* * *

Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается…
Проходит тысяча мгновенных лет
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в "Ваше благородие"
В корнета гвардии — о, почему бы нет?..
Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу.
— Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.

Георгий Иванов

Продумываю лекцию, которую попросили прочитать в Интеллектуальном клубе Алёны Младлёновой. Заявленная тема: «О предназначении литературы». Вспомнилась фраза Мандельштама, обращённая к супруге: «Почему ты вбила себе в голову, что должна быть счастливой?» Именно эти слова поддерживали Надежду Яковлевну в самые тяжёлые времена, «да ещё слова протопопа Аввакума: «Сколько нам ещё идти, протопоп?» — спросила изнемогающая жена. «До самой могилы, попадья», — ответил муж, и она встала и пошла дальше.»
Наверное, в жизни многих людей были такие моменты, что единственным возможным собеседником оказывалась книга. Мы до сих пор существовали в книжной реальности. Удастся ли её оставить позади, не знаю. Тогда нужно забыть и язык. Отказаться от собственной памяти, не сразу, понемногу, сообразно поставленной цели. Кажется, нам предложен именно этот путь. Книги же запрещать и сжигать не нужно. Они постепенно выводятся из оборота, дескать всё что нужно есть в интернете. Потом достаточно будет нажатия одной клавиши…
Вопрос о предназначении литературы наводит на размышление и о предназначении человека. Как тут не привести знаменитую фразу из очерка «Парадокс» Владимира Галактионовича Короленко: «Человек рождён для счастья, как птица для полёта». Эту фразу, демонстрируя феноменальные способности почтенной публике, написал пером, зажатым пальцами ноги, безрукий калека. Слова на листке предназначались мальчикам восьми и десяти лет. Вот как оканчивает своё повествование Короленко:
«Тележка покатилась, но уже в конце переулка феномен еще раз повернулся к нам, кивнул головой кверху, на птицу, кружившуюся высоко в небе, и крикнул еще раз:
— Создан для счастья. Да, создан для счастья, как птица для полета.
Затем он исчез за углом, а мы с братом долго еще стояли, с лицами между балясин, и смотрели то на пустой переулок, то на небо, где, широко раскинув крылья, в высокой синеве, в небесном просторе, вся залитая солнцем, продолжала кружиться и парить большая птица...
А потом мы пошли опять в свой угол, добыли удочки и принялись было в молчании поджидать серебристую рыбу в загнившей бадье...
Но теперь это почему-то не доставляло нам прежнего удовольствия. От бадьи несло вонью, ее глубина потеряла свою заманчивую таинственность, куча мусора, как-то скучно освещенная солнцем, как бы распалась на свои составные части, а кузов казался дрянной старой рухлядью...
Ночью оба мы спали плохо, вскрикивали и плакали без причины. Впрочем, причина была: в дремоте обоим нам являлось лицо феномена и его глаза, то холодные и циничные, то подернутые внутренней болью...
Мать вставала и крестила нас, стараясь этим защитить своих детей от первого противоречия жизни, острой занозой вонзившегося в детские сердца и умы...»

Читаю о сносе очередных памятников. Теперь поборолись с Пушкиным и Лермонтовым в Кривом Роге. Почему с Александром Сергеевичем – понятно, он же «памятник воздвиг себе нерукотворный, / К нему не зарастёт народная тропа…». Значит Пушкину другие памятники и не нужны – железная логика. А у Михаила Юрьевича – юбилей, 15 октября исполнилось 210 лет. Тарас Шевченко боготворил именно Лермонтова, называл пророком и святым мучеником, а в своих дневниковых записях в «Журнале» цитирует по памяти его стихи и определяет поэта, как «наш великий Лермонтов». Конечно «наш», об этом знают организаторы сноса памятника. И нашли такой постмодернистский способ напомнить и отметить.
И мы напоминаем:

«Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.»

Из стихотворения «Смерть поэта», 1837 г.

Невежество бесстрашно. Так, глядишь, и до Шевченко доберутся.

