#посмотрел
«Торжество» / "Festen" (1998)
На первый взгляд — семейный праздник. Большой дом, долгожданный юбилей, родные и близкие собираются за столом. Глава семьи празднует 60-летие, речи, тосты, улыбки, слёзы умиления. Но всё это — только витрина. За ней скрывается тяжёлый, накопившийся десятилетиями груз семейных секретов и насилия. И когда старший сын поднимает бокал, чтобы сказать «главное», праздник мгновенно превращается в разборку, где правда, как принято у скандинавов, звучит громко, неловко и с хрустом мебели.
«Торжество» — это первый фильм легендарного движения «Догма 95», где режиссёры решили выкинуть из кинематографа всё искусственное: никакой постановочной музыки, никаких спецэффектов, только ручная камера, «рваная» съёмка и эффект присутствия, который порой хочется остановить, как будто ты реально оказался внутри этого семейного кошмара.
Скандинавы, как известно, обожают копаться в запретном и табуированном. Если смотреть их фильмы подряд — можно начать задумываться о смысле жизни, а потом и о верёвке. Но «Торжество» сделано так динамично, что провиснуть в этой тьме не получится. Актёры идеально подобраны, каждый на своём месте, и все вместе они склеивают эту страшную мозаику семейного быта.
Режиссер Томас Винтерберг открыто говорит: молчание — соучастие. Если ты знаешь, что происходит, но «не лезешь» — ты часть системы, даже если тебе хочется спрятать глаза под стол.
Тема психических расстройств — привычный гость в кино. А вот то, что бывает моральная болезнь, о которой культурно стыдливо молчат — поднимается куда реже. «Торжество» как раз об этом. О том, что насилие — не удел карикатурных психопатов, а вполне себе реальность «нормальных» людей, с формально здоровой психикой, но сломанными принципами.
Здесь правда режет слух и ломает сценарную конструкцию — в этом и есть сила «Догмы 95». Никакого глянца. Только холодная северная реальность, где каждый бокал вина — не тост, а повод расковырять старую, гнойную рану. И все, как обычно, делают вид, что так и должно быть.
«Торжество» / "Festen" (1998)
На первый взгляд — семейный праздник. Большой дом, долгожданный юбилей, родные и близкие собираются за столом. Глава семьи празднует 60-летие, речи, тосты, улыбки, слёзы умиления. Но всё это — только витрина. За ней скрывается тяжёлый, накопившийся десятилетиями груз семейных секретов и насилия. И когда старший сын поднимает бокал, чтобы сказать «главное», праздник мгновенно превращается в разборку, где правда, как принято у скандинавов, звучит громко, неловко и с хрустом мебели.
«Торжество» — это первый фильм легендарного движения «Догма 95», где режиссёры решили выкинуть из кинематографа всё искусственное: никакой постановочной музыки, никаких спецэффектов, только ручная камера, «рваная» съёмка и эффект присутствия, который порой хочется остановить, как будто ты реально оказался внутри этого семейного кошмара.
Скандинавы, как известно, обожают копаться в запретном и табуированном. Если смотреть их фильмы подряд — можно начать задумываться о смысле жизни, а потом и о верёвке. Но «Торжество» сделано так динамично, что провиснуть в этой тьме не получится. Актёры идеально подобраны, каждый на своём месте, и все вместе они склеивают эту страшную мозаику семейного быта.
Режиссер Томас Винтерберг открыто говорит: молчание — соучастие. Если ты знаешь, что происходит, но «не лезешь» — ты часть системы, даже если тебе хочется спрятать глаза под стол.
Тема психических расстройств — привычный гость в кино. А вот то, что бывает моральная болезнь, о которой культурно стыдливо молчат — поднимается куда реже. «Торжество» как раз об этом. О том, что насилие — не удел карикатурных психопатов, а вполне себе реальность «нормальных» людей, с формально здоровой психикой, но сломанными принципами.
Здесь правда режет слух и ломает сценарную конструкцию — в этом и есть сила «Догмы 95». Никакого глянца. Только холодная северная реальность, где каждый бокал вина — не тост, а повод расковырять старую, гнойную рану. И все, как обычно, делают вид, что так и должно быть.
