О том, что тютчевское
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами
есть парафраз монолога Просперо из первой сцены четвёртого действия "Бури", писал ещё Берковский. Параллель очевидная, we are such stuff as dreams are made on and our little life is rounded with a sleep.
Английского Тютчев не знал, "Бурю", скорее всего, читал по-немецки, наверняка в переводе Августа Вильгельма Шлегеля, который, как и все йенцы, был большим шекспировским энтузиастом. У Шлегеля разница dreams/sleep сохранена, в родственных германских языках даже слова похожи:
Wir sind solcher Zeug
Wie der zu Träumen, und dies kleine Leben
Umfaßt ein Schlaf.
А вот у Тютчева dreams, сновидения, занимают место sleep, сна как состояния, и весь образ выстраивается по-новому: не спящее ничто окружает человеческую жизнь, но сны — грёзы, иллюзии, обманчивое действие. Мысль, впрочем, тоже вполне шекспировская, XVII век вообще любил эту игру действительности и сновидения, хоть Кальдерона вспомнить.
Переводчики Тютчева на английский чаще всего эту параллель или не замечают, или не придают ей значения.
У Фрэнка Джуда:
Just as the ocean curls around earth's shores,
our earthly life's embraced by dreams.
У Джона Дьюи:
Just as the ocean’s mantling cloak surrounds
The globe, our earthly life is swathed in dreams.
Есть ещё переводы Чарльза Томлинсона, Джесса Зелдина и др., но в сети не принято указывать переводчиков, поэтому не знаю, где чей, приведу так.
As is the globe embraced by ocean, so
Embraced is earthly life by dreams and fancies.
As round this earthly globe the oceans pours
All earthly life is wrapped in dreams of wonder.
Just as the ocean cradles our earth's orb,
This earthly life's by dreams surrounded.
В последнем только и звучит шекспировское эхо, rounded/surrounded, но едва уловимо.
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами
есть парафраз монолога Просперо из первой сцены четвёртого действия "Бури", писал ещё Берковский. Параллель очевидная, we are such stuff as dreams are made on and our little life is rounded with a sleep.
Английского Тютчев не знал, "Бурю", скорее всего, читал по-немецки, наверняка в переводе Августа Вильгельма Шлегеля, который, как и все йенцы, был большим шекспировским энтузиастом. У Шлегеля разница dreams/sleep сохранена, в родственных германских языках даже слова похожи:
Wir sind solcher Zeug
Wie der zu Träumen, und dies kleine Leben
Umfaßt ein Schlaf.
А вот у Тютчева dreams, сновидения, занимают место sleep, сна как состояния, и весь образ выстраивается по-новому: не спящее ничто окружает человеческую жизнь, но сны — грёзы, иллюзии, обманчивое действие. Мысль, впрочем, тоже вполне шекспировская, XVII век вообще любил эту игру действительности и сновидения, хоть Кальдерона вспомнить.
Переводчики Тютчева на английский чаще всего эту параллель или не замечают, или не придают ей значения.
У Фрэнка Джуда:
Just as the ocean curls around earth's shores,
our earthly life's embraced by dreams.
У Джона Дьюи:
Just as the ocean’s mantling cloak surrounds
The globe, our earthly life is swathed in dreams.
Есть ещё переводы Чарльза Томлинсона, Джесса Зелдина и др., но в сети не принято указывать переводчиков, поэтому не знаю, где чей, приведу так.
As is the globe embraced by ocean, so
Embraced is earthly life by dreams and fancies.
As round this earthly globe the oceans pours
All earthly life is wrapped in dreams of wonder.
Just as the ocean cradles our earth's orb,
This earthly life's by dreams surrounded.
В последнем только и звучит шекспировское эхо, rounded/surrounded, но едва уловимо.
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
❤204🔥50👍38🤗2
К предыдущему, о той самой реплике Просперо. Там две части, подряд.
Telegram
Старшина Шекспир
Моя любимая реплика Просперо из первой сцены четвёртого действия "Бури" —
We are such stuff as dreams are made on; and our little life is rounded with a sleep.
Переводят её, как правило, в одном ключе.
У Соколовского:
Мы сами
Ведь сотканы из тех же…
We are such stuff as dreams are made on; and our little life is rounded with a sleep.
Переводят её, как правило, в одном ключе.
У Соколовского:
Мы сами
Ведь сотканы из тех же…
❤63👍21👎1
Золотые слова, дорогая Настя.
