Вышла новая книга Жижека Surplus-Enjoyment: A Guide For The Non-Perplexed

Из вступления

Как и все философские работы, эта книга является онтологией собственного (нашего, в данном случае) настоящего, поэтому классики читаются из нашего собственного исторического опыта: как Маркс и Фрейд позволяют нам постичь наше настоящее и его тупики? Все они укоренены в точной исторической констелляции: Маркс был свидетелем неслыханной капиталистической экспансии и анализировал ее деструктивные последствия; на рубеже нового века Фрейд исследовал темные уголки человеческого разума на фоне того, что называлось "упадком Запада" и травматическим шоком Великой войны. Книга читает Маркса и Фрейда с нашей современной точки зрения: Маркс и экологический кризис; Фрейд и социополитика психоанализа. Маркс и Фрейд - классики прошлого, необходимые для понимания нашего настоящего.
Но как насчет нашего настоящего самого по себе? Нет ни одного классического автора, чья теория позволила бы нам непосредственно схватить нашу эпоху в ее понятийной структуре - мы полностью запутались в ее беспорядке, нам не хватает когнитивной карты, и последняя глава погружается прямо в этот беспорядок. Лакановское понятие "объект малое а" или прибавочное удовольствия (по образцу прибавочной стоимости Маркса) было выбрано здесь в качестве центральной точки отсчета, потому что оно функционирует именно как оператор выворачивания на изнанку: вы берете поле явлений, добавляете к нему прибавочное удовольствие, и баланс этого поля безвозвратно теряется, все переворачивается - боль становится удовольствием, недостаток становится избытком, ненависть становится любовью... Эта глава является стержнем книги, и чтобы не упустить ее суть, читатель должен внимательно следить за тем, как она последовательно приближается к своему центральному тезису. Начав с двух противоположных фигур "большого Другого" (виртуальный символический порядок и Ид(Оно)-машина), она связывает структурную непоследовательность символического порядка с дуализмом между символическим законом и сверх-я, а затем показывает, как запрет сверх-я на наслаждение регулирует либидинальную экономику наших "разрешительных" обществ. Неизбежным результатом такой вседозволенности является депрессия, которую можно определить как удушение желания, когда его объект находится в свободном доступе - не хватает только прибавочного удовольствия как объекта-причины желания. В заключительной части книги делается попытка сформулировать экзистенциальную позицию, которая позволит нам выйти из тупика вседозволенности, не возвращаясь к старым формам фундаментализма. Опираясь на работу Сароя Гири, я предлагаю политическое прочтение лакановского понятия субъективной нищеты.

Техно-феодализм (1)

Западные левые интеллектуалы в попытках описать сдвиг в социально-экономических отношениях в последние 20-30 лет, прошедшие под знаменем развития цифровых технологий и глобального наступления финансового сектора, любят использовать термины по типу: надзорный капитализм (surveillance capitalism), платформенный капитализм (platform capitalism), техно-феодализм (techno-feudalism), цифровой феодализм (digital feudalism) и т.д. Под ними такие авторы и авторки как Шошана Зубофф, Ник Срничек, Янис Варуфакис, Седрик Дюран и Евгений Морозов (далеко не полный список) обозначают новые способы эксплуатации, привнесенные крупными big tech корпорациями Google, Amazon, Apple, Facebook или в отечественном разливе Yandex, VK, Wildberries. Возьмем один из этих терминов – техно-феодализм.

Янис Варуфакис, бывший министр финансов Греции и видный экономист-кейнсианец, считает, что проблема «проще представить себе конец света, чем конец капитализма», обозначенная Марком Фишером, уже разрешена и дни капитализма подходят к концу, а на его замену приходит что-то похуже, а именно - техно-феодализм. С первым корнем очевидно, что речь пойдет о современных технологиях, но причем тут феодализм, времена которого, казалось, давно прошли, стоит разобраться.

С марксистской точки зрения феодальный способ производства основан на сочетании крупной земельной собственности класса феодалов и мелкого индивидуального хозяйства непосредственных производителей — крестьян, эксплуатируемых внеэкономическими способами в основном политической природы. При феодализме крестьяне имели собственные средства производства (орудие труда, скот, семена) и доступ к общей земле, и потому обладали некоторой автономией от помещиков в производстве средств к существованию, но свободными в общем понимании этого слова не являлись. Феодалы, имея мало стимулов для повышения производительности крестьян, не вмешивались в процесс производства, а лишь извлекали ренту. Прибавочный продукт, произведенный крестьянами, открыто присваивался помещиками, чаще всего путем апелляции к традициям или закону, который приводился в исполнение посредством угроз и насилия.

