мы идем и молчим, улыбаясь,
да походкой летим над мостом.
так легки, как желание таять,
приземлившись на лацкан пальто,
как ничто о себе не оставить,
не выискивать золото/медь.
так легки, как терять свою память,
как совсем ничего не иметь,
чтобы стали все буквыи цифры
не мои, не ее, а ничьи.

обходя неизвестную кирху,
мы петляя идем и молчим,
и петляя за нами в калачик
будет свернут обводный канал.

и легка, как балетная пачка,
разделенная с ней тишина.

(с) оченьхорошо

работа-дом, работа-дом,
и это нечто между нами,
что называется дождем,
живет за серыми стенами
и плачет вместо зимних стуж,
и учит с мелом и указкой
как доставать рассвет из луж
и находить в нем крохи сказки.

работа-дом, работа-дом,
усталость тенью на ресницах,
нам безразлично, что потом,
что где-то реки, горы, птицы,
что мир – не только по часам,
что путь – не рельсы подземелий,
что жизнь - не только полоса
от кабинета до постели.

работа-дом, работа-дом,
вот так вот носимся по кругу,
мы просыпаемся с трудом,
и засыпаем друг без друга.
рутина гложет изнутри,
пустая как стена подъезда.
а счастье жмется у двери,
раз ни встречающих, ни места.

работа-дом, работа-дом,
по сути, так идёт у многих.
не всем - родиться в золотом,
не всем - попутку на дороге,
но счастье теплится в простом
пускай хоть в пасмурном рассвете,
работа-дом, работа-дом…
нам остается лишь заметить.

(с) deacon

во время разговора сложно не отводить глаз,
сложно не прятаться в густой макияж и псевдоним.
но если бы знал, что видишь человека в последний раз,
как бы ты вел себя с ним?

даже если речь идет не про людей, которые тебя любили,
не про тех, кто приносили чай в постель и целовали в лоб.
человека может лишить жизни неисправность автомобиля
или оторвавшийся тромб

после этого все ваши ранние коммуникации будто обесценены –
провожаешь человека, а потом как бы сам сидишь на чемодане.
женщина резко упала перед светофором на улице Ленина,
она больше не встанет

оказалось, что это твоя соседка, жившая этажом ниже –
ты узнал ее по туфлям, торчащим из-под белого покрывала.
час назад ты сказал ей «здравствуйте» в книжном,
в ответ она ничего не сказала

ты тогда обиделся и выдал пару оскорбительных фраз
к счастью, она была глуха, и ты вышел из конфликта сухим.
но если бы знал, что видишь человека в последний раз,
как бы ты вел себя с ним?

этот вопрос горечью опускается по пищеводу до самого дна
вместе с мрачными воспоминаниями трамбуется в мел и уголь,
а ты просто молча стоишь истуканом и смотришь на
пару знакомых туфель

(с) marshak

наступает весна, неизбежно идет сюда, время солнца и боли, и медленной ломки льда — так в стеклянное крошево бьется весной душа, что не выжить становится главным, а не мешать. все теплей и теплей льется мед из небесных сот, каждый желтый цветок раскрывается сотней солнц, в каждом солнце сгорает один из бумажных дней, календарь на исходе и, знаешь, иного нет. рассказать бы кому-нибудь, как это все болит, как весна забирает последнюю часть земли, как такой наполняет жизнью, таким огнем, что уже никуда не спрячешься от нее. утаить бы последнее, скрыть поскорее в снег, заморозить, спасти, никогда не отдать весне, сохранить эту нежность, идущую сквозь меня, от свободы весенней да от ее огня. но теплей и теплей льется мед из небесных сот. каждый желтый цветок раскрывается сотней солнц. в каждом солнце сгорает один из бумажных дней.

календарь на исходе и, знаешь, иного нет.

(с) кот басё

она изнутри меня распирала – невозможно было терпеть.
лопались капилляры, трещали ребра – и вот уже у самого предела
вся моя горечь мерзкая как холодец и черная как нефть
родильными муками вылезла из распухшего чрева.

