписались. Сначала на стенах поверженного Рейхстага, а затем в свидетельстве о браке в Карлхорсте».
Их повенчала война. Среди воя снарядов и тысяч смертей родилась любовь. Так бывало не раз, когда Он и Она встречаются на линии огня, как на перекрестках мирозданья, и выживают всем смертям назло. Чтобы больше никогда не расставаться.
Мясниковы - Анатолий Федорович и Алла Константиновна - познакомились в конце 1944 года, когда в один из полков 146-й стрелковой дивизии назначили начальником аптеки младшего лейтенанта медицинской службы Аллу Тимошину.
Молодые люди встретились на латвийской земле, в составе дивизии дошли до Берлина и, как они сами говорили, «дважды там расписались. Сначала на стенах поверженного Рейхстага, а затем в свидетельстве о браке в Карлхорсте».
❤296👍72🙏22👏4
Знаменитая регулировщица, ветеран Великой Отечественной войны Мария Лиманская умерла в возрасте ста лет.
"Сегодня ночью ушла из жизни Мария Филипповна Лиманская — знаменитая на весь мир Бранденбургская мадонна", — написал губернатор Саратовской области Роман Бусаргин.
Мария Лиманская прославилась на весь мир благодаря снимку, сделанному известным военным фотокорреспондентом Евгением Халдеем, в мае 1945 года он запечатлел регулировщицу на посту у Бранденбургских ворот в Берлине. Из-за этого ее стали называть Бранденбургской мадонной.
После войны Лиманская работала медсестрой, а затем школьным библиотекарем в Волгоградской области. С 1994 года жила у дочери в селе Звонаревка Марксовского района Саратовской области.
В 2020 году в городе Марксе установили памятник "Мадонна Победы", посвященный знаменитой регулировщице.
Светлая память Марии Филипповне!
"Сегодня ночью ушла из жизни Мария Филипповна Лиманская — знаменитая на весь мир Бранденбургская мадонна", — написал губернатор Саратовской области Роман Бусаргин.
Мария Лиманская прославилась на весь мир благодаря снимку, сделанному известным военным фотокорреспондентом Евгением Халдеем, в мае 1945 года он запечатлел регулировщицу на посту у Бранденбургских ворот в Берлине. Из-за этого ее стали называть Бранденбургской мадонной.
После войны Лиманская работала медсестрой, а затем школьным библиотекарем в Волгоградской области. С 1994 года жила у дочери в селе Звонаревка Марксовского района Саратовской области.
В 2020 году в городе Марксе установили памятник "Мадонна Победы", посвященный знаменитой регулировщице.
Светлая память Марии Филипповне!
🙏440❤115👍13😢3😱2
Белеет ли в поле пороша
Иль гулкие ливни шумят,
Стоит над горою Алёша,
В Болгарии русский солдат.
И сердцу по-прежнему горько,
Что после свинцовой пурги
Из камня его гимнастёрка,
Из камня его сапоги.
Немало под страшною ношей
Легло безымянных парней.
Но то, что вот этот — Алёша,
Известно Болгарии всей.
К долинам, покоем объятым,
Ему не сойти с высоты.
Цветов он не дарит девчатам, —
Они ему дарят цветы.
Привычен, как солнце и ветер,
Как в небе вечернем звезда, —
Как будто над городом этим
Вот так и стоял он всегда.
Белеет ли в поле пороша
Иль гулкие ливни шумят,
Стоит над горою Алёша,
В Болгарии русский солдат.
Музыка: Эдуард Колмановский
Слова: Константин Ваншенкин
Иль гулкие ливни шумят,
Стоит над горою Алёша,
В Болгарии русский солдат.
И сердцу по-прежнему горько,
Что после свинцовой пурги
Из камня его гимнастёрка,
Из камня его сапоги.
Немало под страшною ношей
Легло безымянных парней.
Но то, что вот этот — Алёша,
Известно Болгарии всей.
К долинам, покоем объятым,
Ему не сойти с высоты.
