Мачо всех стран, соединяйтесь!

Посмотрел фильм Сергея Бондарчука-старшего «Красные колокола» 1982 года со звездой итальянских спагетти-вестернов Франко Неро в главной роли. Неро играет американского журналиста Джона Рида, который путешествует сначала по революционной Мексике, потом по революционной России, и везде учится правде жизни, которой его не научили в Гарварде и газете «Метрополитан». Я заранее предполагал, что от международной съемочной группы в такой год с таким-то главным героем надо ждать чего-то интересного, и не прогадал! Фильм действительно явно необычный на фоне того, что тогда крутили в советских кинотеатрах.

Во-первых, Бондарчук и его мексиканские соавторы сценария пытаются эклектично смешать католический и коммунистический символизм. Первая серия заканчивается мистической сценой, когда от ударов церковного колокола мертвые guerrilleros встают и идут воевать дальше. После чего Рид видит среди военной толпы беременную девушку, одетую как Дева Мария, и улыбается ей вслед. В конце второй части тоже показывают солдат и матросов, погибших в ходе штурма Зимнего дворца. Они, конечно, не воскресают. Зато выжившие поют Интернационал под руководством Ленина и остальных большевиков, и Рид не может удержаться, чтобы им не подпеть, а потом плачет.

Во-вторых, фильм ужасно мачистский. Джон Рид не только воюет – он участвует в довольно откровенных эротических сценах сразу с несколькими женщинами. По сюжету от первой своей любовницы – нью-йоркской светской львицы – он уходит потому, что она не понимает того, что он пережил в мексиканских окопах. Вторая девушка, на которой он в итоге женится в Петрограде, также показана изнеженной и глуповатой американкой, но зато «понимающей». Наконец, между предыдущими двумя ему хочет отдаться мексиканская крестьянка, но тот сурово отказывает… когда узнает, что у нее муж на войне. Что не мешает поглядывать за тем, как та переодевается. Бррр, крипотня… Рад, что феминизм меня испортил.

В целом, я жалею, что довольно поверхностно знаю советскую культуру и практически не знаю мексиканскую и итальянскую. Наверняка в четырехчасовом фильме куда больше отсылок, которые международная аудитория тех лет должна была легко считывать. Так что обязательно посмотрите фильм сами, а потом скажите, что увидели!

В ходе курса выяснилось, что меня и коллегу Кондрашева (а также Ленина, Микояна и много еще кого из советских руководителей) объединяет одна любовь – к немецкому пиву. Собственно, и все наши любимые советские сорта – это копии или вариации сортов, популярных среди рабочих и крестьян Германии и немецкоязычной Центральной Европы в целом. У нас тут тарифы выросли, так что ценник на классические немецкие марки просто конский. Приходится спасаться мексиканскими аналогами или калифорнийским крафтом, который, слава богу, пока еще не полностью переключился на ипы и прочее хипстерское барахло. Если не быть снобом, то потянет так вполне. Но все равно пивоварня Ayinger – любовь навсегда!

Обнаружил топовейшие лекции по отечественной политической истории XX века. У Александра огромный талант раскладывать, как лаваш, запутанные конфликты сразу со многими участвующими сторонами. Прям то, что нужно после чтения абстрактной теории игр Эльстера. Сразу много живых примеров социальных дилемм из внутренней и международной политики СССР. Пока досняли только до эпохи сталинизма, но, вроде, серию продолжать. Ждем новые выпуски про 1960-е! Надеемся, что Третий мир будет обширно представлен!

Продолжаем разговор о 20-х годах ХХ века. В центре внимания - Китай. https://youtu.be/vHSKUAZgZC0?si=JoqwgUmyhCp002DN https://dzen.ru/video/watch/687cb53d519d1865a27d2b52

Товарищ Сюткин выздоровел, а значит, наконец-то готов убеждать меня, что сегодня надо продолжать верить в коммунизм. Если не в политический проект, то хотя бы в этическую доктрину. Я буду… А вот не знаю, что буду делать. Вдруг отброшу весь свой социологический скептицизм, сдамся под философским напором и поверю? Узнаем сегодня в 21:30 МСК! Кстати, подписывайтесь на наш канал на YouTube, чтобы не пропускать уведомления о предстоящих беседах.