так рвет после паленой водки и выходят из почек камни.
но мне стало гораздо легче, когда высадил лишнего пассажира –
она нежеланным ребенком посмотрела в глаза мне
и со склизким звуком выползла из квартиры.

пока я приходил в себя, учился любить и налаживал отношения,
гладил шрамы, дул на ранки и прятал скальпель,
моя горечь мешалась с океанами горечи нашего поколения,
и, в итоге, стала одной из последних капель.

цунами малодушия и обиды обрушились на полусонные города –
и люди, умытые черной жижей, начали оправдывать непростительные грехи.
я искренне верил, что горечь моя не вернется уже никогда,
но, почувствовав ее смрад, снова начал писать стихи.

под записки из тюрем, вой сирен и горящие многоэтажки
я ношу под сплетением горечь, как мертвый просроченный плод.
жизнь в тепле и комфорте – это всё уже больше не важно.
моя горечь со мной. и она никуда не уйдет.

(c) marshak

раньше призраки, чудища и маньяки приводили в трепет, когда был мал.
но сейчас, пока звезды щипали ягель, у меня в шкафу поселилась тьма.
многоглазая хтонь из пустых коробок — сто зрачков с подсветкой, а рот как щель.

я, по правде сказать, не совсем уж робкий, чтоб принять устройство таких вещей,
не сказал: "забирай под аренду полки без смущенья, монстр, пока дают.
видно так уж раскрасил пространство Поллок — даже тьма нашла тут себе приют."
а сказал: "мне без разницы кто ты, что ты — ты забрал единственный в доме шкаф".

в темноте под вздыхающей вечно шторой захрапела кошка, как волкодав.
я поставил на кухне гигантский чайник, закурил, не сдав бестолковый тест.
я пытался понять как нельзя отчаянно: отчего из мира ушел контекст?

от чего он, дурацкий, утратил смысл — вот он был — мгновение, — и исчез.
зря себя, как кремень, как скалу, я высек: получил в итоге фальшивый чек.
получил многощупое чудо в спальне, а не рост карьеры,
не капитал.
"выбирайся, товарищ, ты не в опале" — и добавил тихо, — "как я устал".
"если хочешь, устраивайся в комоде" — и опять добавил, — " их целых два".
"только знаешь, ответь: мне купить намордник?
мягкий коврик, может?
лосьон для лап?"

"что же надобно тьме-то? зачем пришёл ты? что отыщешь в этой смурной глуши?"".
и раздался в шкафу многогласый шепот — "я лишь тень от тени, пришел дружить.
я никто, я нигде, моё имя — пустошь, я такой же ты, как и ты — лишь я".
а потом он позволил погладить пузо, и пыхтел при этом,
скулил, дышал.

я увидел в глазах его — сто вопросов, и увидел в них потаённый страх.
наконец, я увидел свои неврозы, кем я был, кем вырос, кем позже стал —
это чудо со мной пережило юность! подкроватный монстр, да вот же ты! —
как хотел я быть магом, пожарным, юнгой, не боясь ни пламени, ни воды...

"милый монстр, увы, но я всё разрушил, а ты снова тянешь ко мне свой щуп..."

я заплакал, обняв его, как игрушку,
и сказал чуть хрипло:

не отпущу.

(с) мглистый заповедник

ручная кладь, иллюминатор, укрыться пледом, слушать джаз — нам больше ничего не надо, все предначертано для нас, как будто бог, большой и нежный, нам стал приятелем в пути. нас больше ничего не держит, и мы легки, и мы летим. и зрением иного рода мы различаем без труда, как изменяется погода, как вырастают города, как дети требуют рождаться, как слово требует строки. полета стоило дождаться, и мы летим, и мы легки. над бесконечностью пространства, над нереальностью потерь свободу равенства и братства мы постигаем в пустоте, в потоке воздуха и света, крылатым ангелам подстать, мы обнуляем километры во славу чистого листа. иерихонские турбины, всепобеждающий мотив.
мы избраны и мы — едины.
и мы легки.
и мы летим.