Цветов он не дарит девчатам, —
Они ему дарят цветы.
Привычен, как солнце и ветер,
Как в небе вечернем звезда, —
Как будто над городом этим
Вот так и стоял он всегда.
Белеет ли в поле пороша
Иль гулкие ливни шумят,
Стоит над горою Алёша,
В Болгарии русский солдат.
Музыка: Эдуард Колмановский
Слова: Константин Ваншенкин
❤395👍51🙏42👏10
ЖЕЛЕЗНЫЙ ОБРУЧ
Из окна госпиталя она видит кавказские горы. Положив на подоконник свои маленькие, изуродованные огнем и железом ручки, она долго смотрит на вершины гор, от которых веет покоем и величавой красотой. Она смотрит на север. Там, за горами, простирается донская степь, и на Донце— ее родное село Орехово.
Надя ясно помнит обруч был складной, железный. Офицер медленным движением откинул поду черной шинели и, зевая, вынул из кармана маленький железный круг. Он подбросил его на руке, и железки звякнули. Обруч раздвигался, как игрушка. Но это было орудие пытки.
Гитлеровцы вошли в Орехово, считая село своим. Но Надин отец, шахтер, думал другое. И Надя думала, как отец: эта земля была и будет советской.
Отец не ушел за Дон. Он остался с оружием в руках защищать родную землю. Он создал партизанский отряд, неуловимый, как ветер донских степей. И между ним и немцами шла борьба не на жизнь, а на смерть. Отряд отца кружил по степи, скрывался в балках, налетал, как буря, и, рассыпавшись на мелкие группы, исчезал бесследно.
Однажды глухой темной ночью отец постучался. Он пришел домой: с удивлением он оглядывал стены хаты и белый, чуть потрескавшиеся потолок, с нежностью он притяну к себе Зою, Раю и Надю. Он попросил почитать что-нибудь вслух. Открыв наугад книгу, Надя читала ему звонким голосом пушкинскую сказку о рыбаке и рыбке. Он слушал, закрыв глаза, наслаждаясь чистой русской речью.
Отец ушел, а на другой день немцы-каратели ворвались в село. По-видимому, они задались целью стереть с лица земли непокорное Орехово. Они обливали саманные стены и крытые очеретом дона горючей жидкостью и поджигали их. Горела хата Стародубова, потом занялась хата Федосенко. Они зажгли соседскую хату, где жила Надина подружка Люба.
Зарево взметнулось и возле Надиной хаты. Мать, словно наседка, собрала детишек вокруг себя. По земляному полу скользили огненные блики. Кто-то ударил в дверь, затопали сапоги, и в полутемную хату ворвались немецкие солдаты. Их было двое. Словно слепые, они протянули руки и выхватили Надю.
Закат пламенел густой, запекшейся кровью. Огонь пожирал седой очерет крыш. Низкое небо вдруг качнулось, надвинулось и упало к ногам Нади.
Она увидела виселицу: между двумя высокими дворами, на перекладине висели отец и мать Любки. А сама Любка, словно завороженная, стояла на коленях и не сводила глаз с виселицы.
Мертвый ее отец сжимал кулаки, а у матери ветер трепал золотые волосы. Офицер в черной шинели наблюдал за Надей. Его пухлые руки с квадратными чистыми ногтями потянулись к ее шейке. Надя отшатнулась. Он потрепал ее по щеке и сказал:
— О, колоссаль - девочка!..
И засмеялся коротким смехом, словно железо заскрежетало в его горле. Руки он упер в бока и вкрадчиво заговорил:
— Колоссаль — девочка подумает и скажет, где партизаны.
Надя стояла, боясь шелохнуться, боясь взглянуть в том направлении, куда ушел ее отец. Ее побледневшие губы шептали: «Таточку... таточку...»
Но потом она спохватилась — офицер услышит — и замолчала. Офицер раздвинул железки и примерил обруч. Надя не догадалась, зачем он это делает и что будет дальше. Холодное прикосновение железа даже успокоило ее. Железное кольцо обхватывало ее волосы, уши, щеки, подбородок.
