ПРОЦЕСС
Один из приемов, который Кафка использует регулярно в «Процессе» – это эффект случайной власти, эффект резкого изменения отношений личностного превосходства или же мгновенное уничтожение ощущения независимости от других. Структурно он устроен так: сначала Кафка дает ряд событий или описаний, которые позволяют прочувствовать личностное преимущество Йозефа К. над теми или другими людьми, либо же его независимость от них (стоит сказать, что Йозеф К. очень часто превосходит других в силу своего острого ума, да и в целом Йозеф — персонаж очень сильный). Однако в какой-то момент выясняется, что эти люди в действительности имеют возможную власть над судьбой Йозефа, но не сами по себе, а только лишь в силу своей причастности процессу. Они, например, могут оказать какое-то влияние на процесс, что-то выяснить о процессе, они вращаются в кругах, связанных с процессом и пр. Все это резко переворачивает органику отношений, которые Кафка выстраивает поначалу, и дает это знаменитое ощущение, которое уже закрепилось в понятии «абсурда».
Сам процесс — это гигантское и уродливое тело абсолютной власти, обитающее в кабинетах и на чердаках, устройство которого не способен понять ни один человек. Решения процесса для людей непроницаемы и случайны, но они же абсолютно логичны с точки зрения его самого. Процесс не подконтролен никому конкретному, но в силу непостижимости его устройства нельзя оценить и возможности воздействия на него. Вот какой-то человек вращается в нужных кругах: может ли он повлиять на исход дела? Кажется, что не может, ведь этого не может никто. А что если именно этот человек в силу каких-то, например, случайных причин, способен что-то о процессе выяснить или как-то воздействовать на него, этого ведь тоже нельзя исключить? И вот эта параноидальная надежда как раз и является основой отказа от своей свободы, независимости от других.
Получается, что теперь каждый человек, к процессу причастный, является той ниточкой, за которую нужно пробовать зацепиться для своего спасения. Как следствие, эти люди обретают над тобою власть и теперь нужно пытаться угадывать их желания и даже случайные капризы. Гигантизм и непроницаемость процесса вынуждает подстраиваться под всех, кто к нему причастен, и люди, у которых процесс длится уже много лет, становятся профессионалами в пресмыкательстве. Парадокс Йозефа, который так его изматывает – это попытка сохранить свою независимость в условиях, в которых это заведомо невозможно сделать. Я, кстати, не согласен с доминирующей интерпретацией концовки, что процесс ломает Йозефа. Пусть он и проигрывает процессу, мне все же кажется очевидным, что он сохранил свое достоинство, пусть уже отчаявшийся и истощенный.
Моя самая любимая сцена в книге — это встреча Йозефа К. с художником Титорелли. Во-первых, тут просто превосходная техника работы с пространством, которую я сейчас не буду анализировать. Во-вторых, общение К. и Титорелли открывает очень многое о философской сути процесса, даже больше, чем сцена в соборе и притча о привратнике. Ну и в-третьих, тут наиболее отчетливым образом как раз фигурирует один из основных приемов — эффект случайной власти, о котором я писал в начале.
Когда Йозеф приходит к Титорелли, его на лестнице встречают дети, от которых он стремится избавиться, потому что ему нужно как можно быстрее перейти к сути дела. Однако вскоре выясняется, что дети тоже имеют «непосредственное отношение к процессу», что оказывает невероятное воздействие на читателя: это и страшно, и смешно. К этому моменту мы уже впитали в себя устройство этого мира, и поэтому в нас запускается рефлексия, точно отражающая безумие происходящего: а не слишком ли грубо К. повел себя с детьми? А может быть не стоило говорить или делать то-то и то-то? А может теперь нужно пойти и поиграть с ними? Оказывается, что какие-то дети, которые вообще не имели никакого значения в представлении К., внезапно обретают потенциальную власть над ним и его судьбой.
Один из приемов, который Кафка использует регулярно в «Процессе» – это эффект случайной власти, эффект резкого изменения отношений личностного превосходства или же мгновенное уничтожение ощущения независимости от других. Структурно он устроен так: сначала Кафка дает ряд событий или описаний, которые позволяют прочувствовать личностное преимущество Йозефа К. над теми или другими людьми, либо же его независимость от них (стоит сказать, что Йозеф К. очень часто превосходит других в силу своего острого ума, да и в целом Йозеф — персонаж очень сильный). Однако в какой-то момент выясняется, что эти люди в действительности имеют возможную власть над судьбой Йозефа, но не сами по себе, а только лишь в силу своей причастности процессу. Они, например, могут оказать какое-то влияние на процесс, что-то выяснить о процессе, они вращаются в кругах, связанных с процессом и пр. Все это резко переворачивает органику отношений, которые Кафка выстраивает поначалу, и дает это знаменитое ощущение, которое уже закрепилось в понятии «абсурда».
Сам процесс — это гигантское и уродливое тело абсолютной власти, обитающее в кабинетах и на чердаках, устройство которого не способен понять ни один человек. Решения процесса для людей непроницаемы и случайны, но они же абсолютно логичны с точки зрения его самого. Процесс не подконтролен никому конкретному, но в силу непостижимости его устройства нельзя оценить и возможности воздействия на него. Вот какой-то человек вращается в нужных кругах: может ли он повлиять на исход дела? Кажется, что не может, ведь этого не может никто. А что если именно этот человек в силу каких-то, например, случайных причин, способен что-то о процессе выяснить или как-то воздействовать на него, этого ведь тоже нельзя исключить? И вот эта параноидальная надежда как раз и является основой отказа от своей свободы, независимости от других.
Получается, что теперь каждый человек, к процессу причастный, является той ниточкой, за которую нужно пробовать зацепиться для своего спасения. Как следствие, эти люди обретают над тобою власть и теперь нужно пытаться угадывать их желания и даже случайные капризы. Гигантизм и непроницаемость процесса вынуждает подстраиваться под всех, кто к нему причастен, и люди, у которых процесс длится уже много лет, становятся профессионалами в пресмыкательстве. Парадокс Йозефа, который так его изматывает – это попытка сохранить свою независимость в условиях, в которых это заведомо невозможно сделать. Я, кстати, не согласен с доминирующей интерпретацией концовки, что процесс ломает Йозефа. Пусть он и проигрывает процессу, мне все же кажется очевидным, что он сохранил свое достоинство, пусть уже отчаявшийся и истощенный.
Моя самая любимая сцена в книге — это встреча Йозефа К. с художником Титорелли. Во-первых, тут просто превосходная техника работы с пространством, которую я сейчас не буду анализировать. Во-вторых, общение К. и Титорелли открывает очень многое о философской сути процесса, даже больше, чем сцена в соборе и притча о привратнике. Ну и в-третьих, тут наиболее отчетливым образом как раз фигурирует один из основных приемов — эффект случайной власти, о котором я писал в начале.
Когда Йозеф приходит к Титорелли, его на лестнице встречают дети, от которых он стремится избавиться, потому что ему нужно как можно быстрее перейти к сути дела. Однако вскоре выясняется, что дети тоже имеют «непосредственное отношение к процессу», что оказывает невероятное воздействие на читателя: это и страшно, и смешно. К этому моменту мы уже впитали в себя устройство этого мира, и поэтому в нас запускается рефлексия, точно отражающая безумие происходящего: а не слишком ли грубо К. повел себя с детьми? А может быть не стоило говорить или делать то-то и то-то? А может теперь нужно пойти и поиграть с ними? Оказывается, что какие-то дети, которые вообще не имели никакого значения в представлении К., внезапно обретают потенциальную власть над ним и его судьбой.
Опять же, это возможно только в случае именно непроницаемости процесса, потому что если бы он был понятен, то была бы понятна и разница между теми, кто реально способен влиять на процесс, а кто – нет. Именно поэтому мир романа как бы требует подстраивания под всех, просто так, на всякий случай. Банально, конечно, указывать на это, но реальные сообщества или даже социальные институты имеют более или менее проявленные черты процесса Кафки именно в отношении этого императива пресмыкаться, и многие люди становятся профессионалами ведения своего процесса.
Также некоторые богословские системы имеют черты процесса. Если мы возьмем радикально апофатические богословские модели, которые строятся на абсолютной инаковости Бога по отношению к человеку, то мы получим тот же абсурд. Как пример, любовь Бога может оказаться абсолютно отличной от любви человеческой. Его любовь, в таком случае, такая же непроницаемая и непредсказуемая, как процесс Кафки. И как невозможно никакое воздействие на процесс, также невозможно никакое осмысленное взаимодействие с Богом, и, как следствие, невозможно доверие Ему. Абсолютизация апофатической интуиции ведет к богословию абсурда: а что если я сделал то-то, а должен был другое, а что если я во всем ошибся, а что если… а что если Бог из своей любви подвергнет меня или моих близких нескончаемым пыткам? Но вот этим и хорошо искусство: мы можем вести философские споры о том, например, насколько иным может быть Бог в своей любви. Мы можем спорить, а ценна ли свобода вообще, и не пропитано ли ощущение независимости ядом какого-то порока? Быть может факт того, что мы все это ценим, обусловлен историей западной индивидуалистической мысли и пр. и пр.? Но в художественной реальности мы видим воплощение всех этих идей и тут они предстают в совершенно иной степени убедительности – они становятся убедительными экзистенциально.
