В прокат выходит «Партенопа» Паоло Соррентино — вуайеристская ложь о великой женской красоте из основного конкурса Канна. Режиссер намекает, что кризис среднего возраста у мужчин навсегда, как советская власть, и вряд ли однажды закончится. Подробнее — Зинаида Пронченко.

Место действия — Новый Рим, в котором сразу можно узнать Нью-Йорк. Время действия — закат империи. Патриции загнивают, чернь сбивается в банды, журналисты несут чушь, продают свое тело и хотят завладеть капиталом, капитал близится к деменции. Для правителей идеал будущего — новое казино из стали и бетона. Архитектор Цезарь Катилина, изобретатель чудо-материала мегалона, грезит о другом городе, живом и справедливом, где не будет долгов, а лишь бесконечный диалог о человеке и его предназначении. В него влюбляется Юлия, дочь мэра Цицерона, одного из главных врагов Катилины. А, еще важная деталь: Катилина умеет останавливать время.

В январе в российский прокат выйдет «Мегалополис» Фрэнсиса Форда Копполы. Двухчасовая притча, над которой один из главных кинорежиссеров в истории работал 45 лет, фильм, ради создания которого он продал свои виноградники,— то ли грандиозный провал, то ли зарождение нового философского течения о будущем человечества. Подробнее — Ксения Рождественская.

Новый — печатный — номер
про правильный финал:

Максим Семеляк

Мария Степанова

Павел Пугачев

Ксения Рождественская

Игорь Гулин

Григорий Ревзин

Вячеслав Курицын и Юрий Сапрыкин

Зинаида Пронченко

Любовь Аркус и Константин Шавловский

Ольга Федянина

Анна Толстова

Иван Давыдов

Сергей Ходнев

Василий Степанов

Татьяна Алешичева

Сегодня с газетой «Коммерсантъ» и на сайте.

Один из ранних фильмов Богарта назывался «Тупик» — Богарт, которому на этой неделе исполнилось 125 лет, чаще всего изображал на экране разнообразные тупиковые ветви мужского характера и стиля. Его актерское величие заключалось в той убедительной легкости, с которой он выдавал эти тупики за хеппи-энды.

Максим Семеляк рассказывает, как Хамфри Богарт превращал в хеппи-энд любой финал.

Cреди самых известных книжных концовок, какие есть в мировой литературе, последняя фраза вольтеровского «Кандида»: «Это вы хорошо сказали,— отвечал Кандид,— но надо возделывать наш сад». На исходе краткого повествования, где читателю наглядно предъявляется абсурд и жестокость человеческой жизни с ее общественным устройством, религиозными распрями, бесконечными войнами, поминутной бессмысленной гибелью всех и каждого без исключения (некоторые умудряются воскреснуть только для того, чтобы быть убитыми заново), нескольким персонажам выходит что-то вроде помилования или хотя бы передышки. Они живут на маленькой ферме где-то на краю света, ссорятся друг с другом и жалуются на судьбу. За плечами у них некоторое количество увиденного, которое надо бы философски осмыслить, да, видно, нельзя никак: сражающиеся армии, отрезанные головы, изнасилованные женщины, вспоротые животы, смерть, смерть и смерть в разных формах и режимах; сам Кандид, понабравшись опыта, тоже начинает убивать себе подобных — без удовольствия, но технично. Мать-природа ведет себя с той же неутомимой свирепостью, что и люди, добавляя к сценам общей бойни многочисленные стихийные бедствия.

Специально для номера про правильный финал — эссе Марии Степановой о возможностях финала.

Есть такая школа мысли, согласно которой, хорошему фильму нужны не девушка и пистолет, а хорошие начало и конец. И последнее важнее первого, ведь именно финал формирует отношение к увиденному. Неуместным многоточием или чересчур словоохотливым объяснением были убиты тысячи фильмов. Однако же Павел Пугачев собрал десять разных, но по-своему идеальных кинофиналов.

«Думаю, как все закончить» Чарли Кауфмана — один из лучших в истории кино хоррор-ромкомов, меланхолический триллер о знакомстве с родителями, квантовый театр абсурда, солипсический трактат, роуд-муви о том, что будет раньше — отчаяние или счастливый конец и как туда добраться сквозь весь этот холод и лед, да еще чтобы мороженое не растаяло. И уж точно это фильм с идеально правильным финалом. Фильм, в котором «думаю» безусловно важнее, чем «закончить», и гораздо важнее, чем «все».

Ксения Рождественская рассказывает, как Чарли Кауфман сводит все концы со всеми началами.

Жизнь глупа и жалка; она состоит из упущенных шансов, неверных решений, непонятых слов. Но финал оправдывает и возвышает ее. Он превращает жизнь в историю, дает шанс ее рассказать. Целиком об этом — «Монолог» и «Объяснение в любви». Во многом об этом — вроде бы безысходные «Фантазии Фарятьева». Герой Андрея Миронова, самый отчаянный из авербаховских аутсайдеров, нелюбимый, униженный полубезумец, бредящий идеей о внеземном происхождении человеческого рода, говорит: «Все в мире прекрасно, надо только увидеть гармонию момента». Это и делает кинематограф Авербаха — собирает хрупкую гармонию из диссонансов, ошибок, непопаданий.