Telegram
Толще твиттера
#отрывок #взгляд #инечто
Одно из не самых очевидных последствий того, что массовую жанровую литературу в массе своей переводят довольно плохо, — это то, что язык этих самых плохих переводов просачивается в жанровую же русскоязычную литературу. И это не то…
Одно из не самых очевидных последствий того, что массовую жанровую литературу в массе своей переводят довольно плохо, — это то, что язык этих самых плохих переводов просачивается в жанровую же русскоязычную литературу. И это не то…
5❤103👍30💯16🔥8
Подумала тут за завтраком, что "Золотой ключик" идеально превращается в модный дальневосточный сюжет: мальчик, сделанный бездетным стариком из сосны, упавшей в бурю, новое обиталище духа дерева, — кажется, они называются кодама — хочет стать человеком. В этом ему, как в старых фильмах об императоре, обучающемся инкогнито по монастырям и у бродяг житейской мудрости и боевым искусствам, помогают храмовый кот Бадзиру и лиса-оборотень Ариса. Сурово помогают, по-средневековому, где колотушками, где лишением обеда, где притчами. Черепаха, опять же, священная, та самая, кости которой будут храниться в святилище, завёрнутые в драгоценный покров, а она бы, конечно, предпочла волочить хвост по грязи; пока и волочит.
За нейронку прошу прощения, но уж очень смешно получилось.
За нейронку прошу прощения, но уж очень смешно получилось.
🔥366❤126👍71🤗14👀1
Forwarded from aliquomodo
Буквица со сценой Рождества из антифонария работы Симоне Камальдолезе, Флоренция, ок. 1381 года.
Традиционно — вижу звезду.
Традиционно — вижу звезду.
❤280👍44🔥36
Ну, и под ёлочку — библиотека выложила запись беседы о волшебниках, завершившей наш цикл.
С наступающим!
С наступающим!
Telegram
Калининградская областная научная библиотека
У нас есть для вас видеозапись лекции, которая скрасит подготовку к празднику, каникулы или любой вечер ✨
Лекция о волшебстве и сказке! Завершающая встреча с филологом Екатериной Ракитиной в 2024 году. Обязательно посмотрите полную версию и верьте в чудеса!…
Лекция о волшебстве и сказке! Завершающая встреча с филологом Екатериной Ракитиной в 2024 году. Обязательно посмотрите полную версию и верьте в чудеса!…
❤167🔥36👍11🤩5👎1
Попросили перенести из вконтактика — ну а что, на святки можно.
Конечно, Мальвина так и не ответила на любовь Пьеро. Во-первых, любила Буратино, во-вторых, с этими поэтами связываться — надо совсем себя не уважать. Буратино, впрочем, она тоже любила, не связываясь, связываться с Буратино — это надо совсем самоубийцей быть, вы что. Нет, порой не могла устоять, он же звезда, он же такой, такой!.. но потом очень себя ругала, блокировала его везде, садилась на ПП и каждый день занималась йогой. Неделю, не меньше.
Она служила в театре "Молния", была примой и любимицей публики, Буратино уговорил её сняться в паре сериалов, очень успешно, но Мальвина всегда говорила, что актёр должен играть на зрителя, а не на камеру, и профессию опошлять нельзя.
Пьеро продолжал вздыхать и писать стихи, все настолько привыкли, что он отирается возле Мальвины, что даже её богатые поклонники относились к нему по-дружески: подкидывали деньжат, устраивали поездки с чтениями и публикации, один даже нажал на какие-то свои рычаги, и Пьеро дали престижную литературную премию.
Выпивая с Котом и Лисой у "Трёх пескарей", Пьеро читал новые стихи и плакал.
— Дурак ты, — говорил Кот. — Все девки твои были бы, только пальцами щёлкни, а ты сохнешь по своей крашеной.
— Это её натуральный цвет! — обижался Пьеро.
— Пьерошечка, солнышко, — вступала Лиса, — ну почему ты той девочке не отвечаешь? Хорошая девочка, филолог, предисловие бы тебе написала. Любовь любовью, но жить-то надо.
Любовь любовью, вздыхала Мальвина, закрывая соцсеть, где Буратино, опять отмеченный на чьей-то фотографии, блестел зубами в улыбке и обнимал какую-то барби на очередной премьере, но жить-то надо.
Любовь любовью, думал Артемон, слушая, как хозяйка правильно дышит в бакасане, но она ж себя угробит — и тихонько уносил телефон Мальвины в коридор, звонить Папе Карло, чтобы тот собирал всех в ближайший выходной на свою баранью похлёбку.
Конечно, Мальвина так и не ответила на любовь Пьеро. Во-первых, любила Буратино, во-вторых, с этими поэтами связываться — надо совсем себя не уважать. Буратино, впрочем, она тоже любила, не связываясь, связываться с Буратино — это надо совсем самоубийцей быть, вы что. Нет, порой не могла устоять, он же звезда, он же такой, такой!.. но потом очень себя ругала, блокировала его везде, садилась на ПП и каждый день занималась йогой. Неделю, не меньше.