Также некоторые богословские системы имеют черты процесса. Если мы возьмем радикально апофатические богословские модели, которые строятся на абсолютной инаковости Бога по отношению к человеку, то мы получим тот же абсурд. Как пример, любовь Бога может оказаться абсолютно отличной от любви человеческой. Его любовь, в таком случае, такая же непроницаемая и непредсказуемая, как процесс Кафки. И как невозможно никакое воздействие на процесс, также невозможно никакое осмысленное взаимодействие с Богом, и, как следствие, невозможно доверие Ему. Абсолютизация апофатической интуиции ведет к богословию абсурда: а что если я сделал то-то, а должен был другое, а что если я во всем ошибся, а что если… а что если Бог из своей любви подвергнет меня или моих близких нескончаемым пыткам? Но вот этим и хорошо искусство: мы можем вести философские споры о том, например, насколько иным может быть Бог в своей любви. Мы можем спорить, а ценна ли свобода вообще, и не пропитано ли ощущение независимости ядом какого-то порока? Быть может факт того, что мы все это ценим, обусловлен историей западной индивидуалистической мысли и пр. и пр.? Но в художественной реальности мы видим воплощение всех этих идей и тут они предстают в совершенно иной степени убедительности – они становятся убедительными экзистенциально.
Друзья, скоро в продаже появится коллективная монография, посвященная проблеме зла в философии религии. В этой монографии я написал главу: "Экзистенциальная постановка проблемы зла". С моей точки зрения, проблему зла нельзя рассматривать в отрыве от того, каким образом она возникает и развивается в контексте реальной жизни личности.
Значительная часть текста – это критика проекта теодицеи в целом. Теодицея дает удовлетворительное решение проблемы только в определенных контекстах, но она совершенно бессильна, когда человек сталкивается с настоящим злом, которое способно разрушить человеческую волю и смыслообразующие структуры личности.
Сам концептуальный аппарат теодицеи и ее логика не позволяют взглянуть на проблему во всей ее серьзености и полноте. Теодицея делает проблему маленькой и частной, будто проблема зла – это просто очередная богословско-математическая задачка. Я начинал с наблюдения за тем, насколько неубедительными были для меня теодицеи в трудные моменты, и насколько последовательное развитие ее логики вступали в противоречие с моим опытом. Все эти богословски выверенные построения казались дешевыми и одномерными. Я предпочитал не понимать и страдать, но в этом всем я и находил Бога, любовь которого просто присутствовала без каких-либо объяснений или гарантий. Я долго пытался найти нужный язык и концептуальный аппарат, стремился выявить все несовершенства теодицеи как таковой, и в результате возник тот текст, который наконец-то скоро выйдет в свет. Мой вывод можно сформулировать очень просто: проблема зла решается верой и мистическим опытом, а не философским размышлением.
Я написал этот текст два года назад и это, как мне кажется, единственно важное в философии, что я сделал к этому моменту. Все остальное, даже моя теория тождества во времени, – это просто игра ума и упражнение в философской технике (без которой тоже, конечно, никак). Этот текст – результат моих усилий именно как человека. Текст полон различных несовершенств, но главное – это интуиция, которую я постарался передать, и которая, я надеюсь, действительно может помочь людям.
Скоро книгу можно будет купить где угодно. Я очень благодарен всему нашему коллективу, работа была интересной и насыщенной. В зле нельзя искать ничего хорошего, ему не нужно искать оправдания, оно уродливо и бессмысленно, и наш долг – сделать так, чтобы зла было как можно меньше, а больше было любви, честности, красоты и надежды.
Значительная часть текста – это критика проекта теодицеи в целом. Теодицея дает удовлетворительное решение проблемы только в определенных контекстах, но она совершенно бессильна, когда человек сталкивается с настоящим злом, которое способно разрушить человеческую волю и смыслообразующие структуры личности.
Сам концептуальный аппарат теодицеи и ее логика не позволяют взглянуть на проблему во всей ее серьзености и полноте. Теодицея делает проблему маленькой и частной, будто проблема зла – это просто очередная богословско-математическая задачка. Я начинал с наблюдения за тем, насколько неубедительными были для меня теодицеи в трудные моменты, и насколько последовательное развитие ее логики вступали в противоречие с моим опытом. Все эти богословски выверенные построения казались дешевыми и одномерными. Я предпочитал не понимать и страдать, но в этом всем я и находил Бога, любовь которого просто присутствовала без каких-либо объяснений или гарантий. Я долго пытался найти нужный язык и концептуальный аппарат, стремился выявить все несовершенства теодицеи как таковой, и в результате возник тот текст, который наконец-то скоро выйдет в свет. Мой вывод можно сформулировать очень просто: проблема зла решается верой и мистическим опытом, а не философским размышлением.
Я написал этот текст два года назад и это, как мне кажется, единственно важное в философии, что я сделал к этому моменту. Все остальное, даже моя теория тождества во времени, – это просто игра ума и упражнение в философской технике (без которой тоже, конечно, никак). Этот текст – результат моих усилий именно как человека. Текст полон различных несовершенств, но главное – это интуиция, которую я постарался передать, и которая, я надеюсь, действительно может помочь людям.
Скоро книгу можно будет купить где угодно. Я очень благодарен всему нашему коллективу, работа была интересной и насыщенной. В зле нельзя искать ничего хорошего, ему не нужно искать оправдания, оно уродливо и бессмысленно, и наш долг – сделать так, чтобы зла было как можно меньше, а больше было любви, честности, красоты и надежды.
Недавно послушал одно очень интересное рассуждение известного раввина Маниса Фридмана. Его мысль была в том, что мы не никогда не должны винить людей за те последствия, которые вызваны их злыми поступками. Иллюстрирует он ее так: представьте себе убийцу, который стреляет в человека с намерением его убить, но тот выживает в силу случая. Раввин спрашивает, правильно ли считать первого убийцей, или нет? С его точки зрения ответ очевиден: этот человек убийца, просто не самый лучший.
Таким образом, проявив свою свободную волю, убийца сделал выбор: он выбрал убить человека, но финальное решение о последствиях его действий, и это самое важное, – принимается Богом. Если убийце удалось убить человека, то это означает, что человеку уже пора на тот свет. Если бы этому человеку еще нужно было пожить, то Бог не допустил бы его смерти и, например, отвел как-то пулю и пр. Как вы видите, тут предполагается полный контроль Богом над последствиями свободных действий, но моральную ответственность люди несут не за эти последствия, а за свои намерения и за сами действия. Из этого делается вывод, что мы никогда не должны винить людей за то, что их действия привели к какому-то злу, потому что все зло в мире происходит с полного позволения Бога. Выходит, что именно Бог виновен в этом зле и из этого нужно исходить в своем осмыслении всех жизненных ситуаций.
Подобные рассуждения о свободе и ответственности были популярны в дискуссии о проблеме зла в свое время. Джон Мэкки утверждал, что Бог мог бы сделать мир, в котором злые действия не приводили бы к ужасным последствиям и это сохранило бы свободную волю людей по той схеме, которая намечается Фридманом. Однако в этом случае мир был бы лучше. Это означает, что Бог не актуализировал наилучший мир, хотя должен был это сделать в силу суммы своих предикатов, из чего следует, что Бога не существует. Возражение на это обычно предписывают Ричарду Суинберну, мол, полная свобода воли предполагает наличие последствий применения этой свободы. Думаю, что это весьма праводоподобно звучит независимо от дискуссии о проблеме зла, поэтому рассуждение Фридмана даже на этом уровне кажется проблематичным.
Однако куда более интересное последствие мысли Фридмана в том, что у нас вырисовывается определенная картина Бога, моральные качества которого для нас совершенно случайны. Представьте себе, что абсолютно все зло в этом мире санкционировано Богом не в силу того, что у Него есть, например, какое-то деонтологическое ограничение на нарушение нашей свободы, но по каким-то независимым от этого причинам. Это кажется весьма последовательным для иудаизма, но совершенно невозможно, как мне кажется, для христианского воображения. В такой картине мира очень сложно видеть Бога любящим отцом из Евангельских притч, ведь может оказаться так, что по нашему пониманию блага Бог окажется гораздо хуже многих действительно добрых людей. Такая радикальная Его инаковость, кажется, ограничивает какое-то осмысленное построение отношений с Ним. Поэтому если в богословии исходить из возможности и даже фактического наличия этих отношений, то такой радикальный апофатизм иудаистического типа не кажется органичным, хотя и привлекает на уровне исключительно теоретической спекуляции об инаковости и непостижимости Бога.
Таким образом, проявив свою свободную волю, убийца сделал выбор: он выбрал убить человека, но финальное решение о последствиях его действий, и это самое важное, – принимается Богом. Если убийце удалось убить человека, то это означает, что человеку уже пора на тот свет. Если бы этому человеку еще нужно было пожить, то Бог не допустил бы его смерти и, например, отвел как-то пулю и пр. Как вы видите, тут предполагается полный контроль Богом над последствиями свободных действий, но моральную ответственность люди несут не за эти последствия, а за свои намерения и за сами действия. Из этого делается вывод, что мы никогда не должны винить людей за то, что их действия привели к какому-то злу, потому что все зло в мире происходит с полного позволения Бога. Выходит, что именно Бог виновен в этом зле и из этого нужно исходить в своем осмыслении всех жизненных ситуаций.
