Good Old Days
2008

#посмотрел

«Под огнём» / "Warfare"

Очередной военный фильм, где сюжет можно описать одной строчкой: группа бойцов оказывается на передовой, где каждый день — борьба за выживание, и каждый следующий час — подарок судьбы. Здесь нет пространных предысторий, нет пафосных речей и патриотических лозунгов (может только чуть-чуть), только война — с её бессмысленной географией, чёткой иерархией и полной неопределённостью того, кто останется жив.

«Под огнём» снят в жанре гиперреализма, что, с одной стороны, придаёт фильму достоверности, а с другой — ставит вопрос: готов ли зритель провести два с половиной часа внутри практически бесконечной окопной рутины. Камера следует за бойцами без привычных монтажных ухищрений, будто оператор сам застрял где-то между мешками с песком и бронежилетами.

Персонажи здесь — скорее функции. Кто-то командует, кто-то стреляет, кто-то истекает кровью и ждёт, когда из эфира наконец придёт вразумительный приказ. По сути, как и положено в любой армии: тебя определяют не твои эмоции, а твоя роль. Этот минимализм на уровне персонажей — вполне намеренный ход, но надо понимать, что тащить на этом всё повествование могут только зрители с крепкими нервами и терпением.

В какой-то момент это напоминает чтение мемуаров: сначала захватывающе, потом — затягивает, но дальше за ежедневными описаниями полевой кухни, промокающих ботинок и протекающих потолков — начинает теряться драматургическая острота. Кино превращается в хронику, а хроника — не всегда тот экшен, к которому мы привыкли.

«Под огнём» — не привычное зрелище с закадровым «Боже, храни Америку» и драматической музыкой. Бой начинается и заканчивается без предупреждения, как реальность. Он состоит из тишины, хаоса, криков и радиопереговоров, где чаще всего «держитесь» — единственный внятный совет.

Ты не видишь врага. Ты не видишь цель. Ты вообще не видишь, что происходит за пределами этих четырёх стен. И если честно — это, пожалуй, самое честное, что кино может сказать о войне. Тут не бывает панорамных кадров с полей сражений. Тут всё либо за стеной, либо за углом, либо внутри твоей головы.

Фильм тяжёлый, нарочито неровный и, что особенно важно, не делает вид, что у войны есть чёткий сценарий или режиссёрская задумка. В этом его плюс. И его же главный минус — хочется, чтобы это хотя бы на экране длилось не так долго.

Час ходьбы в +30 это как десять часов тренировки в зале

Вдали от предрассудков

— Неужели это здесь? — Аля недоверчиво выглядывает из окна машины.

Перед нами — покосившиеся ворота с облезлой вывеской: «СНТ „Дружба“». За ними виднеются ряды стареньких дачных домиков. Разноцветные крыши ярко контрастируют с голубым весенним небом.

— Где же ещё, — недовольно говорит оператор Сергей. — Дорога сюда была такая классная, что у меня до сих пор в руках вибрация, — добавляет он, разминая затёкшие пальцы.

Я выхожу из машины и ощущаю, как тихо вокруг: только ветер шелестит в верхушках берёз, и где-то далеко тявкает собака. От Москвы мы ехали всего-то несколько часов, но кажется, будто попали в другой мир — провинциально-медлительный, прозрачный, осенний. Из машины выходит оператор Сергей, и над крышей авто его голова напоминает голову на блюде. Он широко зевает. Мы и вправду долго ехали.



Новый очерк о том, как живёт СНТ под Тверью, о председателе-африканце, который стал своим, о заброшенных дачах и аккуратных палисадниках, о бабушках с вареньем и окошках с шансончиком, о том, как спасают крыши и чинят теплицы, о велосипедах и пыльных дорогах, о том, как в поисках героя для фильма находишь историю про всех сразу: https://telegra.ph/Vdali-ot-predrassudkov-07-02

Во-первых, я давно читаю Чужбину и если вы еще нет и особенно вы эмигрант, то очень советую.

Во-вторых — это канал.

В-третьих, у них проходит литературный конкурс в котором я планирую поучаствовать, а вчера до ночи читал участников прошлого года. Очень интересно.

Пост длинный, про конкурс читать здесь: https://www.tgoop.com/chuzhbina/8286

Мы один раз играли сет в студии Лебедева на их день рождения.

