СОЛДАТ ЦЫГАНОВ
И развела их мирная жизнь;
и нужда, и горе, и воспоминания о коротких победах, и короткие проводы товарищей, принявших смерть от врага, и сам враг на всех один, и одна надежда на лучшую запобедную жизнь, и вера в возвращение свое больше не единила их;
и вернулись они, и разбрелись по земле, и на долгие времена поселилась в них боль, ибо оказалось, что военные дни прожиты многими из них с пользой неповторимой и что нужны они были в те дни как никогда больше, а значит, дни эти были самыми счастливыми в их человеческой жизни;
и тянет их к своему прошлому, как нас тянет к их прошлому, потому что оно и наше;
и отведен один день для свидания всех со всеми, и едут они Девятого мая в Москву, и бродят, редеющие, среди нас, множащихся, и ищут в толпе людей, постаревших с последней встречи, как они сами;
и, найдя, обнимаются, и плачут, и смеются, и как пароль произносят: «А помнишь?..», и имя, и «Где он?», и с каждой весной все чаще на свой пароль получают отзыв: «Уже нет»;
и те, кто есть, идут вместе, и сдвигают пластиком крытые столы, и граненые стаканы тоже сдвигают, и старший по званию военных времен произносит горький тост за погибших, и другой – за тех, кто дошел до Победы, и оба этих тоста – за людей, которые, выстояв, заплатили миллионами жизней, а каждый погибший – своей единственной жизнью; и горько им.
За живых и погибших.
За погибших и живых... Это и за Цыганова Николая Гурьевича, за его геройскую, как у всех, кто пал под Москвой, смерть, за его имя на братской могиле и за его же долгую – от четвертого до последнего дня войны – солдатскую жизнь, за оборону Сталинграда, взятие Варшавы и за его же имя на стене рейхстага.
Он пришел в команду истребителей танков второго полка «Московский рабочий», потому что был в свои шестнадцать лет московским рабочим вместе с отцом Гурием Елисеевичем, и мать сказала: «Береги отца».
Отца он не уберег, и самого его убивали, но он не погиб у подмосковной деревеньки, хотя и похоронен был однополчанами заживо.
Моряки вынесли мальчишку с поля боя, он отлежался – и снова на фронт на Волгу, потом в госпиталь – и на Вислу, потом в госпиталь – и на Шпрее. И добрался-таки до Берлина, несмотря на пять пулевых, четырнадцать осколочных и три штыковых ранения.
И вернулся домой в сорок пятом полковой разведчик Цыганов Николай Гурьевич, двадцати лет от роду, и стал жить после Победы...
А теперь в отведенный им день ищет кого-нибудь из живых своих товарищей, чтобы сдвинуть с ними граненые стаканы, и не находит уже...
И развела их мирная жизнь;
и нужда, и горе, и воспоминания о коротких победах, и короткие проводы товарищей, принявших смерть от врага, и сам враг на всех один, и одна надежда на лучшую запобедную жизнь, и вера в возвращение свое больше не единила их;
и вернулись они, и разбрелись по земле, и на долгие времена поселилась в них боль, ибо оказалось, что военные дни прожиты многими из них с пользой неповторимой и что нужны они были в те дни как никогда больше, а значит, дни эти были самыми счастливыми в их человеческой жизни;
и тянет их к своему прошлому, как нас тянет к их прошлому, потому что оно и наше;
и отведен один день для свидания всех со всеми, и едут они Девятого мая в Москву, и бродят, редеющие, среди нас, множащихся, и ищут в толпе людей, постаревших с последней встречи, как они сами;
и, найдя, обнимаются, и плачут, и смеются, и как пароль произносят: «А помнишь?..», и имя, и «Где он?», и с каждой весной все чаще на свой пароль получают отзыв: «Уже нет»;
и те, кто есть, идут вместе, и сдвигают пластиком крытые столы, и граненые стаканы тоже сдвигают, и старший по званию военных времен произносит горький тост за погибших, и другой – за тех, кто дошел до Победы, и оба этих тоста – за людей, которые, выстояв, заплатили миллионами жизней, а каждый погибший – своей единственной жизнью; и горько им.
За живых и погибших.
За погибших и живых... Это и за Цыганова Николая Гурьевича, за его геройскую, как у всех, кто пал под Москвой, смерть, за его имя на братской могиле и за его же долгую – от четвертого до последнего дня войны – солдатскую жизнь, за оборону Сталинграда, взятие Варшавы и за его же имя на стене рейхстага.
Он пришел в команду истребителей танков второго полка «Московский рабочий», потому что был в свои шестнадцать лет московским рабочим вместе с отцом Гурием Елисеевичем, и мать сказала: «Береги отца».
Отца он не уберег, и самого его убивали, но он не погиб у подмосковной деревеньки, хотя и похоронен был однополчанами заживо.