#посмотрел
«Под огнём» / "Warfare"
Очередной военный фильм, где сюжет можно описать одной строчкой: группа бойцов оказывается на передовой, где каждый день — борьба за выживание, и каждый следующий час — подарок судьбы. Здесь нет пространных предысторий, нет пафосных речей и патриотических лозунгов (может только чуть-чуть), только война — с её бессмысленной географией, чёткой иерархией и полной неопределённостью того, кто останется жив.
«Под огнём» снят в жанре гиперреализма, что, с одной стороны, придаёт фильму достоверности, а с другой — ставит вопрос: готов ли зритель провести два с половиной часа внутри практически бесконечной окопной рутины. Камера следует за бойцами без привычных монтажных ухищрений, будто оператор сам застрял где-то между мешками с песком и бронежилетами.
Персонажи здесь — скорее функции. Кто-то командует, кто-то стреляет, кто-то истекает кровью и ждёт, когда из эфира наконец придёт вразумительный приказ. По сути, как и положено в любой армии: тебя определяют не твои эмоции, а твоя роль. Этот минимализм на уровне персонажей — вполне намеренный ход, но надо понимать, что тащить на этом всё повествование могут только зрители с крепкими нервами и терпением.
В какой-то момент это напоминает чтение мемуаров: сначала захватывающе, потом — затягивает, но дальше за ежедневными описаниями полевой кухни, промокающих ботинок и протекающих потолков — начинает теряться драматургическая острота. Кино превращается в хронику, а хроника — не всегда тот экшен, к которому мы привыкли.
«Под огнём» — не привычное зрелище с закадровым «Боже, храни Америку» и драматической музыкой. Бой начинается и заканчивается без предупреждения, как реальность. Он состоит из тишины, хаоса, криков и радиопереговоров, где чаще всего «держитесь» — единственный внятный совет.
Ты не видишь врага. Ты не видишь цель. Ты вообще не видишь, что происходит за пределами этих четырёх стен. И если честно — это, пожалуй, самое честное, что кино может сказать о войне. Тут не бывает панорамных кадров с полей сражений. Тут всё либо за стеной, либо за углом, либо внутри твоей головы.
Фильм тяжёлый, нарочито неровный и, что особенно важно, не делает вид, что у войны есть чёткий сценарий или режиссёрская задумка. В этом его плюс. И его же главный минус — хочется, чтобы это хотя бы на экране длилось не так долго.
«Под огнём» / "Warfare"
Очередной военный фильм, где сюжет можно описать одной строчкой: группа бойцов оказывается на передовой, где каждый день — борьба за выживание, и каждый следующий час — подарок судьбы. Здесь нет пространных предысторий, нет пафосных речей и патриотических лозунгов (может только чуть-чуть), только война — с её бессмысленной географией, чёткой иерархией и полной неопределённостью того, кто останется жив.
«Под огнём» снят в жанре гиперреализма, что, с одной стороны, придаёт фильму достоверности, а с другой — ставит вопрос: готов ли зритель провести два с половиной часа внутри практически бесконечной окопной рутины. Камера следует за бойцами без привычных монтажных ухищрений, будто оператор сам застрял где-то между мешками с песком и бронежилетами.
Персонажи здесь — скорее функции. Кто-то командует, кто-то стреляет, кто-то истекает кровью и ждёт, когда из эфира наконец придёт вразумительный приказ. По сути, как и положено в любой армии: тебя определяют не твои эмоции, а твоя роль. Этот минимализм на уровне персонажей — вполне намеренный ход, но надо понимать, что тащить на этом всё повествование могут только зрители с крепкими нервами и терпением.
В какой-то момент это напоминает чтение мемуаров: сначала захватывающе, потом — затягивает, но дальше за ежедневными описаниями полевой кухни, промокающих ботинок и протекающих потолков — начинает теряться драматургическая острота. Кино превращается в хронику, а хроника — не всегда тот экшен, к которому мы привыкли.
