В одной из своих лекций Мераб Мамардашвили говорил, что время – это скорее не линия, а спираль. И какое-нибудь значимое событие, которое происходит в жизни человека, похоже на иглу, пронзающую эту спираль насквозь, как масло. Так и получается, что первая любовь, смерть близкого, рождение – все это в каком-то смысле не точка на карте, а вечно длящийся момент, неизменная константа. Не знаю, читал ли Мамардашвишили мексиканца Хуана Рульфо и его роман «Педро Парамо» 1955 года (чисто теоретически это возможно), но если бы читал, то, думаю, он бы его оценил.

Короткий текст – около полутораста страниц – описывает сновидческое путешествие в Комалу, мексиканский городок посреди высушенной земли. Туда отправляется Хуан Персидо, сын Педро Парамо, некогда всесильного господина здешних краев. Наш герой никогда не знал отца – только после смерти матери он решил познакомиться с ним. Но Комалы, на самом деле, давно уже нет, как и самого Парамо: на месте городка и богатой усадьбы остались лишь облупившиеся стены, пыль и призраки, бродящие по улицам. Они и рассказывают герою свои истории – из этих осколков постепенно складывается и картина шумной жизни в Комале, и образ Педро Парамо, и образ Сусаны Сан-Хуан, его главной любви. На самом деле, из этого складывается и жизнь вообще, не только героев, и, пожалуй, это самое важное, что есть в тексте. Ты можешь быть бесконечно далек от Мексики 1920-х годов, но не почувствовать что-то знакомое в том, как описаны сами принципы устройства жизни, ее внутренние механизмы, почти невозможно.

Интересно, что Рульфо считают одним из основоположников магического реализма – к которому я совсем равнодушен – и предвестником латиноамериканского бума. Однако мне кажется, что его главный и по сути единственный крупный текст ближе не к Маркесу (очень его ценившему), с этим цветистым слогом и многословием, а к Сэмюэлу Беккету, может, даже к Жану Аную – с драматургической скупостью, парадоксальными, но точными диалогами. Собственно, в пользу этого говорит не только скромный объем романа, но и то, что магический реализм здесь весьма условный – он присутствует лишь в виде допущения, будто мы можем увидеть жизнь наших родителей едва ли не их же собственными глазами. Допущение это, прямо скажем, скорее литературного свойства, чем магического.

Снаружи во дворе — шаги, словно по кругу. Приглушенные звуки. А здесь — женщина, вставшая на пороге, преграждая путь солнцу; меж рук у нее — обрывки неба, а под ногами — ручейки света, разлитые по полу, будто затопленному слезами. И снова всхлипы. И снова тихий, но резкий плач, и разрывающая ее тело мука.
— Твоего отца убили.
— А тебя кто убил, мама?

Эта драматургическая разбивка на сцены – и то, что эпизоды из жизни героев мы узнаем не в хронологическом порядке, а в порядке, нужном Рульфо, – усложняет процесс чтения (попробуй запомнить, кто есть кто и кем кому приходится), но, очевидно, облегчает работу съемочной команде. Фильм «Педро Парамо», который недавно вышел на Нетфликсе, это в буквальном смысле построчная экранизация романа. Забавно, что в России такой подход скорее оценили бы положительно, тогда как здесь, по моим наблюдениям, публика чаще ругает фильм за отсутствие режиссерской фантазии. Впрочем, если вы отличный знаток текста и понимаете его внутреннее устройство, фильм и правда может показаться скучным. Но если вы, как я, прочитали роман только один раз (а не сто, как советуют литературоведы), то экранизация зайдет отлично: я посмотрел ее сразу после того, как закрыл книгу, и получил удовольствие. Думаю, кстати, что можно пойти и в обратном порядке.

На русском языке роман выходил еще в СССР. Сейчас же его решили издать в Эксмо в новом переводе (который сделала Елена Пастухова), предварив текст большой вступительной статьей Петра Когана, знатока латиноамериканской литературы, о Хуане Рульфо. За это, думаю, стоит сказать команде редакции отдельное спасибо.

#книги

Если вы устали от детективов, блокбастеров, и прочего, и прочего, очень советую мини-сериал «Прекрасные мелочи» от Hulu с классной Кэтрин Хан. Главной героине под пятьдесят, у нее все мыслимые кризисы – в отношениях с мужем, с дочерью-подростком, с подопечными и коллегами в доме престарелых, где она работает, – сошлись в одной точке. Но, главное, она не может справиться с тем, что в юности внезапно потеряла мать, у которой обнаружили рак на поздней стадии. Трогательный (в хорошем смысле), смешной и грустный сериал с на редкость реалистичным финалом. Запасайтесь платочками, если решите смотреть))

