Высшая школа сценических искусств и факультет Театроведения и театральных технологий ВШСИ приглашают принять участие в Международной научно-практической конференции «Театр и литература XX–XXI веков: порядок из хаоса», которая пройдет в стенах вуза 23 - 26 апреля 2025 года.

🔸К участию в конференции приглашаются студенты, магистранты, аспиранты, как теоретических, так и практических факультетов, преподаватели высших и профессиональных образовательных организаций, ученые, искусствоведы, культурологи, литературоведы, деятели культуры и искусства.

Весной 2025 «Домик Фанни Белл» запускает Творческую лабораторию «ТЕАТР И СЕМЬЯ».

Борис Зон в дневниках передает удивительный по экспрессии монолог Владимира Ивановича Немировича-Данченко, это запись от 1 октября 1937 года. Это очень понятное чувство: в театре самое сложное - убедить, что что-то можно сделать как-то иначе, по новому, сойти с лыжни, сделать что-то нетипичное, поставить новый текст, изменить привычный ход вещей. Чтобы убедить, нужны пляски с бубнами.

Борис Зон:

"Вл. Ив. говорит о том, сколько раз в жизни ему приходилось убеждать людей.

«...Убеждать, что Чехов драматург. В Петербурге провалилась „Чайка“. Как можно ее ставить? Поставили. Ну, это пьеса, остальные все-таки играть нельзя... Убедил... Инсценировать Достоевского. Нельзя! Почему? Убедил. Ввести чтеца в „Воскресение“. Чтобы он временами сливался с публикой, выходил из нее. Это не театр, это не роль. Почему не театр? Качалов и Москвин, те сразу поняли, какая это роль — чтец. Потом „Лизистрата“. Кому это нужно? Тоска. Доказал... Требовал, чтобы играли бесстыдно, тогда будет настоящая чистота. И „Лизистрата“ была спектаклем как раз очень большой чистоты. Также было с „Травиатой“! Мейерхольдовщина! В чем? Без занавеса мы играли „Антигону“ уже в 1902 году. Публика новизну видит там, где она очень наивно бьет в нос. Более глубоких, более принципиальных вещей не видит».

VI Фестиваль театров Дальнего Востока приглашает на драматургическую лабораторию Родиона Белецкого!

С 23 июня по 5 июля в Южно-Сахалинске пройдет уникальная драматургическая лаборатория под руководством известного российского драматурга, сценариста и поэта Родиона Белецкого. Это шанс для всех, кто хочет попробовать себя в создании пьес — от новичков до профессионалов.

Лаборатория бесплатна, включая проезд и проживание. В финале — публичные читки ваших произведений. Подавайте заявки.

«Пустые поезда» в РАМТе поставлены как бы не по книге Дмитрия Данилова, а о нем самом. Или вернее не о конкретном Данилове, а вообще о человеке его темперамента. Флегматичность, созерцательность, воронкообразный темперамент могут быть на удивление заразительной театральной реальностью. У флегмы очень высокий градус театральности. Мы обычно связываем театр с экстравертностью, со взрывным характером, с возбудимостью. Но театральным может быть и обратное. Добродушное уныние, всеприемлющая созерцательность, наблюдение как занятие поразительно сценичны.
Человек едет на электричке. Смотрит по сторонам. Записывает посекундные наблюдения. Фиксирует скучную повседневную реальность. Высматривает событие во внесобытийном мире. Писатель Данилов претендует на документальность очерка: что вижу, то и пишу. Но спектакль Алексея Золотовицкого сделан хитро: он словно сомневается в том, что между документальностью и вымыслом может быть четкая граница. Был один Данилов, а стало их несколько – тут все рамтовские артисты Дмитрии Даниловы, одеты как и он, в полосатую футболку и беспонтовую курточку.
Свидетель электрички вглядывается в реальность. А попадает в себя, проваливается в воронку саморефлексии. Сюжет детства, уходящей из жизни матушки, недоговоренные диалоги с ней перекрывают реальность, делают взгляд стеклянным. Писатель движется из Москвы до последней станции. Он едет на Тихорецкую, он едет в Сухум, он едет на станцию Дно, а попадает в себя как в вечно нерешенный вопрос, в глушь и безвременье собственной травмы. Или в историю России, в вечно нерешенную дилемму: почему свершилась революция, и той Руси внезапно не стало. Как ощутить реальность утраченного? Куда делось то, что было явью? Куда утекает время и пространство? Человек соткан из непостижимого, нерешенного, из мучительной бесконечной саморефлексии. Он бежит от себя и вновь возвращается в страшное сновидение, точку нерешаемых невротических вопросов: как остановить смерть, как вернуть утраченное. И любой документ превращается в сюрреалистическое автоматическое письмо.
Человек Дмитрий Данилов – очарованный странник. Как и любой созерцатель – очарованный. Мир вокруг соткан из тысячи Я. Проваливаясь в нору, будь уверен, что нора смотрит на тебя изнутри. Ты садишься в пустой поезд, а попадаешь в собственную пустоту. Реальность человека выглядит как его внутренний мир, вывороченный наизнанку, как старая шуба.

Читка пьесы Александра Гельмана "Наедине со всеми" силами студентов Школы-студии МХАТ (курс Сергея Земцова и Игоря Золотовицкого) в рамках цикла чтений малоизвестных для широкой публики пьес «МХТ: репертуарная линия» была настолько успешной, что Музей К.С. Станиславского решил ее повторить. И моя вступительная минилекция тоже будет!