Она служила в театре "Молния", была примой и любимицей публики, Буратино уговорил её сняться в паре сериалов, очень успешно, но Мальвина всегда говорила, что актёр должен играть на зрителя, а не на камеру, и профессию опошлять нельзя.
Пьеро продолжал вздыхать и писать стихи, все настолько привыкли, что он отирается возле Мальвины, что даже её богатые поклонники относились к нему по-дружески: подкидывали деньжат, устраивали поездки с чтениями и публикации, один даже нажал на какие-то свои рычаги, и Пьеро дали престижную литературную премию.
Выпивая с Котом и Лисой у "Трёх пескарей", Пьеро читал новые стихи и плакал.
— Дурак ты, — говорил Кот. — Все девки твои были бы, только пальцами щёлкни, а ты сохнешь по своей крашеной.
— Это её натуральный цвет! — обижался Пьеро.
— Пьерошечка, солнышко, — вступала Лиса, — ну почему ты той девочке не отвечаешь? Хорошая девочка, филолог, предисловие бы тебе написала. Любовь любовью, но жить-то надо.
Любовь любовью, вздыхала Мальвина, закрывая соцсеть, где Буратино, опять отмеченный на чьей-то фотографии, блестел зубами в улыбке и обнимал какую-то барби на очередной премьере, но жить-то надо.
Любовь любовью, думал Артемон, слушая, как хозяйка правильно дышит в бакасане, но она ж себя угробит — и тихонько уносил телефон Мальвины в коридор, звонить Папе Карло, чтобы тот собирал всех в ближайший выходной на свою баранью похлёбку.
🔥286❤145👍73👏26👎2🤗2
В раздел Об авторе на Бусти добавлены лекция о шекспировских кошках и "Волшебники", заключительная беседа цикла "Старые сказки", обе в открытом доступе.
На днях вывешу и новое видео для подписчиков, следите за анонсами.
На днях вывешу и новое видео для подписчиков, следите за анонсами.
boosty.to
Химера продолжает жужжать - филолог, переводчик, рассказчик
Вы знали меня как дракона Фафнира, он же Ящерь, в жежешке и фб, как Химеру жужжащую в телеге — здесь принципиально ничего не изменится, просто чуть другой формат. *
Заодно собрала ссылки на лекции разных циклов, те, что читались
публично и записаны организаторами…
Заодно собрала ссылки на лекции разных циклов, те, что читались
публично и записаны организаторами…
❤137👍11
Видит бог, рассуждая о непереводимости, я меньше всего хочу красоваться на фоне тех, кому не удалось; вот, дескать, мы-то с вами, почтеннейшая публика, язык знаем, не то что некоторые, пусть и классики.
Они, во-первых, хотя бы попытались. Коллеги знают, остальным признаюсь: отважиться — что в тёмную воду солдатиком. И чем сильнее влюблён в оригинал, тем вода холоднее. Не получится же, во всей сияющей полноте влюблённости не получится никогда, будешь видеть, где нехорошо, где синяки замазаны, где не смог.
Во-вторых, иной раз и нельзя смочь, невозможно, не переводится. Есть непереводимость, отрицать её бессмысленно — есть и на микроуровне, когда семантические поля не совпадают, эквивалентов нет, или, избави бог, та самая игра слов, и на макроуровне, когда некуда переводить, как, например, любезную мне англоязычную риторическую лирику. А ведь ещё слова в строку не лезут и с управлением не справиться; невыносимо.
Предложи мне кто переводить A Farewell to False Love сэра Уолтера нашего Рали, он же Роли, он же Рэли, он же Ралей,он же Валентина Панеяд я бы заплакала и убежала. Для начала, что такое false love? Ложная любовь? Владимир Борисович Микушевич посчитал, что да, и у него "Прощание с лжелюбовью", но вы сперва выговорите это, а потом попытайтесь придумать, как перевести, чтобы любовь была и ложной, и обманчивой, и поддельной, и, да, неверной, поскольку у сэра Уолтера она всё вместе.
Поди улови эту опалесценцию в перевод, гаснет. А ведь ею во многом елизаветинская лирика и живёт: игра ума в присутствии читателя, речь как инструмент познания мира, чувства, самой мысли, медитация; напомню, meditation означает ещё и "размышление".
И когда Рали нижет риторические бусины, перебирает вечный розарий перечня, так любимого этой поэтической традицией, с ним входишь в со-звучие и со-чувствие:
A fortress foiled, which reason did defend,
A siren song, a fever of the mind,
A maze wherein affection finds no end,
A raging cloud that runs before the wind,
A substance like the shadow of the sun,
A goal of grief for which the wisest run.