#кино

Ну и чтобы дважды не вставать, с той же Кэтрин Хан (пусть и в качестве второстепенного персонажа) очень советую сериал 2021 года «Психотерапевт по соседству». Он точно добавит еще один страх в копилочку (а то вам мало): сериал основан на реальной истории, когда психолог вместо того, чтобы помочь своему пациенту, воспользовался его слабостью и безотказностью, и буквально впился зубами в чужую жизнь. В течение 27 (!) лет продолжалась терапия, клиент под влиянием наставника упустил возможность построить личную жизнь, разрушил все связи с семьей, и так далее, и тому подобное – короче, буквально чудом спасся уже в почтенном возрасте от психолога-мучителя, поселившегося в его голове (и его же загородном доме!). В главной роли аж сам Уилл Феррелл.

П.С. Не показывайте сериал родным, а то они получат еще один повод отговаривать вас от похода к психологу: мол, ты что, хочешь чтобы и тебе вот так мозги задурили?!))

#кино

Мы с Диего сидим на кровати и едим сырки из русского магазина, запивая их горьковатым мате. Диего – настоящий аргентинец, а его прапрадедушка – или прадедушка, я не расслышал, честно говоря, – был настоящим испанцем. Обычным таким испанским крестьянином, который не умел ни читать, ни писать, но зато имел кур, коров и был очень смелым.

- И вот он решил переехать в США, – говорит Диего. – Скопил денег, но так как разобраться в порту, что было написано на билетах, он не смог, то оказался в итоге не в США, а в Колумбии, – Диего смеется. – Представляешь, как он удивился?
- Представляю, – с искренним сочувствием говорю я.

В корнях у Диего кого только нет. Евреи, испанцы, итальянцы, африканцы, местные народы. Обо всем этом он мне рассказывает что-то красочное – одно время ему было важно понять, что там у него намешано в крови, как-то разобраться в своей идентичности. В ответ я честно признался, что не очень понимаю смысла этих поисков, но что в любом случае рад за него, рад, что это ему так помогло.

- Ну, хорошо, а вот твои предки откуда, кто они?

Вопрос логичный, и все равно неожиданный, потому что история государства у России длинная, а история семьи – короткая. Кто там откуда пришел, зачем, почему, для чего вообще все это было нужно посреди холодных просторов – бог его знает.

- Так, дай подумать, – все-таки делаю попытку я. – Ну, мои бабушка с дедушкой по папиной линии были из подмосковной деревни. А по маминой линии… – вижу, Диего смотрит на меня с некоторой надеждой, рассчитывая на внезапный поворот сюжета. – А по маминой линии из сибирской деревни.

- Значит, ты стопроцентный русский? – спрашивает он.

Я сижу в некотором замешательстве, задумавшись на секунду и тут же отмахнувшись от желания порассуждать, так кто же такие – эти загадочные настоящие русские.

- Мне всегда казалось, что у меня есть какие-то цыганские корни, - наконец, говорю я.
- Цыгане… – протягивает Диего, – о них пела Леди Гага.
- Точно, – соглашаюсь я. – Именно о них она и пела. Правда, боюсь, мои цыгане были не такими веселыми, как у нее.
- Но зато посмотри, какая у тебя белая кожа! – вдруг восклицает Диего и подставляет к моей руке свою – явно в попытке сказать мне все-таки что-то ободряющее.
- Невероятно, – соглашаюсь я.

В общем, Диего пришлось вернуться к своей истории и идентичности. Он говорит, что где-то в доме у его матери можно даже найти фотографию того самого прапрадедушки: стоит такой уставший человек в пиджаке и жилетке, облокотившись на стену, смотрит прямо в кадр. То есть прямо на тебя смотрит, буквально через сто с лишним лет, и не моргает.

Идя тем же вечером домой, разглядывая неоновые вывески Буэнос-Айреса – вот аптека, киоск, круглосуточный китайский магазин – я вспоминал, что одно из последних мест, которые я навестил перед отъездом, была как раз деревня, где родился папа, где мы с братом проводили каждое лето, когда были детьми. Там уже многое было совсем по-другому: эстакада отрезала от деревни кусок, многие деревянные дома превратились в кирпичные, хотя, конечно, не все. Я даже увидел дерево у колодца, которое на удивление по-прежнему стояло и было по-прежнему высоким.

Если выйти из деревни и пройти через широкое поле – сиреневые цветы, трава и песчаная дорога – можно оказаться на дачах еще советских времен: такое вот путешествие во времени. Участки маленькие, знаменитые шесть соток, очень ухоженные. Вот Земляничная улица, Клубничная, за поворотом магазин с мороженым, дальше – пруд. Я все это помнил (и помню) именно так, но обычно я приезжал туда летом, а в последний раз уже стояла осень. Людей на улицах не было, дачи казались вымершими. Несколько раз я наталкивался на собак – то ли сбежавших погулять, то ли бродячих. Они скалились, лаяли вслед. Одна из них кружила вокруг меня все время, пока я шел через лес к остановке.