При капитализме ситуация иная. Средства извлечения прибавочного продукта полностью экономические: рабочие являются условно свободными агентами, которые продают свою рабочую силу на основании «добровольного» трудового контракта, эксплуататорский характер которого остается почти незаметным. Сам же капиталист нацелен на извлечение максимальной прибыли, которая получается путем производства и присвоения прибавочной стоимости (стоимость, создаваемая неоплаченным трудом наёмного рабочего сверх стоимости его рабочей силы).

Прежде чем перейти к современным технологиям, рассмотрим феномен бесплатного телевидения, основного медиа второй половины прошлого века. То, что мы видим по телевизору определенно является товаром, производимым телевизионными каналами, но люди, сидящие перед телевизором, не являются его покупателями, они всего лишь зрители. Покупателями в данном случае выступают рекламные агентства, размещающие в программной сетке свою рекламу. Их цель пробудить в зрителе желание купить тот или иной товар, тем самым увеличив спрос. Роль зрителя абсолютно пассивна, все, что от него ожидается, это включенный телевизор, через который в одностороннем порядке доносится некая информация.

Техно-феодализм (2)

Сегодня мы окружили себя устройствами, которые, в отличие телевизора, не только принимают информацию, но и являются её источником. Смартфоны, умные колонки, игровые приставки и т.д. собирают огромное количество данных об их пользователях. На смену телевидению приходят социальные сети, которые безвозмездно медиируют коммуникативное пространство между пользователями, старательно оставляющими там свой цифровой след. В 2008 году Facebook представил персонализированную рекламу, которая выдается пользователям в зависимости от их предпочтений, предсказанных на основании анализа данных, оставленных самими пользователями. Открытие этой золотой жилы привело к глобальному изменению интернет-сервисов, которые нацелились на то, чтобы разнообразить взаимодействия пользователя с сайтом/приложением и увеличить его время пребывания. Возьмите в пример современные приложения для интернет-банкинга типа Тинькоффа, они предлагают вам не только возможность сделать перевод и проверить баланс счета, но и посмотреть сторис, купить билет на концерт или забронировать ресторан или отель. Помимо взыскания комиссии это также нацелено на то, чтобы собрать с вас более подробный набор данных. Сегодня многие интернет-сервисы занимаются накоплением облачного капитала (cloud capital), производителями которого являются сами пользователи. В последствии эти данные могут быть использованы либо для предоставления безобидной рекламы через баннеры на сайтах (вы интересовались стиральными машинками, вот вам 5 стиральных машинок, продаваемых на таком-то сайте), или пройдя более глубокую аналитику дать информацию о потребительских предпочтениях пользователей того или иного сайта для нативной рекламы (пользователи некого СМИ чаще кликают на видео с котами и чаще дочитывают до конца статьи, посвященные зеленой повестке, вот им статья об эко-френдли корме для кошек), или даже для таргетированной политической рекламы (вспомните скандал с Cambridge Analytica).

Но укладываются ли эти социально-экономические отношения в рамки капитализма? Продукт в виде данных произведен трудом самих пользователей, хоть он и состоит, к примеру, в бесконечном скроллинге тик-тока, который комично сравнивать с работой шахтера или крестьянина. Отношения между компанией, собирающей данные через свой сервис, и её пользователем – это не отношения капиталиста и рабочего, продающего свою рабочую силу. По мнению Варуфакиса это больше похоже на отношение между крестьянином и феодальным помещиком. Тот или иной крупный интернет-сервис можно сравнить с землей, на которой трудится техно-крестьянин, используя смартфон, приобретенный за собственные средства, и производит данные, которые присваиваются владельцем интернет-сервиса. Этот процесс является взиманием ренты, причем ренты, извлекаемой вне рыночной системы: мы не то что бы выбираем, кому в виде ренты отдавать произведенные нами данные, как мы выбираем кому платить за аренду квартиры, мы лишь хотели прочитать свежие новости, купить джинсы или отправить своему другу фото из отпуска, и это отличает эту систему от рантье-капитализма.

Следующий момент заключается в том, что крупные интернет-платформы вытеснили свободное рыночное противостояние между мелкими капиталистами (создатели контента и YouTube/Instagram/Facebook/Spotify, таксисты и Uber/Yandex taxi, создатели приложений и App store/Google play), но об этом в следующем посте.