Немец засмеялся и что-то сказал своим солдатам, которые возились у костра. Он отступил на шаг и стоял, раздвинув ноги, обутые в щеголеватые сапоги с прямыми высокими голенищами. Положив руки на черные бедра и любуясь девочкой с железным кольцом, он сказал отрывистым голосом, выделяя каждое слово:
— Ты скажешь: где папа. Ты скажешь: сколько у него партизан. Ты скажешь: где они скрываются — в лесу или в селе. Говори!
Отец когда-то говорил Наде: «Доня! Самая злая собака боится, когда человек глядит на нее в упор». И Надя посмотрела на офицера в черной шинели прямо в упор. Он был выше ее, он возвышался над ней черной горой. Она медленно покачала головой.
— Ничего не знаю...
продолжение дальше ⬇️
Из окна госпиталя она видит кавказские горы. Положив на подоконник свои маленькие, изуродованные огнем и железом ручки, она долго смотрит на вершины гор, от которых веет покоем и величавой красотой. Она смотрит на север. Там, за горами, простирается донская степь, и на Донце— ее родное село Орехово.
Надя ясно помнит обруч был складной, железный. Офицер медленным движением откинул поду черной шинели и, зевая, вынул из кармана маленький железный круг. Он подбросил его на руке, и железки звякнули. Обруч раздвигался, как игрушка. Но это было орудие пытки.
Гитлеровцы вошли в Орехово, считая село своим. Но Надин отец, шахтер, думал другое. И Надя думала, как отец: эта земля была и будет советской.
Отец не ушел за Дон. Он остался с оружием в руках защищать родную землю. Он создал партизанский отряд, неуловимый, как ветер донских степей. И между ним и немцами шла борьба не на жизнь, а на смерть. Отряд отца кружил по степи, скрывался в балках, налетал, как буря, и, рассыпавшись на мелкие группы, исчезал бесследно.
Однажды глухой темной ночью отец постучался. Он пришел домой: с удивлением он оглядывал стены хаты и белый, чуть потрескавшиеся потолок, с нежностью он притяну к себе Зою, Раю и Надю. Он попросил почитать что-нибудь вслух. Открыв наугад книгу, Надя читала ему звонким голосом пушкинскую сказку о рыбаке и рыбке. Он слушал, закрыв глаза, наслаждаясь чистой русской речью.
Отец ушел, а на другой день немцы-каратели ворвались в село. По-видимому, они задались целью стереть с лица земли непокорное Орехово. Они обливали саманные стены и крытые очеретом дона горючей жидкостью и поджигали их. Горела хата Стародубова, потом занялась хата Федосенко. Они зажгли соседскую хату, где жила Надина подружка Люба.
Зарево взметнулось и возле Надиной хаты. Мать, словно наседка, собрала детишек вокруг себя. По земляному полу скользили огненные блики. Кто-то ударил в дверь, затопали сапоги, и в полутемную хату ворвались немецкие солдаты. Их было двое. Словно слепые, они протянули руки и выхватили Надю.
Закат пламенел густой, запекшейся кровью. Огонь пожирал седой очерет крыш. Низкое небо вдруг качнулось, надвинулось и упало к ногам Нади.
Она увидела виселицу: между двумя высокими дворами, на перекладине висели отец и мать Любки. А сама Любка, словно завороженная, стояла на коленях и не сводила глаз с виселицы.
Мертвый ее отец сжимал кулаки, а у матери ветер трепал золотые волосы. Офицер в черной шинели наблюдал за Надей. Его пухлые руки с квадратными чистыми ногтями потянулись к ее шейке. Надя отшатнулась. Он потрепал ее по щеке и сказал:
— О, колоссаль - девочка!..
И засмеялся коротким смехом, словно железо заскрежетало в его горле. Руки он упер в бока и вкрадчиво заговорил:
— Колоссаль — девочка подумает и скажет, где партизаны.