Воскресенье. Я встречал монахов, которые не только в пасхальные дни, но и каждое воскресенье приветствовали друг друга и прихожан словами: «Христос воскресе!» Спаситель «смертью смерть поправ» даровал нам свет и путь. Но пройти его возможно только самостоятельно.
Вражда. Война. Ненависть. При всех ужасах, происходящих в мире, с трудом могу себе представить искреннюю радость, вызываемую горем. Даже когда речь идёт о поражении врага. При этом ликование в уличной толпе, в питейных заведениях, посты в соцсетях и тому подобное по поводу чужого горя – бесстыдно тиражируемая картинка в сми. Но радость эта на вынос, для собственной идентификации в чужих глазах. Человек же не осознаёт, что в момент этой радости переживает нравственную инверсию, становится, как говорят в народе, бесноватым.
Но возможна ли эта радость, когда победитель один на один с мёртвым врагом, с его разрушенным домом, смертельно перепуганным ребёнком? Чужое горе – зеркало, в котором уже не радуешься, не ликуешь, не лайкаешь. Чужое горе – наставник и судья. Даже на самой справедливой войне в этом зеркале всегда будет отражаться твой собственный враг. И этим врагом самому себе будешь ты сам.
Поэтому мы не дождались от дедов рассказов о войне. Поэтому, когда они поднимали тост за мир – в глазах стояли слёзы. Поэтому было сочувствие к пленным. И поэтому так долго не было у нас войны. Не о том ли говорил Спаситель: «…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…» (Евангелие от Матфея 5:44).
Разделять боль, сопереживать, сохранять человечность – это означает самому не становиться врагом, не поддаваться на соблазн быть на правой стороне истории или быть с одними против других. В любом человеке есть свет и неподвластный рассуждению смысл. Возможно ли в себе этот свет извести, а смысл изоврать в каверзных целесообразностях ненависти? Конечно. Но спрос всегда будет индивидуальный, с каждого по отдельности.

Продолжаю делится рассказами из моей книги рассказов "Серко и Перитас". Хорошего чтения!
Серко
– Уходи, ну пожалуйста, уходи! Нет другого выхода, понимаешь? Ты же всегда хотел свободы, это я тебя неволила, а теперь вот её сколько – весь мир. Ты умный, ты сам должен всё понять. И не прощай меня, пожалуйста, не прощай, а то когда прощают – забывают. Это всё рано или поздно кончится, и я вернусь. И тебя обязательно найду, а пока – уходи, выкрутишься, найдёшь себе что-нибудь. А в квартире ты долго не выдержишь. Хоть ванну воды наберу и кормов на год вперёд, а не выдержишь. Лучше на улице, пока нет морозов, обвыкнешься. Может, кошку себе какую найдёшь, я же не согласилась тебя стерилизовать, как все советовали, вот намучались мы с тобой, а теперь…
В глаза Серко невозможно было смотреть. Он совершенно не понимал происходящего, дико озирался по сторонам и опять смотрел на свою хозяйку: «Что это? Почему? За что? Какие чужие острые запахи. Хватит всего этого, давай домой». Дверь в подъезд уже захлопнулась, и Людмила с укором смотрела на своего кота.
– Сейчас война, неужели не понимаешь? Я сама не знаю, что будет со мной. Но всё решено. Иди, кому говорят, опаздываю уже.
Людмила развернулась и быстрым шагом покатила за собой бордовый чемодан. Она рыдала почти в голос и не оборачивалась изо всех сил. Только раз, уже издалека взглянула на Серко. Кот, казалось, сделал движение ей вслед, но остановился посреди дороги, царственно сел, как умеет только он, и тоже заплакал, только тихо-тихо, как плачут брошенные игрушки.