Подобные рассуждения о свободе и ответственности были популярны в дискуссии о проблеме зла в свое время. Джон Мэкки утверждал, что Бог мог бы сделать мир, в котором злые действия не приводили бы к ужасным последствиям и это сохранило бы свободную волю людей по той схеме, которая намечается Фридманом. Однако в этом случае мир был бы лучше. Это означает, что Бог не актуализировал наилучший мир, хотя должен был это сделать в силу суммы своих предикатов, из чего следует, что Бога не существует. Возражение на это обычно предписывают Ричарду Суинберну, мол, полная свобода воли предполагает наличие последствий применения этой свободы. Думаю, что это весьма праводоподобно звучит независимо от дискуссии о проблеме зла, поэтому рассуждение Фридмана даже на этом уровне кажется проблематичным.
Однако куда более интересное последствие мысли Фридмана в том, что у нас вырисовывается определенная картина Бога, моральные качества которого для нас совершенно случайны. Представьте себе, что абсолютно все зло в этом мире санкционировано Богом не в силу того, что у Него есть, например, какое-то деонтологическое ограничение на нарушение нашей свободы, но по каким-то независимым от этого причинам. Это кажется весьма последовательным для иудаизма, но совершенно невозможно, как мне кажется, для христианского воображения. В такой картине мира очень сложно видеть Бога любящим отцом из Евангельских притч, ведь может оказаться так, что по нашему пониманию блага Бог окажется гораздо хуже многих действительно добрых людей. Такая радикальная Его инаковость, кажется, ограничивает какое-то осмысленное построение отношений с Ним. Поэтому если в богословии исходить из возможности и даже фактического наличия этих отношений, то такой радикальный апофатизм иудаистического типа не кажется органичным, хотя и привлекает на уровне исключительно теоретической спекуляции об инаковости и непостижимости Бога.
Проект Владимира Лосского был нацелен на создание некоторого альтернативного христианского богословия, которое выставлялось в оппозицию тому, что существовало в западном мире того времени. Когда читаешь Лосского, есть очень отчетливое ощущение, что из католического богословия он сделал соломенное чучело, в оппозицию к которому выступило его зеркальное отражение, такое же простое и неглубокое. Лосский будто кричит о том, что вот мы, православные, другие: у нас, в отличие от всех, социальная концепция Троицы, у нас теозис, у нас различение на сущность и энергии, у нас апофатизм, мистицизм, отцы и пр. Более того, все это идет еще "испокон веков", еще в "глубокой древности" мы можем увидеть вот эту фундаментальную разницу между греческим и латинским подходами и т.д.
Я не хочу утверждать, что все это совершенно не так. Однако мне кажется, что даже самый поверхностный взгляд на богословие ХХ века откроет, что в этом проекте имеется значительная натяжка, потому что богословие не гомогенно и не может быть адекватно схвачено какой-то единой схемой, да и многие исторические заявления Лосского не выдерживают критики. Поэтому мне кажется, что это гораздо в большей степени попытка "продать" православное богословие как западному миру, так и самим себе, нежели следствие реального и вдохновенного богословского импульса. Лосский попытался выдать православному богословию балалайку и шапку-ушанку, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что православие – это что-то абсолютно иное. И это, как мне кажется, главная проблема всего этого проекта.
Вообще Лосский был человеком очень одаренным и творческим, хотя, как мне кажется, и чувствовал, что он должен был отказаться от своего «я» в пользу учения, которое он, по его мнению, не изобретал, но открывал и объяснял. В своем синтезе он пришел к довольно спорному выводу в области антропологии: человек может как бы трансцендировать свою природу через благодать, а это, как мне кажется, не самая органичная для христианства времен отцов теоретическая схема, если верить современным иследователям. В теозисе ведь природа не трансцендирует себя, а реализует то, что в ней уже заложено потенциально, потому что в человеке уже потенцаильно содержится нечто божественное, как и наоборот. В этом плане мысль какого-нибудь "западного" Николая Кузанского гораздо больше соответствует отцам, как мне кажется.
Если говорить откровенно, я прекрасно понимаю Лосского, потому что и сам желаю создать что-то альтернативное тому, что нахожу в современной англо-американской философии. В какой-то момент я сформулировал что именно мне кажется глубоко ошибочным в этой традиции и настолько сильно на этом зациклился, что не заметил, как это начало искажать мое мышление очень нездоровым образом. Как-то меня озарило и я заметил эту проблему в себе: я словно отталкивал свой позитивный проект от соломенного чучела, которое присутствовало в виде незримого фона, оно возникло в моем воображении само собой и вызывало эмоциональное отторжение. Это очень слабая позиция. Я постарался проанализировать ее и пришел вот к каким выводам: это позиция неосознанного рессентимента. Она легитимизирует нежелание прикладывать усилия, потому что все ведь уже понятно, осталось только заполнить незначительные детали. Но самое главное – она основана на огромном самомнении, которое требует постоянного возвышения себя над огромными пластами глубокой мысли и опыта, что также позволяет все это уверенно игнорировать.
Я не хочу утверждать, что все это совершенно не так. Однако мне кажется, что даже самый поверхностный взгляд на богословие ХХ века откроет, что в этом проекте имеется значительная натяжка, потому что богословие не гомогенно и не может быть адекватно схвачено какой-то единой схемой, да и многие исторические заявления Лосского не выдерживают критики. Поэтому мне кажется, что это гораздо в большей степени попытка "продать" православное богословие как западному миру, так и самим себе, нежели следствие реального и вдохновенного богословского импульса. Лосский попытался выдать православному богословию балалайку и шапку-ушанку, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что православие – это что-то абсолютно иное. И это, как мне кажется, главная проблема всего этого проекта.
Вообще Лосский был человеком очень одаренным и творческим, хотя, как мне кажется, и чувствовал, что он должен был отказаться от своего «я» в пользу учения, которое он, по его мнению, не изобретал, но открывал и объяснял. В своем синтезе он пришел к довольно спорному выводу в области антропологии: человек может как бы трансцендировать свою природу через благодать, а это, как мне кажется, не самая органичная для христианства времен отцов теоретическая схема, если верить современным иследователям. В теозисе ведь природа не трансцендирует себя, а реализует то, что в ней уже заложено потенциально, потому что в человеке уже потенцаильно содержится нечто божественное, как и наоборот. В этом плане мысль какого-нибудь "западного" Николая Кузанского гораздо больше соответствует отцам, как мне кажется.
Если говорить откровенно, я прекрасно понимаю Лосского, потому что и сам желаю создать что-то альтернативное тому, что нахожу в современной англо-американской философии. В какой-то момент я сформулировал что именно мне кажется глубоко ошибочным в этой традиции и настолько сильно на этом зациклился, что не заметил, как это начало искажать мое мышление очень нездоровым образом. Как-то меня озарило и я заметил эту проблему в себе: я словно отталкивал свой позитивный проект от соломенного чучела, которое присутствовало в виде незримого фона, оно возникло в моем воображении само собой и вызывало эмоциональное отторжение. Это очень слабая позиция. Я постарался проанализировать ее и пришел вот к каким выводам: это позиция неосознанного рессентимента. Она легитимизирует нежелание прикладывать усилия, потому что все ведь уже понятно, осталось только заполнить незначительные детали. Но самое главное – она основана на огромном самомнении, которое требует постоянного возвышения себя над огромными пластами глубокой мысли и опыта, что также позволяет все это уверенно игнорировать.
Это позиция личности, бытие которой замыкается на себе, позиция, лишенная деятельной энергии и любопытства. В ней есть порочное удовольствие, подобное удовольствию тех, кто любит теории заговора: все ученые/философы/социологи/историки и пр. во всем мире ошибаются, но я (!) – нет, потому что я прочел две с половиной книги об этом, или просто потому что я умней/я глубже/я не так наивен и пр. В обмен на это удовольствие ты становишься медленным и тяжелым, закрепляешься в своем мнимом превосходстве и тратишь на поддержание его видимости (как для других, так и для себя) большую часть жизненных сил. Эта позиция влечет недобросовестность и узость мышления: все они вот так, и во всем они неправы, поэтому мы вот так, мы по-другому! Рессентимент заставляет служить очень простой идее, которую не осознаешь полностью, но само это служение основано на чем-то очень болезненном, и в самом лучшем случае – на больной и хромающей любви. Если угодно, то это не теодрама, а эгодрама. Все это ненастоящее.
При этом очевидно, что довольно сложно обходиться без полемических оппонентов или некоторой позиции, которую критикуешь. Просто это можно делать по-разному. Главное – это устройство внутреннего мира, то есть само экзистенциальное строение личности, внутри которой реалиуется то или иное содержание. Внутри замкнутой и люциферической (по выражению Булгакова) монады даже самое прекрасное мировоззрение окажется больным и не даст никаких добрых плодов.