Это был второй раз, когда я видел Лебедева вживую.
В первый раз он при мне ругал «Ну, погоди» и говорил, что это «советское говно» и «жалкая пародия». И я тогда подумал: так себя ведёт подросток, которому больше всего хочется доказать родителям, что он взрослый — и для этого он выбирает самое простое: плевать в их любимые песни, книги, мультики.
Как будто отрицать — это уже самостоятельность.

Мы или не мы

Город — это такая конструкция, которая вроде как должна нас объединять, но чаще всего изолирует.
В толпе ты уже не ты. Просто «человек в серой куртке». Иногда куртку запоминают лучше, чем лицо.

Но были те, кто пытался это исправить.
Патрик Геддес — биолог, который зачем-то занялся градостроительством. Он смотрел на город как на живое существо: с нервами, обменом веществ, воспалениями. Хотел, чтобы планировали не только улицы, но и человеческие привычки.
Чтобы город не был ловушкой, а продолжением человека.

Патрик Геддес — шотландец, родившийся в середине XIX века, человек-парадокс. По образованию он биолог, ученик знаменитого Томаса Гексли. Казалось бы, при чём тут города? Но Геддес быстро понял: настоящую эволюцию нужно наблюдать не только в природе, но и в урбанистике. Он считал, что города — это не просто бетон и дороги, а живые системы, которые тоже развиваются, стареют, болеют и иногда — умирают.

В конце XIX века он приехал в разросшийся и хаотичный Эдинбург, полный нищеты, болезней и антисанитарии. Геддес не стал читать лекции о том, как должно быть (хотя на самом деле стал, но это выражение показывает какой он был пассионарий). Он взялся за дело: начал восстанавливать заброшенные дворы, обустраивать скверы, высаживать растения прямо в трущобах. Его основная идея была такая, что изменения начинаются с маленького — с подоконника, с дворика, с привычки думать о городе как об общем доме. Его любимой фразой была: «Думай глобально, действуй локально». Эту мысль до сих пор таскают на конференции экологи, хотя придумал её именно Геддес.

Эбинезер Говард рисовал кружочки. Идеальные, аккуратные. Мечтал соединить деревню и город. Чтобы зелень, работа и нормальная психика — всё в одном комплекте.

Он работал стенографистом в парламенте и вечно рисовал схемы в блокноте. Его угнетала индустриальная Англия: серые города, бесконечный смог, перенаселение. Но он не хотел и полного ухода в деревню, понимая, что людям нужны работа, инфраструктура и общение. Так появилась идея «города-сада» — гибрида деревни и города.

В 1898 году он опубликовал книгу «Города-сады завтрашнего дня», которая начиналась почти как фантастический роман. Он рисовал модели городов, окружённых зелёными поясами, где каждый житель живёт в пределах пешей доступности от парка, школы, магазина и работы. Его кружочки — это не просто схема, а попытка сбежать от бессмысленной урбанистической гонки, когда человек живёт в бетонной коробке, а отдыхает — только в пригородных заторах. Сам Говард позже основал первый реальный город-сад — Лечворт под Лондоном. Там появились дома с садиками, зелёные аллеи, минимальная плотность застройки. Конечно, проект был далёк от идеала, но тысячи людей увидели, что возможно строить иначе.

Наивные? Да. Но хорошо, что были.

Может, пик человеческого уклада — это вообще не мегаполисы, не небоскрёбы и не умные города с парковками по Bluetooth.

Хотя многие считают, что из деревни-то и выходить не стоило.
А кто-то идёт ещё дальше — как в «Автостопом по галактике»:
«Кое-кто был убежден в том, что людям не стоило в своё время спускаться с деревьев. Некоторые шли дальше и говорили, что и влезать-то на них было незачем…».

Добавил и последний очерк.
Спасибо большое, что читаете!

Собака, которая работала по будням – о собаке, которая либо знала свою судьбу, либо была очень решительной, либо являлась реинкарнацией какого-то нашего родственника.

Бедная Лиза – о подростковом возрасте, с его контрастами и поиском себя, о районных школах десятых годов, социальных иерархиях, драматичных моментах и странном опыте взросления.

Чемодан – о встречах, которые меняют планы, о жизни, которая, как в кино, складывается из случайностей, о людях с их секретами, драмах и неожиданными решениями, о любви и предательстве, но в первую очередь о чемодане.