Время от времени, заглядывая в соцсети, отмечаю множественные эмоциональные всплески с картинками, всевозможные перепосты и цитаты, посвящённые политическому моменту. При этом самостоятельных рассуждений почти нет. Огромная масса людей выставляют напоказ нечто от своего имени, имитируя мозговую деятельность. Никогда у человека не было возможности беспрепятственно брать слово на общественной площадке, пересказывать и тиражировать чужие мысли. Каждый здесь политолог, историк, да ещё и психолог с писательскими наклонностями. В итоге всё сливается в бессмысленный и достаточно ожесточённый галдёж. Не перестаю удивляться и тем немногим, которые существуют в этих же сетях, не поддаваясь общим тенденциям, почти не надеясь, что их услышат. Они и есть самое ценное, что можно здесь найти. Герман Гессе заметил, что «единственная задача писателя – быть слугой, защитником и рыцарем души, и потому сегодня, то есть в данный миг мировой истории, он обречен на одиночество и страдание, выдержать которое не каждому под силу». Думаю, эти слова можно отнести не только к писателю. «Быть слугой, защитником и рыцарем души» нынче задача более тяжёлая, чем во времена правящего атеизма. История подвластна сложным ритмам, изучать которые дело серьёзное, с кондачка тут не разобраться, и аналогии не всегда срабатывают, экзистенциальный опыт может подвести. Лучше, как пел классик, «нужные книги читать» продолжать, не стараться представлять себя прорицателем и судьёй, да не участвовать в том, что разжигает ненависть.

Сегодня, 20 ноября 2024 года – юбилейная дата. 155 лет поэтессе и писательнице Зинаиде Гиппиус, супруга Дмитрия Мережковского. Из союз стал знаменательным для литературы Серебряного века. Через их квартиру на четвёртом этаже дома Мурузи в Петербурге прошёл весь цвет русской литературы рубежа веков. Так о Гиппиус вспоминает Георгий Адамович: «Да, единственность Зинаиды Гиппиус. Есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями, и есть другие, как бы "ручной работы", -- и такой была Гиппиус. Но помимо ее исключительного своеобразия я, не колеблясь, скажу, что это была самая замечательная женщина, которую пришлось мне на моем веку знать. Не писательница, не поэт, а именно женщина, человек, среди, может быть, и более одаренных поэтесс, которых я встречал.»
В неё влюблялись и робели, её хлесткого взгляда и слова побаивались. Нередко её произведения вызывали смущение и отторжение, как строки в стихах «Посвящение»: «Но люблю я себя, как Бога» или «Небеса злорадны и низки». Вместе с супругом они основывают Новую церковь, Зинаида работает над «катехизисом новой религии». Модернистские эксперименты, философско-религиозные искания, литературные изыскания – притягивали и отталкивали от четы Мережковского и Гиппиус. Они категорически не приняли, в отличие от многих интеллектуалов, вступление России в войну 1914 года, но с восторгом восприняли Февральскую революцию. А Октябрьская была осознаваема, как приход Антихриста и отмечена Гиппиус, как: «Блевотина войны — октябрьское веселье!» Выехав в конце 1918 года из революционной страны, охваченной гражданской войной, чета писателей всецело посвятили себя борьбе с большевизмом. Они были приняты Муссолини, поддержали нападение гитлеровской Германии на Советский Союз. Пережив мужа, ушедшего в 1942 году всего на три года, её последние слова были: «Я сто́ю мало. Как Бог мудр и справедлив».
История страны, как и судьба отдельного человека – сложное, многоступенчатое строение, понять смысл которого так тяжело во всех противоречивых исканиях, взлётах, падениях, предательствах и любви.
Именно к Зинаиде Гиппиус обращены судьбоносные стихи Александра Блока 1914 года:

х х х

Рождённые в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы –
Кровавый отсвет в лицах есть.

Есть немота – то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.

И пусть над нашим смертным ложем
Взовьётся с криком вороньё, -
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твоё!

Предел

Д. В. Философову

Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, –
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание может свершиться...
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим, – но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая, –
И умираем, не достигая...

