Национальные подъемы похожи на камни, которые поднимают с земли, - из-под них тотчас выползает всякая нечисть.

Э-М. Ремарк, Ночь в Лиссабоне

И мне подумалось, вероятно, немцы еще находятся в полудреме и не осознают, что война, избежать которую так или иначе обещал им Гитлер, началась.

Какой разительный контраст между нынешней апатией и настроениями, с которыми немцы вступали в войну 1914 года. Тогда по улицам шли ликующие толпы, колонны войск забрасывали цветами, все радостно приветствовали кайзера и верховного главнокомандующего Вильгельма II.

На этот раз не было никаких демонстраций, никто не приветствовал нацистского верховного главнокомандующего, после десяти часов утра ехавшего по пустынным улицам из канцелярии в рейхстаг, чтобы обратиться к немецкому народу по поводу событий, которые он сам хладнокровно спровоцировал. Даже послушные марионетки в рейхстаге, назначенные самим Гитлером, не проявили большого энтузиазма, слушая объяснения Гитлера о том, что произошло и почему Германия этим утром оказалась втянута в войну.

(Взлет и падение Третьего рейха)

Те, кто по темпераменту и характеру склонны искать ясных и коренных решений, кто готов драться при малейшем вызове со стороны иностранной державы, не всегда оказывались правы. С другой стороны, те, кто обычно склоняет голову и терпеливо и упорно ищет мирного компромисса, не всегда неправы. Наоборот, в большинстве случаев они могут оказываться правыми не только с моральной, но и с практической точки зрения. Сколько войн было предотвращено с помощью терпения и упорной доброй воли! Религия и добродетель в равной степени одобряют смирение и покорность в отношениях не только между людьми, но и между нациями. Сколько войн было вызвано горячими головами! Сколько недоразумений, вызвавших войны, можно было бы устранить с помощью выжидания! Как часто страны вели жестокие войны, а затем, через несколько лет мира, оказывались не только друзьями, но и союзниками!

Нагорная проповедь - последнее слово христианской этики. Все уважают квакеров. Однако министры принимают на себя ответственность за управление государствами на иных условиях.

Их первый долг - поддерживать такие отношения с другими государствами, чтобы избегать столкновений и войны и сторониться агрессии в какой бы то ни было форме, будь то в националистических или идеологических целях. Однако безопасность государства, жизнь и свобода сограждан, которым они обязаны своим положением, позволяют и требуют не отказываться от применения силы в качестве последнего средства или когда возникает окончательное и твердое убеждение в ее необходимости. Если обстоятельства этого требуют, нужно применить силу. А если это так, то силу нужно применить в наиболее благоприятных для этого условиях. Нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть. Таковы мучительные дилеммы, с которыми человечество так часто сталкивалось на протяжении своей истории.

Уинстон Черчилль, Надвигающаяся буря

Медицине известен феномен: если человеку ампутировать ногу, ощущение, что она болит, не проходит. То же относится к постимперскому сознанию. Утрата CCCP - реальность. Реальность и социальная боль, порожденная проблемами разделенных семей, мытарствами соотечественников за рубежом, ностальгическими воспоминаниями о былом величии, привычной географии родной страны, уменьшившейся, потерявшей привычные очертания. Эксплуатировать эту боль в политике нетрудно. Произнеси несколько фраз, суть которых в том, что "нам нанесли удар ножом в спину", "Во всем виноваты инородцы, которые расхитили наше богатство", "теперь мы отберем у них собственность и заживем хорошо", - и дело сделано. Эти фразы не надо выдумывать самому, достаточно прочесть учебник, посвященный нацистской пропаганде. Успех обеспечен.

Это политическое ядерное оружие. Его редко применяют. Конец тех, кто его использует, как правило, трагичен. Такие лидеры приводят свои страны к катастрофе. К сожалению, в России в последние годы ящик Пандоры оказался открытым. Обращения к постимперской ностальгии, национализму, ксенофобии, привычному антиамериканизму и даже к не вполне привычному антиевропеизму вошли в моду, а там, глядишь, войдут и в норму.

Егор Гайдар, Гибель империи, 2006 год.

Отдышавшись, справившись с игрой в глазах, с дрожью в теле, с напором ахающей, ухающей, широко и далеко раскатывающейся воли, он прилепился спиной к скале и обвел глазами дымящуюся окрестность. Далеко внизу, где сумерки уже осели, едва виднелся в струях тумана узористый горб моста. А там, по другую сторону, дымчатый, синий город, с окнами как раскаленные угольки, не то еще занимал блеск у заката, не то уже засветился за свой счет, - можно было различить, как, постепенно нанизываясь, зажигались бусы фонарей вдоль Крутой, - и была необычайно отчетлива тонкая арка в верхнем ее конце. За городом все мглисто мрело, складывалось, ускользало, - но над невидимыми садами, в розовой глубине неба, стояли цепью прозрачно-огненные облачка и тянулась одна длинная лиловая туча с горящими прорезами по нижнему краю, - и пока Цинциннат глядел, там, там, вдали, венецианской ярью вспыхнул поросший дубом холм и медленно затмился.

Приглашение на казнь

Стая кашалотов прибилась к берегу в палящий полдень, пуская фонтаны, барахтаясь на мели. И тут, из голодного города за частоколом - орда карликов в кургузых полукафтаньях, мой народ, с мясницкими ножами, бегут, карабкаются, кромсают куски зеленого, ворванью пропахлого мяса. Голод, чума и бойни. Их кровь в моих жилах, их похоти бурлят во мне. Я шел среди них по замерзшей Лиффи, другой я, подменыш, среди плюющихся смолой костров. Не говорил ни с кем; и со мной никто.