«Под огнём» — не привычное зрелище с закадровым «Боже, храни Америку» и драматической музыкой. Бой начинается и заканчивается без предупреждения, как реальность. Он состоит из тишины, хаоса, криков и радиопереговоров, где чаще всего «держитесь» — единственный внятный совет.
Ты не видишь врага. Ты не видишь цель. Ты вообще не видишь, что происходит за пределами этих четырёх стен. И если честно — это, пожалуй, самое честное, что кино может сказать о войне. Тут не бывает панорамных кадров с полей сражений. Тут всё либо за стеной, либо за углом, либо внутри твоей головы.
Фильм тяжёлый, нарочито неровный и, что особенно важно, не делает вид, что у войны есть чёткий сценарий или режиссёрская задумка. В этом его плюс. И его же главный минус — хочется, чтобы это хотя бы на экране длилось не так долго.
👍9
Хотел бы чаще выкладывать фотографии сюда, но последние две недели фотопленки у меня забиты только разными бомбоубежищами 😐 😐
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Вдали от предрассудков
— Неужели это здесь? — Аля недоверчиво выглядывает из окна машины.
Перед нами — покосившиеся ворота с облезлой вывеской: «СНТ „Дружба“». За ними виднеются ряды стареньких дачных домиков. Разноцветные крыши ярко контрастируют с голубым весенним небом.
— Где же ещё, — недовольно говорит оператор Сергей. — Дорога сюда была такая классная, что у меня до сих пор в руках вибрация, — добавляет он, разминая затёкшие пальцы.
Я выхожу из машины и ощущаю, как тихо вокруг: только ветер шелестит в верхушках берёз, и где-то далеко тявкает собака. От Москвы мы ехали всего-то несколько часов, но кажется, будто попали в другой мир — провинциально-медлительный, прозрачный, осенний. Из машины выходит оператор Сергей, и над крышей авто его голова напоминает голову на блюде. Он широко зевает. Мы и вправду долго ехали.
Новый очерк о том, как живёт СНТ под Тверью, о председателе-африканце, который стал своим, о заброшенных дачах и аккуратных палисадниках, о бабушках с вареньем и окошках с шансончиком, о том, как спасают крыши и чинят теплицы, о велосипедах и пыльных дорогах, о том, как в поисках героя для фильма находишь историю про всех сразу: https://telegra.ph/Vdali-ot-predrassudkov-07-02
— Неужели это здесь? — Аля недоверчиво выглядывает из окна машины.
Перед нами — покосившиеся ворота с облезлой вывеской: «СНТ „Дружба“». За ними виднеются ряды стареньких дачных домиков. Разноцветные крыши ярко контрастируют с голубым весенним небом.
— Где же ещё, — недовольно говорит оператор Сергей. — Дорога сюда была такая классная, что у меня до сих пор в руках вибрация, — добавляет он, разминая затёкшие пальцы.
Я выхожу из машины и ощущаю, как тихо вокруг: только ветер шелестит в верхушках берёз, и где-то далеко тявкает собака. От Москвы мы ехали всего-то несколько часов, но кажется, будто попали в другой мир — провинциально-медлительный, прозрачный, осенний. Из машины выходит оператор Сергей, и над крышей авто его голова напоминает голову на блюде. Он широко зевает. Мы и вправду долго ехали.
Новый очерк о том, как живёт СНТ под Тверью, о председателе-африканце, который стал своим, о заброшенных дачах и аккуратных палисадниках, о бабушках с вареньем и окошках с шансончиком, о том, как спасают крыши и чинят теплицы, о велосипедах и пыльных дорогах, о том, как в поисках героя для фильма находишь историю про всех сразу: https://telegra.ph/Vdali-ot-predrassudkov-07-02
Telegraph
Вдали от предрассудков
— Неужели это здесь? — Аля недоверчиво выглядывает из окна машины. Перед нами — покосившиеся ворота с облезлой вывеской: «СНТ „Дружба“». За ними виднеются ряды стареньких дачных домиков. Разноцветные крыши ярко контрастируют с голубым весенним небом. — Где…
Во-первых, я давно читаю Чужбину и если вы еще нет и особенно вы эмигрант, то очень советую.