В переводе Микушевича:
Ты крепость. Этой крепости не пасть.
Ты песнь сирены в буре суеты;
Ты лабиринт, где вечно бродит страсть.
Ты туча. Обгоняешь ветер ты.
Ты тень. При солнце ты не истечёшь.
Ты скорбь, но ты мудрейшего влечёшь.
Нет, можно с карандашиком пройтись по тексту, указывая, что и крепость-то, наоборот, пала, foiled, как ни оборонял её разум, и страсть не только не находит конца лабиринту, но и самой ей в нём нет конца, да и affection не "страсть", но "нежное чувство", "привязанность", не порыв, но состояние, и туча не обгоняет ветер, но бежит, в бешенстве, им гонима, и невнятная тень, которая не истечёт при солнце, есть непостижимая тень самого солнца, нечто, с чем схожа любовь, с которой прощается сэр Уолтер.
А толку.
Объяснить можно, уложить в рифму, чтобы так же низалось в переводе, никак.
A goal of grief for which the wisest run.
Горестная цель, к которой стремятся мудрейшие.
Вернее, grief — горе, скорбь, тоска — и есть цель мудрейших, но это даже подстрочником не передать.
Они, во-первых, хотя бы попытались. Коллеги знают, остальным признаюсь: отважиться — что в тёмную воду солдатиком. И чем сильнее влюблён в оригинал, тем вода холоднее. Не получится же, во всей сияющей полноте влюблённости не получится никогда, будешь видеть, где нехорошо, где синяки замазаны, где не смог.
Во-вторых, иной раз и нельзя смочь, невозможно, не переводится. Есть непереводимость, отрицать её бессмысленно — есть и на микроуровне, когда семантические поля не совпадают, эквивалентов нет, или, избави бог, та самая игра слов, и на макроуровне, когда некуда переводить, как, например, любезную мне англоязычную риторическую лирику. А ведь ещё слова в строку не лезут и с управлением не справиться; невыносимо.
Предложи мне кто переводить A Farewell to False Love сэра Уолтера нашего Рали, он же Роли, он же Рэли, он же Ралей,
Поди улови эту опалесценцию в перевод, гаснет. А ведь ею во многом елизаветинская лирика и живёт: игра ума в присутствии читателя, речь как инструмент познания мира, чувства, самой мысли, медитация; напомню, meditation означает ещё и "размышление".
И когда Рали нижет риторические бусины, перебирает вечный розарий перечня, так любимого этой поэтической традицией, с ним входишь в со-звучие и со-чувствие:
A fortress foiled, which reason did defend,
A siren song, a fever of the mind,
A maze wherein affection finds no end,
A raging cloud that runs before the wind,
A substance like the shadow of the sun,
A goal of grief for which the wisest run.
В переводе Микушевича:
Ты крепость. Этой крепости не пасть.
Ты песнь сирены в буре суеты;
Ты лабиринт, где вечно бродит страсть.
Ты туча. Обгоняешь ветер ты.
Ты тень. При солнце ты не истечёшь.
Ты скорбь, но ты мудрейшего влечёшь.
Нет, можно с карандашиком пройтись по тексту, указывая, что и крепость-то, наоборот, пала, foiled, как ни оборонял её разум, и страсть не только не находит конца лабиринту, но и самой ей в нём нет конца, да и affection не "страсть", но "нежное чувство", "привязанность", не порыв, но состояние, и туча не обгоняет ветер, но бежит, в бешенстве, им гонима, и невнятная тень, которая не истечёт при солнце, есть непостижимая тень самого солнца, нечто, с чем схожа любовь, с которой прощается сэр Уолтер.
А толку.
Объяснить можно, уложить в рифму, чтобы так же низалось в переводе, никак.
A goal of grief for which the wisest run.
Горестная цель, к которой стремятся мудрейшие.
Вернее, grief — горе, скорбь, тоска — и есть цель мудрейших, но это даже подстрочником не передать.
❤255👍53🔥52👎2
Продолжаю выкладывать на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — мышь, создание весьма почтенное и самая жалкая в мире тварь.
Вернее, мыши, мн. ч., толпой, они чаще всего так и ходят. Но вот откуда они берутся и куда деваются, о чём поют и по какому поводу танцуют, каких богов слушаются, почему не стыдно бояться мышей, в каких отношениях они с крысами, стоит ли обижаться, если вас назвали мышью — лекция как раз обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.