Кажется странным, в то время, когда мир готовится к ядерному апокалипсису бродить по библиотеке, обращаясь то к одной, то к другой книге, припоминая знакомое с детства и вызывавшее восхищение и оторопь в юности. Если, отстраняясь, посмотреть на нашу цивилизацию, то единственное, что действительно бесценно – это книжный космос, галактика человеческого духа во всевозможных преломлениях мыслей, устремлений и чувств. И самой большой катастрофой была бы невозвратная утрата этой великой библиотеки, где человек, человечество преодолевает смерть. Ничего удивительного, когда во время катастрофы мы пытаемся спасти самое ценное. Приглашаю продолжать наши прогулки по библиотеке несмотря ни на что и глядя на всё пристально, не поддаваясь иллюзиям и не теряя свет в душе.

Архистратиг Михаил. Фреска ХІ века в Соборе Святой Софии в Киеве

Сегодня на Афоне и во многих православных церквях проходит празднование Собора Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных. Со времён Киевской Руси этот праздник особенно знаменателен для Киева. Именно он его небесный покровитель, глава святого воинства Ангелов и Архангелов – Архистратиг Михаил. Ему посвящены многие церковные приделы и монастырь в древнем городе, а скульптурные композиции и изображения Архангела Михаила украшают площади и фасады.
Само имя Михаил произошло от вопроса: «Кто равен Господу?», по-еврейски: «Ми ка Эль?» который, стоявшему ближе всех к Господу, возгордившемуся, задал Архистратиг и с ангельским воинством низверг Клеветника (по-гречески диаволос – клеветник) из Рая. Поэтому в христианской традиции Архистратиг Михаил является стражем на вратах Рая, возглавляет воинство Небесных Сил бесплотных, а ещё почитается защитником душ умерших.
А на земле духовным воинством Господа предстают монахи. Их молитвенным деланием, любовью и мудростью стоит в веках многострадальный Киев. С Великим праздником духовного воинства!
С радостью напоминаю стихотворение Ивана Бунина:

Михаил

Архангел в сияющих латах
И с красным мечом из огня
Стоял на клубах синеватых
И дивно глядел на меня.

Порой в алтаре он скрывался,
Светился на двери косой —
И снова народу являлся,
Большой, по колени босой.

Ребенок, я думал о Боге,
А видел лишь кудри до плеч,
Да крупные бурые ноги,
Да римские латы и меч…

Дух гнева, возмездия, кары!
Я помню тебя, Михаил,
И храм этот, темный и старый,
Где ты мое сердце пленил!

Иван Бунин, 1919 г.

Дядя Ваня
«Фантастика какая-то! – думал дядя Ваня, выглядывая из комнаты в тёмный город. – Электричество и воду включают лишь на пару часов, а никто не уезжает. Какие хорошие люди вокруг, но…»
Он обратил внимание, что на детской площадке было шевеление, но не разобрать, кто там. «Вряд ли дети. Хотя теперь всё может быть».
Дядя Ваня был совершенно спокоен. Даже когда горел неподалёку дом, он не позволил себе ни на минуту потерять контроль над сознанием. И, когда раздался этот звонок, он тоже выдержал. «Да, сын. Да, он отец. Да, смерть, одна из множества теперь его смерть, личная, нераздельная с Мишкой. Понятно, до похорон нужно было ещё дожить». А за окном продолжали покачиваться качели. Теперь всё продолжалось, как будто в новой серии, где главного героя играет другой актёр.
«Конечно, это ещё ты, но ненастоящий, невзаправдашний, как и всё теперь».
Думать эту мысль стало скучно, и дядя Ваня отошёл от окна, оглянул черноту, на ощупь обошёл стол, шифоньер, этажерку с пластинками, добрался до дивана и, укрывшись тёплым пуховым одеялом, закрыл глаза. Теперь только сон казался непризрачным, настоящим. Дядя Ваня представил своего племянника, которому когда-то вслух читал «Маленького принца»: Алёша сидит в грязном окопе и готовится выстрелить в Мишу. Долго, по-детски, старательно целится.
«Война когда-нибудь выдохнется, но зло останется, оно уже укоренилось в нас, как баобабы, большое, фантастическое зло, и не столько ненависть, на неё силы нужны, дерзость, а это вакуум в душе, пустошь такая, что и слов не выдумаешь. Никакой барашек уже не поможет. Даже если не Алёша, то всё равно один из них. Но и Миша взял оружие, значит мог тоже убить Алёшу. Если убрать все реалии, то и подраться им было незачем, не то что убивать друг друга. Жили себе в параллельных мирах: Мишка в театр, Алёшка в кино, Мишка на футбол, Алёшка на бокс. Только на семейных праздниках и пересекались. А теперь во как!»
И не мог дядя Ваня нащупать зла на Алёшку. «Даже жалко его, дуралея, тоже, не ровён час, сгинет ни за что. А Мишки уже нет». Это фантастическое НЕТ перекрывало все накатившиеся невзгоды и при этом было нереально, как тёмный город, сводки с фронта, настороженные соседи. Наконец сон помиловал дядю Ваню. И всё стало как прежде: светло и понятно. За раскосыми шторами солнечное утро, Мишка доедает яичницу, звонит Алёшка, дядя Ваня снисходительно улыбается и, задев блюдце, опрокидывает чашку, она медленно переворачивается, выплёскивая кофе на стол, и начинает падение, но замирает сразу за скатертью, как на стоп-кадре, только кофейная гуща медленными шлепками падает на пол, а дядя Ваня никак не может поймать, спасти эту чашку и беспомощно смотрит на расползающееся по кафелю пятно.