Моряки вынесли мальчишку с поля боя, он отлежался – и снова на фронт на Волгу, потом в госпиталь – и на Вислу, потом в госпиталь – и на Шпрее. И добрался-таки до Берлина, несмотря на пять пулевых, четырнадцать осколочных и три штыковых ранения.
И вернулся домой в сорок пятом полковой разведчик Цыганов Николай Гурьевич, двадцати лет от роду, и стал жить после Победы...
А теперь в отведенный им день ищет кого-нибудь из живых своих товарищей, чтобы сдвинуть с ними граненые стаканы, и не находит уже...
ГОРЕ…
Ушла Анна Дмитриева невероятной красоты человек.
Мой ближайший многолетний, сердечный друг…
Пустота душит.
И вы знали её. Дочь Владимира Дмитриева великого сценографа, главного художника того довоенного МХАТа, друга Булгакова, сама Аня, красивая женщина, великая теннисистка, (многократная абсолютная чемпионка), выдающийся телевизионный спортивный комментатор и организатор лучших спортивных программ. Образованная, умная, тонко понимающая все, добрая, терпимая… Глава большой и прекрасной семьи - детей, внуков, правнуков… Из той, из уходящей московской интеллигенции. Или ушедшей уже?
Ане и соврать было неловко. Один раз за нашу полувековую дружбу с ней, с ее мужем Дмитрием и детьми Мариной и Митей я пытался обмануть её в мелочи и помню до сих пор, хотя она даже не упрекнула.
Эта карточка, видимо последняя. 5 мая. Пасха. Праздник был домашним всегда. И готовила Аня прекрасно. Как её мама Марина Владимировна. И как моя.
Господи, ну как напишешь о счастье человеческого общения, ушедшем навсегда?!
Ушла Анна Дмитриева невероятной красоты человек.
Мой ближайший многолетний, сердечный друг…
Пустота душит.
И вы знали её. Дочь Владимира Дмитриева великого сценографа, главного художника того довоенного МХАТа, друга Булгакова, сама Аня, красивая женщина, великая теннисистка, (многократная абсолютная чемпионка), выдающийся телевизионный спортивный комментатор и организатор лучших спортивных программ. Образованная, умная, тонко понимающая все, добрая, терпимая… Глава большой и прекрасной семьи - детей, внуков, правнуков… Из той, из уходящей московской интеллигенции. Или ушедшей уже?
Ане и соврать было неловко. Один раз за нашу полувековую дружбу с ней, с ее мужем Дмитрием и детьми Мариной и Митей я пытался обмануть её в мелочи и помню до сих пор, хотя она даже не упрекнула.
Эта карточка, видимо последняя. 5 мая. Пасха. Праздник был домашним всегда. И готовила Аня прекрасно. Как её мама Марина Владимировна. И как моя.
Господи, ну как напишешь о счастье человеческого общения, ушедшем навсегда?!
Эти фотографии Аниной теннисной молодости подобрал и подготовил её внук Кирилл. Полюбуйтесь:
ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ФОТОГРАФИЯ
Когда то в Коктебеле, стоя в очереди за пивом в пляжную палатку, друзья мимоходом помянули мое имя.
– Позвольте, – вмешался незнакомый им человек, – не его ли фотографии мы встречаем в разнообразных печатных изданиях? – И, получив утвердительный ответ, торжественно сказал: – Передайте ему (то есть мне), что он может, когда захочет, приезжать в Коктебель и работать рядом с нами. Его творческий метод и уровень мастерства соответствуют нашим критериям. – И отрекомендовался: такой-то и такой-то – фотограф на пляже.
Жить бы мне спокойно, удовлетворившись признанием коктебельского профессионального сообщества и памятуя, что на черный день мне зарезервировано место в шеренге фотомастеров поколенного (в море) портрета. Так нет – тянет ввысь, в элиту. На базар.
Прошли те ласковые времена, когда клиент, подойдя сзади к фону, на котором изображен черкес с овальной дыркой под папахой, уносящий на коне к вершинам срисованного с коробки папирос Казбека писанную скупыми красками красавицу, вставлял свою голову на место недостающей и замирал в ожидании съемки...
Лишь подлинные шедевры жанра по-прежнему волнуют избалованную доступной фототехникой публику.
Увидев на южном базаре художника светотени, я решил не ради заработка (клянусь!), для себя, снять учебный сюжет, чтобы потом, совершенствуясь, добиться одобрения и этой гильдии. Увлекшись, я не заметил, как фотограф закончил съемку и обернулся ко мне.
– Вот так, – услышал я его укоризненный голос, – всю жизнь работаешь над композицией, выстраиваешь, мучаешься, а приходит случайный человек и, пользуясь чужим замыслом, делит с тобой славу.
