125 лет Эрнесту Хемингуэю. Брутальность, коррида, рыбалка, виски — все это есть, и все же не главное. «Потерянное поколение» — потеряно Богом. Не в смысле, что Бог потерял человека, а в смысле, что человек потерял эту связь. Эпиграф к «Фиесте» (1926) из Гертруды Стайн: «Вы все — потерянное поколение» уравновешен другим эпиграфом из Экклезиаста: «Поколение приходит, поколение проходит, а земля пребывает во веки». Так было всегда, так задумано Творцом мира, чтобы человек из рода в род ходил перед Богом, но вдруг (а может, вполне закономерно) человек XX века будто выпал из этого замысла, потерялся для него. И стал ощущать, как «порвалась дней связующая нить», если цитировать другого классика. И стал мучаться необходимостью обходиться без Бога. Как это? Так, как герой «Прощай, оружие» переживает абсурд жизни: «Я создан не для того, чтобы думать. Я создан для того, чтобы есть. Есть, пить, и спать с Кэтрин». Это роман 1929 года. А в 1940 году выходит «По ком звонит колокол». И этот кризис христианского гуманизма, явленный в «Фиесте» и «Прощай, оружие», будто ищет разрешения, преодоления, исцеления, ибо начинается «По ком звонит колокол» цитатой из Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе». Отчего-то на смену абсурду жизни рвется прийти смысл: американцу Роберту Джордону вообще-то не должно быть дела до гражданской войны в Испании, но он почему-то едет полагать душу свою за други своя, приносить жертву за дальних. А в 1952 году — «Старик и море», повесть, исполненная евангельских аллюзий о том, что «человека можно уничтожить, но нельзя победить». Цитата — казалось бы, всего лишь брутальная фраза, если только не вспомнить, что две тысячи лет назад на голгофском Кресте был распят Человек: да, его вроде бы уничтожили, но, оказалось, не победили, победить его невозможно — Он Сам победил смерть. И вот еще: «Ай! — произнес старик слово, не имеющее смысла, скорее звук, который невольно издает человек, чувствуя, как гвоздь, пронзив его ладонь, входит в дерево». И посмертно изданная автобиографическая повесть «Праздник, который всегда с тобой» (1964). По-английски — «the moveable feast», дословно: переходящий праздник, Пасха. Там нет ни слова о вере, если не уловить тонкой атмосферы, в которой жизнь жительствует здесь и сейчас, и текст оканчивается (в одной из редакций) словами: «Таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы». И вот Хемингуэй для меня — про это. Про XX век, в котором человек переживает экзистенциальную драму, а в поисках выхода все дороги все равно ведут на Голгофу.

Я влюбился в тексты Хемингуэя от юности, и со временем пылкость прошла, но они уже стали частью тебя, и теперь ты обращаешься к ним, как к старому проверенному другу.

P.S. Если тебе повезло и ты в юности слушал в МГИМО лекции Марины Прокофьевны Кизимы по западной литературе ХХ века, то, где бы ты ни был потом, Хемингуэй до конца дней твоих останется с тобой, потому что Хемингуэй — это «праздник, который всегда с тобой».

На фото: первая квартира Хэмингуэя в Париже на улице кардинала Лемуана и дом на улице Флерюс, где жила Гертруда Стайн.