эта зима оказалась тихой
тоненькой лёдной и белолицей
я и мой кореш беляев миха
мыслим в кого бы нам превратиться:
в ржавый и хрипнущий запорожец
в пальцы нашей соседки лены
встретился нам один многобожец
начал рассказывать о вселенной
выпил сто грамм коньяку с чекушки
никуда ничего — говорит — не делось
души людей и цветов и мушек
всё это тут, добирает спелость
вроде как яблоко или редька,
вроде как хочется хряпнуть синьки
столько, чтобы грудная клетка
рёбрами будто срослась насильно
ладно, мы с михой ещё помыслим
чем бы таким, то ли белкой, то ли
господи, будь во мне ныне присно
дай хоть пожить-то без этой боли
рёбра мне разомкни обратно
душу доспевшую с ветки дёрни
миха мне страшно пойдём обратно
кажется нас оплетают корни
знаешь давай с тобой так и будем
автомехаником и прорабом
каждую мушку носить за грудью
я не смогу и оно не надо
пусть оно всё разобщённо, кучно
мечется плачется тяжко спеет
господи я не прошу о лучшем
только хранилище попрочнее
миха давай допивай ну чё ты
всем это чудится, эта пропасть
только прозрачный охранник ЧОПа
всех пропускает
не глядя
в пропуск.

(c) ананасова

так страшно сознавать, что я потух —
я стал летучей мышью с чутким слухом.
морщинистыми крыльями мету
окурки по безлюдным переулкам,

когда в кирпичных будках гаснет свет
и окна отправляются в нокаут.

эх, вот бы вновь барахтаться в листве,
а вечером пить мамино какао

и пластилин в ладошках разминать,
воображать, что скоро стану взрослым —

потом я вырос. но вокруг меня

колдуньи,

вурдалаки,

кровососы

и ржавость облаков слепит глаза,

которую я вижу каждый день и
под ней копчусь в коричневых слезах,
чтоб к вечеру поднять немного денег.

мой личный чёрт завёл меня с пинка,
чтобы я мог, как в глупом телешоу,
под объективом солнышка сверкать
своей кристально грязною душою.

из носа вместе с паром валит хтонь,
ведь мой рогатый друг в седле из цинка
сидит на мне – хрустит моим хребтом,
как будто я советский мотоцикл.

он в ухо мне нашёптывает стих –
и вот уже над мраком сонных улиц
мы тарахтим по Млечному Пути
с одной бутылкой Киндзамараули.

мы ни минуты с ним не тратим зря:
я жалуюсь, как мне целыми днями

приходится жить в маске упыря,
чтоб выжить по соседству с упырями.

поэтому я стал таким худым,
а по утрам из форточки открытой,
вытряхивая пепел из груди,
на белый снег харкаю антрацитом.

и от того овалы вокруг век
напоминают складки чернослива.

но, всё-таки, внутри я человек —

и это

меня делает

счастливым.

(с) улицы забытых гаражей

оставить белые следы на снежно-белом.
проснёшься, выглянешь в окно, уже стемнело.
потерян день, и не найти, и не вернуться,
и тьма такая, что под ней деревья гнутся.

сойти с крыльца, достать гуашь и кисть пошире,
и белым всё зарисовать, и в белом мире
смотреть на бесконечный снег — до слёз и рези.
придумать новую мечту — гореть и грезить.

простить себе, простить другим, проститься с болью,
оставить белые круги на белом поле.
что не совпало, не сбылось, принять за благо.
пусть будет только белый цвет, других — не надо.

забыть число, забыть вопрос, забыться в танце,
быть невесомой и снегов едва касаться.
по-пастернаковски метёт во все пределы,
пусть будет белым новый день,
пусть будет белым…

(с) анна сеничева

земли искромсаны ржавой кривой стамеской,
смотришь — не мир, а сплошная чужая ругань;
что остается влюбленным? держаться вместе
и быть безопасным островом друг для друга.

(с) шесть демонов мэйю

ещё один листок календаря,
мной сорванный, отправится скитаться
навстречу пустоте, касаясь пальцев
чужих людей, им боль свою даря.

пейзаж деревни на пейзаж из скал
меняю.

фотокарточки.
сюжеты.

пол-лета убивал в себе поэта.
пол-осени в себе его искал.

слова закончатся, сменяясь немото́й.
и я закончусь. вряд ли нужен веский
здесь повод. чуть волнуя занавески,
морозный ветер бродит мимо той

оконной рамы, где горит свеча,
оставленная мной же. бестолково
я жду апрель, а в доме вместо комнат —
заснеженная кома. одичал.

отмаялся. я многого просил
и, видимо, лимит превысил слишком.
последний месяц ощущался лишним.
жизнь крутится по сломанной оси.

и я без сил ныряю в бездну дней,
как тот листок, мной сорванный, потёртый.
я б выбрал смерть, а не казаться мёртвым.
лежать, как распростёртый, там…
на дне…

слова закончились. а время на часах,
сошедшее с полотен Сальвадора,
разли́лось по безлюдным коридорам.
и я бы вместе с ним разлился сам.
впитался б в почву.

улица.
фонарь.

ещё один листок бросаю в урну.
так день за днём, за годом год, дежурно,
бессмысленно меняю календарь.