Вернее, мыши, мн. ч., толпой, они чаще всего так и ходят. Но вот откуда они берутся и куда деваются, о чём поют и по какому поводу танцуют, каких богов слушаются, почему не стыдно бояться мышей, в каких отношениях они с крысами, стоит ли обижаться, если вас назвали мышью — лекция как раз обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.
boosty.to
Бестиарий Шекспира: Мыши и крысы - Химера продолжает жужжать
Posted on Jan 19 2025
❤110👍28🔥13👎2
Поскольку я временно нетрудоспособна, рассказываю сказки. Опять попросили перенести из Вконтакта, переношу.
— Не свистишь? — спросил дракон.
Синица перепорхнула с ветки на носовой шип его жуткого шлема, заглянула сквозь прорези забрала в пёстрые драконьи глаза и хихикнула.
— Свищу, конечно, я по-другому не умею. Но чистую правду.
Дракон вздохнул и покачал головой. Золото под его тяжёлой челюстью звякнуло, просело и осыпалось, словно песок на склоне дюны. Синица, вцепившаяся в металлический шип, не шелохнулась — она ждала ответа.
— И кубок? — с грустью спросил дракон.
Кубок лежал как раз возле его левой лапы — старинный, в полустёршихся от прикосновений многих рук чеканных узорах, с алабандами по ободу и основанию ножки, обвитой золотыми лозами.
— Особенно кубок! — пискнула синица. — Про это вообще отдельная песня есть.
Дракон снова вздохнул, поднял кубок, пару мгновений полюбовался текучим огнём каменьев — и выпустил кубок из когтей. Тот покатился к подножью золотой горы, цепляясь за прочие сокровища, и змей на всякий случай подпихнул его хвостом.
— И, как ни жаль мне тебя расстраивать, — продолжила синица, — колечко тоже.
— Колечко! Хотя бы его можно оставить?
У дракона дрогнул голос.
Колечко, простой ободок тусклого старого золота, обнимало багровый коготь на правой драконьей лапе. Почему-то из всего клада оно было дракону милее всего, он никогда не держал колечко в общей куче, боялся, что потеряет.
Синица нетерпеливо присвистнула.
— Ты забыл, как вы из-за него поругались? Забыл, как отец его вытребовал у Старика? Я тебе больше скажу, из-за него вечная распря. Старик его отнял у Плута, а тот — у Оборотня, а тот... ладно, бог с ней, с предысторией, важно то, что покоя оно тебе не даст, а потом и погубит.
Дракон поднёс лапу с кольцом поближе к морде, поглядел, как сладко растекается по лощёному изгибу свет, и снова вздохнул. От его палящего дыхания кольцо на мгновение сделалось полупрозрачным, как свежий мёд, в его глубине вспыхнуло пламя — и побежало по ободу, вывязывая узорчатый след.
Синица быстрее пламени метнулась на лоб дракона и яростно застучала в шлем клювом.
— Прекрати! Сейчас же! Не смотри!
Дракон моргнул, опустил лапу, хрипло втянул воздух, точно вынырнул из омута, и закашлялся. Не прикасаясь к кольцу, он содрал его с когтя о торчавшую из клада гривну, точно вытер лапу. Кольцо ушло в золото, как в воду, только его и видели.
— Колдовство, — сказал дракон, чуть отдышавшись. — Плохое колдовство, не наше.
— Можно подумать, ваше хорошее, — пискнула синица. — Но это и правда куда хуже, и живым оно тебя не отпустит. Так что ты решил?
Дракон высвободился из шлема, положил его перед собой и поднял голову навстречу ветру. Прикрыл глаза. Солнечные блики и сквозная тень липовой листвы играли на его медной чешуе, так что выражения морды было не разобрать.
— Ров, говоришь, копает? — спросил он, помолчав.
— Копает, — кивнула синица, доедавшая на ветке незадачливого мотылька.
— Дурачок, — улыбнулся дракон.
— Ну, откуда ему знать. Обычно, когда кому-то вспарывают живот мечом, он умирает.
— Регин велит вырезать мне сердце, — задумчиво произнёс дракон.
Синица перепорхнула на его поднятый нос.
— Не смеши меня. Ладно бы, первое.
Дракон фыркнул.
— Выкупается в моей крови, неуязвимым станет, — нараспев произнёс он с неуловимой издёвкой в голосе.
— Очень ему это поможет, — в тон ему отозвалась синица.
И они затряслись, давясь смехом, чтобы их не услышали у ручья.
****
Звук походил то ли на сдавленный смех, то ли на свист. Профессор оторвался от рукописи, потёр переносицу и взглянул в окно. По веткам шиповника с писком скакала желтогрудая синица. Он улыбнулся, вспомнив, как в прошлом семестре один из юных гениев горячо доказывал на семинаре, что igður из "Речей Фафнира" — это синицы, а не поползни. Хотя, почему бы и нет, они же плотоядные, а там кругом кровь убитого дракона, и Сигурд разделывает тушу...