Техно-феодализм (3)

Современные платформы (онлайн-ритейлеры, сервисы такси и доставки, социальные сети и стриминговые сервисы музыки) не являются рынками. Производитель контента, товара или услуг, входя в них, оставляет капитализм позади. Алгоритмы решают, что продается, кто видит, какой товар доступен, и сколько ренты владелец платформы будет удерживать с прибыли вассалов-капиталистов, которым разрешено торговать на платформе. Алгоритм – это не невидимая рука рынка, а инструмент, контролируемый весьма небольшим количеством людей, повлиять на работу которого мы не можем, как и на принципы создания этих алгоритмов. После начала войны в Украине Yandex и VK начали снижать тарифы таксистов и доставщиков, но было ли это вызвано законами спроса и предложения на эти услуги, по которым должен работать рынок в представлениях либеральной экономики?

Если лицом капитализма второй половины 20-го века были крупные олигополистические фирмы (напр. General Electric, Exxon-Mobil или General Motors), в которых распределение выручки было относительно равномерным внутри ценностной цепочки, то в современных big tech корпорациях существует разрыв между зарплатами сотрудников офисов, работающих над созданием софта, в маркетинге, НИОКР или в послепродажном обслуживании, и сотрудников "на местах", занятых в логистике и производстве. Эта разница отображена на графике перед постом.

Седрик Дюран называет этот процесс интеллектуальной монополизацией, работающей посредством взимания 4-х видов ренты с нематериальных активов:
1) Рента интеллектуальной собственности (Legal IP rent) - рента, получаемая от патентов, авторских прав и торговых марок;
2) Рента естественной монополии (Natural Monopoly rent) - рента, получаемой от способности платформ интегрировать всю цепочку и оборудовать инфраструктуру, необходимую в ней;
3) Динамическая инновационная рента (Dynamic Innovation rent) – рента, получаемая от владения наборов данных, которые являются исключительной собственностью этих фирм. Например: онлайн-ритейлеры типа Wildberries или Amazon имеют значительное маркетинговое преимущество, за счет владения данными, собранных с покупателей.
4) Нематериальная дифференциальная рента (Intangibles-differential rent) – рента, получаемая от способности фирм внутри одной цепочки создания стоимости расширять масштабы своей деятельности (фирмы, владеющие преимущественно нематериальными активами, могут делать это быстрее и дешевле). Например: компании типа Yandex или Uber, имеющие готовую цифровую инфраструктуру сервисов такси, могут куда быстрее прийти и захватить рынок в новом городе или стране.

Тот, кто владеет нематериальными активами, может взимать ренту и определять её размер по собственному желанию с тех, кто трудится в сфере распределения и производства товаров и услуг. И именно компании, организованные подобным образом, характеризуются вопиющей экономической несправедливостью и становятся очагом зарождения профсоюзных движений (недавно образованные профсоюзы складов Amazon и профсоюз «Курьер» тому примеры).

Славой Жижек

Почему у Горбачева не получилось

Биологическая смерть Михаила Горбачева - это его вторая смерть. Символически он умер после распада Советского Союза. Его роль была чисто негативной, роль исчезнувшего посредника: Он «снес стену», он положил начало исчезновению коммунистической системы, и его помнят и хвалят за то, что он позволил этому исчезновению произойти мирным путем. Горбачев честно сыграл свою роль - так что же пошло не так? Почему перестройка превратилась в катастройку?

(дальше тут)

Социальные сети и возвращение большого Другого

Однако сдвиг произошел не только в товарно-денежной экономике, но и в диалектике желания. Расцвет неолиберального капитализма прошел под эгидой, как это называет Жижек, упадка символической действенности или несуществования большого Другого, определяющего символическую действенность нашей идентичности.

Вспомните интернет до социальных сетей, коммуникация в нем происходила между анонимными агентами, попадая внутрь, человек мог отыгрывать кого угодно, хоть собаку, как в бородатой шутке «в интернете никто не знает, что ты собака». Это пространство неолиберальной мечты, где существуют независимые индивиды, которые сами выбирают, кем быть, пространство якобы постидеологичное с точки зрения логики альтюссерианской интерпелляции: в нём нет Другого, который бы окликал индивида, делая из него субъекта идеологии. Казалось бы, в сети произошла та радикальная эмансипация, благодаря которой индивид мог пребывать в процессе постоянного реализации своего креативного потенциала и просто наслаждаться. Критика этого утопичного взгляда не является целью этого поста, что не помешает показать произошедшие изменения в нашем взаимодействии с интернетом.