Увы, он прав.
Представляя вашему вниманию сей сюжет, прошу разделить все по справедливости: лавры за девочек на конях полностью отнести на счет фотографа с южного базара, а если что придется на случайного мальчика, выходящего из кадра, – это мне.
Когда то в Коктебеле, стоя в очереди за пивом в пляжную палатку, друзья мимоходом помянули мое имя.
– Позвольте, – вмешался незнакомый им человек, – не его ли фотографии мы встречаем в разнообразных печатных изданиях? – И, получив утвердительный ответ, торжественно сказал: – Передайте ему (то есть мне), что он может, когда захочет, приезжать в Коктебель и работать рядом с нами. Его творческий метод и уровень мастерства соответствуют нашим критериям. – И отрекомендовался: такой-то и такой-то – фотограф на пляже.
Жить бы мне спокойно, удовлетворившись признанием коктебельского профессионального сообщества и памятуя, что на черный день мне зарезервировано место в шеренге фотомастеров поколенного (в море) портрета. Так нет – тянет ввысь, в элиту. На базар.
Прошли те ласковые времена, когда клиент, подойдя сзади к фону, на котором изображен черкес с овальной дыркой под папахой, уносящий на коне к вершинам срисованного с коробки папирос Казбека писанную скупыми красками красавицу, вставлял свою голову на место недостающей и замирал в ожидании съемки...
Лишь подлинные шедевры жанра по-прежнему волнуют избалованную доступной фототехникой публику.
Увидев на южном базаре художника светотени, я решил не ради заработка (клянусь!), для себя, снять учебный сюжет, чтобы потом, совершенствуясь, добиться одобрения и этой гильдии. Увлекшись, я не заметил, как фотограф закончил съемку и обернулся ко мне.
– Вот так, – услышал я его укоризненный голос, – всю жизнь работаешь над композицией, выстраиваешь, мучаешься, а приходит случайный человек и, пользуясь чужим замыслом, делит с тобой славу.
Увы, он прав.
Представляя вашему вниманию сей сюжет, прошу разделить все по справедливости: лавры за девочек на конях полностью отнести на счет фотографа с южного базара, а если что придется на случайного мальчика, выходящего из кадра, – это мне.
Я нашел их в районе Луклы на привале. Они обедали на траве.
«Мне хочется о вас написать!» Кто-то сказал: «Когда мы шли по ледопаду…» - «Что такое ледопад?» воцарилось молчание и Туркевич сказал: «Ты не знаешь что такое ледопад и собираешься писать об альпинизме?» - «Вы мне все расскажете честно и я честно напишу.»
В возникшей паузе Володя Балыбердин (он на фотографии вверх справа смотрит в объектив) - наш первовосходитель ( в паре с Эдиком Мысловским) достал маленький блокнот. «Эта книжечка была со мной на вершине, вы знаете.» Он раскрыл ее и достал небольшую вырезку из газеты. На ней была фотография девочки в белом платье и короткий текст. «Это он написал». - Сказал Володя.
Они рассказали мне подробно всю драматическую историю восхождения. Так возникла книга «ЭВЕРЕСТ 82»
ФОТОГРАФИЯ И ТЕКСТ К ВАШИМ УСЛУГАМ
«Мне хочется о вас написать!» Кто-то сказал: «Когда мы шли по ледопаду…» - «Что такое ледопад?» воцарилось молчание и Туркевич сказал: «Ты не знаешь что такое ледопад и собираешься писать об альпинизме?» - «Вы мне все расскажете честно и я честно напишу.»
В возникшей паузе Володя Балыбердин (он на фотографии вверх справа смотрит в объектив) - наш первовосходитель ( в паре с Эдиком Мысловским) достал маленький блокнот. «Эта книжечка была со мной на вершине, вы знаете.» Он раскрыл ее и достал небольшую вырезку из газеты. На ней была фотография девочки в белом платье и короткий текст. «Это он написал». - Сказал Володя.
Они рассказали мне подробно всю драматическую историю восхождения. Так возникла книга «ЭВЕРЕСТ 82»
ФОТОГРАФИЯ И ТЕКСТ К ВАШИМ УСЛУГАМ
ФЕЯ ЛЕТА
Я встретил ее вечером, уже темнело...
Ты знаешь, читатель, эти вечера раннего лета, когда в одну секунду понимаешь, что холода уже прошли и впереди долгое тепло: трава, цветы, загорелые ноги, белые ночи, когда хочется раскинуть руки и полететь без мотора, не отравляя шумом и гарью маленькую любимую землю. Когда чувствуешь необходимость сейчас, немедленно совершить что-нибудь высокое, героическое, но не погибнуть. А если погибнуть, то тут же воскреснуть, выкупаться в славе и идти спать или, наоборот, не спать никогда, не тратить на сон этот июньский не то вечер, не то счастье, а вдыхать, трогать, бежать, смеяться, плакать – и жить.