Впрочем, сейчас это было не так важно. Сейчас важно было то, что происходило в лесу у подножья Амон Хен, где Боромир один бился с урук-хай за полуросликов.
— Не свистишь? — спросил дракон.
Синица перепорхнула с ветки на носовой шип его жуткого шлема, заглянула сквозь прорези забрала в пёстрые драконьи глаза и хихикнула.
— Свищу, конечно, я по-другому не умею. Но чистую правду.
Дракон вздохнул и покачал головой. Золото под его тяжёлой челюстью звякнуло, просело и осыпалось, словно песок на склоне дюны. Синица, вцепившаяся в металлический шип, не шелохнулась — она ждала ответа.
— И кубок? — с грустью спросил дракон.
Кубок лежал как раз возле его левой лапы — старинный, в полустёршихся от прикосновений многих рук чеканных узорах, с алабандами по ободу и основанию ножки, обвитой золотыми лозами.
— Особенно кубок! — пискнула синица. — Про это вообще отдельная песня есть.
Дракон снова вздохнул, поднял кубок, пару мгновений полюбовался текучим огнём каменьев — и выпустил кубок из когтей. Тот покатился к подножью золотой горы, цепляясь за прочие сокровища, и змей на всякий случай подпихнул его хвостом.
— И, как ни жаль мне тебя расстраивать, — продолжила синица, — колечко тоже.
— Колечко! Хотя бы его можно оставить?
У дракона дрогнул голос.
Колечко, простой ободок тусклого старого золота, обнимало багровый коготь на правой драконьей лапе. Почему-то из всего клада оно было дракону милее всего, он никогда не держал колечко в общей куче, боялся, что потеряет.
Синица нетерпеливо присвистнула.
— Ты забыл, как вы из-за него поругались? Забыл, как отец его вытребовал у Старика? Я тебе больше скажу, из-за него вечная распря. Старик его отнял у Плута, а тот — у Оборотня, а тот... ладно, бог с ней, с предысторией, важно то, что покоя оно тебе не даст, а потом и погубит.
Дракон поднёс лапу с кольцом поближе к морде, поглядел, как сладко растекается по лощёному изгибу свет, и снова вздохнул. От его палящего дыхания кольцо на мгновение сделалось полупрозрачным, как свежий мёд, в его глубине вспыхнуло пламя — и побежало по ободу, вывязывая узорчатый след.
Синица быстрее пламени метнулась на лоб дракона и яростно застучала в шлем клювом.
— Прекрати! Сейчас же! Не смотри!
Дракон моргнул, опустил лапу, хрипло втянул воздух, точно вынырнул из омута, и закашлялся. Не прикасаясь к кольцу, он содрал его с когтя о торчавшую из клада гривну, точно вытер лапу. Кольцо ушло в золото, как в воду, только его и видели.
— Колдовство, — сказал дракон, чуть отдышавшись. — Плохое колдовство, не наше.
— Можно подумать, ваше хорошее, — пискнула синица. — Но это и правда куда хуже, и живым оно тебя не отпустит. Так что ты решил?
Дракон высвободился из шлема, положил его перед собой и поднял голову навстречу ветру. Прикрыл глаза. Солнечные блики и сквозная тень липовой листвы играли на его медной чешуе, так что выражения морды было не разобрать.
— Ров, говоришь, копает? — спросил он, помолчав.
— Копает, — кивнула синица, доедавшая на ветке незадачливого мотылька.
— Дурачок, — улыбнулся дракон.
— Ну, откуда ему знать. Обычно, когда кому-то вспарывают живот мечом, он умирает.
— Регин велит вырезать мне сердце, — задумчиво произнёс дракон.
Синица перепорхнула на его поднятый нос.
— Не смеши меня. Ладно бы, первое.
Дракон фыркнул.
— Выкупается в моей крови, неуязвимым станет, — нараспев произнёс он с неуловимой издёвкой в голосе.
— Очень ему это поможет, — в тон ему отозвалась синица.
И они затряслись, давясь смехом, чтобы их не услышали у ручья.
****
Звук походил то ли на сдавленный смех, то ли на свист. Профессор оторвался от рукописи, потёр переносицу и взглянул в окно. По веткам шиповника с писком скакала желтогрудая синица. Он улыбнулся, вспомнив, как в прошлом семестре один из юных гениев горячо доказывал на семинаре, что igður из "Речей Фафнира" — это синицы, а не поползни. Хотя, почему бы и нет, они же плотоядные, а там кругом кровь убитого дракона, и Сигурд разделывает тушу...
Впрочем, сейчас это было не так важно. Сейчас важно было то, что происходило в лесу у подножья Амон Хен, где Боромир один бился с урук-хай за полуросликов.