Диалектика против Просвещения

За все время наших эфиров сегодня мы с товарищем Сюткиным размежевались, пожалуй, наиболее сильно. Некоторые вещи, о которых мы не согласны, конечно, относятся к фразеологии. Однако тонкости в определениях важны.

Скажем, «политика истины» звучит шикарно, по-философски, но я бы назвал тоже самое просто политикой, основанной на ценностях. Противопоставлять же ее надо политике, основанной на голой силе. Истина для меня только одна из ценностей; но ценность специфическая, имеющая смысл только в контексте научного исследования. Я не считаю истинами ни равенство, ни красоту, ни любовь. Это разные ценности. По-моему, умножение «процедур истин» все запутывает. Альтернатива: можно использовать славянофильско-народническую «политику правды» вместо западенско-кантианской «политики ценностей». Но Антон такой ход не делает.

«Коммунизм» Антон ожидаемо понимает, как, скорее, этический идеал равенства всех людей на Земле, а не как программу определенной партии. Мне такая формулировка вполне себе близка. Однако будучи совершенно отвязанным от задач классовой борьбы в традиции Маркса, Ленина или Мао, она становится совершенно абстрактной. Мартин Лютер Кинг тоже сражался за равенство, но был ли он коммунистом? Многие люди в современном Китае называют себя коммунистами, но ценно ли для них равенство?

Для меня социал-демократия – это как раз попытка проплыть между тираниями Империи Свободы и Империи Равенства, как называл двух главных действующих акторов Холодной войны, Одд Арне Вестад. Да, исторически ограниченная, не всегда последовательная, но по крайней мере не отягощенная ни звуком подъезжающего к подъезду воронка, ни запахом напалма по утрам.

Меня, конечно, тоже можно легко назвать абстрактным мыслителем, который за все хорошее и против всего плохого. В свое оправдание я скажу, что не позиционирую себя как философа. Тем более, политического. Мое дело маленькое – спасать социальную науку от монополистских притязаний и сторонников свободы, и сторонников равенства, на досуге размышляя о том, как эти ценности объединить.

Победа коммунизма

Часто приходится читать, что политическая система большевиков окончательно легитимизировала себя дома и за рубежом только пройдя огонь и воду Второй мировой войны, что, пожалуй, правда.

Однако стоит заметить, что как минимум четыре коммунистических партии – французская, итальянская, югославская, китайская – тоже выковали свою популярность и респект через активное участие в боевом сопротивлении армиям Оси. Всеобщая забастовка – это мощно, например. Но еще мощнее, когда среди членов партии есть тысячи партизан с реальным боевым опытом.

Это создало для советского руководства горько-сладкую международную ситуацию. С одной стороны, коммунистическое движение наконец-то перестало быть мировым изгоем. С другой, никто в нем теперь не воспринимал СССР как единственный несокрушимый маяк в капиталистическом море. Мне кажется, вот тут и кроется причина радикально новой политики в отношении стран Азии и Африки 1950-х гг. Некоммунистические страны зачастую были попросту попроще и даже понадежнее в качестве партнеров.

Товарищ Сюткин – суперзвезда

Если искать корни нашим разногласиям с Антоном не в совсем уж древних метафизических дебатах романтика Шеллинга и просветителя Канта, а в более современной социологической теории, то это, наверное, будет спор Блоха и Маннгейма. Вслед за последним я считаю, что нам принципиально не дано знать, какое общество придет на смену существующей связке капитализма, государств, наций и т. п. Может быть, это будет что-то более справедливое? Может, наоборот, мы откатимся далеко назад? В любом случае это не то, с чем могут работать ученые. Все, что мы можем делать, – исследовать ту противоречивую историческую конъюнктуру, которую мы видим перед собой и из которой намечается множество альтернативных стратегий для действия.

Что происходит, если кто-то заявляет, что все-таки знает, не только, куда идет общество, но и как устроена сама реальность? Наука кончается. Начинается пророчество. Оно может быть сколь угодно диалектически изощренным и тонким, но это не важно: последователи не будут в это вникать. Хорошо, если дело ограничится обращением язычников и переубеждением еретиков только с помощью книги. Но, если пророчество наберет силу и овладеет не только интеллектуалами, но и массами, будут и выжигания железом. На эту тему я писал как-то научную фантастику про гипотетическую победу сюткинизма, если помните.