Я, честно говоря, потрясен спектаклем «Человек среднестатистический» в Театре имени Ермоловой. Ничего подобного вокруг и около не приходит в голову. Я не скуп обычно на слова, но описать это зрелище довольно трудно, так как я понимаю, что любой анализ будет восприниматься как спойлер. А спектакль это нужно смотреть с нуля, он работает на эффекте неожиданности: поразительно уже то, что ты это видишь на большой сцене репертуарного театра, это возможно. И, более того, зал пребывает в восторге от неканонического театрального приключения. Это эксперимент, который угодил в ожидания мейнстрима. Это спектакль в буквальном смысле слова для семейного просмотра, он касается каждого и каждый себя узнает, так как каждый в зале – это часть статистики. Герой и прототип едины, они по разные стороны рампы. В самом деле надо догадаться придумать спектакль по цифрам официальной статистики, так, чтобы на сцене отразилась жизнь рядового гражданина, everymanа наших дней (буквально, как в средневековой мистерии). Давно знаю и люблю драматурга Артема Казюханова, видел спектакли режиссера Дмитрия Мулькова. То, что они сделали вместе, феноменально: это документальный портрет поколения. Исследование нашего современника или даже самоисследование. Всё, как у людей. Это всякий человек на сцене вызывает иногда понимание, иногда иронию, иногда сострадание, иногда гнев, иногда (чаще всего) любовь. Но, прежде всего, тут важна открытость: никакой таинственности, никаких кукишей в кармане, цифры статистики говорят сами о себе, они красноречивее любых выводов. Этот спектакль никого не критикует, он констатирует. Это презентация, а не оценка. Спектакль понимает в нас больше, чем мы понимаем сами себя. Это зеркало реальности. Это одно из главных событий московского сезона.

Несимметричную рифму к хрестоматийно известным ролям Сашеньки Адуева или Олега Савина в спектаклях по пьесам Розова составляет менее известная роль Олега Павловича Табакова. Это пьеса Александра Грибоедова и Павла Катенина «Студент», поставленная на телевидении в 1969 году Ниной Кодатовой.

Здесь все то, что составляло прелесть для молодых ролей Табакова, - летучесть, выспренность, свежесть, ветренность, тонковыйность - работает в обратную сторону.

Казанский студент, пишущий в журналы романтические стихи, на белом коне въезжает в Петербург и уверен, что здесь он будет центром вселенной, закладным камнем общества. Он уверен, что умнее и образованнее всех вокруг, и весь мир застыл в ожидании слова большого литератора.
Тут своеобразное «горе от ума» - только наоборот, горе от безмоглости. Романтические бредни и комплекс литературного Наполеона, самодовольство и самодостотаточность рождают чудовище: Олег Табаков играет заигравшегося нарцисса. Романтик стремительно обрушивается в грязь реальности. Герой Табакова Евлампий Беневольский не видит и не распознает людей, видит только литературные чувства, только стандартные прописные истины. Вместо чувства - его литературное описание. Вместо знания мира - набор цитат, лекал. Мы становимся свидетелями безумия, ложного ума, когда витающий в облаках гордец все факты действительности воспринимает по-своему, себе на пользу. Это счастливый роман с собой: тотальная уверенность в собственной неотразимости.

Грибоедов «хоронит» надежды Беневольского: с небес он падает на землю. Его ждет теперь участь корректора. А хотел быть студент пастухом народа, хозяином человеческих душ.

У Владимира Бибихина в лекции 1995 года:

«Мы не замечаем существование времени, когда мы не замечаем изменений».

Идеально работающая формула для теории драмы, для теории театра.

Право же, действие спектакля незаметно для зрителя, когда мы наблюдаем события на сцене (и в самих себе). И мы начинаем ерзать и смотреть на часы, мы ощущаем собственную телесность как проблему, когда действие стоит на месте.

Время измеряется событиями, события – засечки на теле времени.

Драматическое напряжение возможно только тогда, когда оно располагается и во времени, и в пространстве. Отсутствие драматического напряжения, стабильность – это только пространство, которое как бы не разлиновано временем, в котором нет временных точек, это степь, а не изогнутая проволчка. Время заставляет пространство работать. В стабильности время останавливается.

Господа, вот это будет уникально. Коллега, театральный критик Саша Машукова нашла в архивах переписку Иннокентия Смоктуновского и его жены Суламифь. Это переписка раннего этапа жизни великого артиста, с момента беззвестного существования артиста в Театре киноактёра в Москве до триумфа, связанного с ролью Мышкина в БДТ у Георгия Товстоногова. Это нежнейшая, тонкая, удивительно любовная вязь слов и чувствований. Рассказ о том, как любовь и доверие рождают великое искусство. Саша сделала пьесу, и теперь она прозвучит к 100-летию актера. Это не только спектакль, но и первая публичная читка документа, который пока еще нигде не опубликован.

Поскольку я знаю Володю Панкова с первых его шагов и становление Саундрамы происходило на моих глазах, и я помню, как брало его отчаяние, и была нищета, и бесприютность, и я был наблюдателем и инициатором прихода Саундрамы в Центр имени Вс. Мейерхольда, то я вот тут написал про его приход в Ленком с тем, чтобы пожелать ему там счастья, человеческого покоя и творческой беспокойности.