Во-вторых — это канал.
В-третьих, у них проходит литературный конкурс в котором я планирую поучаствовать, а вчера до ночи читал участников прошлого года. Очень интересно.
Пост длинный, про конкурс читать здесь: https://www.tgoop.com/chuzhbina/8286
Во-вторых — это канал.
В-третьих, у них проходит литературный конкурс в котором я планирую поучаствовать, а вчера до ночи читал участников прошлого года. Очень интересно.
Пост длинный, про конкурс читать здесь: https://www.tgoop.com/chuzhbina/8286
Telegram
CHUZHBINA
Приглашение на участие в литературном конкурсе "Время Перелома 3: Поиск света в конце тоннеля"
С февраля 2022-го года прошло уже более трех лет, а конец текущего десятилетия ныне ближе, чем его начало. Наши двадцатые годы становятся переломными не только…
С февраля 2022-го года прошло уже более трех лет, а конец текущего десятилетия ныне ближе, чем его начало. Наши двадцатые годы становятся переломными не только…
👍9
Мы один раз играли сет в студии Лебедева на их день рождения.
Это был второй раз, когда я видел Лебедева вживую.
В первый раз он при мне ругал «Ну, погоди» и говорил, что это «советское говно» и «жалкая пародия». И я тогда подумал: так себя ведёт подросток, которому больше всего хочется доказать родителям, что он взрослый — и для этого он выбирает самое простое: плевать в их любимые песни, книги, мультики.
Как будто отрицать — это уже самостоятельность.
Это был второй раз, когда я видел Лебедева вживую.
В первый раз он при мне ругал «Ну, погоди» и говорил, что это «советское говно» и «жалкая пародия». И я тогда подумал: так себя ведёт подросток, которому больше всего хочется доказать родителям, что он взрослый — и для этого он выбирает самое простое: плевать в их любимые песни, книги, мультики.
Как будто отрицать — это уже самостоятельность.
👍13
Город — это такая конструкция, которая вроде как должна нас объединять, но чаще всего изолирует.
В толпе ты уже не ты. Просто «человек в серой куртке». Иногда куртку запоминают лучше, чем лицо.
Но были те, кто пытался это исправить.
Патрик Геддес — биолог, который зачем-то занялся градостроительством. Он смотрел на город как на живое существо: с нервами, обменом веществ, воспалениями. Хотел, чтобы планировали не только улицы, но и человеческие привычки.
Чтобы город не был ловушкой, а продолжением человека.
Патрик Геддес — шотландец, родившийся в середине XIX века, человек-парадокс. По образованию он биолог, ученик знаменитого Томаса Гексли. Казалось бы, при чём тут города? Но Геддес быстро понял: настоящую эволюцию нужно наблюдать не только в природе, но и в урбанистике. Он считал, что города — это не просто бетон и дороги, а живые системы, которые тоже развиваются, стареют, болеют и иногда — умирают.
В конце XIX века он приехал в разросшийся и хаотичный Эдинбург, полный нищеты, болезней и антисанитарии. Геддес не стал читать лекции о том, как должно быть (хотя на самом деле стал, но это выражение показывает какой он был пассионарий). Он взялся за дело: начал восстанавливать заброшенные дворы, обустраивать скверы, высаживать растения прямо в трущобах. Его основная идея была такая, что изменения начинаются с маленького — с подоконника, с дворика, с привычки думать о городе как об общем доме. Его любимой фразой была: «Думай глобально, действуй локально». Эту мысль до сих пор таскают на конференции экологи, хотя придумал её именно Геддес.
Эбинезер Говард рисовал кружочки. Идеальные, аккуратные. Мечтал соединить деревню и город. Чтобы зелень, работа и нормальная психика — всё в одном комплекте.
Он работал стенографистом в парламенте и вечно рисовал схемы в блокноте. Его угнетала индустриальная Англия: серые города, бесконечный смог, перенаселение. Но он не хотел и полного ухода в деревню, понимая, что людям нужны работа, инфраструктура и общение. Так появилась идея «города-сада» — гибрида деревни и города.