Надя стояла, боясь шелохнуться, боясь взглянуть в том направлении, куда ушел ее отец. Ее побледневшие губы шептали: «Таточку... таточку...»
Но потом она спохватилась — офицер услышит — и замолчала. Офицер раздвинул железки и примерил обруч. Надя не догадалась, зачем он это делает и что будет дальше. Холодное прикосновение железа даже успокоило ее. Железное кольцо обхватывало ее волосы, уши, щеки, подбородок.
Немец засмеялся и что-то сказал своим солдатам, которые возились у костра. Он отступил на шаг и стоял, раздвинув ноги, обутые в щеголеватые сапоги с прямыми высокими голенищами. Положив руки на черные бедра и любуясь девочкой с железным кольцом, он сказал отрывистым голосом, выделяя каждое слово:
— Ты скажешь: где папа. Ты скажешь: сколько у него партизан. Ты скажешь: где они скрываются — в лесу или в селе. Говори!
Отец когда-то говорил Наде: «Доня! Самая злая собака боится, когда человек глядит на нее в упор». И Надя посмотрела на офицера в черной шинели прямо в упор. Он был выше ее, он возвышался над ней черной горой. Она медленно покачала головой.
— Ничего не знаю...
продолжение дальше ⬇️
❤92🙏64👍15😢4😱1
Ее тоненький, дрожащий голос вывел офицера из себя. Один из солдат, толстый, в фуфайке, сорвал с нее обруч и бросил его в костер. Надя молчала. Ее сердце окаменело. Солдаты возились у костра... Офицер что-то крикнул, и толстый солдат в фуфайке, сопя, подошел, держа щипцами горячий железный обруч. Офицер взял щипцы.
Надя стояла перед ним в полинявшем коротком платьишке нараспашку, — худенькая двенадцатилетняя русская девочка с косичками.
Он обхватил железным раскаленным обручем ее голову. Она закричала в ужасе. Офицер наклонился, чтобы лучше расслышать ее. Она увидела его глаза, в которых горел отсвет пожаров, и что-то ударило в ее душу. Задыхаясь, она громким шёпотом упрямо повторяла одно слово: «Ничего!»
И медленно качала головой, охваченной раскаленным железным обручем.
Она задрожала от тоски и боли, когда услышала, позади себя приглушенные крики матери. Зойка стонала. И Рая. Она даже на миг забыла о железном кольце, которое иглами впилось в ее шею, уши, щеки, голову. Будто тысячи шмелей звенели в ее голове.
Она устояла в первые, самые страшные мгновения пытки, и теперь уже ничто не страшило ее. Она думала об отце. Горе выпрямило ее.
Все то, что шло от матери-казачки, от отца-шахтера, от старого-старого двора, листья которого шумели в сумерках, от родной широкой степи с холмами, от неба, которое раскинулось над нею, от быстрого Донца с его извилистыми берегами,— все вдруг поднялось в ее маленькой гордой душе. Она так плотно сжала губы, что они побелели.
Офицер, не спуская с нее глаз, протянул назад руку. Солдат в фуфайке вложил ему в руку железный прут, один конец которого был накален докрасна. Офицер велел Наде вытянуть руки.
Тогда он с силой ударил по пальцам правой руки, выпачканным чернилами. После каждого удара он подымал голову и требовал: говори! И снова бил, палец за пальцем, пока не изуродовал всю руку. Тогда он принялся уродовать пальцы левой руки.
Инстинктивным движением Надя рванулась в сторону и, вырвавшись, побежала, прочь от костра, от виселицы, от солдат, от черного офицера. Она бежала вдоль хат, прижимая к груди изуродованные руки. Бежала в железном обруче, ничего не видя и ничего не слыша. В нее стреляли. Что-то ожгло ей ногу. Она споткнулась и, теряя сознание, упала в холодную пыль деревенской дороги.
Выстрелы и крики не могли пробудить ее. Кто-то наклонился над ней и поднял ее на руки. Голосом, страшно знакомым, кто-то шептал: «Доня...». Партизаны сняли с нее обруч. На конях ее увезли в лес, а оттуда — через линию фронта.