Из книги Д. Бураго «Серко и Перитас»

Палитру красок настоящего времени мы жертвуем светлому будущему, стремимся же к нему, как правило, от тёмного прошлого. Почему ощущение, что будущее может оказаться далеко не светлым, а попрекаемое прошлое надёжно охранено светом воспоминаний? Принято рассматривать прошлое, настоящее и будущее в исторических координатах некоего «прогресса», что романтично. Но эти категории применимы вполне (составляют собственное свидетельство) только к личному времени жизни. Продолжая это не хитростное размышление можно прийти к банальному выводу, что весь мир со всеми его временами укладывается в отдельно взятое сознание в масштабах личного опыта. Таким образом и ответственность за этот мир может быть только личная, как в творчестве. А цвета и краски каждый определяет сам, поддаваясь и сопротивляясь веяньем времени и назойливым трендам.

Как будто...

Человек есть тайна.
Ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать ее всю жизнь,
то не говори, что потерял время;
я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.
Ф.М. Достоевский

Почему звери
человечнее людей?
Почему солнце
честнее самого искреннего друга?
Почему стог сена из детства,
уютнее роскошного замка на горизонте старости?
Оказавшись так далеко от самих себя
и так близко к разгадке,
мы снова и снова перечитываем Фёдора Михайловича Достоевского,
как будто жизнь ещё только собирается быть.

Из книги Д. Бураго «Серко и Паритас»

Представляю книгу с необычной судьбой. Задумана была ещё в 2020 году с названием «Край». Стоит ли останавливаться на названии, когда книга издаётся в Киеве? Напомню только, что толковый словарь Даля даёт следующее определение: КРАЙ – начало и конец; предел, рубеж, грань, кромка; бок, сторона или полоса, ближайшая к наружности. Совпадает с Далем значение имени «край» в словарной статье «Словника української мови».

Иллюстрировать «Край» взялся мой старинный приятель, киевлянин из Лос-Анджелеса – Евгений Вишневский, замечательный художник и литератор. Но пришла беда. После прививки (случайность или нет, не дано знать), в апреле 2021 года Женя умер от сорвавшегося тромба. Выпуск книги, естественно, отложился.

Но в начале зимы 2022 года, я вернулся к рукописи. Появились новые тексты, в том числе, стихотворение, посвящённое Евгению Вишневскому. От названия не отказался, а об иллюстрациях уже и думать не стал. Только на обложке оставил его рисунок. Презентация была запланирована на последний четверг февраля 2022 года в киевском Доме Актёра. К этому моменту книга была только напечатана и собрана. Утром нужно было вытащить тираж из-под пресса и запаковать. Но это утро пришлось на 24 февраля, тот самый последний четверг месяца.