В плену – о московских тусовках и жизни людей, которые пытаются найти себя в мире гламура, роскоши и иллюзий.

Мечта и пепельница – о случайной встрече, непринятии новой страны, воспоминаниях, которые заменяют реальную жизнь и смирении перед обстоятельствами.

Убийство времени – о том, что эмиграция — это не просто переезд, а вечное ощущение временности. О том, что глобализация не стирает границы, а делает их ещё ощутимее. О том, какая Россия большая. О Земфире. И о том, как мелкие детали напоминают о доме сильнее, чем километры на карте.

Скромное обаяние кинофестиваля — очерк о кинофестивалях на которых я работал, богеме, искусстве и красивых девушках.

Вдали от предрассудков — очерк о том, как живёт СНТ под Тверью, о председателе-африканце, который стал своим, о заброшенных дачах и аккуратных палисадниках, о бабушках с вареньем и окошках с шансончиком.

Весёлый, грустный и скучающий – новый очерк о вечеринке на крыше, сумречном Тель-Авиве и Новым годом на чужбине.

Ведьма – как-то раз мы снимали в деревне, где из местных достопримечательностей была ведьма.

Миг, которого не было – я сидел в небольшом кафе на одной из центральных улиц Брайтона и пил кока-колу на последние деньги.

Берлин, мой друг – мы же вылетаем в Германию. Я давно там не был, и хотелось посмотреть, так ли мне повезло с Берлином в прошлый раз, или это действительно такой приятный город.

Невышедший репортаж – как-то раз мы поехали снимать репортаж об области, где нет питьевой воды.

500 евро – как легко поменять купюру в 500 евро во Франции.

Иду по тверской – приезд в Москву после самого долгого перерыва.

О русофобии в Латвии – я только приехал в Ригу, пишу очерк в разгар пропаганды о том как русских не любят в Европе.

Рой – идя между небоскребами Гуанчжоу разговариваем о Китае.

Выживут только садовники – рассказ о странном знакомстве во время долгой пересадки во Франкфурте.

Народ без моря – об Армении и армянах.

Разные люди – первое впечателнение об Израиле и его жителях.

Завтра, брат – Грузия и её жители, которые поняли, что не надо спешить.

Сколько дорог нужно пройти – как мы поехали на концерт (в общем то рассказ опять о любви).

Я здесь живу – поездка в Иерусалим.

Я список кораблей прочел до середины – новая страна, новый переезд, ожидание новой квартиры, а я перед сном вспоминаю школьный район.

Королевство ремёсел – о том, как я стоя в муке посреди пекарни и слушая Fergie, думаю как я здесь оказался.

Трое в баре, не считая меня – один день из жизни Тель-Авива.

С широко закрытыми глазами – как мы снимали фильм «Викинг» и умирали как хотели спать.

Было актуально во времена массовых митингов в Мск лет так 8 назад. Но я ждал реинкарнации технологии, так как штука то крутая, а с тех пор только AirTag юзал подобную технологию

#посмотрел

«Мужья» / Husbands (1970)

Три друга — Гас (Джон Кассаветис), Гарри (Бен Газзара) и Арчи (Питер Фальк) — после неожиданной смерти четвёртого члена их тесного мужского братства решают устроить трёхдневный марафон памяти. Или запоя. Или бегства от реальности. Они бесцельно бродят по Нью-Йорку, спонтанно летят в Лондон, напиваются, дерутся, выясняют отношения, заводят случайные связи и, кажется, пытаются доказать себе, что всё ещё живы.

Кассаветис покусился на святое: бессмысленные мужские разговоры. Занудство, которое в других фильмах было бы вырезано на этапе чернового монтажа, здесь превращено в сюжетный метод. Камера сидит рядом, молчит и ждёт. Всё по-честному. По-американски. Даже когда герой Газзары бьёт жену — сцена не снята с нарочитой дистанцией, не обставлена психологической драматургией. Это просто происходит. Как, например, сцены бесконечной блевоты в туалете или заплетающиеся речи в баре под старую песню. Потому что в жизни оно всё типа так.

Формально — роуд-муви. По факту — мужское пике в зону полного экзистенциального нуля. Запой в трёх действиях: боль, отрицание, пустота. Их поведение непредсказуемо, инфантильно и тревожно, но всё вместе — до обидного узнаваемо. Каждый из них вроде бы пытается справиться с горем, но делает это так, будто хоронит в первую очередь не друга, а самого себя. Или свою молодость. Или остатки хоть какого-то смысла.