P.S. Лосский в любом случае велик. Надеюсь, никто не подумал, что я какого-то другого о нем мнения. Книги Лосского – одни из первых по богословию, которые я изучал, вместе с работами Иустина Поповича.
При этом очевидно, что довольно сложно обходиться без полемических оппонентов или некоторой позиции, которую критикуешь. Просто это можно делать по-разному. Главное – это устройство внутреннего мира, то есть само экзистенциальное строение личности, внутри которой реалиуется то или иное содержание. Внутри замкнутой и люциферической (по выражению Булгакова) монады даже самое прекрасное мировоззрение окажется больным и не даст никаких добрых плодов.
P.S. Лосский в любом случае велик. Надеюсь, никто не подумал, что я какого-то другого о нем мнения. Книги Лосского – одни из первых по богословию, которые я изучал, вместе с работами Иустина Поповича.
Вот такая цитата на тему образования и учености недавно попалась. Это рассуждение Григория Богослова (Слово 43). Подойдет для тех, чей основной метод аргументации — цитирование святых отцов, для остальных же тут не высказывается ничего нового или неочевидного. Главную мысль я выделил жирным:
«Полагаю же, что всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом ученость, и не только эту благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, берется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злоискусной, опасной и удаляющей от Бога. Небо, землю, воздух и все, что на них, не должно презирать за то, что некоторые плохо поняли и вместо Бога воздали им божеское поклонение. Напротив, мы, воспользовавшись в них тем, что удобно для жизни и наслаждения, избежим всего опасного и не станем с безумцами тварь восставлять против Творца, но по созданию будем делать заключение о Создателе, как говорит божественный Апостол, и «пленяем всякое помышление в послушание» Христу (2Кор. 10:5). Также об огне, о пище, о железе и о прочем нельзя сказать, что какая-либо из этих вещей сама по себе или всего полезнее, или всего вреднее, но это зависит от произвола употребляющих. Даже между пресмыкающимися гадами есть такие, что мы примешиваем их в целебные составы. Так и в науках мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к демонам, к заблуждению и в глубину погибели. Мы извлекали из них полезное даже для самого благочестия, через худшее научившись лучшему, и немощь их обратив в твердость нашего учения. Поэтому не должно унижать ученость, как рассуждают об этом некоторые; а напротив, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, придерживаясь такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве».
«Полагаю же, что всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом ученость, и не только эту благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, берется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злоискусной, опасной и удаляющей от Бога. Небо, землю, воздух и все, что на них, не должно презирать за то, что некоторые плохо поняли и вместо Бога воздали им божеское поклонение. Напротив, мы, воспользовавшись в них тем, что удобно для жизни и наслаждения, избежим всего опасного и не станем с безумцами тварь восставлять против Творца, но по созданию будем делать заключение о Создателе, как говорит божественный Апостол, и «пленяем всякое помышление в послушание» Христу (2Кор. 10:5). Также об огне, о пище, о железе и о прочем нельзя сказать, что какая-либо из этих вещей сама по себе или всего полезнее, или всего вреднее, но это зависит от произвола употребляющих. Даже между пресмыкающимися гадами есть такие, что мы примешиваем их в целебные составы. Так и в науках мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к демонам, к заблуждению и в глубину погибели. Мы извлекали из них полезное даже для самого благочестия, через худшее научившись лучшему, и немощь их обратив в твердость нашего учения. Поэтому не должно унижать ученость, как рассуждают об этом некоторые; а напротив, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, придерживаясь такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве».
Кстати об этом: когда я только начинал преподавать философию религии на курсах Иоанна Кронштадтского, а мне тогда было 22 (недавно я пересчитал), мне приходилось целое занятие тратить на объяснение того, зачем этим людям нужно ее понимать. Я помню, как многие очень сопротивлялись, эмоционально полемизировали, уходили с лекций и пр. Я тогда совершенно не мог понять в чем дело. Зачем эти люди пришли сюда, если они уверены, что все знают лучше? Конечно, мне и сейчас не продают алкоголь, а тогда я был похож на 16-летнего мальчика, тогда как средний возраст студентов был 40+. Непривычно получать знания о религии, когда у преподавателя нет бороды и сана. Много лет эти первые занятия для меня были невероятно сложными психологически, потому что приходилось пересиливать предубеждения, темноту и огромную кучу эмоций. Такое было чувство, что я борюсь с каким-то сильнейшим архетипом, которому много сотен лет. В какой-то момент я стал брать цитаты из посланий, которые затрагивают важность этой темы, чтобы хоть как-то рассуждать в рамках знакомой для людей семантики. Теперь же я традиционно начинаю лекции о социологии религии, рассказываю о Бергере и Айзенштадте, чтобы хоть как-то обосновать свое существование, как и существование курса. Но большая часть студентов все равно чудесная, в этом мне очень повезло.
Мне очень нравится про дезинфекцию. Кто знает, действительно ли Нестеров закладывал именно такой смысл, как тут описывается у Ильина?
«Ради Господа, не присылайте мне портрет - Флоренского-Булгакова кисти Нестерова. Видел я его у самого Михаила Васильевича и, стоя перед портретом, говорил ему о том духовном гное, который он ясновидчески увидел и передал. А у него (у Нестерова) - все лицо трепетало от радостного ликования - ибо я говорил верно. Потом он мне рассказал: «Был у меня на днях отец Флоренский. Долго смотрел портрет. Когда он уходил, я ему говорю: «Эх, отец Павел, я бы Вас еще нарисовал бы в духе Розанова Паном с дудочкой». «Нет,- ответил тот мрачно,- довольно уж!»-Все эти люди - неумевшие отличить духа от пола... вдохновения от соблазна, созерцания от выдумки, ответственности от кокетства. По-ме-лом их! Брандспойтом! Дезинфекция, дезинсекция, дератизация!
Что - они - Вам?! «Э, дяденька,- сказал мне один опытный грибоискатель,- что же Вы поганок-то набрали?» -
Обнимаю!
11/февр. 1947
Ваш И.А. Ильин»
«Ради Господа, не присылайте мне портрет - Флоренского-Булгакова кисти Нестерова. Видел я его у самого Михаила Васильевича и, стоя перед портретом, говорил ему о том духовном гное, который он ясновидчески увидел и передал. А у него (у Нестерова) - все лицо трепетало от радостного ликования - ибо я говорил верно. Потом он мне рассказал: «Был у меня на днях отец Флоренский. Долго смотрел портрет. Когда он уходил, я ему говорю: «Эх, отец Павел, я бы Вас еще нарисовал бы в духе Розанова Паном с дудочкой». «Нет,- ответил тот мрачно,- довольно уж!»-Все эти люди - неумевшие отличить духа от пола... вдохновения от соблазна, созерцания от выдумки, ответственности от кокетства. По-ме-лом их! Брандспойтом! Дезинфекция, дезинсекция, дератизация!
Что - они - Вам?! «Э, дяденька,- сказал мне один опытный грибоискатель,- что же Вы поганок-то набрали?» -
Обнимаю!
11/февр. 1947
Ваш И.А. Ильин»
Уважаемые, написал небольшое эссе о знании себя и теории динамических систем. Я недавно затрагивал эту тему в курсе по когнитивным наукам и решил поделиться с вами некоторыми мыслями. Чтобы прочесть его, нажимайте на ссылку: https://faulb.substack.com/p/c32
Летящий Герберт / Flying Herbert
"Знание себя" с точки зрения теории динамических систем
Хотел поделиться одним интересным концептуальным инструментом, который мне кажется крайне полезным, и продемонстрировать его эффективность на примере темы знания себя. Эти концепты взяты из теории динамических систем: (1) пространство состояний и (2)
Естественную теологию иногда критикуют за то, что в ней Бог ошибочно принимается за другую фигуру, существование которой эти аргументы доказывают: за демиурга – создателя нашего космоса. Бог же, согласно апофатической традиции, – это нечто гораздо большее: Он сотворил само бытие и небытие, Он не может быть понят и описан какими-либо категориями, в мистическом же опыте Бог – это абсолютный свет, зарождающийся из темного и непостижимого тумана… Демиург, конечно, не так интересен. Но то, что я вижу сегодня в России – путаница гораздо более вопиющая: Бога принимают не просто за демиурга, а вообще за обычное языческое божество, вроде тех богов, которым люди в древности поклонялись как покровителям своих городов, и которым христиане отказывались поклоняться с самого начала.
Очень грустно видеть, как архаичные формы религиозного мышления способны абсорбировать и затем растворить в своем теле любую семантику, включая христианскую. Я сейчас говорю о Z-патриотах, которые называют себя православными и даже пытаются что-то писать о вере и религии. Я не могу этого доказать с абсолютной достоверностью, но для многих из них православие – это просто русская религия, а Иисус Христос – это что-то вроде правильного, русского Бога. Это такой Бог, который за Россию, за своих и, конечно же, за победу. Это, по сути, Бог России, и что важно: только России. Это тот Бог, которому мы (да простят меня читатели за эту пародию на церковный канцелярит) «сегодня с особенным усилием должны вознести сугубые молитвы для победы на поле брани, чтобы отстоять духовно-нравственную основу нашего общества, провести линию самоидентификации нашей нации в этот период исторического вызова, который …».
