8 декабря 1991

– Всё очень просто, Юра: мы уходим,
Командовать парадом буду я, –
Взамен посмертных масок и реляций –
Безудержный позор капитуляции,
Заткнись и пой, бездомная семья,
Кассету перематывая снова,
От августа до мая золотого:
Берлин, Варшава, Люблин,
город Брест, –
Отдай им всё и встань наизготовку.
Майор, туши звезду, бери винтовку, –
Единственный оставленный судьбой
Праздник, который всегда с тобой.

Спроси у безымянных жён на трассе,
Торгующих печалью на развес, –
Кто «юрчики» такие, что за «вовчики»...
Экспресс летит во мглу
без остановочки:
Останкино, Москва, слепые трассеры,
Октябрь, шелест крови, Мерседес
Горит в нечеловеческом огне,
И молодость проносится в окне...
Не плачь о ней, живые слезы вытри
С чужого обгорелого лица:
Похоже, её звали Богородица, –

Екатеринослав не стоит мессы, –
Ни город, называвшийся Одесса...
Выходим, – Славянск, Горловка,
Донецк! –
А дальше Минск-Второй
и Первый, мать его,
Ульяновск, Киров, Дно, Череповец...

– А это я ломаю в дом Ипатьева
Отверзнутые нараспашку двери!..
Скажи мне, что такое Русский Бог,
Чернильным чёртом меченый младенец,
Кварталов отдалённых уроженец,
Сей город значил всё в твоей судьбе,
Мне от чугунных снов не отвертеться.
Что наша жизнь? – Иголочка под сердцем,
И слово лишь связующая нить:
Ни выжить, ни за кем не повторить...

...И площадь, как рябиновый висок,
И гаснущий рубиновый сосок,
И клюквенная, красная, неброская,
И кукольное времечко московское...

Внемли Сивилле, жаждущий ответа:
– Ты только тень безумного поэта,
Достаточно ли суверенитета
Ты уволок в слепую пустоту,
Гранёную, как огненный стакан?..
Внемли покорно, бледный истукан,
Тому, что возвестит тебе по-братски
Пророк Данила с выправкой солдатской,
Смягчая ледяную букву "г",
Растягивая речь по-южнорусски...
И карандаш ломается на Курске, –
Свобода вновь приходит к нам нагая, –
И лепестки под детскими ногами,
И огненнобородое лицо,
И шествие ненужных храбрецов,
Презрительно кивающих тебе,
Хранитель мёртвой беловежской ночи...

И солнце заповеданных пророчеств
Восходит над усталым небосклоном –
Родное, как простой рязанский парень,
Пожарский, Минин, Пушкин и Гагарин,
Толстых, Высоцкий, Павлов и Леонов...

...Горит огнём отцовская квартира,
И ландыши хрустят под сапогом,
Никто из нас с победой не знаком,
И брезжит южнорусская Пальмира,
И над Донецком дышит Роза Мира.

Антигона

Антигона хоронит отца,
Антигона не прячет лица,
Ледяная тоска на репите –
О Софокле и о Еврипиде.

Это мёртвая Родина – раз.
Вон из сердца, долой её с глаз.
Свет погашен, звезда закатилась,
Время жить и сдаваться на милость.

Это фатум безжалостный – два.
Антигона чеканит слова.
Это золото древней чеканки,
Это слёзы алмазной огранки,

Это свет ускользающий – три.
Южнорусское солнце, гори!
Ни мольбы, ни пощады, ни стона,
Это ты, только ты, – Антигона.

Памяти Роальда Мандельштама

Холодные лилии тают во сне
Хорошая девушка нравится мне
Красивая женщина имя твоё
Больничное помнит бельё

Морозное зимнее инеем сном
Арбузною свежестью белым вином
Походкой неверной нисходишь ко мне
Малиновым снегом в окне

Сверкают горячие злые уста
Долги нищета и твоя красота
И счётчик всё крутит как в песне отца
Когда наглотавшись сырца

Кололи у сердца прекраснейших дам
Арефьев, Шемякин, второй Мандельштам
Кого и куда вы везёте друзья
На дедовских дровнях скользя

И чья это нежность слетает с крыльца
И чья голубица не помня лица
Кружит невзирая на холод
Над тем кто так дьявольски молод

Поэтическая акция «Есть такая музыка – война...»
Ролик пятый.