Трио актёров — идеально. Газзара, Фальк, сам Кассаветис. Один как будто орёт всё, что накопилось, другой пытается остаться рациональным, третий крутится между ними, как алкогольный катализатор. Это не актёрская игра — это почти этюд из жизни, снятый на камеру случайно.
Здесь нет выводов (почти). Здесь никто никого не спасает (почти). И, пожалуй, это главное достоинство фильма.

«Мы ведь даже не друзья, — говорит один из героев ближе к финалу, — мы просто трое людей, которые не хотят идти домой».

И правда — идти некуда. Только дальше. В ночь. В бар. В Лондон. В никуда.

Ого.

Я, кстати, давно говорил: в век запретов и пуританства мы войдём — только не с церковной кафедры, а под флагом «этики» и «безопасности».

FaceTime в iOS 26 «замораживает» видеозвонок, если в кадре появился обнажённый человек. Это обнаружил пользователь iDeviceHelp и рассказал в своём блоге Х.

Изначально фишка была анонсирована для детских аккаунтов Apple — она включала в себя размытие наготы в общих альбомах в «Фото» и приостановку FaceTime-звонков при обнаружении в кадре раздетого человека. Однако изменения коснулись и взрослых пользователей.

Мало того, что я не очень понимаю, как это не нарушает собственную политику Apple — они же сами заявляют, что «содержание звонка не идёт на их серверы и остаётся только на устройстве» — так и вообще вся концепция того, что два взрослых человека могут или не могут делать, выглядит дико. Хотя мне как гражданину России это до боли знакомо.

Самое интересное — комментарий из англоязычной прессы:

«Сотни тысяч видеозвонков к детским врачам теперь будут невозможны. Родители больше не смогут просто показать ребёнка по видео, например если что-то с кожей. Идите ко врачу лично.»

А мы знаем, как хорошо работает медицина в США.

#посмотрел

«Герцогиня» / "The Duchess" (2008)

Фильм рассказывает историю Джорджианы Спенсер (Кира Найтли) — девушки с живым умом, сложным характером и яркой внешностью, которая в 17 лет выходит замуж за герцога Девонширского (Рэйф Файнс), уверенного в том, что жена — это, прежде всего, красивый сосуд для продолжения рода. Он хмур, сух, немногословен, и с первых же минут становится понятно: этот брак не про любовь, а про статус, династию и социальный договор, в котором у женщины — в буквальном смысле — нет голоса.

«Герцогиня» — классический фильм из классической эпохи, где всё держится на костюмах, акцентах и невозможности сказать то, что хочется. Это не учебник по XVIII веку — исторические неточности, безусловно, есть, но их никто и не пытался скрывать. Всё внимание здесь сосредоточено не на точности перчаток и расшивок, а на том, что происходило между людьми внутри этого глянцевого фасада. А происходило ровно то, что всегда происходит, когда власть принадлежит одному, а страдать приходится другому.

Женщина в этом мире — декоративный объект, с функцией наследника, улыбки и своевременного ухода в тень.Муж может изменять, унижать, отнимать детей, просто потому что он муж. А если он ещё и герцог — то, по сути, полубог. Персонаж Файнса здесь играет даже не злодея, а систему — холодную, бюрократическую, эмоционально кастрированную. Его неспособность вызвать любовь превращается в патологическое желание всё контролировать. И чем меньше он получает признания, тем больше карает того, от кого хочет любви.

Сценография, антураж, ткань — всё в «Герцогине» работает безупречно. Полы хочется протереть рукой. По лестницам — пройтись. В этих залах действительно хочется потанцевать, а за теми столами — посидеть в молчании, положив руку на ножку бокала. Но вся эта роскошь — неотделима от трагичности происходящего. Платья здесь не символ элегантности, а неволи. Ожерелья — цепи. А музыка, скользящая по натянутым струнам эпохи, будто бы заранее знает, что хэппи-энда не будет.

«Герцогиня» — не только красивая картина, но и довольно жёсткое кино. Потому что оно, как бы извиняясь, напоминает: так было. И так во многом остаётся. Власть без любви производит тиранию. А тирания в частной жизни выглядит как красивая свадьба и замок, из которого нельзя выйти.