В этот день Киев проснулся раньше обычного. Имя этому утру была – война. Для меня же оно началось с горьких упрёков. Оказывается, во всём виновато название моей книги: «И Женя умер, а теперь ещё и это! Мало тебе края в жизни?» Я, собираясь срочно делать продовольственные запасы, стоически молчал.

В семь часов мне позвонила пожилая знакомая и спросила: «А что, вечера не будет? Я пришла, а никого нет.» Оправдываться войной было как-то странно, и я просто попытался извинился за тех, кто сорвал нам встречу в Доме Актёра.

Прошло уже почти 3 года с этого дня. И теперь, перелистываю страницы этой книги с тёплой грустью о родном городе и любимых людях. Точным оказалось название сборника стихов, действительно – край.

А познакомиться с книгой можно здесь:
https://books.burago.com.ua/product/dmitriy-burago-kray/

Информация о происходящем в окружающем мире приходит через экран смартфона или телевизора уже практически в готовых к умозаключениям формулировках. Остаётся только добавить собственное местоимение к возможному утверждению: «Я знаю, что происходит то-то и то-то». Это компьютерная игра наоборот – не человек её ведёт, а игра ведёт человека в магазин, на избирательный участок, на войну и т.д. Но игра, как бы она не соотносилась с реальностью, остаётся игрой, а собственная жизнь проходит безвозвратно.

Как и во всех профессиональных сферах, в политологии существует ограниченное число аналитиков, которые способны формировать смыслы. Но политических экспертов ныне куда уже больше, чем специалистов по футболу в недавнем прошлом. Происходящее в соцсетях и сми – это охватившая общество азартная игра. Главный приз которой – повышение самооценки и отвлечение от личных проблем. Выборы в Америке или Европе буквально затмевают собственную жизненную перспективу. И только в редких случаях погружённость в политические стратегии переводится в практическую плоскость.

Лично знаком с несколькими аналитиками, чьи прогнозы, как показало время, оказались близки к реальности. Но, зная прикуп, ни один из них не использовал его утилитарно для собственной житейской ситуации. Так человек, уверявший, что всё идёт к большой войне, проснувшись утром 24 февраля 2022 года не мог поверить в то, что она началась. А другой знакомый, проводя безупречную диагностику происходящим процессам, не сумел соотнести их со своей судьбой и очень скоро пострадал.

Есть основание предположить, что речь идёт о феномене «двоемыслие», описанном Оруэллом в романе «1984». Где герой романа Уинстон пришёл к следующим размышлениям:

«… придерживаться одновременно двух противоположных мнений, понимая, что одно исключает другое, и быть убежденным в обоих; логикой убивать логику; отвергать мораль, провозглашая ее; полагать, что демократия невозможна и что партия — блюститель демократии; забыть то, что требуется забыть, и снова вызвать в памяти, когда это понадобится, и снова немедленно забыть, и, главное, применять этот процесс к самому процессу — вот в чем самая тонкость: сознательно преодолевать сознание и при этом не сознавать, что занимаешься самогипнозом. И даже слова «двоемыслие» не поймешь, не прибегнув к двоемыслию».

Вот типичный пример мыслительной деятельности в одной голове, одновременно утверждается: «мы должны уничтожить врага», «это невозможно терпеть» или «мы всё вытерпим» «я знаю, кто во всём виноват», и тут же удивляться поднятию цен в магазине и всяческим другим бытовым неприятностям.
Думаю, что расслоение реальности на происходящее вокруг и собственную жизнь – это инстинкт самосохранения сознания. И в одном, и в другом случае рассуждение почти логично, ибо исходит из разных данных и условий. Но при попытке осознания уникальности собственной жизни одновременно с информационной реальностью возникает когнитивный конфликт, грозящий необратимыми последствиями.