И там, где проносили Надю, изуродованную, тяжко раненую, всюду она оставляла глубокий след: гроздья гнева и ненависти зрели в душах бойцов.
В Грузию Надю доставили в санитарном поезде. Бойцы, легко и тяжело раненые, приняли участие в девочке, история которой глубоко взволновала их. В вагоне лежали ее земляки — казаки с Дона. Тихими голосами казаки пели песни,— они должны были напомнить Наде ковыльную степь, дым над хатой, голубизну родного неба и сивый очерет...
Она металась на койке в забытьи, глядя широко раскрытыми глазами, и упрямо твердила: «Ничего не скажу. Ничего». Казаки, гордые ее стойкостью, переговаривались шёпотом: «Наших кровей дочка».
Надя чудом выжила. Я читал историю ее болезни. Там сказано: «Пальцы в состоянии флексии, сведены. На лице и шее имеется обрамляющий обширный рубец». Это — физические страдания.
А муки сердца войдут в историю нашей борьбы с гитлеровцами, которые с тупой жестокостью палачей мучают, истребляют нашу гордость, надежду и будущее — наше юное поколение.
Глубокий рубец остался в душе русской девочки — гордой, честной, смелой. Ее лицо обезображено немецким железным обручем, но в глазах горит чистый, как слеза, пламень ненависти. Ее глаза взывают к мести.
автор текста: Б.Галин
«Красная звезда» 26.09.1942
Надя стояла перед ним в полинявшем коротком платьишке нараспашку, — худенькая двенадцатилетняя русская девочка с косичками.
Он обхватил железным раскаленным обручем ее голову. Она закричала в ужасе. Офицер наклонился, чтобы лучше расслышать ее. Она увидела его глаза, в которых горел отсвет пожаров, и что-то ударило в ее душу. Задыхаясь, она громким шёпотом упрямо повторяла одно слово: «Ничего!»
И медленно качала головой, охваченной раскаленным железным обручем.
Она задрожала от тоски и боли, когда услышала, позади себя приглушенные крики матери. Зойка стонала. И Рая. Она даже на миг забыла о железном кольце, которое иглами впилось в ее шею, уши, щеки, голову. Будто тысячи шмелей звенели в ее голове.
Она устояла в первые, самые страшные мгновения пытки, и теперь уже ничто не страшило ее. Она думала об отце. Горе выпрямило ее.
Все то, что шло от матери-казачки, от отца-шахтера, от старого-старого двора, листья которого шумели в сумерках, от родной широкой степи с холмами, от неба, которое раскинулось над нею, от быстрого Донца с его извилистыми берегами,— все вдруг поднялось в ее маленькой гордой душе. Она так плотно сжала губы, что они побелели.
Офицер, не спуская с нее глаз, протянул назад руку. Солдат в фуфайке вложил ему в руку железный прут, один конец которого был накален докрасна. Офицер велел Наде вытянуть руки.
Тогда он с силой ударил по пальцам правой руки, выпачканным чернилами. После каждого удара он подымал голову и требовал: говори! И снова бил, палец за пальцем, пока не изуродовал всю руку. Тогда он принялся уродовать пальцы левой руки.
Инстинктивным движением Надя рванулась в сторону и, вырвавшись, побежала, прочь от костра, от виселицы, от солдат, от черного офицера. Она бежала вдоль хат, прижимая к груди изуродованные руки. Бежала в железном обруче, ничего не видя и ничего не слыша. В нее стреляли. Что-то ожгло ей ногу. Она споткнулась и, теряя сознание, упала в холодную пыль деревенской дороги.
Выстрелы и крики не могли пробудить ее. Кто-то наклонился над ней и поднял ее на руки. Голосом, страшно знакомым, кто-то шептал: «Доня...». Партизаны сняли с нее обруч. На конях ее увезли в лес, а оттуда — через линию фронта.