В этом году исполнилось 90 лет со дня рождения Ильи Авербаха — центральной фигуры «ленинградской школы» позднесоветского кино, режиссера, умевшего найти прекрасную композицию в печальном хаосе и рассказывавшего истории с не очень счастливым, но дающим надежду концом.

Игорь Гулин — о том, как Илья Авербах находил гармонию в окружающей нелепости.

В ожидании удачного финала в обстоятельствах более или менее катастрофических есть что-то театральное. Обыкновенно в представлениях перед развязкой творится что-то уж совсем малоприятное, и это верный признак того, что скоро все будет хорошо. Но это для человека, искушенного в поэтике театра,— а у других бывает, что идея счастливого финала вызывает недоверие.

Григорий Ревзин рассказывает, как научиться ждать не хорошего финала, а правильного.

В издательстве «Время» вышла новая работа критика и литературоведа Вячеслава Курицына «Главная русская книга» — исследование того, как устроена «Война и мир» Льва Толстого.

Юрий Сапрыкин поговорил с Курицыным о том, справедливо ли Толстой обходится со своими героями, удается ли ему в эпилоге связать концы с концами и вообще, зачем великому роману такой странный громоздкий финал.

«Присяжный номер два» — завещание 94-летнего Клинта Иствуда, решившего напоследок напомнить зрителю, что вообще-то в этом мире все предельно однозначно. Убийству нет оправданий, убийца должен сидеть в тюрьме.

Зинаида Пронченко рассказывает, как Клинт Иствуд закончил свою версию «12 разгневанных мужчин» и что мы из нее о нем узнали.

Любовь Аркус — не только киновед, основательница журнала «Сеанс» и режиссер, снявшая фильмы «Антон тут рядом», «Кто тебя победил никто» и «Балабанов. Колокольня. Реквием», но и выдающийся педагог. Год назад «Сеанс» открыл школу кураторов и сценаристов, которая только что объявила второй набор, но и до появления школы как институции Аркус преподавала почти всю жизнь — во всяком случае через «Сеанс» прошло не одно поколение российских кинокритиков. О том, что такое «русский финал», зашита ли любовь к трагедии в национальном коде, а также о кинематографе Феллини, Хуциева и Балабанова со своей учительницей поговорил Константин Шавловский.

В конце драмы герой — или его антагонист — исчезает. Не всегда, но часто, потому что иначе сложно изящно завершить драматическую коллизию. Собственно, это исчезновение и означает, что драма либо уже практически закончилась, либо стремительно движется к финалу. Уход героя важнее появления героя. И уход этот к тому же является своего рода привилегией: театральные прощания как будто бы окрашены меланхолией остающихся — им не так повезло. Ольга Федянина рассказывает, как прощаются в русском театре.

Словенская группа OHO вошла во всеобщую историю искусства, вовремя уйдя из него. Она прожила всего пять лет (1966–1971) — и все эти пять лет жила, как дышала: легко, беззаботно, свободно, честно. Кадры кинохроники с их веселыми, абсурдистско-анархистскими акциями не могут не вызвать счастливой улыбки — это счастье от соприкосновения с чистым художественным веществом, не запятнанным никакими компромиссами и сомнительными альянсами.

Анна Толстова рассказывает, как уйти из искусства ради искусства.

«Запоминается последняя фраза»,— говорил Штирлиц в телефильме «Семнадцать мгновений весны», и это так же верно в отношении последнего эпизода в длинном сериале. В телевизионной драматургии бывали случаи, когда у любимого сериала выходила никудышная, неожиданная или странная концовка, которая могла смазать впечатление от всего предыдущего.

Татьяна Алешичева рассказывает об оставшихся в истории сериальных финалах и о том, какие чувства они вызывали у зрителей.

В конце февраля в России выйдет на экраны полнометражный дебют видного документалиста Джошуа Оппенхаймера, автора нашумевшего фильма «Акт убийства». Свою карьеру в игровом кино он решил начать с конца. Именно так он и назвал свой мюзикл о постапокалипсисе — «The End» — «Конец света». Об Оппенхаймере и его «Конце света» — Василий Степанов.

В Писании сказано: «не ваше дело знать времена или сроки», страшный День Господень придет «как тать в нощи». Последние две тысячи лет люди тем не менее регулярно занимаются вычислением «времен или сроков», пытаясь угадать, когда же именно все закончится — вообще все, вся земная история. И повторяющийся неуспех этих вычислений никого не останавливает. Сергей Ходнев рассказывает, как человечество пытается предсказать конец света.

Мыльная опера, у которой нет начала (советским людям ведь так и не показали начало «Санта-Барбары») и не может быть конца,— идеальный учебник смирения, с максимальной наглядностью напоминающий зрителю, что он — только щепка в потоке, который течет ниоткуда и впадет в никуда. И это, возможно, даже неплохо. Иван Давыдов вспоминает сериал, который он не смотрел.

На этом старая редакция Weekend прощается с вами. В новом году журнал ждет новая команда и новая жизнь. С Новым годом!