Сегодня, 28 ноября начался Рождественский пост. И как не вспомнить «Лето Господне» Ивана Сергеевича Шмелёва! Выдающийся мастер слова и защитник нашей отеческой памяти так празднично и вкусно описывал начало Рождественского поста в родительском доме:

… Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с заплатами, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно, Великий Пост: раскатишься – и сломаешь ногу. От «масленицы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В буфете остались самые расхожие тарелки, с бурыми пятнышками-щербинками, – великопостные. В передней стоят миски с жёлтыми солёными огурцами, с воткнутыми в них зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной анисом, – такая прелесть. Я хватаю щепотками, – как хрустит! И даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того всё вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, «кресты» на Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, заливные орехи, засахаренный миндаль, горох мочёный, бублики и сайки, изюм кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить кваском! А постные пирожки с груздями, а гречневые блины с луком по субботам… а кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то «коливо»! А миндальное молоко с белым киселём, а киселёк клюквенный с ванилью, а… великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками… а мочёные яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая «рязань»… а «грешники», с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и т а м, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все – другое, и много, так много радостного. Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы, – весь двор завалят. Поедем на «постный рынок», где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был…

И.С. Шмелёв, отрывок из романа «Лето Господне»

Попугай Сократ

Ты кого зовёшь из клети, попугай Сократ,
в ожереловом рассвете окликая сад?
Окликая каждый шорох, из какого сна
ты орёшь на этот город прямо из окна?

Коммунальный небожитель, из бетонных крон
что ты, дерзостный, накличешь на татарский склон!
Из просроченного быта, из чужих судеб
возвращение избыто, крик нелеп.

Попугай, зелёный витязь, охлади свой пыл!
Заоконный повелитель был да сплыл.
Всё тебе не тот Вертинский и не тот Флобер,
как на старом фотоснимке все «jamais»*.

Вот и крик с холмов уходит, где-то с вороньём
он пугливым писком тонет над тугим Днепром.
Стынет берег, и ни лодки — водяная зыбь.
Что, Сократ, теперь без водки не доплыть?

Выпьешь гордую цикуту — и в полет
через грозами проросший небосвод.
И оттуда, из немыслимых глубин,
я услышу, что тебе не господин,

что на птичьем остроклювом языке
ты в полет меня покличешь налегке.

* jamais — никогда (фр.)


Из книги Д. Бураго «Киевский сбор», 2011

Пять лет назад в Киеве, в начале Андреевского спуска на пересечении с улицей Боричев Ток, установили памятник Александру Вертинскому. Он предстоит публике в сценическом образе Пьеро из «Балаганчика» Александра Блока. А в этом году, когда выдающемуся киевлянину 135 лет, в Киеве уже не слышно его песен.

Александр Николаевич Вертинский – одна из самых заметных фигур на отечественной эстраде первой половины ХХ века. Поэт, композитор, актёр, кумир публики, как на родине, так и в эмиграции. Ему рукоплескали залы в дореволюционной России и во время гражданской войны, потом во многочисленных городах Европы, Америки, Китая, даже в Советском Союзе, куда ему наконец удалось вернуться только в 1943 году.

При всех житейских сложностях и бытовых передрягах Александр Вертинский оставался верен чуткому лиризму, сострадательному отношению к человеку, даже павшему. Его песни вызывали у слушателей слёзы, а иногда, как то было в Нью-Йорке при исполнении песни «О нас и о Родине», весь зал вставал в плеске оваций.

Великий Пьеро в коротких пьесах-балладах был зеркалом маленького человека, которого социальные потрясения и войны несут по волнам времени в туманные дали. Его песни о любви завораживают сентиментальной интимностью и колют дерзкой ноткой жестокой реальности. А слова из многих песен и сегодня могут служить паролем для перехода к доверительному общению. Именно ему принадлежат строки, под которыми, уверен, готовы подписаться многие киевляне разных поколений: «Киев – родина нежная».

Представляю, как поднимаясь по Андреевскому спуску к дому Михаила Афанасьевича Булгакова, звучит из распахнутого окна грассирующий голос Вертинского: «Я не знаю, зачем и кому это нужно…». Да, именно к этой песне были вопросы у ЧК, на которые Вертинский ответил: «Это же просто песня, и потом, вы же не можете запретить мне их жалеть!»

Александр Николаевич Вертинский
(20 мая 1889, Киев, — 21 мая 1957, Ленинград)

То, что я должен сказать

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!

Александр Вертинский, 1917 г.