(с) кот басё

милый дом на окраине города
облупившейся краской рыдает.
за окном снова дождь и туман -
в ноябре это часто бывает.
слёзы с поводом и без повода
проливала, смотря в окно.
но всё это осталось в прошлом
и теперь мне уже всё равно.
я храню до сих пор фотографию,
нам на ней по тринадцать лет.
почему раньше всё было просто?
ветер мне просвистит ответ.
я тебя в свой мирок впустила,
в мир уюта и красоты.
и казалось, что если ты рядом
вмиг исполнятся все мечты.
как же я глубоко заблуждалась!
фильмы, ночь и слова при свечах,
да прогулки осенним днём...
солнца луч отражался, и в комнату
проникал сквозь дверной проём.
но тебя у меня забрали:
злые люди загнали в вагон
и унёс тебя поезд куда-то
где кончается горизонт.
пыльный, маленький и безжизненный
мой мирок без тебя теперь.
и конечно, всегда открыта
для тебя эта старая дверь.
верю, верю, когда - нибудь я
вновь услышу звуки шагов,
ты войдёшь, и останешься здесь
навсегда до конца веков.
помнишь маленькое кафе
на углу этой улицы тихой?
помнишь парк и скамейку, и дуб?
а дорогу с запахом липы?
и, отряхиваясь от снега,
ты заходишь в мой милый дом.
этот город, промозглый и серый
не сравнится с нашим мирком.

https://www.tgoop.com/virefle

Саня сидит на облаке, кормит с ладони птицу.
а если голодный обморок, когда я решу родиться?
а если мальчишки выловят, а если посадят в клетку?
давай я попозже выберу, рождаться теплее к лету.
у птицы не перья — золото, весь запад в ее сиянии.
а вдруг попадутся злобные? а как мы на расстоянии?
а кто тебя, птицу, выкормит — рассветами, снами, росами?
пусть лето на небе выгорит, рождаться спокойней осенью.
у птицы не перья — золото, у Сани характер — тот еще.
а взрослые — это зоркие? зачем им земное поприще?
а детские души — робкие? а мамино сердце — смелое?
давай я зимой попробую, там все невозможно белое.
у птицы не перья — золото, лучи заполняют комнату,
птица не знает голода, песню поет знакомую,
год обернулся ленточкой, март уплывает с рыбами.
с облака смотрит девочка, в мамины руки прыгает.

Саня умеет виться, смеяться и пританцовывать.
— мама, купи мне птицу! желтую, леденцовую.

(с) кот басё

вот мяч баскетбольный, он скачет оранжево-гулко. вот плюшевый мишка, а вот самокат трёхколёсный.
ты в шапке с помпоном выходишь к друзьям на прогулку, а мама ждет дома. сказала вернуться не поздно.
у Петьки есть пачка сухариков, а у Сереги железный пугач. он так здорово громко стреляет! ты вышел гулять, ты гуляешь уже очень долго. чирикают птички, а псы отвечают им лаем.
и вдруг ты снимаешь дурацкую шапку с помпоном. у Петьки - мопед. у Сереги в кармане "парламент".
как так получилось, ты сам почему-то не понял. ты занят зачем-то теперь постоянно делами.
где тот самокат ты, наверно, уже и не вспомнишь. а мама ждёт дома, сказала вернуться не поздно - и ты возвращаешься: стрелки фиксируют полночь. ты смотришь на небо. а в небе такие же звезды, как были, когда был пугач и сухарик богатством. когда трехколесно ты мчался к друзьям на прогулку. когда было весело с палкой и камнем играться. когда прыгал мяч баскетбольный оранжево-гулко.

какая прогулка твоя стала в детстве последней? когда тот железный пугач свою ценность утратил? кто этого мячика, этого мишки наследник? куда трехколесно умчится он на самокате?

туда, где ты в шапке с помпоном - весёлый мальчишка.

вот день. вот в помпонистых шапочках новые дети.

на детской площадке остался твой брошенный мишка.
так вышло: ты вырос, и этого сам не заметил.

(с) мальвина матрасова