В 1898 году он опубликовал книгу «Города-сады завтрашнего дня», которая начиналась почти как фантастический роман. Он рисовал модели городов, окружённых зелёными поясами, где каждый житель живёт в пределах пешей доступности от парка, школы, магазина и работы. Его кружочки — это не просто схема, а попытка сбежать от бессмысленной урбанистической гонки, когда человек живёт в бетонной коробке, а отдыхает — только в пригородных заторах. Сам Говард позже основал первый реальный город-сад — Лечворт под Лондоном. Там появились дома с садиками, зелёные аллеи, минимальная плотность застройки. Конечно, проект был далёк от идеала, но тысячи людей увидели, что возможно строить иначе.
Наивные? Да. Но хорошо, что были.
Может, пик человеческого уклада — это вообще не мегаполисы, не небоскрёбы и не умные города с парковками по Bluetooth.
Хотя многие считают, что из деревни-то и выходить не стоило.
А кто-то идёт ещё дальше — как в «Автостопом по галактике»:
«Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в своё время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше и говорили, что и влезать-то на них было незачем…».
В толпе ты уже не ты. Просто «человек в серой куртке». Иногда куртку запоминают лучше, чем лицо.
Но были те, кто пытался это исправить.
Патрик Геддес — биолог, который зачем-то занялся градостроительством. Он смотрел на город как на живое существо: с нервами, обменом веществ, воспалениями. Хотел, чтобы планировали не только улицы, но и человеческие привычки.
Чтобы город не был ловушкой, а продолжением человека.
Патрик Геддес — шотландец, родившийся в середине XIX века, человек-парадокс. По образованию он биолог, ученик знаменитого Томаса Гексли. Казалось бы, при чём тут города? Но Геддес быстро понял: настоящую эволюцию нужно наблюдать не только в природе, но и в урбанистике. Он считал, что города — это не просто бетон и дороги, а живые системы, которые тоже развиваются, стареют, болеют и иногда — умирают.
В конце XIX века он приехал в разросшийся и хаотичный Эдинбург, полный нищеты, болезней и антисанитарии. Геддес не стал читать лекции о том, как должно быть (хотя на самом деле стал, но это выражение показывает какой он был пассионарий). Он взялся за дело: начал восстанавливать заброшенные дворы, обустраивать скверы, высаживать растения прямо в трущобах. Его основная идея была такая, что изменения начинаются с маленького — с подоконника, с дворика, с привычки думать о городе как об общем доме. Его любимой фразой была: «Думай глобально, действуй локально». Эту мысль до сих пор таскают на конференции экологи, хотя придумал её именно Геддес.
Эбинезер Говард рисовал кружочки. Идеальные, аккуратные. Мечтал соединить деревню и город. Чтобы зелень, работа и нормальная психика — всё в одном комплекте.
Он работал стенографистом в парламенте и вечно рисовал схемы в блокноте. Его угнетала индустриальная Англия: серые города, бесконечный смог, перенаселение. Но он не хотел и полного ухода в деревню, понимая, что людям нужны работа, инфраструктура и общение. Так появилась идея «города-сада» — гибрида деревни и города.
В 1898 году он опубликовал книгу «Города-сады завтрашнего дня», которая начиналась почти как фантастический роман. Он рисовал модели городов, окружённых зелёными поясами, где каждый житель живёт в пределах пешей доступности от парка, школы, магазина и работы. Его кружочки — это не просто схема, а попытка сбежать от бессмысленной урбанистической гонки, когда человек живёт в бетонной коробке, а отдыхает — только в пригородных заторах. Сам Говард позже основал первый реальный город-сад — Лечворт под Лондоном. Там появились дома с садиками, зелёные аллеи, минимальная плотность застройки. Конечно, проект был далёк от идеала, но тысячи людей увидели, что возможно строить иначе.
Наивные? Да. Но хорошо, что были.
Может, пик человеческого уклада — это вообще не мегаполисы, не небоскрёбы и не умные города с парковками по Bluetooth.
Хотя многие считают, что из деревни-то и выходить не стоило.