Фея лета ела мороженое и светилась в темноте.
Она была прекрасна, и я подумал: жизнь ее чиста. Своим пришествием в этот мир она обрадовала природу и меня. Но видели ее многие, значит, она сотворила уже много добра, фея-девочка, маленькая фея-женщина.
Неглупо придумала природа, разделив нас надвое. Видно, долго работала, чтобы мужчину сделать мужчиной не сразу, а женщину – женщиной с первых дней.
Порой и у Бога не все складывается, но здесь – удача.
Осенним золотом светился астры шар,
Он плыл в окне, пронизанный рассветом.
Ты в белом платье, сотканном из света,
Смотрела на октябрьский пожар –
Там за окном пылал кленовый лист.
Я на тебя смотрел и думал: странно,
Жизнь необыкновенно многогранна,
Но можно тем, что видишь, обойтись...
Это я к слову.
Я встретил ее вечером, уже темнело...
Ты знаешь, читатель, эти вечера раннего лета, когда в одну секунду понимаешь, что холода уже прошли и впереди долгое тепло: трава, цветы, загорелые ноги, белые ночи, когда хочется раскинуть руки и полететь без мотора, не отравляя шумом и гарью маленькую любимую землю. Когда чувствуешь необходимость сейчас, немедленно совершить что-нибудь высокое, героическое, но не погибнуть. А если погибнуть, то тут же воскреснуть, выкупаться в славе и идти спать или, наоборот, не спать никогда, не тратить на сон этот июньский не то вечер, не то счастье, а вдыхать, трогать, бежать, смеяться, плакать – и жить.
Фея лета ела мороженое и светилась в темноте.
Она была прекрасна, и я подумал: жизнь ее чиста. Своим пришествием в этот мир она обрадовала природу и меня. Но видели ее многие, значит, она сотворила уже много добра, фея-девочка, маленькая фея-женщина.
Неглупо придумала природа, разделив нас надвое. Видно, долго работала, чтобы мужчину сделать мужчиной не сразу, а женщину – женщиной с первых дней.
Порой и у Бога не все складывается, но здесь – удача.
Осенним золотом светился астры шар,
Он плыл в окне, пронизанный рассветом.
Ты в белом платье, сотканном из света,
Смотрела на октябрьский пожар –
Там за окном пылал кленовый лист.
Я на тебя смотрел и думал: странно,
Жизнь необыкновенно многогранна,
Но можно тем, что видишь, обойтись...
Это я к слову.
СОБАКИН ЖИВ!
Вот и верь женщинам Собакина. Анна пишет без скорби, заметьте:
АННА. Чем ты занят здесь, Собакин?
СОБАКИН. Я провожаю время.
АННА: Он покончил с собой не заплатив за квартиру. В этом весь Собакин.
В общем, как мы помним из Швейка - печаль: Везут на пушке труп героя,/ Венки и ленты впереди,/ И капитанскою рукою,/ Приколот орден на груди…
Зная Собакина (и Анну) решил все таки подождать. Мало ли? Теперь такое время, что ожидание заменило надежду. И пожалуйста: звонит.
Отсюда! .
СОБАКИН. Раньше мы часто собирались, чтобы убедиться что живы. Теперь собираемся редко, чтобы не подвергать это сомнению.
АННА. Ты грустишь, Собакин, потому что у тебя нет будущего.
СОБАКИН. Нет, Анна. От потери прошлого.
АННА. Ах, Собакин! Ты раздражаешь многих своим оптимизмом. СОБАКИН. Может я уже ничего не могу, но еще многого не хочу
Вот и верь женщинам Собакина. Анна пишет без скорби, заметьте:
АННА. Чем ты занят здесь, Собакин?
СОБАКИН. Я провожаю время.
АННА: Он покончил с собой не заплатив за квартиру. В этом весь Собакин.
В общем, как мы помним из Швейка - печаль: Везут на пушке труп героя,/ Венки и ленты впереди,/ И капитанскою рукою,/ Приколот орден на груди…
Зная Собакина (и Анну) решил все таки подождать. Мало ли? Теперь такое время, что ожидание заменило надежду. И пожалуйста: звонит.
Отсюда! .
СОБАКИН. Раньше мы часто собирались, чтобы убедиться что живы. Теперь собираемся редко, чтобы не подвергать это сомнению.
АННА. Ты грустишь, Собакин, потому что у тебя нет будущего.
СОБАКИН. Нет, Анна. От потери прошлого.
АННА. Ах, Собакин! Ты раздражаешь многих своим оптимизмом. СОБАКИН. Может я уже ничего не могу, но еще многого не хочу