Помимо истории государств, истории войн и страданий есть та история, которую пишет Бог: история любви и красоты, история преображения людей, история жертвы и исцеления человеческих судеб – история чуда. И в конечном счете нет никаких наций и государств, за этими эссенциалистскими понятиями не скрывается ничего реального. И на самом деле ни у кого нет врагов. Я открою страшную тайну для тех, кто поклоняется богу, которого они принимают за бога России: однажды России не будет. Может быть через пятьсот лет или через тысячу, но когда-то это случится. А Бог будет, и будут те же люди со своими страданиями, пороками, со своим счастьем и любовью. Поэтому бог России – это идол и ложь. Можно называть его любыми именами и подстраивать под него любую богословскую систему, но все это просто обман, типичный ложный бог, жрецы которого призывают разделять и убивать. Точно ничего не смущает?
Очень грустно видеть, как архаичные формы религиозного мышления способны абсорбировать и затем растворить в своем теле любую семантику, включая христианскую. Я сейчас говорю о Z-патриотах, которые называют себя православными и даже пытаются что-то писать о вере и религии. Я не могу этого доказать с абсолютной достоверностью, но для многих из них православие – это просто русская религия, а Иисус Христос – это что-то вроде правильного, русского Бога. Это такой Бог, который за Россию, за своих и, конечно же, за победу. Это, по сути, Бог России, и что важно: только России. Это тот Бог, которому мы (да простят меня читатели за эту пародию на церковный канцелярит) «сегодня с особенным усилием должны вознести сугубые молитвы для победы на поле брани, чтобы отстоять духовно-нравственную основу нашего общества, провести линию самоидентификации нашей нации в этот период исторического вызова, который …».
Помимо истории государств, истории войн и страданий есть та история, которую пишет Бог: история любви и красоты, история преображения людей, история жертвы и исцеления человеческих судеб – история чуда. И в конечном счете нет никаких наций и государств, за этими эссенциалистскими понятиями не скрывается ничего реального. И на самом деле ни у кого нет врагов. Я открою страшную тайну для тех, кто поклоняется богу, которого они принимают за бога России: однажды России не будет. Может быть через пятьсот лет или через тысячу, но когда-то это случится. А Бог будет, и будут те же люди со своими страданиями, пороками, со своим счастьем и любовью. Поэтому бог России – это идол и ложь. Можно называть его любыми именами и подстраивать под него любую богословскую систему, но все это просто обман, типичный ложный бог, жрецы которого призывают разделять и убивать. Точно ничего не смущает?
Андрей обычно делает хорошие ролики, так что рекомендую. Я бы только немного изменил форму атеистической аргументации конкретно в этом посте, но не содержательно, а, скажем так, риторически.
Модальный онтологический аргумент базируется на том, что нет никакого логического противоречия в существовании Бога. Поэтому посылка, что Бог мог бы сущестовать логически, кажется довольно слабой (по крайней мере prima facie).
Посылка, что Бог не может логически существовать, звучит, как минимум, гораздо сильнее и, кажется, требует большего обоснования. Она требует какой-то наглядной демонстрации логической невозможности существования Бога, что очень сложно. В чем, собственно, логическое противоречие в пропозиции, что Бог существует? Попробуй докажи это, особенно в условиях "уличной эпистемологии".
Поэтому для атеистов есть более правдоподобная идея с точки зрения риторики: Бог не существует в нашем мире, только и всего. Для утверждения этого можно взять совокупность свидетельств против Его существования. А из этого уже следует (в системах, где все миры в отношении достижимости друг к другу), что Он не существует с необходимостью, потому что если бы Он существовал, то существовал бы во всех возможных мирах.
Но есть еще более риторически убедительная идея: Бог мог бы не существовать. А почему нет? Может Он есть, может Его нет... И тут опять интуитивная уловка: может есть возможный мир, где Он не существует, а вопрос Его существования в нашем мире оставим пока за скобками. Однако из этого тоже следовало бы, что Бог не существует, если принимать все предпосылки в модальном онтологическом аргументе: если Бог существует, то существует Он необходимо; соответственно, если Он не существует необходимо, то Он не существует. Если атеистический модальный онтологический аргумент формулировать так, то тогда в большей степени ощущается этот аргументативный паритет: может Бог есть, может Его нет. Если брать первую возможность, то Он есть с необходимостью. Если вторую, то Его с необходимостью нет. Вот так все тривиально. https://www.tgoop.com/luckystrikephilosophy/1344
Модальный онтологический аргумент базируется на том, что нет никакого логического противоречия в существовании Бога. Поэтому посылка, что Бог мог бы сущестовать логически, кажется довольно слабой (по крайней мере prima facie).
Посылка, что Бог не может логически существовать, звучит, как минимум, гораздо сильнее и, кажется, требует большего обоснования. Она требует какой-то наглядной демонстрации логической невозможности существования Бога, что очень сложно. В чем, собственно, логическое противоречие в пропозиции, что Бог существует? Попробуй докажи это, особенно в условиях "уличной эпистемологии".
Поэтому для атеистов есть более правдоподобная идея с точки зрения риторики: Бог не существует в нашем мире, только и всего. Для утверждения этого можно взять совокупность свидетельств против Его существования. А из этого уже следует (в системах, где все миры в отношении достижимости друг к другу), что Он не существует с необходимостью, потому что если бы Он существовал, то существовал бы во всех возможных мирах.
Но есть еще более риторически убедительная идея: Бог мог бы не существовать. А почему нет? Может Он есть, может Его нет... И тут опять интуитивная уловка: может есть возможный мир, где Он не существует, а вопрос Его существования в нашем мире оставим пока за скобками. Однако из этого тоже следовало бы, что Бог не существует, если принимать все предпосылки в модальном онтологическом аргументе: если Бог существует, то существует Он необходимо; соответственно, если Он не существует необходимо, то Он не существует. Если атеистический модальный онтологический аргумент формулировать так, то тогда в большей степени ощущается этот аргументативный паритет: может Бог есть, может Его нет. Если брать первую возможность, то Он есть с необходимостью. Если вторую, то Его с необходимостью нет. Вот так все тривиально. https://www.tgoop.com/luckystrikephilosophy/1344
Telegram
LS Philosophy | Андрей Леман
Действительно ли модальный онтологический аргумент (МОА) подрывает симметрию в споре теистов с атеистами?
На недавнем стриме, который был посвящен МОА, была поднята проблема симметрии. Последняя заключается в том, что МОА как аргумент в пользу теизма даёт…
На недавнем стриме, который был посвящен МОА, была поднята проблема симметрии. Последняя заключается в том, что МОА как аргумент в пользу теизма даёт…
Раннее христианство и служба в армии
Мировоззрение первых христиан, как считают многие исследователи, довольно сильно отличалось от того, что мы сегодня считаем за мировоззрение христиан. Как минимум, мы должны признать, что они совершенно иначе расставляли акценты и то, что казалось им сущностным и важным, не кажется нам сегодня таковым, что, вероятно, верно и в обратную сторону.
Например, ранние христиане крайне негативно относились к богатству, потому что Христос буквально осуждал богатство и нужно было приложить немало герменевтических усилий, чтобы проинтерпретировать учение Христа так, словно он осуждает не богатсво само по себе, а некоторую духовную зависимость от денег: "...если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною". Отчасти благодаря этому первые христиане жили социалистическими общинами, в которых епископ отвечал и за распределение ресурсов в том числе.
Другой пример: меня в свое время удивила теория священства, которая развивалась Иустином мучеником. В своей полемике против иудаизма он отстаивал позицию, что христианство от иудаизма отличается в том числе и тем, что в нем все люди равны во Христе не только с точки зрения общечеловеческой, но даже с точки зрения самого религиозного культа. Иными словами – в христианстве, по его мнению, нет каких-то специальных священнослужителей, как в иудаизме: все христиане – священники.
При желании можно привести еще несколько примеров. Однако в текущей обстановке полезно также знать, что довольно долго христиане считали, что служба в армии несовместима с христианской жизнью. Мы знаем это на основании огромного количества свидетельств. Вот, например, фрагмент из раннехристианского документа "Апостольское предание": "Оглашаемый или христианин, желающие стать воинами, да будут отвержены, потому что они презрели Бога". Интересно, что в русском переводе нет фрагмента, который идет до этой цитаты: "Военный, наделенный властью, не должен убивать людей. Если ему приказано, он не должен его выполнять. Он также не должен принимать военную присягу. Если он откажется, он должен быть отвергнут".
Вот, например, фрагмент из Тертуллиана:
"В настоящей главе будет рассмотрено то, что касается воинской службы, которая также связана с властью и достоинством ... Однако не согласуется Божья присяга с человеческой, знак Христа – со знаком дьявола, воинство света – с войском тьмы. Нельзя, имея одну душу, обязываться двоим – Богу и цезарю ... Ибо хоть к Иоанну и приходили солдаты, и приняли они некую форму благочестия, а центурион так даже уверовал, но всю последующую воинскую службу Господь упразднил, разоружив Петра. Нам не разрешено никакое состояние, служба в котором будет направлена на непозволительное для нас дело".