А кто-то идёт ещё дальше — как в «Автостопом по галактике»:
«Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в своё время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше и говорили, что и влезать-то на них было незачем…».
5👍12
1) План Геддеса (1925), первый генеральный план Тель-Авива
2) Гипотетический план "города-сада" сэра Говарда Эбинезера
2) Гипотетический план "города-сада" сэра Говарда Эбинезера
👍7
Forwarded from А что по телику?
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Сюжет о маленьких людях в программе «Тема» на первом телеканале Останкино // 1993 год
Добавил и последний очерк.
Спасибо большое, что читаете!
Собака, которая работала по будням – о собаке, которая либо знала свою судьбу, либо была очень решительной, либо являлась реинкарнацией какого-то нашего родственника.
Бедная Лиза – о подростковом возрасте, с его контрастами и поиском себя, о районных школах десятых годов, социальных иерархиях, драматичных моментах и странном опыте взросления.
Чемодан – о встречах, которые меняют планы, о жизни, которая, как в кино, складывается из случайностей, о людях с их секретами, драмах и неожиданными решениями, о любви и предательстве, но в первую очередь о чемодане.
В плену – о московских тусовках и жизни людей, которые пытаются найти себя в мире гламура, роскоши и иллюзий.
Мечта и пепельница – о случайной встрече, непринятии новой страны, воспоминаниях, которые заменяют реальную жизнь и смирении перед обстоятельствами.
Убийство времени – о том, что эмиграция — это не просто переезд, а вечное ощущение временности. О том, что глобализация не стирает границы, а делает их ещё ощутимее. О том, какая Россия большая. О Земфире. И о том, как мелкие детали напоминают о доме сильнее, чем километры на карте.
Скромное обаяние кинофестиваля — очерк о кинофестивалях на которых я работал, богеме, искусстве и красивых девушках.
Вдали от предрассудков — очерк о том, как живёт СНТ под Тверью, о председателе-африканце, который стал своим, о заброшенных дачах и аккуратных палисадниках, о бабушках с вареньем и окошках с шансончиком.
Весёлый, грустный и скучающий – новый очерк о вечеринке на крыше, сумречном Тель-Авиве и Новым годом на чужбине.
Ведьма – как-то раз мы снимали в деревне, где из местных достопримечательностей была ведьма.
Миг, которого не было – я сидел в небольшом кафе на одной из центральных улиц Брайтона и пил кока-колу на последние деньги.
Берлин, мой друг – мы же вылетаем в Германию. Я давно там не был, и хотелось посмотреть, так ли мне повезло с Берлином в прошлый раз, или это действительно такой приятный город.
Невышедший репортаж – как-то раз мы поехали снимать репортаж об области, где нет питьевой воды.
500 евро – как легко поменять купюру в 500 евро во Франции.
Иду по тверской – приезд в Москву после самого долгого перерыва.
О русофобии в Латвии – я только приехал в Ригу, пишу очерк в разгар пропаганды о том как русских не любят в Европе.
Рой – идя между небоскребами Гуанчжоу разговариваем о Китае.
Выживут только садовники – рассказ о странном знакомстве во время долгой пересадки во Франкфурте.
Народ без моря – об Армении и армянах.
Разные люди – первое впечателнение об Израиле и его жителях.
Завтра, брат – Грузия и её жители, которые поняли, что не надо спешить.
Сколько дорог нужно пройти – как мы поехали на концерт (в общем то рассказ опять о любви).
Я здесь живу – поездка в Иерусалим.
Я список кораблей прочел до середины – новая страна, новый переезд, ожидание новой квартиры, а я перед сном вспоминаю школьный район.
Королевство ремёсел – о том, как я стоя в муке посреди пекарни и слушая Fergie, думаю как я здесь оказался.
Трое в баре, не считая меня – один день из жизни Тель-Авива.
С широко закрытыми глазами – как мы снимали фильм «Викинг» и умирали как хотели спать.
Спасибо большое, что читаете!
Собака, которая работала по будням – о собаке, которая либо знала свою судьбу, либо была очень решительной, либо являлась реинкарнацией какого-то нашего родственника.