Было холодно.

#аргентина

Недавно у меня появился психолог. Аргентинский. А значит, это сразу две хорошие новости. Во-первых, жить мне должно стать легче (и веселей). Во-вторых, моего испанского хватает для жалоб на все вокруг и самого себя в том числе. На самом деле, есть еще третья хорошая новость. Все это входит в страховку.

Пабло – типичный психолог из фильмов. Ему около 50, у него бородка, очки в круглой оправе и комплект цветочных рубашек. Еще у него всегда что-то случается. Монтеры не приходят в назначенное время починить дома плиту. У него болеют родственники и надо их навещать. На приеме у него не включается компьютер. Страховая не переводит деньги за пациентов. В общем, проблем много, а он один. Я ему сочувствую, хоть за его жалобы мне никто и не собирается платить.

- Вот что вам в последний раз доставляло удовольствие, Серхио, – спрашивает Пабло.
- Ну, вчера я купил две пасты по акции, а третью мне дали в подарок, – отвечаю я. – Вы не представляете, как я обрадовался, доктор.

Пабло с сомнением молчит.

- Ну а мне удовольствие доставляет чтение, – говорит он. – Вот вы любите читать, Серхио?
- Люблю. – отвечаю я. – Иногда я даже что-то пишу о книжках.
- Очень хорошо, Серхио, очень хорошо. Книги помогут нам лучше понять друг друга, помогут мне лучше вас узнать, – Пабло без тени иронии смотрит на меня в упор, поверх очков. – Чехов. Достоевский. Толстой, – он как бы припечатывает меня фамилиями к стулу. – Великая. Русская. Литература, – говорит он, совершая контрольный выстрел.
- Великая, – вялым эхом поддакиваю я.

Встречи наши длятся всего 25 минут. Да и в страховку входит что-то вроде 15 таких визитов. Потому что хорошего понемногу и от страховых многого не жди – старые прописные истины.

- Поэтому нам с вами надо быть очень эффективными, Серхио, – в другой раз говорит мне Пабло.
- Эффективными бы очень хотелось быть, кончено, – я снова работаю эхом.
- И еще быстрыми, – добавляет он, перебирая бумажки.
- Ну это вообще за гранью моего воображения, доктор.

Нет, серьезно, удивительным образом эти визиты мне даже помогают. Советы, которые он мне дает, я уже слышал, но как будто мне надо было услышать их снова – на другом языке, от человека в очках с круглой оправой и в цветочной рубашке – чтобы еще раз постараться принять их всерьез. Часто думаю об этом, пока еду из дома в те неведомые дали, где находится госпиталь и работает Пабло, за несметные тысячи песо. Жаль, кстати, что страховая не оплачивает мне и дорогу, хотя ведь могла бы.

- Меня беспокоят ваши ответы в анкете, – Пабло снова смотрит на меня поверх очков.
- Меня тоже, доктор, честное слово, – искренне отвечаю я, надеясь все же избежать разговора о великой русской литературе.
- Но что вас тревожит сильнее всего? – спрашивает он.
- Даже не знаю, – говорю я и задумываюсь на секунду. – Меня беспокоит будущее, – начинаю я. – И прошлое. Еще меня немного беспокоит настоящее, но это ерунда. Настоящее меня тревожит меньше всего.
- Понимаю, – кивает Пабло. – Вас, наверное, беспокоит нестабильность. И воспоминания о детстве не дают покоя. И туманность будущего… Несправедливость жизни. Жизнь, знаете, вообще часто несправедлива. В сущности, она всегда несправедлива. Не так ли, Серхио? Об этом ведь вся русская литература, да?
- Да, вся русская литература, доктор, вся русская литература именно об этом, – я снова перехожу в режим эха.
- Но, к счастью, я опытный психолог, и ваш случай не такой уж сложный, Серхио. Мы все поправим, – смеется Пабло. – Ну, то есть, не саму жизнь, конечно. Она так и останется несправедливой. Но, по крайней мере, ваше восприятие этой жизни.
- Спасибо, доктор, вы такой замечательный, – говорю я, помня, что самое главное правило здесь – хвалить людей за все, и чем чаще, тем лучше. – До встречи, Пабло, я вам напишу.
- Буду ждать, Серхио, не пропадайте. Вы прекрасный пациент.

Лучший комплимент, что я слышал за всю мою жизнь, честное слово.

#аргентина

Так что верните мне деньги за эту книжку и дайте что-то другое – где никакая мертвая стерва не называет тебя «читателем».

Все же каждый раз этот скетч про книжный магазин из «Фрая и Лори» такой же смешной, как в первый.