Для меня особенно волнительный.

https://vk.com/wall-50534859_5492

Зима

Декабрь пришел за ноябрём
Давай ему не отопрём
А темнота пускай горчит
И дверь стеклянная молчит

Зима пришла забрать своё
Как мама с улицы бельё
В давно покинутом дворе
Белеет город в декабре

Живые женщины смеются
Желая дуть на чай горячий
Крути фарфоровые блюдца
Суши баритовый блестящий

Промокший тонкий отпечаток
На глянцеватель прилепи
И если снимок твой нечёток
Судьбу свою не торопи

Качай контрастный проявитель
В невыносимо красном свете
Не спи не спи фотолюбитель
Пускай зима срывает с петель

А может всё-таки с петель
И стелет хвойную постель
И голову на грудь кладёт
Сухая изнутри как лёд

Сжигающий тебя дотла
Куда бы за тобой ни шла
За чьим бы ни ждала плечом
Скрипичным шёпотом ключом

Горячим в чёрном декабре
Ковром забытым во дворе
Певучей мамой молодой
Скрипучей вкрадчивой бедой

Любовью книжной до утра
Солдатиком из серебра
Кавалергардом из пластмассы
С чеканным маузером красным.

Елизаветовский котлован

Вороний остров,
синий пруд, –
Неисчерпаемая
шахта, –
Нас там давно
уже не ждут,
Мы часть
забытого ландшафта.

Чернеют южные
глаза,
Белеет наша
полоса,
Озёрный плеск,
вечерний тальник,
И твой расстёгнутый
купальник.

Плыви ко мне,
глаза закрой
горячей ласковой
ладонью,
Смеясь капризною
грозой
Над диким островом
Вороньим.

И, пусть во сне, в гробу,
в стихах, –
Мы возвратимся
в наше лето, –
Поющий молодой
казак
И юная Елизавета.

Декабрь

– Георгий, видишь наши лица,
Великорусских снов излом?
– Где ваша древняя столица?
Ни под серпом, ни под орлом.

Неимоверная усталость,
Неисчерпаемая боль,
Кому сберкнищенская старость,
Кому лазурная юдоль,

И всё не встать из-за стола:
Париж, Берлин, Константинополь,
Витрин разбитых зеркала,

Забытые глаза Полтавы,
Растерзанной России вопль,
Бахмутские степные травы.

Вечный Город

Облака‌ великаны
Морозный напалм
Оплаканы Канны
Отполз Ганнибал

У бесстыжей матроны
Дёгтем мазан подол
И садятся вороны
За троещинский стол

И хрустит Донна Анна
Костяною ногой
И Мария Хуана
Встречает нагой

И живые кадавры
Заливным языком
Телипают и лавро-
вым венчают венком

Не тебя Афанасий
Не тебя Михаил
Заготовленным на зиму
Говорят лехаим

Энеида и Щедрик
Котляревский и Хам
Отойди за поребрик
Получи по грехам

Святый Боже помилуй
Святый Крепкий спаси
Москворотые рыла
На британской Руси

Галлы кимвры тевтоны
Ляхов буйная спесь
Вы не слышите стоны
Вы хозяева здесь

В этом городе древнем
Тени бродят впотьмах
О несчастье столетнем
Шелестят на холмах

И рунической вязью
Покрыты мосты
И окопною грязью
Изрыты мечты

И Владимир на Город
Снизойти не спешит
И на части расколот
Чей-то брошенный щит

Зимою – только о зиме.
Попробуй напиши про осень –
закружит вьюгою во тьме
и снежным комом с крыши сбросит.

Моя начальница – зима.
Ты можешь сколь угодно громко
трубить про южные дома –
теплей метёт в ночи позёмка.

Теплее выйти в снегопад,
поглубже завернуться в холод
и слушать, как земной набат
врезается в небесный город.

Всё в мире – стужа и январь.
Зачем обманываться зноем?
Взойди на ледяной алтарь,
укройся северным покоем,

оставь надежду, напиши:
господь Зима, помилуй грешных! –
и, может быть, на дне души
проглянет тоненький подснежник.

#стихи

Счётчик
                  
Я дезертир Вооруженных Сил
Юга России, сорвавший петлицы
и сожравший погоны,
Заливший огнём залистанные тетради
да заспавший дитё Мадонны
вместе с люлькой, оброненной истерзанным прадедом.

Спать хочется,
не тоскуется и не пьётся,
Вислогрудая смерть, расскажи,
как чиста живая вода
на дне отравленного колодца,
Как лицо твоё ласково и бело,
словно вырубленное имение
или проигранное предками дело.

Планета Марс вспыхивает,
и ангельский свет льётся
с нетленных страниц
Михаила Афанасьева сына, –

Поколение Сторожей,
скажи по-братски, в чём Сила?
Матерь богов Кибела,
ты ж меня так сильно хотела, –

и Последняя Русская Конная
несётся вскачь,
и Герои Былых Времён вновь возвышают голос,
По Руси по матушке – боль
и расхристанный плач,
И смеётся с небес Владлен, прорастая сквозь строки мои, как колос:

– Разве можно быть таким глупеньким беспонтовым Саньком?!
Русский Бог Мёртвых, роди его обратно,
он не станет Солдатом и костлявой дщери Твоей женихом,
Неживые стихи его прекрасны,
как трупные пятна.