Бедная Лиза – о подростковом возрасте, с его контрастами и поиском себя, о районных школах десятых годов, социальных иерархиях, драматичных моментах и странном опыте взросления.
Чемодан – о встречах, которые меняют планы, о жизни, которая, как в кино, складывается из случайностей, о людях с их секретами, драмах и неожиданными решениями, о любви и предательстве, но в первую очередь о чемодане.
В плену – о московских тусовках и жизни людей, которые пытаются найти себя в мире гламура, роскоши и иллюзий.
Мечта и пепельница – о случайной встрече, непринятии новой страны, воспоминаниях, которые заменяют реальную жизнь и смирении перед обстоятельствами.
Убийство времени – о том, что эмиграция — это не просто переезд, а вечное ощущение временности. О том, что глобализация не стирает границы, а делает их ещё ощутимее. О том, какая Россия большая. О Земфире. И о том, как мелкие детали напоминают о доме сильнее, чем километры на карте.
Скромное обаяние кинофестиваля — очерк о кинофестивалях на которых я работал, богеме, искусстве и красивых девушках.
Вдали от предрассудков — очерк о том, как живёт СНТ под Тверью, о председателе-африканце, который стал своим, о заброшенных дачах и аккуратных палисадниках, о бабушках с вареньем и окошках с шансончиком.
Весёлый, грустный и скучающий – новый очерк о вечеринке на крыше, сумречном Тель-Авиве и Новым годом на чужбине.
Ведьма – как-то раз мы снимали в деревне, где из местных достопримечательностей была ведьма.
Миг, которого не было – я сидел в небольшом кафе на одной из центральных улиц Брайтона и пил кока-колу на последние деньги.
Берлин, мой друг – мы же вылетаем в Германию. Я давно там не был, и хотелось посмотреть, так ли мне повезло с Берлином в прошлый раз, или это действительно такой приятный город.
Невышедший репортаж – как-то раз мы поехали снимать репортаж об области, где нет питьевой воды.
500 евро – как легко поменять купюру в 500 евро во Франции.
Иду по тверской – приезд в Москву после самого долгого перерыва.
О русофобии в Латвии – я только приехал в Ригу, пишу очерк в разгар пропаганды о том как русских не любят в Европе.
Рой – идя между небоскребами Гуанчжоу разговариваем о Китае.
Выживут только садовники – рассказ о странном знакомстве во время долгой пересадки во Франкфурте.
Народ без моря – об Армении и армянах.
Разные люди – первое впечателнение об Израиле и его жителях.
Завтра, брат – Грузия и её жители, которые поняли, что не надо спешить.
Сколько дорог нужно пройти – как мы поехали на концерт (в общем то рассказ опять о любви).
Я здесь живу – поездка в Иерусалим.
Я список кораблей прочел до середины – новая страна, новый переезд, ожидание новой квартиры, а я перед сном вспоминаю школьный район.
Королевство ремёсел – о том, как я стоя в муке посреди пекарни и слушая Fergie, думаю как я здесь оказался.
Трое в баре, не считая меня – один день из жизни Тель-Авива.
С широко закрытыми глазами – как мы снимали фильм «Викинг» и умирали как хотели спать.
Forwarded from 🗯 Костя шарит
Было актуально во времена массовых митингов в Мск лет так 8 назад. Но я ждал реинкарнации технологии, так как штука то крутая, а с тех пор только AirTag юзал подобную технологию
Telegram
vc.ru
Джек Дорси выпустил бета-версию децентрализованного офлайн-мессенджера BitChat. Он позволяет обмениваться сообщениями без использования интернета — через Bluetooth-сети из множества устройств.
В сервисе нет аккаунтов, а для регистрации не нужны электронные…
В сервисе нет аккаунтов, а для регистрации не нужны электронные…
👍4
#посмотрел
«Мужья» / Husbands (1970)
Три друга — Гас (Джон Кассаветис), Гарри (Бен Газзара) и Арчи (Питер Фальк) — после неожиданной смерти четвёртого члена их тесного мужского братства решают устроить трёхдневный марафон памяти. Или запоя. Или бегства от реальности. Они бесцельно бродят по Нью-Йорку, спонтанно летят в Лондон, напиваются, дерутся, выясняют отношения, заводят случайные связи и, кажется, пытаются доказать себе, что всё ещё живы.