Just for the record, я не считаю, что только советский и китайский коммунизм в XX веке обладали этим свойством универсального пророчества. Англосаксонский либерализм – такой же вариант секулярной религии спасения, оправдывающий действия своих последователей с точки зрения грядущего конца истории, где нас якобы ждет торжество рынка и демократии. Правда, если жертвами первой религии были в основном собственные граждане, то последователи второй переносили уничтожение язычников на территории государств Латинской Америки и Азии. Так что и либералам, которые уничижительно пишут про религию коммунизма, стоит сначала задуматься об их собственных отношениях с утопией, которая на наших глазах умирает.

Кроме того, я не считаю, что все такие квазирелигии спасения однозначно плохи. Если бы можно было просто посмеяться над их предрассудками! Блох и Сюткин отчасти правы: почти все хорошее в истории тоже рождается из необоснованных утопических надежд. Увы, социальный прогресс и взаимные угрозы ядерной войны – вещи друг друга не исключающие, а даже наоборот поддерживающие. Так что мне не близок ни примитивный антикоммунизм, ни антилиберализм. Хотя я скептически отношусь и к тому, и к другому. Пророчества – не ошибки истории, а ее базовые составляющие. Возможно, в самое ближайшее время нас ждут совершенно новые их формы. Из этого, я думаю, стоит исходить, когда мы пытаемся осмыслить противоречивое наследие полей Холодной войны и ее утопий, которые до сих пор нас не отпускают.

Лучшее интернет-видео из тех, что я последнее время видел (а мне надо доверять, ведь я смотрю очень много нарезок с пукающими псинами и лучшими футбольными финтами 2000-х) – Славой Жижек и Стивен Коткин обсуждают сталинизм. Химия между ними на уровне классических фильмов про копов, которые недолюбливают друг друга, но вынуждены работать вместе. Уровень юмора зашкаливает. Must see BreadTube.

Мы с коллегой Кондрашевым активно готовимся к обсуждению со слушателями стадий трансформации советской литературы и ее переводов в Первом и Третьем мирах. В процессе подготовки меня снова захватил общетеоретический вопрос, на который, мне казалось, я ответил для себя в ходе курса о социологии Бурдье.

Наткнулся на просто лучшую цитату о необходимости изучать не только политиков, но и интеллектуалов и экспертов, которые на политиков влияют. Сам автор в такого рода влиянии знал толк чуть ли не лучше всех в XX веке.

The ideas of economists and political philosophers are more powerful than is commonly understood. Practical men, who believe themselves to be quite exempt from any intellectual influences, are usually the slaves of some defunct economist. Madmen in authority, who hear voices in the air, are distilling their frenzy from some academic scribbler of a few years back. I am sure that the power of vested interests is vastly exaggerated compared with the gradual encroachment of ideas.

Рукописи не горят (но пылятся)

В 1981 году сектор теории и прогнозирования ИМЭМО намеревался выпустить коллективную монографию, в которой наконец-то обобщались результаты многолетней работы над собственной теорией международных отношений. В ней должны были принять участие и друзья института: востоковеды Евгений Примаков и Георгий Мирский, а также редактор журнала «Коммунист» Ричард Косолапов, который тогда тоже много писал по проблемам Третьего мира (правда, в довольно одиозном ключе, но про это в другой раз).

Увы, из-за масштабной атаки на академическое учреждение после дела «Молодых социалистов», по которому, в частности, обвиняли совсем молодых тогда Павла Кудюкина и Бориса Кагарлицкого, книгу печатать запретили и положили на полку – как и многие другие тексты, находившиеся тогда в разработке. 12 папок с черновиками книги совершенно случайно нашли при ремонте в здании института через сорок лет и решили все-таки издать. Вот наконец-то она пришла ко мне на руки! В ближайшее время будем это добро изучать.

Как вы знаете, я без шуток вполне себе stalinversteher: стараюсь вникнуть во все мотивы советского руководства, разобраться с политической конъюнктурой, не набрасываться заранее с огульной критикой и т. д. Однако в ситуации вроде этой даже мне сложно объяснить, почему партия (по крайней мере, ее самая консервативная часть) так любила совершенно бессмысленно поприжучивать собственную и без того жалкую интеллигенцию.