И там, где проносили Надю, изуродованную, тяжко раненую, всюду она оставляла глубокий след: гроздья гнева и ненависти зрели в душах бойцов.
В Грузию Надю доставили в санитарном поезде. Бойцы, легко и тяжело раненые, приняли участие в девочке, история которой глубоко взволновала их. В вагоне лежали ее земляки — казаки с Дона. Тихими голосами казаки пели песни,— они должны были напомнить Наде ковыльную степь, дым над хатой, голубизну родного неба и сивый очерет...
Она металась на койке в забытьи, глядя широко раскрытыми глазами, и упрямо твердила: «Ничего не скажу. Ничего». Казаки, гордые ее стойкостью, переговаривались шёпотом: «Наших кровей дочка».
Надя чудом выжила. Я читал историю ее болезни. Там сказано: «Пальцы в состоянии флексии, сведены. На лице и шее имеется обрамляющий обширный рубец». Это — физические страдания.
А муки сердца войдут в историю нашей борьбы с гитлеровцами, которые с тупой жестокостью палачей мучают, истребляют нашу гордость, надежду и будущее — наше юное поколение.
Глубокий рубец остался в душе русской девочки — гордой, честной, смелой. Ее лицо обезображено немецким железным обручем, но в глазах горит чистый, как слеза, пламень ненависти. Ее глаза взывают к мести.
автор текста: Б.Галин
«Красная звезда» 26.09.1942
❤224🙏144😢64👍18
Не нравится Россия? А почему бы вам всем не уехать из этой "богом убитой страны", а мы после вашего отъезда чуть помучаемся и будем жить! А вы уезжайте и там тявкайте!
Я твёрдо уверен, что если не любишь человека - уходи, если не получается - уезжай. Зачем же хаять свою маму, отца, город, страну? Ты же вырос и пил мамино молоко! Тебя воспитывал отец, ты жил и бегал во дворе своего дома, и ты жил в этой стране. Тебе всё это перестало нравиться, ты перестал уважать могилы своих предков - уезжай. И всё!
Как жить без всего этого? Жить без этого всего невозможно. Без чего-то «нашего» — сумрачности, полгода без солнца, слякотной и жутко морозной зимы, без ночных бдений на кухне и рассуждений, без нашего отношения друг к другу.
Сюда еще добавить два Рождества, два Новых года и Крещение… Как без этого? Невозможно без всего этого жить. Что дает и давало русским артистам, творческим людям, художникам, композиторам какой-то полет? Как объяснить наше понимание Болдинской осени? Русские, они творят здесь, это неоспоримо.
Я в 1990-х годах много жил и работал в Польше, но остаться там навсегда не хотел. Там не лучше! И я не о березках, и не о прекрасных волжских разливах говорю, а совершенно о другом. О чувстве Родины.
(с) Александр Домогаров
Я твёрдо уверен, что если не любишь человека - уходи, если не получается - уезжай. Зачем же хаять свою маму, отца, город, страну? Ты же вырос и пил мамино молоко! Тебя воспитывал отец, ты жил и бегал во дворе своего дома, и ты жил в этой стране. Тебе всё это перестало нравиться, ты перестал уважать могилы своих предков - уезжай. И всё!
Как жить без всего этого? Жить без этого всего невозможно. Без чего-то «нашего» — сумрачности, полгода без солнца, слякотной и жутко морозной зимы, без ночных бдений на кухне и рассуждений, без нашего отношения друг к другу.
Сюда еще добавить два Рождества, два Новых года и Крещение… Как без этого? Невозможно без всего этого жить. Что дает и давало русским артистам, творческим людям, художникам, композиторам какой-то полет? Как объяснить наше понимание Болдинской осени? Русские, они творят здесь, это неоспоримо.
Я в 1990-х годах много жил и работал в Польше, но остаться там навсегда не хотел. Там не лучше! И я не о березках, и не о прекрасных волжских разливах говорю, а совершенно о другом. О чувстве Родины.
(с) Александр Домогаров
👍374❤99👏26