Кассаветис покусился на святое: бессмысленные мужские разговоры. Занудство, которое в других фильмах было бы вырезано на этапе чернового монтажа, здесь превращено в сюжетный метод. Камера сидит рядом, молчит и ждёт. Всё по-честному. По-американски. Даже когда герой Газзары бьёт жену — сцена не снята с нарочитой дистанцией, не обставлена психологической драматургией. Это просто происходит. Как, например, сцены бесконечной блевоты в туалете или заплетающиеся речи в баре под старую песню. Потому что в жизни оно всё типа так.
Формально — роуд-муви. По факту — мужское пике в зону полного экзистенциального нуля. Запой в трёх действиях: боль, отрицание, пустота. Их поведение непредсказуемо, инфантильно и тревожно, но всё вместе — до обидного узнаваемо. Каждый из них вроде бы пытается справиться с горем, но делает это так, будто хоронит в первую очередь не друга, а самого себя. Или свою молодость. Или остатки хоть какого-то смысла.
Трио актёров — идеально. Газзара, Фальк, сам Кассаветис. Один как будто орёт всё, что накопилось, другой пытается остаться рациональным, третий крутится между ними, как алкогольный катализатор. Это не актёрская игра — это почти этюд из жизни, снятый на камеру случайно.
Здесь нет выводов (почти). Здесь никто никого не спасает (почти). И, пожалуй, это главное достоинство фильма.
«Мы ведь даже не друзья, — говорит один из героев ближе к финалу, — мы просто трое людей, которые не хотят идти домой».
И правда — идти некуда. Только дальше. В ночь. В бар. В Лондон. В никуда.
«Мужья» / Husbands (1970)
Три друга — Гас (Джон Кассаветис), Гарри (Бен Газзара) и Арчи (Питер Фальк) — после неожиданной смерти четвёртого члена их тесного мужского братства решают устроить трёхдневный марафон памяти. Или запоя. Или бегства от реальности. Они бесцельно бродят по Нью-Йорку, спонтанно летят в Лондон, напиваются, дерутся, выясняют отношения, заводят случайные связи и, кажется, пытаются доказать себе, что всё ещё живы.
Кассаветис покусился на святое: бессмысленные мужские разговоры. Занудство, которое в других фильмах было бы вырезано на этапе чернового монтажа, здесь превращено в сюжетный метод. Камера сидит рядом, молчит и ждёт. Всё по-честному. По-американски. Даже когда герой Газзары бьёт жену — сцена не снята с нарочитой дистанцией, не обставлена психологической драматургией. Это просто происходит. Как, например, сцены бесконечной блевоты в туалете или заплетающиеся речи в баре под старую песню. Потому что в жизни оно всё типа так.
Формально — роуд-муви. По факту — мужское пике в зону полного экзистенциального нуля. Запой в трёх действиях: боль, отрицание, пустота. Их поведение непредсказуемо, инфантильно и тревожно, но всё вместе — до обидного узнаваемо. Каждый из них вроде бы пытается справиться с горем, но делает это так, будто хоронит в первую очередь не друга, а самого себя. Или свою молодость. Или остатки хоть какого-то смысла.
Трио актёров — идеально. Газзара, Фальк, сам Кассаветис. Один как будто орёт всё, что накопилось, другой пытается остаться рациональным, третий крутится между ними, как алкогольный катализатор. Это не актёрская игра — это почти этюд из жизни, снятый на камеру случайно.
Здесь нет выводов (почти). Здесь никто никого не спасает (почти). И, пожалуй, это главное достоинство фильма.
«Мы ведь даже не друзья, — говорит один из героев ближе к финалу, — мы просто трое людей, которые не хотят идти домой».
И правда — идти некуда. Только дальше. В ночь. В бар. В Лондон. В никуда.