Вот собираются на квартире какие-то молодые научные работники, чтобы почитать зарубежную литературу. Вы мало того что сажаете их, так еще и цензурируете чуть ли не всех сотрудников своего чуть ли не самого главного экспертного института по проблематике Холодной войны, большинство из которых совершенно вам лояльны. Совсем смешно, что через два года вы все-таки додумываетесь выпустить молодежь из заключения, но вот решения запретить публиковать статьи и монографии вообще никак не связанных с ними работников так и не отменяете.

А еще через несколько лет многие из этих людей внезапно начнут кричать «Раздавите гадину!» с высоких трибун. Интересно, почему?

Когда я только поступил в ЕУ, то с коллегами историками нашел общий язык даже быстрее, чем с одногруппниками. Помню, от общажных я прознал, что факультет регулярно собирается в баре «Утка», но постеснялся туда прийти просто так. Зато не постеснялся прийти к декану Сэму Хирсту в его приемные часы и официально напроситься. Мол, я хоть и учусь на социологии, но интересуюсь историей XX века. Сэм рассмеялся, что к нему записались по такому поводу, и разрешил прийти. Позже в баре он даже угостил меня пивом и пообсуждал тактику Ливерпуля, за который тоже болеет. Много лет прошло, и вот коллеги меня не забыли и добавили в подборку каналов выпускников факультета. Очень приятно, и, конечно, не могу не порекомендовать подписаться на всех!

​​За 30 лет моя альма-матер, Европейский университет в Санкт-Петербурге, дал целому поколению исследователей школу не только академическую, но и публичной истории, умение говорить о прошлом ясно и профессионально.

Оказалось, в ТГ появился кластер каналов выпускников ЕУ: про Империю, СССР и их соседей в ХХ веке. Это полноценный курс истории, за качество которого можно ручаться.

🎓 Введение
- История только начинается - исторический подкаст
- Центр "Прожито" - дневники и документы

🏰 Российская империя
Османлы - российско-османские отношения и черноморский регион
Невский часовой - поздняя Российская империя
PETROWORKERS - рабочее движение

🔥 Революция и Гражданская война
Большие пожары - Первая мировая, революция и Гражданская война
Пространство перемен - эпоха войн и революций
Революционный пантеон - вожди и культура

🚩 СССР
Архивы без пыли - ранний советский период и другие находки
Структура наносит ответный удар - советское востоковедение и холодная война.
Кинофикация - советское кино
Культура неудавшегося транзита - культурные феномены перестройки.

🧠 Память
Мемори и другие стадиз - исследования памяти и история идей
Читательский дневник историка - история в музеях
Габитус камня - нации и память

Coming Out as a Hegelian, часть первая

Биографы Евгения Примакова часто отмечают тот факт, что он скрывал личность своего рано ушедшего отца. Есть версии, что из-за еврейства или из-за расстрела того как троцкиста, а может быть, из-за и того и другого. Я не буду строить свои догадки, тем более что мне в биографии Примакова кажется куда любопытнее другая вещь, которую он долго про себя скрывал. Видимо, где-то с 1970-х он перестал считать свой взгляд на развитие общественных конфликтов в странах Востока марксистско-ленинским. Официальные формулы он, конечно, продолжал использовать, но реальные его концепции прячутся за намеками и эвфемизмами. (То же поступали и члены его команды из ИВ типа Нодари Симонии, или ученые, параллельно занимающиеся сходными вопросами в Институте США и Канады, типа Дмитрия Фурмана. Но сегодня только про Примуса.)

Примаков, как и многие другие советские обществоведы, считал, что главным противоречием глобальных международных отношений после Второй мировой является противостояние двух общественно-экономических систем: капитализма и социализма. Однако – и здесь он начинает радикально отходить от партийной догмы – ни одна из этих систем не является принципиально более прогрессивной, чем другая. Он признает, что свобода предпринимательства при капитализме способна куда эффективнее порождать научно-технические новшества, однако социализм, с его точки зрения, куда надежнее может стабилизировать экономику и справедливо перераспределять богатства от высших классов к низшим. Короче говоря, обе системы принципиально ограничены и представляют только одну сторону развития человечества.