Улисс

«Граждан уже не убивали. Лояльных слуг Истинного Учения даже не сажали в тюрьму. Жизнь просвещенного общества утратила характер коллективной истерии и обрела характер хитрожопой покорности.

Определите понятие «хитрожопой покорности».

Повадка дворни престарелого, тронутого, но еще грозного барина. Охотная готовность лгать ради своего спокойствия и выгоды. Трусливый эгоизм с циничной ухмылкой».

Сергей Хоружий о месте Джойса в советской культуре постсталинской эпохи.

Сергей Хоружий о культуре постсталинской эпохи.

Сергей Хоружий о постсталинской эпохе.

Сергей Хоружий об эпохе. Пост, пост и еще раз пост, без конца и точки

Истинно: Улисс в Русском зеркале.

Когда караван снова тронулся в путь, солнце стояло уже довольно высоко. Тем, кто оказался слишком пьян, чтобы двигаться, оказывали всяческое уважение им выделили место на тележках среди скарба. Так, словно они пали жертвой некой пагубы, которая запросто может сразить кого угодно.

The Crossing

Древние украшали свои саркофаги символами жизни и зачатия, даже непристойными изображениями ибо для древнего религиозного сознания священное весьма часто сочеталось с непристойным. Эти люди умели чтить смерть. И смерть достойна почитания как колыбель жизни, как материнское лоно обновления. Но когда ее отторгают от жизни, она становится призраком, страшной личиной - и даже кое-чем похуже... Ибо смерть как самостоятельная духовная сила это в высшей степени распутная сила, чья порочная притягательность без сомнения очень велика, но влечение к этой силе бесспорно является самым жестоким заблуждением человеческого духа.

Томас Манн, "Волшебная гора"

- Понимаешь, - сказал он, морща чистый лоб и крепко выбивая трубку, - я считаю, что в искусстве - особенно в живописи - есть что-то женственное, болезненное, недостойное сильного человека. Я стараюсь бороться с этим бесом, оттого что знаю, как он губит людей. В случае, если я всецело ему поддамся, меня ожидает не покойная и размеренная жизнь с ограниченным количеством горя, с ограниченным количеством наслаждения, с точными правилами, без которых всякая игра теряет свою прелесть, - а сплошная сумятица, буря, Бог знает что.

Владимир Набоков, Венецианка

Некоторые из нас боятся умереть, другие - человеческого одиночества. Профан боялся таких вот далей суши или моря, где не живет больше никто, кроме него самого. Он, похоже, вечно в такую забредает: свернешь за угол на улице, откроешь дверь на верхнюю палубу - и вот уже в чужих краях.

Томас Пинчон, V.

Идеальное по точности описание жизни любой богемы в любую эпоху:

"Они же не производят ничего - один треп, да и тот не весьма хорош. Некоторые, вроде Сляба, и впрямь занимаются тем, что проповедуют: выдают на-гора ощутимый продукт. Но, опять же, какой? «Ватрушки с творогом». Или этот их метод ради метода кататонический экспрессионизм. Или пародии на то, что уже сотворил кто-то другой.

Ну его, это Искусство. А что у нас с Мыслью? Шайка разработала для себя некую стенографию, посредством коей они могли выражать любые представления, им попадавшиеся. Разговоры в «Ложке» теперь сводились едва ли к чему-то больше имен собственных, литературных аллюзий, терминов критики или философии, определенным образом взаимосвязанных. В зависимости от того, как расставлял строительные кубики в твоем распоряжении, ты и считался умным либо дураком. В зависимости от того, как реагировали остальные, ты был В Теме или Вне. Количество кубиков, однако, было конечно".

Томас Пинчон, V.

Когда они вышли на темнеющую улицу, сирены завелись снова. Расчет «бофорса», каждый со стаканом вина в руке, задребезжал вверх по лестнице, столкнулся с ними. Днубитна, в раздражении, вдруг вынырнул из-под руки Фаусто и выкинул кулак, метя в живот ближайшего артиллериста. Завязалась потасовка. Бомбы падали у Великой гавани. Взрывы подбирались медленно и неуклонно, словно шаги людоеда из детства. Фаусто лежал на земле, не чувствуя особого желания идти на выручку другу, над коим, с численным преобладаньем, хорошенько трудились. Наконец Днубитну бросили и направились к «бофорсам». Не слишком высоко «МЕ-109», прижатый прожекторами, вдруг вырвался из-под облачного покрова и спикировал. За ним потянулись оранжевые трассирующие. «Бей педрилу», - крикнул кто-то с зенитной позиции. «Бофорс» открыл огонь. Фаусто с умеренным интересом поднял голову. В ночи мигали тени орудийного расчета, подсвеченные сверху разрывами снарядов и «разбросом» прожекторов, то есть, то нет. В одной вспышке Фаусто заметил красное сиянье Тифкириного вина в стакане у губ подносчика боеприпасов - оно медленно гасло. Где-то над Гаванью зенитные снаряды нагнали «мессер»; его топливные баки вспыхнули громадным желтым цветеньем, и он пошел вниз, медленно, как шарик, а черный дым его нисхождения клубился в лучах прожекторов, которые задерживались на миг в точке перехвата, прежде чем обратиться к другим делам.

Томас Пинчон, V.