Все изменилось с приходом соцсетей. Шэрил Сэндберг, одна из топ-менеджерок Meta Platforms (бывш. Facebook), рассуждая о сущности социальный сетей, однажды заявила:

«Социальная сеть не может существовать, пока вы не станете своим настоящим "я" онлайн. Я должна быть собой. Ты должен быть тобой.»

Это долженствование быть своим настоящим «я» и есть та операция, которая происходит в лакановской «стадии зеркала», когда между совокупностью нашей активности в социальных сетях и нашим «я» ставится знак равно, а её перформативную действенность заверяет возвратившийся большой Другой. Оттуда появляется та специфическая для нашего времени тревога, которая заставляет нас делиться в сети фотографиями отпуска, еды или тусовок, ведь если эта операция не совершится, если большой Другой по ту сторону экрана не заверит событие в качестве совершившегося, то оно как будто и не произошло. Примеров подобного рода можно найти множество: осуществили ли мы пробежку, если её не зафиксировало приложение-шагомер, существуют ли наши карьерные успехи и связи в профессиональной среде, если они не зафиксированы в linkedin, осуществляем ли мы работу интеллектуала, если мы не твитим о важных событиях в мире (некоторые западные университеты требуют наличие активного twitter-аккаунта при рассмотрении заявок на соискание phd)? Интернет-платформы – это не просто инструмент или источник информации, это сцена, на которой мы получаем признание большого Другого. Флиссфидер, рассуждая об этой проблеме, емко перефразировал картезианскую формулу: «я твитчу, а следовательно я существую».

И главное здесь не то, что признание Другого нам необходимо, а то, что этот Другой – это больше не бог Декарта или моральный закон Канта, а принципы работы алгоритмов, заложенные создателями приложений и сайтов. Именно они определяют набор означающих, являющийся чем-то подобным языку внутри языка со своими законами и правилами, посредством которого к Другому в сети мы можем обратиться. Таким образом субъект оказывается отчужден от большого Другого дважды: сперва нашими новыми господами в виде интернет-платформ, затем фундаментальным образом, поскольку субъекту измерение Другого в принципе не дано.

Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Большая беседа об Анти-Эдипе.

Эта беседа состоялась примерно через год (1973) после публикации «Анти-Эдипа». Реймонд Беллур расспросил авторов об обстоятельствах написания книги, критике психоанализа, их центральных понятиях, взаимоотношении интенсивностей и образов, а напоследок — о чудесном звере, который зовется «шизоанализом». Предполагалось, что расшифровка этого интервью будет опубликована в журнале «Les Temps Modernes», однако этого так и не случилось. По версии Давида Лапужада, благодаря которому этот текст стал официально доступен в сборнике «Lettres et autres textes», авторы многократно переносили процесс редакции этой беседы, после чего его публикация вовсе была отменена.

В своем страстном и искреннем предисловии к первому тому «Капитализма и шизофрении» Мишель Фуко выражает идею, что книга Делёза и Гваттари проповедует искусство жизни, противоположное любым формам фашизма, освобождая от него наши сердца и тела. В этом же тексте он предлагает для «Анти-Эдипа» смелый альтернативный заголовок: «Введение в нефашистскую жизнь». Нет никаких сомнений, что французский философ мог бы не менее оригинально подобрать название и для публикуемой беседы, например назвав её «Введением в тайный фашизм противников фашизма». Сколь бы мало философы не любили власть, им явно не удалось — вопреки мысли Фуко — «снять [с себя] все властные эффекты их же книги». Делёз неоднократно высмеивал неофитство, навеянное «Анти-Эдипом» на отдельных представителей французской молодёжи, но весьма забавно, что он и сам успел им переболеть, что несложно усмотреть в отдельных фрагментах этого триалога.

Несмотря на множество острых углов, которые однако и составляют львиную долю интереса, интервью может серьёзно помочь всем, кто не оставляет попыток подключиться к книге-потоку, написанной философским дуэтом.

Приятного чтения (не забываем врубить VPN, чтобы чтение состоялось).

https://syg.ma/@nikita-archipov/zhil-dielioz-i-fieliks-gvattari-bolshaia-biesieda-ob-anti-edipie

Самый подробный гайд, циркулирующий в интернете. Берегите себя

Субъект и язык (1)

Докса кинула камень в лакановский огород. Выражается Лакан, мол, мутно и надменно, а фраза «бессознательное структурировано как язык» совершенно не понятна.