👍177❤105🔥28🤝15🍾11😎7
В силу продолжающейся нетрудоспособности читаю словари, принесла вам немного английских слов про зиму.
Psychrophilic, "растущий и размножающийся в холоде", в переносном смысле "любящий холод". А тот, кто, наоборот, любит тепло, тот, соответственно, термофил.
Subnivean, "подснежный". Мыши, например, за которыми ныряет в снег лиса, ведут именно такой образ жизни, subnivean.
Hiemal, "зимний" на учёном. Латынь, hiemalis, от hiems, "зима".
И, наконец, наша сегодняшняя звезда.
Apricity, "тепло зимнего солнца". Зафиксировано в 1623, когда Генри Кокерем внёс его — скорее всего, сам и придумал — в The English Dictionary; or, An Interpreter of Hard English Words. От латинского apricus, "согретый или освещённый солнцем".
Psychrophilic, "растущий и размножающийся в холоде", в переносном смысле "любящий холод". А тот, кто, наоборот, любит тепло, тот, соответственно, термофил.
Subnivean, "подснежный". Мыши, например, за которыми ныряет в снег лиса, ведут именно такой образ жизни, subnivean.
Hiemal, "зимний" на учёном. Латынь, hiemalis, от hiems, "зима".
И, наконец, наша сегодняшняя звезда.
Apricity, "тепло зимнего солнца". Зафиксировано в 1623, когда Генри Кокерем внёс его — скорее всего, сам и придумал — в The English Dictionary; or, An Interpreter of Hard English Words. От латинского apricus, "согретый или освещённый солнцем".
👍142❤135🔥49👀16👏8✍7
От меня пока толку мало, читаю других — и вам принесла.
Telegram
Это пройдёт
Вообще мало кому интересно.
В преддверии гендерных праздников участились по сети сердечки и рекомендации, что кому писать и зачем. То тут, то там фигурирует фраза с ликом Миронова: «Пусть нет любви – зачем же ненавидеть?». Видна рука профессионала в использовании…
В преддверии гендерных праздников участились по сети сердечки и рекомендации, что кому писать и зачем. То тут, то там фигурирует фраза с ликом Миронова: «Пусть нет любви – зачем же ненавидеть?». Видна рука профессионала в использовании…
❤71👍20✍2🤗2👎1
Человеку, хоть как-то учившему латынь, очевиден в названии "лаванда" герундив от глагола lavare, "мыть, стирать". То есть, лаванда — это "то, что надо будет помыть", также как легенда — "то, что надо будет прочитать", аренда — "то, что должно будет окупиться", а Миранда — "та, кому должны будут дивиться"; латынь можно любить за одну грамматику, но не о том.
Зачем мыть и даже стирать лаванду? Да, безусловно, она с древности входила в состав отваров и масел для ванны, ею перекладывали бельё для ароматизации, но её-то саму зачем мыть? А вот тут мы упираемся в то, как язык принимает форму бытовой реальности.
В средневековой латыни, помимо написания lavandula, — именно так лаванды называются в официальной таксономии — встречается и livendula, от lividus, "серовато-синий, сизый, синеватый". Лаванда изначально — "синеватенькая", никаких герундивов, а нынешнее своё название она получила из-за повсеместного использования для мытья и стирки, под влиянием глагола lavare.
Язык, как известно, без костей, оттого и гибок.
Зачем мыть и даже стирать лаванду? Да, безусловно, она с древности входила в состав отваров и масел для ванны, ею перекладывали бельё для ароматизации, но её-то саму зачем мыть? А вот тут мы упираемся в то, как язык принимает форму бытовой реальности.
В средневековой латыни, помимо написания lavandula, — именно так лаванды называются в официальной таксономии — встречается и livendula, от lividus, "серовато-синий, сизый, синеватый". Лаванда изначально — "синеватенькая", никаких герундивов, а нынешнее своё название она получила из-за повсеместного использования для мытья и стирки, под влиянием глагола lavare.
Язык, как известно, без костей, оттого и гибок.
❤304🔥106👍64✍18💯13🤝1
В своё время я перевела дамский роман вокруг да около Нэсси. Там героиня чудище озёрное — и ещё банши — видела, пока запивала успокоительное алкоголем, а как делом занялась, полегчало.
Считайте поздравлением с праздником.
Считайте поздравлением с праздником.