Другой важный пункт Примакова в том, что противостояние двух систем никогда не носило только характер конкуренции экономических моделей. Оно давно стало в первую очередь антагонизмом военно-политических лагерей. Примаков, много путешествуя по арабским странам и Израилю, видит, что этот антагонизм не ведет ни к чему хорошему. Тотальная милитаризация и идеологическая поляризация – это путь к Третьей и Последней мировой войне. Вместе с тем, когда одни регионы Третьего мира показывают грозящую всему миру катастрофу, другие демонстрируют и потенциал к ее преодолению. Многие постколониальные государства – Индия, Китай, Бразилия – строят смешанные экономики на свой лад и одновременно становятся важными дипломатическими посредниками между СССР и США. (Эта идея станет для него еще важнее через много лет, когда он уже после распада Союза с энтузиазмом будет укреплять BRICS.)

Примаков считает, что для спасения систем Первого и Второго миров они должны следовать за лучшими образцами Третьего мира и осознанно начинать экономическую конвергенцию друг с другом, объединив свои прогрессивные стороны и отбросив реакционные. Он не мог совсем уж открыто использовать термин, который был популярен среди западных кейнсианцев типа Гэлбрейта или советских диссидентов типа Сахарова. Поэтому в своих текстах 1980-х годов он использует его с иронией: «так называемая конвергенция», «пресловутая конвергенция». Тем более, что экономической конвергенции должно предшествовать взаимное признание обоими антагонистическими системами своих ограничений на уровне лидеров государств. Политика первичнее экономики!

Идею Примакова не стоит рассматривать как что-то наивное, типа «мира во всем мире» или бессильного «давайте жить дружно». Признание своего поражения стало бы еще большей глупостью. Нет, за мир нужно активно бороться, продолжая сдерживание капитализма и добиваясь у соперников признания определенных преимуществ социалистического общества. В то же время Примаков не отрицает и за визави право бороться с советским лагерем. У него нет самонадеянной убежденности в правоте только одной стороны. Но хитрость здесь состоит в том, что и капитализм, и социализм перестанут в конечном счете существовать. Они себя полностью перестроят во что-то третье; во что-то, что рождается в Третьем мире, но и там пока носит зачаточный характер.

Coming Out as a Hegelian, часть вторая

Приведенная схема конъюнктуры глобального общества, как мне кажется, родом не из классиков марксизма-ленинизма и не из модных западных политологов или экономистов. Сознательно или бессознательно Примаков взял ее у автора, которого в советской академии одновременно чтили и считали устаревшим – Георга Вильгельма Фридриха Гегеля.

Когда я понял это некоторое время назад, многое вдруг уложилось в голове – и про советское востоковедение, и про трудности, с которыми мы сталкиваемся, пытаясь изучать его сегодня. С тех пор мой старый любимец Кант постепенно уступил место великому другому немцу в качестве собеседника выходного дня.

В отличие от Примакова, мне скрывать от цензуры нечего. Я скажу прямо: Гегель is uniquely qualified как мыслитель, который может помочь нам разобраться в скотобойне Холодной войны. Прежде всего – благодаря своим конкретным и поразительно современным размышлениям о революциях, войнах, структуре отношений между государствами и о связи идей с политикой. Эти размышления не лишены морали, но при этом не морализаторские; они всерьез воспринимают трагедию применения голой силы, но не скатываются в циничный realpolitik.

Взгляд Гегеля на историю всегда сравнительный и всегда глобальный. Ему был интересен весь мир от Гаити до Гонконга. Идея общества как планетарного феномена, которую, как мне кажется, берут у него люди из ИВ и ИМЭМО, до сих пор не особенно популярна в мейнстримных гуманитарных и социальных исследованиях. Говорят, что Гегеля как бы снял Маркс. Но нет, я так не думаю. Потерь от переноса схем первого в мышление второго было слишком много. Советские академики это хорошо понимали.

Отдельно стоит сказать о гегелевской диалектике. Меня не особенно интересует ее метафизическое толкование – такое чтение уже сломало жизнь не одной прекрасной душе, и я не хочу следовать за ними. Не для того я годами сижу на таблетосах. Диалектику, как мне кажется, стоит понимать социологически – как набор практических эвристик, которые помогают ориентироваться в динамике коллективных конфликтов, на каких бы полях они ни происходили: в науке, в искусстве или в политике. Именно так, на мой взгляд, применяет гегелевскую диалектику в своем анализе США, СССР и Третьего мира Примаков. И я предлагаю следовать его примеру.