При этом именно лакановский взгляд на проблему языка мог бы послужить отличным инструментом для аргументации критической позиции в вопросах изменения языка и для ответа на поставленные в посте вопросы.

Часто консервативная критика указывает на нейтральность языка как такового, а любые посягательства на его изменение рассматриваются как атака на красоту «великого и могучего». Язык им представляется каким-то зафиксированным набором знаков, каждый из которых соответствует какому-то объекту или явлению в мире вещей. А самое главное, мы как субъекты якобы можем принять метапозицию, с которой на язык в его совокупности можно взглянуть как бы со стороны.

Для Лакана язык – это набор означающих (понятие из структурной лингвистики Де Соссюра: знак = означающее + означаемое), организованных по отношению друг к другу или структурированных определенным образом. Субъект входит в него в процессе прохождения через эдипов комплекс, в результате которого устанавливаются определенные отношение между субъектом и фаллосом (не путать с тем объектом, который часть из нас может найти у себя в штанах), или ключевым означающим, которое «призвано обозначить всю совокупность эффектов означаемого, поскольку оно, означающее, своим присутствием в качестве означающего их обусловливает». Фаллос выступает чем-то вроде центра для других означающих, вокруг которого они выстраивают сложные отношения и взаимосвязи. Субъект, произносящий речь, оказывается вписан в эти отношения, поскольку «Я», которым он себя обозначает, и местоимения «его/её» и «он/она/они», которыми другие его окликают, также являются означающими, а значит посредством фаллоса оказываются связаны со всей структурой языка (причем «мужские» и «женские» означающие ориентируются в этой структуре несимметрично, «мужское» во множестве языков занимает место основного и нейтрального, например при отождествлении мужчины и человека, что феминистская критика обозначает как «фаллогоцентризм»). Т.е. сексуальность субъекта зависит от ориентации относительно фаллоса, а потому оказывается связана (но не сводится полностью) с тем, как функционирует язык.

Но некоторое представления себя у субъекта есть и до эдипализации, её он проходит не с пустыми руками. Дж. Батлер во вступлении к «Гендерному беспокойству» использует психоаналитическую концепцию субъекта: «Я не нахожусь вне языка, который структурирует меня, но и не определяюсь языком, который делает это "я" возможным.» С одной стороны, субъект в язык включен, являясь «Я», местом в символическом порядке, с другой стороны, этим «Я» он обозначает свой зеркальный образ, с которым он себя идентифицировал в процессе «стадии зеркала», таким образом, он оказывается «расщепленным субъектом», которого нельзя свести полностью ни в символический регистр, ни в воображаемый. Фрейд обнаруживает этот конфликт при исследовании оговорок, забывания слов, острот и сновидений, в них «представления» изменяются по определенным бессознательным механизмам «сгущения», «замещения» и так далее. Лакан возвращается к этим работам с лингвистическим инструментарием и сводит видоизменения образов к эффектам метонимий и метафор (эти механизмы в связи с афазией описал Роман Якобсон в своей работе «Два аспекта языка и два типа афатических нарушений» ), связывая структуру бессознательного со структурой языка.

Субъект язык (2)

Другое следствие подобного взгляда на отношение субъекта и языка заключается в том, что и язык субъекту не приговор, именно это сделало психоанализ вхожим в различные эмансипаторные течения. Само ядро психоаналитической теории сопротивляется всем попыткам навязать субъекту какую-то четко зафиксированную позицию в символическом порядке, будь то бытие настоящим мужчиной, настоящей женщиной, настоящим патриотом или даже настоящим самим собой, но только не по той причине, что субъект обладает безмерной властью и независимостью, а потому что любая попытка подобной идентификации обречена на провал, обусловленный фундаментальным устройством человеческого существования.

Встречаем пятницу с Энди Штраусом, читающим «Манифест Коммунистической партии» под техно https://youtu.be/z8qOIba53u4

Что почитать?