Telegram
Это пройдёт
Наблюдение за наблюдающими
Саркастические комментаторы в сети любят прохаживаться по феноменам Бермудского треугольника, Снежного человека и Лос-Несского чудовища, мол, где ж былой ажиотаж-то? Действительно, пик интереса к этим трем и другим широко известным…
Саркастические комментаторы в сети любят прохаживаться по феноменам Бермудского треугольника, Снежного человека и Лос-Несского чудовища, мол, где ж былой ажиотаж-то? Действительно, пик интереса к этим трем и другим широко известным…
❤148🤗15🔥11
Есть достаточно традиционный мотив античной эпитафии, связанный с обретением божественной природы в посмертии. Он в том или ином варианте встречается и на греческих надгробиях, начиная с 3 века до н.э. (эпитафия Диогена, сына Диодора из Эретрии; не путать с Эритреей, Эретрия — город на острове Эвбея), и на более поздних римских. Чем древнее текст, тем прямее линия: умер и погребён, значит, стал землей, земля божественна (Земля — богиня), значит, стал богом. В ранних эпитафиях то, чем становится умерший, названо прямо, γῆ, "земля", позднее появляются своего рода переходные звенья: κόπρος в греческих текстах (это стыдливо переводят как "грязь", но это именно экскременты), cinis, "прах, пепел" в латинских, они приравниваются к земле и, соответственно, становятся божественными.
Так, в эпитафии юной римлянки, которую мы не знаем по имени, но знаем по прозвищу Мышь, читаем:
CARA MEIS VIXI VIRGO VITAM REDDIDI
MORTVA HEIC EGO SVM ET SVM CINIS IS CINIS TERRAST
SEIN EST TERRA DEA EGO SVM DEA MORTVA NON SVM
ROGO TE HOSPES NOLI OSSA MEA VIOLARE
MVS VIXIT ANNOS XIII
Дорогая своим, я жила, девой я отдала свою жизнь.
Здесь я мёртвая, я прах, прах — земля.
Если земля — богиня, то я богиня, я не мертва.
Прошу тебя, пришелец, не тревожь мои кости.
Мышь прожила тринадцать лет.
Маленькие мыши, родящиеся по поверьям из земли, суть тоже если не боги, то служители богов, они танцуют и поют, как процессия на мистериях, они по каламбурическому подобию в родстве с мистериями и музами, и даже начальствует над ними тот же Аполлон Мусагет.
Тринадцатилетняя Мышь божественна дважды: как аполлонова вещунья и как часть самой богини-земли.
Пройдёт почти два тысячелетия, и Вордсворт скажет почти то же в последнем из пяти стихотворений о Люси:
No motion has she now, no force;
She neither hears nor sees;
Rolled round in earth's diurnal course,
With rocks, and stones, and trees.
В переводе Маршака, который сразу приходит на ум, так:
Ей в колыбели гробовой
Вовеки суждено
С горами, морем и травой
Вращаться заодно.
С точки зрения мелодии прекрасно, но у Вордсворта другое: теперь в ней ни движения, ни силы, она не слышит и не видит, крутясь на вечном пути земли со скалами, камнями и деревьями.
Если и не божественность, то космический покой, доступный лишь после смерти.
Так, в эпитафии юной римлянки, которую мы не знаем по имени, но знаем по прозвищу Мышь, читаем:
CARA MEIS VIXI VIRGO VITAM REDDIDI
MORTVA HEIC EGO SVM ET SVM CINIS IS CINIS TERRAST
SEIN EST TERRA DEA EGO SVM DEA MORTVA NON SVM
ROGO TE HOSPES NOLI OSSA MEA VIOLARE
MVS VIXIT ANNOS XIII
Дорогая своим, я жила, девой я отдала свою жизнь.
Здесь я мёртвая, я прах, прах — земля.
Если земля — богиня, то я богиня, я не мертва.
Прошу тебя, пришелец, не тревожь мои кости.
Мышь прожила тринадцать лет.
Маленькие мыши, родящиеся по поверьям из земли, суть тоже если не боги, то служители богов, они танцуют и поют, как процессия на мистериях, они по каламбурическому подобию в родстве с мистериями и музами, и даже начальствует над ними тот же Аполлон Мусагет.
Тринадцатилетняя Мышь божественна дважды: как аполлонова вещунья и как часть самой богини-земли.
Пройдёт почти два тысячелетия, и Вордсворт скажет почти то же в последнем из пяти стихотворений о Люси:
No motion has she now, no force;
She neither hears nor sees;
Rolled round in earth's diurnal course,
With rocks, and stones, and trees.
В переводе Маршака, который сразу приходит на ум, так:
Ей в колыбели гробовой
Вовеки суждено
С горами, морем и травой
Вращаться заодно.
С точки зрения мелодии прекрасно, но у Вордсворта другое: теперь в ней ни движения, ни силы, она не слышит и не видит, крутясь на вечном пути земли со скалами, камнями и деревьями.
Если и не божественность, то космический покой, доступный лишь после смерти.
2🔥184❤125👍49👏3