Известно, что для христианского сознания того времени было естественным чувствовать себя иным по отношению к государству и власти: христиане, можно сказать, не были патриотами своей страны и потому вызывали подозрение и недоверие. Вот, опять же, фрагмент из Тертуллиана, в этот раз из работы "Апологетик": "Но мы, совершенно равнодушные к славе и почестям, не имеем никакой потребности в собраниях, и ничто нам так не чуждо, как политическая жизнь". Эта политическая теология гораздо лучше выражена в теории Августина о двух градах, чем в теории Евсевия Кессайрийского – «официального» политического теолога православной церкви.
В общем, Иустин, Иреней, Ориген и Тертуллиан были согласны в том, что воинское служение несовместимо с христианской жизнью, на что указывают некоторые историки, например, Рекс Батлер. Однако христиане все равно служили в армии, хоть это и осуждалось. В любом случае, позиция, согласно которой служение в армии считалось греховным и несовместимым с христианством изменилась после того, как христианство стало религией Римской империи, что, конечно же, можно понять. Какому императору нужна религия, которая несовместима с государственными интересами?
Мировоззрение первых христиан, как считают многие исследователи, довольно сильно отличалось от того, что мы сегодня считаем за мировоззрение христиан. Как минимум, мы должны признать, что они совершенно иначе расставляли акценты и то, что казалось им сущностным и важным, не кажется нам сегодня таковым, что, вероятно, верно и в обратную сторону.
Например, ранние христиане крайне негативно относились к богатству, потому что Христос буквально осуждал богатство и нужно было приложить немало герменевтических усилий, чтобы проинтерпретировать учение Христа так, словно он осуждает не богатсво само по себе, а некоторую духовную зависимость от денег: "...если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною". Отчасти благодаря этому первые христиане жили социалистическими общинами, в которых епископ отвечал и за распределение ресурсов в том числе.
Другой пример: меня в свое время удивила теория священства, которая развивалась Иустином мучеником. В своей полемике против иудаизма он отстаивал позицию, что христианство от иудаизма отличается в том числе и тем, что в нем все люди равны во Христе не только с точки зрения общечеловеческой, но даже с точки зрения самого религиозного культа. Иными словами – в христианстве, по его мнению, нет каких-то специальных священнослужителей, как в иудаизме: все христиане – священники.
При желании можно привести еще несколько примеров. Однако в текущей обстановке полезно также знать, что довольно долго христиане считали, что служба в армии несовместима с христианской жизнью. Мы знаем это на основании огромного количества свидетельств. Вот, например, фрагмент из раннехристианского документа "Апостольское предание": "Оглашаемый или христианин, желающие стать воинами, да будут отвержены, потому что они презрели Бога". Интересно, что в русском переводе нет фрагмента, который идет до этой цитаты: "Военный, наделенный властью, не должен убивать людей. Если ему приказано, он не должен его выполнять. Он также не должен принимать военную присягу. Если он откажется, он должен быть отвергнут".
Вот, например, фрагмент из Тертуллиана:
"В настоящей главе будет рассмотрено то, что касается воинской службы, которая также связана с властью и достоинством ... Однако не согласуется Божья присяга с человеческой, знак Христа – со знаком дьявола, воинство света – с войском тьмы. Нельзя, имея одну душу, обязываться двоим – Богу и цезарю ... Ибо хоть к Иоанну и приходили солдаты, и приняли они некую форму благочестия, а центурион так даже уверовал, но всю последующую воинскую службу Господь упразднил, разоружив Петра. Нам не разрешено никакое состояние, служба в котором будет направлена на непозволительное для нас дело".
Известно, что для христианского сознания того времени было естественным чувствовать себя иным по отношению к государству и власти: христиане, можно сказать, не были патриотами своей страны и потому вызывали подозрение и недоверие. Вот, опять же, фрагмент из Тертуллиана, в этот раз из работы "Апологетик": "Но мы, совершенно равнодушные к славе и почестям, не имеем никакой потребности в собраниях, и ничто нам так не чуждо, как политическая жизнь". Эта политическая теология гораздо лучше выражена в теории Августина о двух градах, чем в теории Евсевия Кессайрийского – «официального» политического теолога православной церкви.
В общем, Иустин, Иреней, Ориген и Тертуллиан были согласны в том, что воинское служение несовместимо с христианской жизнью, на что указывают некоторые историки, например, Рекс Батлер. Однако христиане все равно служили в армии, хоть это и осуждалось. В любом случае, позиция, согласно которой служение в армии считалось греховным и несовместимым с христианством изменилась после того, как христианство стало религией Римской империи, что, конечно же, можно понять. Какому императору нужна религия, которая несовместима с государственными интересами?
Насколько религиозны лауреаты Нобелевской премии?
Оказывается, что есть исследование на тему религиозности лауреатов Нобелевской премии с 1901 по 2000 годы, проведенное Барухом Шалевым. Его расчёты касаются не только этого, однако статистика, связанная с религиозностью, очень интересна. Книга называется «100 years of Nobel Prizes». Статистика такая:
С 1901 года по 2000 количество христиан среди всех лауреатов – 65,4%. Иногда довольно трудно было отделять протестантов от католиков, как утверждается в книге, но, судя по всему, протестантов среди нобелевских лауреатов оказалось больше именно в сфере науки, тогда как католики в большей степени оказались вовлечены в литературу и в миротворческую деятельность.
Атеисты, агностики и так называемые «свободные мыслители» составляют всего 10,5% от всех лауреатов Нобелевской премии. Однако, что интересно, их количество достигает 35% в сфере именно литературы. Вдумайтесь, как же это мало.
Интересно, что среди всех лауреатов чуть более 20% исповедовали иудаизм. В статье на википедии указывается, что статистика по иудаизму в книге приводится некорректно, потому что в эту категорию часто записывали людей, которые были атеистами или агностиками. Однако мне не удалось узнать, насколько там серьезная погрешность. В любом случае, как указывает Шалев, эта статистика просто удивительна, потому что всего 0,2% общего населения человечества являются евреями, и среди них столько нобелевских лауреатов. В свою очередь, всего 0,8% лауреатов являются мусульманами, хотя они занимают около 20% населения человечества. Вот картинка из википедии, где приводится процент атеистов и агностиков в отношении к различным дисциплинам:
Оказывается, что есть исследование на тему религиозности лауреатов Нобелевской премии с 1901 по 2000 годы, проведенное Барухом Шалевым. Его расчёты касаются не только этого, однако статистика, связанная с религиозностью, очень интересна. Книга называется «100 years of Nobel Prizes». Статистика такая:
С 1901 года по 2000 количество христиан среди всех лауреатов – 65,4%. Иногда довольно трудно было отделять протестантов от католиков, как утверждается в книге, но, судя по всему, протестантов среди нобелевских лауреатов оказалось больше именно в сфере науки, тогда как католики в большей степени оказались вовлечены в литературу и в миротворческую деятельность.
Атеисты, агностики и так называемые «свободные мыслители» составляют всего 10,5% от всех лауреатов Нобелевской премии. Однако, что интересно, их количество достигает 35% в сфере именно литературы. Вдумайтесь, как же это мало.
Интересно, что среди всех лауреатов чуть более 20% исповедовали иудаизм. В статье на википедии указывается, что статистика по иудаизму в книге приводится некорректно, потому что в эту категорию часто записывали людей, которые были атеистами или агностиками. Однако мне не удалось узнать, насколько там серьезная погрешность. В любом случае, как указывает Шалев, эта статистика просто удивительна, потому что всего 0,2% общего населения человечества являются евреями, и среди них столько нобелевских лауреатов. В свою очередь, всего 0,8% лауреатов являются мусульманами, хотя они занимают около 20% населения человечества. Вот картинка из википедии, где приводится процент атеистов и агностиков в отношении к различным дисциплинам:
Сейчас везде стали репостить видео про "солнцепеки", где на канале "Спас" директор православного радио "Радонеж" призвал сжигать людей из огнеметов, естественно, ради очищения. Это, кстати, довольно старое видео, как я понял. В нем предполагается интересная этическая теория: с его точки зрения, есть люди, на которых не распространяется новозаветная этика, и поэтому по отношению к ним должна применяться этика ветхозаветная. С его точки зрения, получается, что именно ветхозаветные принципы определяют то, на кого действует этика Нового Завета. У Матфея, кстати, написано, что Христос так и сказал: "... любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас". После чего Иисус немного призадумался и добавил: "Ну, само собой, только если это не ваши враги на войне, с теми делайте что хотите".