– Коммунисты, вперёд! - хрипит
забытый поэт,
И окруженный спецназовец смотрит на чёрный Харьков
из расстрелянной танком школы, –
Нет ни красных, ни белых, есть только непогашенный лунный свет, –
Русский Бог Живых включает счётчик
и жжёт глаголом.

Прислуга

Кухаркин сын, присяжный
монархист,
Поверенный, подкованный,
подбитый
Крестьянской
слепорожденной обидой,
Любимый внук уборщицы, –
речист,

как князь Урусов, –
Грезивший о сцене,
Кричавший революции
в лицо:
Екатеринослав,
Пильняк,
Есенин, –
пока на кухне резали
сальцо

батяня с мамкой,
жирный подчерёвок, –
Купи живой еды
в последний раз, –
Обрывками оранжевых
верёвок
Днепропетровск
увешанный
угас.

До скорых встреч,
до будущего
раза,
Не брезгуй,
не криви
красивых
уст,
Твой папа – мёртв,
А мама – Франсуаза, –
отбрасывает снег,
И новый Пруст

не вспомнит ни
Куоккалы сырой,
ни украинский
говорок
служанки...
– Мой милый сын,
заговори со мной!..
И влажный пар
летит из-под ушанки

Приднепровская элегия

спонтанно выпивая литр
отменно вкусной бугульмы,
я забываю про верлибр,
и, затмевая явь тюрьмы, —

в которой было суждено
мне провести остаток дней,
елозя тощим брюхом дно
печальной родины моей,

и лечь в суглинок задарма,
воздушных снов сжимая прядь,
и соки чресел на корма
червям украинским отдать, —

лечу, пусть мысленно, туда,
где был когда-то виноват,
где монументов череда
среди тоскующих дриад,

гандлевский голый пионер,
на рваной простыне печать,
дворец времен СССР,
бассейн, откуда вытекать

не перестанет никогда
печаль возвышенной любви,
вотще пытаясь города,
как прежде волосы твои,

студёной влагой умастить
в кругу серебряных подруг,
и быстрым взором известить,
и нашептать, стирая круг,

и передать через друзей:
Сегодня вечером, во тьме,
Приди под лиственную сень,
Забудь, - и вспомни обо мне,

Когда совсем не станет сил,
Когда проснёшься поутру,
Когда до дна уже испил,
И я с глазниц твоих сотру

Бездомной родины печать,
И влажный плен моих волос
Остудит горькую печаль,
Освободит источник слёз,

Ничто не сбудется, никто
Ни перед кем не виноват,
Я целовалась с ним назло,
Как жаль, что нет пути назад.

И ветер унёс её шарф

Залив так близок, снова плачут чайки,
И белый крик так сладок поутру,
Усталый враг дешёвой разливайки,
Вчерашний хмель, как губкой, оботру.

Креветки чистим, жарим помидоры,
Желток яичный, птичий голосок,
Мертвы дела и бесконечны споры,
И смерть, зевая, тянет свой носок,

И дамы приглашают кавалеров
На белый танец, на последний круг:
Мазурка, вальс, изящные манеры,
Седая прядь, пожатье тонких рук,

Холодный воздух, летние напевы,
Рассвета блажь и солнечный прогноз.
Красавица испуганная, где вы?
И лёгкий ветер шарф её унёс...

За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе с коньяком, жена сказала ему:

— Что это ты столько пьёшь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Всё еще грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?

— Грущу, грущу, — ответил он, неприятно усмехаясь. — Дачная девица... Amata nobis quantum amabitur nulla!*

— Это по-латыни? Что это значит?

— Этого тебе не нужно знать.

— Как ты груб, — сказала она, небрежно вздохнув, и стала смотреть в солнечное окно.

27 сентября 1940 г.


*Любима нами так, как ни одна другая

(Гай Валерий Катулл, VIII песнь
в переводе М. Амелина)

Русское поле

Ничего ты не найдёшь
Только ветер только дождь,
Только русская тревога
Кондопога Кондопога

Только капелька свинца
Словно капелька латыни
У знакомого лица
Не остынет не остынет

Горе горькое гори
Боль болезненная пли
Штык примкни и слёзы вытри
Бей пожалуйста коли

У соломенной вдовы
Обратившейся на вы
Слёзы брызнули из глаз
Яхонт сердолик алмаз

Чёрный лик и красный облик
И платок измятый брошен
И по Яузе кораблик
И живые руки вишен

Земляника и черешня
Розмарин и абрикос
Упоительно вчерашний
День заплаканных сберкасс

И цветёт цветёт каштан
И мычит в Café-chantant
Отставной казак Горгулов
И поёт штабс-капитан:

Не сравнятся с тобой
Ни леса ни моря
Ты со мной моё поле
Студит ветер висок

Здесь Отчизна моя
И скажу не тая
Здравствуй русское поле
Я твой тонкий колосок