(с) и.врублевский

(с) п. элюар, «вечная, вся»

не то, чтоб я устал. устало всё.
ни птица, ни весна, ни новосёл.
палитра мрак, иссохли краски.
с годами как-то прогадал.
нет до сих пор сминает да,
стреляю в грудь шампанским.
иду по грядкам талых шпал.
себя уже не меряю шагами,
совсем уже не радую усами.
ещё идти да шкандыпать.
я сам себе и счастье и позор,
я полнотелый, мягкий, целый,
давно скаверзились прицелы.
иду молюсь на горизонт.
желаю сил в ногах и кед,
что и повеку не стоптать,
желаю, чтобы пустопта
не помещалась на руке.
ярмует волюшка моя
да на позорном на столбе.
и как живут вокруг без бед -
всё не могу никак понять.
а я дурак и сим горжуся!
удача любит дураков.
дурак рекою далеко,
водою вяжется на узел.
здесь много я, себя (а мы?)
оставлю здесь, в году остывшем,
растопит снег ноябрь с крыши,
умоет. станусь я умыт.
по капле оземь влага с рук,
и в почву втянется по капле.
ручьём качается кораблик
на авангардах соберух.
идти удел, мой путь и боль.
стоять и так любой заможет.
люблю себя кривую рожу.
идти - работа над собой.

(с) Неоклассик

начало года новым стартом: кому – ступень, кому – мечта,
а кто-то попросту трезвеет и пишет с чистого листа.
старик-январь как первый месяц привык так много обещать,
что уже с ходу начинаешь делить как минимум на пять.

любая сказка носит чудо, и мне бы вырваться на миг,
а так… я лишь стираю знаки и режу крылья, как мясник.
потом гадаю, что ж так больно, мечусь по клетке – заперта…
сложить бы жизнь как оригами, да не выходит ни черта.

молить о помощи? возможно… но что просить? любви? огня?
ведь те, за кем готов на дно я, с улыбкой пьют до дна меня.
и я не знаю, что мне делать, накрытым банкой как оса.
вокруг неправильные люди или неправильный...
я сам?

(с) Deacon

"не уходи смиренно в сумрак вечной тьмы" – не слышен колокольный звон из глубины, из черноты подвального пространства. "цок-цок" – у дома кость трещит опасно. не лезь туда, где пригодишься вряд ли. порядок есть, но есть ли ты в порядке, солдатик одноногий без коробки? окончен бой, в письме размыты строки. нет больше ни сегодня, ни вчера. все планы остаются до утра. но ночь полярна, шарик недвижим. есть только постоянство чёрных льдин.

не выходи – тебя нигде не ждут. по венам растекается мазут, по капиллярам льётся формалин. "цок-цок" – трещит надлом бетонных льдин, нарезами глядит осинный ствол и вязнет вязь полураспада слов. глаза в глаза – пустые бельма лун. покоится без мира Коулун.

не уходи смиренно –

впрочем, уходи. нет больше ничего ни здесь, ни впереди. со скрипом ось вращает внешняя Земля. не приходи туда, где ждали не тебя.

(с) citariru

зима намешала красок:
огни, городская грязь,
и трасса, как опоясок,
под рёбра Москве впилась.
там звёзды на дне колодца,
там сбитые корабли,
и чёрным котенком вьётся
тревога у ног моих,
кошачий укус несильный,
но лучше ее не злить.
в столичные меркантильни
любови не завезли.

даль синяя леденеет,
на облачном отчекань:
январской тоски сильнее
февральская
тчк

(с) бродячий мур

прошло две трети от зимы. зима не слишком суетлива. чернила требуют долива, причем желательно в умы. на трассе вроде бы занос, машины строятся обозом. и у меня проблема с боссом и жуткий авитаминоз. вношу бессмысленный залог в цепь нескончаемой рутины. притихших улиц палестины — отнюдь не райский уголок. да, коротаю вечера, зато вытягиваю тени ежевечерних наваждений. да, между "завтра" и "вчера", на день сегодняшний дивясь, почти стирается граница. пытался другу дозвониться — здесь отвратительная связь, пускай по видам и родам объединяют нас исправно. вожу знакомство с дочкой фавна (весьма капризная мадам). приходит поздно, иногда в мои нецарские палаты. а если спросишь, где была ты — услышишь: небо, лес, вода.

остался месяц до весны, до переломного момента. и тот садово-дачный ментор, и то пальто, что белизны не собирается скрывать, — хотя и действуют вслепую, в осведомители вербуют кушетку, тумбочку, кровать. идеи чахлыми растут — их воспитатели бессонны. здесь отличаются сезоны лишь по количеству простуд. борьба за качество, увы, свелась к названиям таблеток. посланник мира так и эдак находит площадь головы чуть привлекательней земли. у февраля дурная слава, и по причине ледостава к нам не приходят корабли, чужими флагами сочась. изобличив во мне невежду, дочь фавна пестует надежду. настолько странное "сейчас", настолько странное "теперь", что случай путаю со сводней. а если спросишь, с кем сегодня — услышишь: рыба, птица, зверь.

не претендуя на восторг, гуляю в парке, быт налажен. раз бог не выдаст — чëрт не страшен. давно не ввязываюсь в торг актëров среднего звена, раз весела и крутолоба моя рогатая зазноба, к тому же внучка колдуна. дочь фавна едет на вокзал, читает книги, ставит пломбы. поговорила с колдуном бы — уж он бы ей не отказал. вздохнул бы, всякого б сподвиг на жизнь без подлости и фальши. а я, спросив, ну что же дальше — услышал: рыжик, боровик.

(с) резная свирель

мы идем и молчим, улыбаясь,
да походкой летим над мостом.
так легки, как желание таять,
приземлившись на лацкан пальто,
как ничто о себе не оставить,
не выискивать золото/медь.
так легки, как терять свою память,
как совсем ничего не иметь,
чтобы стали все буквыи цифры
не мои, не ее, а ничьи.

обходя неизвестную кирху,
мы петляя идем и молчим,
и петляя за нами в калачик
будет свернут обводный канал.

и легка, как балетная пачка,
разделенная с ней тишина.

(с) оченьхорошо