Тут интересно то, что директор "Радонежа" не совсем в фарватере текущей повестки, потому что имплицитно признает, что жечь людей из огнеметов – это действие, которое сложно сочетается с новозаветной этикой. Сами подумайте, он ведь должен был сказать, что жечь людей из огнеметов – это вполне по этике Нового Завета, а так выходит недоработка: зритель-то, конечно, не слишком требовательный, но вдруг случайно начнет сомневаться и подумает, что этику Нового Завета желательно применять ко всем, а не выборочно? Нужно брать пример с отличников: вот тот же Ткачев недавно предлагал, например, "заряжать сигары" и с молитвой "Господи помилуй" запускать их. У него вообще там вырисовывается образ такой "православной атараксии" – безмятежного спокойствия и полной уверенности в том, что человек все делает правильно. Ты, мол, грех на совесть не бери, все санкционировано Богом и поэтому все нормально: есть, как он правильно отмечает, слово "надо", а не только слово "хочу", а Бог тебя вознаградит за твою самоотверженность. Или вот, например, Корчевников, который как пчелка трудится на информационном фронте и себя не жалеет, а ведь ему нужна серьезная медицинская помощь (я не шучу, у парня проблемы, помогите ему кто-нибудь). В этом своем образе блаженного олигофрена он как-то развивал такое богословие, что вот, мол, во времена Ветхого Завета Бог решал, каким народам жить, а каким умирать, и выбирал как свое орудие другие народы. Ну и параллель проводится, конечно же, что Бог, дескать, выбрал Россию своим орудием, чтобы очистить ... ну и так далее. То есть тут тоже не делается различия между новозаветной и ветхозаветной этикой. Есть просто Бог, есть просто одна этика – православная, и она все разрешает. Я еще помню, кстати, как в этой передаче у батюшки в шлем была инкрустирована икона – просто шедевр в жанре «церковного абсурда», рекомендую.
Честно сказать, я думаю, что большинство этих людей не верят в то, что говорят и проповедуют. Они делают это, как им кажется, для блага народа и церкви, для них это просто служение. Логика "оправдания добром" вполне привычна для людей, которые являются частью этой структуры, они впитали ее как бы с молоком: где вы видели мерседесы у епископов? Где вы видели яхты? Патриарх вообще-то монах, у него нет никакой собственности! Кто вам сказал, что с некоторых бедных приходов сдирают последнюю копейку и многие священники загибаются от бедности с множеством детей? Ну и так далее. При этом они не просто все это знают, а знают гораздо больше, в разы больше, но ничего не признают. Страх быть изгоем тут имеет значение, но сами они оправдывают себя иначе: с их точки зрения, если бы люди все это узнали, то это ударило бы по их вере, и поэтому нужно создавать очень благостный образ церкви, где все чинно и мирно. Опять же, оправдание добром. На деле же такое отношение к прихожанам, будто это дети, которым не нужно знать чего-то о взрослой жизни, инфантилизирует людей и делает ситуацию хуже. А текущий политический выбор только дискредитирует церковь для будущих поколений. У Бога все честно: настоящее благо не купить человекоугодием и ложью. И люди, как правило, не идиоты, если только не хотят ими быть.
Тут интересно то, что директор "Радонежа" не совсем в фарватере текущей повестки, потому что имплицитно признает, что жечь людей из огнеметов – это действие, которое сложно сочетается с новозаветной этикой. Сами подумайте, он ведь должен был сказать, что жечь людей из огнеметов – это вполне по этике Нового Завета, а так выходит недоработка: зритель-то, конечно, не слишком требовательный, но вдруг случайно начнет сомневаться и подумает, что этику Нового Завета желательно применять ко всем, а не выборочно? Нужно брать пример с отличников: вот тот же Ткачев недавно предлагал, например, "заряжать сигары" и с молитвой "Господи помилуй" запускать их. У него вообще там вырисовывается образ такой "православной атараксии" – безмятежного спокойствия и полной уверенности в том, что человек все делает правильно. Ты, мол, грех на совесть не бери, все санкционировано Богом и поэтому все нормально: есть, как он правильно отмечает, слово "надо", а не только слово "хочу", а Бог тебя вознаградит за твою самоотверженность. Или вот, например, Корчевников, который как пчелка трудится на информационном фронте и себя не жалеет, а ведь ему нужна серьезная медицинская помощь (я не шучу, у парня проблемы, помогите ему кто-нибудь). В этом своем образе блаженного олигофрена он как-то развивал такое богословие, что вот, мол, во времена Ветхого Завета Бог решал, каким народам жить, а каким умирать, и выбирал как свое орудие другие народы. Ну и параллель проводится, конечно же, что Бог, дескать, выбрал Россию своим орудием, чтобы очистить ... ну и так далее. То есть тут тоже не делается различия между новозаветной и ветхозаветной этикой. Есть просто Бог, есть просто одна этика – православная, и она все разрешает. Я еще помню, кстати, как в этой передаче у батюшки в шлем была инкрустирована икона – просто шедевр в жанре «церковного абсурда», рекомендую.
Честно сказать, я думаю, что большинство этих людей не верят в то, что говорят и проповедуют. Они делают это, как им кажется, для блага народа и церкви, для них это просто служение. Логика "оправдания добром" вполне привычна для людей, которые являются частью этой структуры, они впитали ее как бы с молоком: где вы видели мерседесы у епископов? Где вы видели яхты? Патриарх вообще-то монах, у него нет никакой собственности! Кто вам сказал, что с некоторых бедных приходов сдирают последнюю копейку и многие священники загибаются от бедности с множеством детей? Ну и так далее. При этом они не просто все это знают, а знают гораздо больше, в разы больше, но ничего не признают. Страх быть изгоем тут имеет значение, но сами они оправдывают себя иначе: с их точки зрения, если бы люди все это узнали, то это ударило бы по их вере, и поэтому нужно создавать очень благостный образ церкви, где все чинно и мирно. Опять же, оправдание добром. На деле же такое отношение к прихожанам, будто это дети, которым не нужно знать чего-то о взрослой жизни, инфантилизирует людей и делает ситуацию хуже. А текущий политический выбор только дискредитирует церковь для будущих поколений. У Бога все честно: настоящее благо не купить человекоугодием и ложью. И люди, как правило, не идиоты, если только не хотят ими быть.
Уважаемые, решил приложить ссылок на некоторые свои публикации. У меня сейчас в этом отношении темп снизился, потому что я обычно публикую только под конкретные проекты. С проектами в последний год не особо повезло, поэтому пока что я пишу заготовки в стол. Они, как говорится, ждут своего часа. А пока вот некоторые статьи, если кому-то интересно:
Дуализм в онтологии личности и аргумент мыслящего животного
Вопросы философии
https://pq.iphras.ru/article/view/4100
В этой статье я подробно объясняю, что аргумент мыслящего животного не действует на субстанциональный дуализм. Также я выделяю около 17 логически возможных видов дуализма в соответствии с несколькими важными различениями из фундаментальной онтологии.
Модальная теория конституирования и онтология личности
Эпистемология и философия науки
https://journal.iphras.ru/article/view/8720
В этой статье я демонстрирую, что конституирование в модальной теории не может быть асимметричным отношением, как об этом мечтают теоретики конституирования. Это из проблемы про глину и статую, если кто в курсе. Этот аргумент из статьи я планирую когда-нибудь опубликовать на английском.
Can God Promise Us a New Past? A Response to Lebens and Goldschmidt
Open Theology
https://philpapers.org/rec/FAUCGP
В этой статье я демонстрирую, что теодицея «стирания прошлого» не является теодицеей. Эту статью, наверное, больше всех прочло людей. Поэтому нужно публиковаться на английском языке.
Четырехмерные теории существования объектов во времени
Философский журнал
https://pj.iphras.ru/article/view/4763
В этой статье я просто описываю все четырехмерные теории тождества во времени.
Питер ван Инваген о свободе воли и перемещении во времени
Философский журнал
https://pj.iphras.ru/article/view/3742
В этой статье я рассуждаю на тему совместимости теории свободы воли Ван Инвагена с возможностью перемещения во времени. Сейчас я думаю, что можно опубликовать что-то подобное на английском, если взять аргумент и применить его к более широкому классу теорий.
Этика убеждения У. К. Клиффорда
Философия. Журнал Высшей Школы Экономики
https://philosophy.hse.ru/article/view/9754
В этой статье я делаю небольшое введение в этику убеждения в контексте эпистемологии религии.
Дуализм в онтологии личности и аргумент мыслящего животного
Вопросы философии
https://pq.iphras.ru/article/view/4100
В этой статье я подробно объясняю, что аргумент мыслящего животного не действует на субстанциональный дуализм. Также я выделяю около 17 логически возможных видов дуализма в соответствии с несколькими важными различениями из фундаментальной онтологии.
Модальная теория конституирования и онтология личности
Эпистемология и философия науки
https://journal.iphras.ru/article/view/8720
В этой статье я демонстрирую, что конституирование в модальной теории не может быть асимметричным отношением, как об этом мечтают теоретики конституирования. Это из проблемы про глину и статую, если кто в курсе. Этот аргумент из статьи я планирую когда-нибудь опубликовать на английском.
Can God Promise Us a New Past? A Response to Lebens and Goldschmidt
Open Theology
https://philpapers.org/rec/FAUCGP
В этой статье я демонстрирую, что теодицея «стирания прошлого» не является теодицеей. Эту статью, наверное, больше всех прочло людей. Поэтому нужно публиковаться на английском языке.
Четырехмерные теории существования объектов во времени
Философский журнал
https://pj.iphras.ru/article/view/4763
В этой статье я просто описываю все четырехмерные теории тождества во времени.
Питер ван Инваген о свободе воли и перемещении во времени
Философский журнал
https://pj.iphras.ru/article/view/3742
В этой статье я рассуждаю на тему совместимости теории свободы воли Ван Инвагена с возможностью перемещения во времени. Сейчас я думаю, что можно опубликовать что-то подобное на английском, если взять аргумент и применить его к более широкому классу теорий.
Этика убеждения У. К. Клиффорда
Философия. Журнал Высшей Школы Экономики
https://philosophy.hse.ru/article/view/9754
В этой статье я делаю небольшое введение в этику убеждения в контексте эпистемологии религии.
Forwarded from Insolarance Cult
Как возможна философия религии? Должна ли вера быть разумной? Нужно ли обосновывать религиозные убеждения? Об этом и многом другом говорим в дискуссионном выпуске нашего подкаста.
Важность философии религии и значимость религиозных вопросов отстаивает Богдан Фауль, апеллируя к тому, что большинство культур приходят к идее дополненной реальности, которая успешно трактуется через религиозную оптику. Критикует философию религии Игорь Ставровский, утверждая, что религиозные вопросы не только не являются универсальными, но и само понятие «религии» не имеет никакого точного референта и относится к обыденному языку.
https://youtu.be/mOBTCobB-rw?si=mdbEpf8UM6cV5c4Y
Важность философии религии и значимость религиозных вопросов отстаивает Богдан Фауль, апеллируя к тому, что большинство культур приходят к идее дополненной реальности, которая успешно трактуется через религиозную оптику. Критикует философию религии Игорь Ставровский, утверждая, что религиозные вопросы не только не являются универсальными, но и само понятие «религии» не имеет никакого точного референта и относится к обыденному языку.
https://youtu.be/mOBTCobB-rw?si=mdbEpf8UM6cV5c4Y
YouTube
Как возможна философия религии? | В гостях Богдан Фауль и Игорь Ставровский [S01:E72]
Как возможна философия религии? Должна ли вера быть разумной? Нужно ли обосновывать религиозные убеждения? Об этом и многом другом говорим в дискуссионном выпуске нашего подкаста.
Важность философии религии и значимость религиозных вопросов отстаивает Богдан…
Важность философии религии и значимость религиозных вопросов отстаивает Богдан…
Экзистенциальный ГУЛАГ
Кто-то заметил, быть может, что я давно уже ничего не писал. Это связано с тем, что все больше и больше меня утягивает в сферу искусства и я все меньше занимаюсь философией. Я стал больше писать рассказов, задумал роман и уже даже сделал наброски основных сцен, снова стал писать стихи и больше пишу музыки. Недавно закончил коротенький квартет и периодически что-то набрасываю на фортепианный цикл, который уже давно у меня задуман. Параллельно развиваю несколько идей для камерных составов уже в более характерном для себя стиле. Все это я делаю в своем темпе. Я никуда не тороплюсь и вообще придерживаюсь принципов созерцания. И во всем этом процессе я как-то постепенно осознал, что в аретической этике, которую я очень люблю, есть что-то глубоко неправильное.
Глубже обратившись в самого себя, я в какой-то момент увидел, что построил в себе ГУЛАГ для души. Это вечный контроль за внутренним миром, где я был суровым надзирателем, но я сам этого не замечал. Я вдруг понял, что моя внутренняя жизнь подчинена не только очень строгим законам и ограничениям, но она как бы пропитана этим принципом контроля. Может быть я не всегда внутри себя удерживал эту дисциплину (много неправильного было как раз формой протеста против нее), но именно по духу устройства своей жизни внутри – это есть ни что иное, как экзистенциальный ГУЛАГ. Это идет из глубокого детства, с первого класса, когда я решил, что буду придерживаться добродетели во что бы то ни стало. Я ломал себя постоянно, старался идти против себя исключительно из ощущения долга, нравилось ли мне это, или нет. Часто я шел против этой установки, особенно в школе, и это создавало во мне очень глубокий парадокс. Кто-то скажет, что это совершенно правильно, и что в этом нет никакой ошибки. И я тоже так думал, пока не решил сделать перерыв.
Удивительно, но я не стал хуже. Однако, когда вся эта система внутреннего надзора вскрылась внутри меня, я увидел, как в ее механизмах прятались фрагменты чего-то куда более порочного, связанного не с конвенциональным отношением к долгу и морали, а с тем, в каком отношении я нахожусь со своей подлинной самостью. У меня никогда не получалось ее полностью задушить, но теперь я знаю, что очень старался. Скоро мне будет тридцать, я войду в возраст совершеннолетия. Я счастлив, что беру в него с собой весь этот внутренний объем, который мне повезло найти этим летом и осенью.
Аретическая этика основывается на антропологии, которая предполагает пластичность человеческой природы. Она основана на убежденности, что, если построить в себе достаточно строгую диктатуру, ты сможешь стать другим – сможешь изменить свои привычки, изменить себя полностью. Я не хочу утверждать, что не нужно этого делать совсем, я лишь хочу обратить внимание на то, что сама эта оптика довольно груба и не может обеспечить подлинный внутренний рост, хотя иногда и нужна для него. Во-первых, эта теория пластичности очень оптимистично рассматривает способность интеллекта к глубокой интроспекции. Однако мы не можем видеть весь свой внутренний мир во всей его сложности и утонченности, интеллект слишком огромен и груб для этой задачи. Со своим внутренним миром нужно сонастраиваться и проживать его, но проживать подлинно. И только в этом процессе можно узнать о себе что-то новое, удивиться этому и жить с этим. Этому нужно учиться. Но если вы уже установили диктатуру внутри себя, то этим ломом, который отделяет правильное от неправильного, вы будете все в себе только разрушать и выворачивать наружу естественный порядок вашей жизни.
Кто-то заметил, быть может, что я давно уже ничего не писал. Это связано с тем, что все больше и больше меня утягивает в сферу искусства и я все меньше занимаюсь философией. Я стал больше писать рассказов, задумал роман и уже даже сделал наброски основных сцен, снова стал писать стихи и больше пишу музыки. Недавно закончил коротенький квартет и периодически что-то набрасываю на фортепианный цикл, который уже давно у меня задуман. Параллельно развиваю несколько идей для камерных составов уже в более характерном для себя стиле. Все это я делаю в своем темпе. Я никуда не тороплюсь и вообще придерживаюсь принципов созерцания. И во всем этом процессе я как-то постепенно осознал, что в аретической этике, которую я очень люблю, есть что-то глубоко неправильное.
Глубже обратившись в самого себя, я в какой-то момент увидел, что построил в себе ГУЛАГ для души. Это вечный контроль за внутренним миром, где я был суровым надзирателем, но я сам этого не замечал. Я вдруг понял, что моя внутренняя жизнь подчинена не только очень строгим законам и ограничениям, но она как бы пропитана этим принципом контроля. Может быть я не всегда внутри себя удерживал эту дисциплину (много неправильного было как раз формой протеста против нее), но именно по духу устройства своей жизни внутри – это есть ни что иное, как экзистенциальный ГУЛАГ. Это идет из глубокого детства, с первого класса, когда я решил, что буду придерживаться добродетели во что бы то ни стало. Я ломал себя постоянно, старался идти против себя исключительно из ощущения долга, нравилось ли мне это, или нет. Часто я шел против этой установки, особенно в школе, и это создавало во мне очень глубокий парадокс. Кто-то скажет, что это совершенно правильно, и что в этом нет никакой ошибки. И я тоже так думал, пока не решил сделать перерыв.
Удивительно, но я не стал хуже. Однако, когда вся эта система внутреннего надзора вскрылась внутри меня, я увидел, как в ее механизмах прятались фрагменты чего-то куда более порочного, связанного не с конвенциональным отношением к долгу и морали, а с тем, в каком отношении я нахожусь со своей подлинной самостью. У меня никогда не получалось ее полностью задушить, но теперь я знаю, что очень старался. Скоро мне будет тридцать, я войду в возраст совершеннолетия. Я счастлив, что беру в него с собой весь этот внутренний объем, который мне повезло найти этим летом и осенью.
Аретическая этика основывается на антропологии, которая предполагает пластичность человеческой природы. Она основана на убежденности, что, если построить в себе достаточно строгую диктатуру, ты сможешь стать другим – сможешь изменить свои привычки, изменить себя полностью. Я не хочу утверждать, что не нужно этого делать совсем, я лишь хочу обратить внимание на то, что сама эта оптика довольно груба и не может обеспечить подлинный внутренний рост, хотя иногда и нужна для него. Во-первых, эта теория пластичности очень оптимистично рассматривает способность интеллекта к глубокой интроспекции. Однако мы не можем видеть весь свой внутренний мир во всей его сложности и утонченности, интеллект слишком огромен и груб для этой задачи. Со своим внутренним миром нужно сонастраиваться и проживать его, но проживать подлинно. И только в этом процессе можно узнать о себе что-то новое, удивиться этому и жить с этим. Этому нужно учиться. Но если вы уже установили диктатуру внутри себя, то этим ломом, который отделяет правильное от неправильного, вы будете все в себе только разрушать и выворачивать наружу естественный порядок вашей жизни.