1) Смулянский в новом Stasis, посвященном отношению психоанализа и феминизма, проплывает между Сциллой биологического пола и Харибдой гендера, выплывая, конечно-же, к лакановской концепции сексуации

2) Интервью "Медузы" с украинским публицистом и редактором левого украинского журнала «Спільне» Тарасом Билоусом, а также его нашумевшая статья в Jacobin, в которой он критикует западных леваков

3) Недавно покинувший нас, Бруно Латур о двух войнах, одна из которых в Украине (перевод La Pensée Française)

4) Экономический анализ текущей ситуации в России от команды New Deal

Вот такой социализм несёт с собой современная Россия, в которой от советского строя не осталось ничего, кроме империалистических замашек и репрессивного аппарата

= РФ заняла 159 место по справедливости распределения богатств

При СССР Россия была среди лидеров. Но с 1990 г. 1% богачей нарастил за счёт других долю состояния в 4,3 раза – до 59%

Чистое национальное богатство российских семей (имущество за вычетом долгов) достигло к началу 2022 г. $3789 млрд. Распределено оно крайне неравномерно, о чем говорит высокий коэффициент Джини. В 2021 г. он вырос с 87,8 до 88% (159 место в мире), тогда как, например, в Белоруссии был 67,2 (11 место), следует из недавно опубликованных данных Global Wealth Report 2022.

На 1% богатых россиян приходится 58,6% всех личных активов в стране, или $2220 млрд. Один обеспеченный владеет в среднем $1,5 млн.

В конце 2020 г. показатель был 58,2%, то есть концентрация богатств за год выросла. В течение 2022 г. она может снизиться из-за инфляции и санкций, но неравенство остается предельно высоким. Среди 39 крупных стран РФ стабильно на последнем месте.

Доля богатств у 1% самых состоятельных, %
1.🇧🇪 Бельгия – 14,3
2.🇯🇵 Япония – 18,7
3.🇵🇹 Португалия – 19,5
25.🇨🇳 Китай – 30,5
30.🇺🇸 США – 35,1
36.🇮🇳 Индия – 40,6
– 🏴 Африка – 44,4
– 🌐 Мир – 45,6
39.🇷🇺 РФ – 58,6
🇷🇺 РФ (WID) – 47,6
🚩РСФСР (1990, WID) – 13,7

Немного иная оценка у команды Томаса Пикетти, которая ведет World Inequality Database. Но РФ тоже среди аутсайдеров: 47,6% богатств у 1% соответствуют 166 месту из 172 стран.

Неравенство в России росло с 1988 г., когда переродившаяся элита взяла курс на уничтожение социализма и переход к капитализму в угоду США. Инструментом была приватизация, которая создала прослойку олигархов – основу нового режима. Разрушение СССР вызвало всплеск неравенства по всему миру. В России оно превысило уровень 1917 г.

Если при РСФСР в 1990 г. государство контролировало 56% активов, сейчас – 19%. У 1% обеспеченных россиян было тогда 13,7% богатств, сейчас – в 4 раза больше. В основном этому 1% и достались за бесценок 2/3 общественной собственности. «За 30 лет они не удосужились даже сказать спасибо».

= Скачать данные рейтингов =

#новости #доходы

@ravenstvomedia

ЛГБТ: от тревоги к действию

При обсуждении нового закона об ЛГБТ-пропаганде депутаты сделали ряд интересных ремарок о том, как этот закон должен работать. Так, по мнению Хинштейна, запрещено должно быть не само изображение гей-парада на телевидении, а положительные эмоции зрителя, противостоять которым должны соответствующие разъяснения. Иными словами, образ не должен вызывать у зрителя желания, которое по лакановской формуле всегда является желанием Другого, смотрящего на нас с той стороны экрана, извращающим своим взглядом души взрослых и детей и отклоняющего их от священного пути цисгетеронормативной семьи. Этот дурной глаз, «un» во фрейдовском «unheimlich» («не» в «жутком», дословно в «нескрытном»), воображаемая трещина не дает покоя и тревожит российских борцов за нравственность, оттуда и появляется необходимость латать дыры в символическом поле российской идеологии законами, в спехе написанными на коленке и согласованными на пеньке. Эта попытка вписать сексуальность в идеологию, подчинить ее закону Символического заключается в том, что любая инаковость сразу рассматривается в качестве чужеродной: любое проявление ЛГБТ в медиа автоматически становится ЛГБТ-пропагандой.

В системе Кожева/Гегеля «человек — это абсолютный диалектический не-покой (Un-ruhe)», а человеческая свобода заключается в «негативности», в творении истории за счет своего «не», своей противоречивости. Для империи жизненно необходимо вытеснять противоречия изнутри во вне, и закон о ЛГБТ-пропаганде это один из многих примеров кристаллизации публичной сферы, в которой противоречия могут сниматься. Единственный доступный способ осуществить свою свободу в рамках официальной идеологии - это «исполнить свою цель» и умереть в войне с чем-то чужим, не-русским. Такова свобода, которую Путин включил в один из 4х принципов новой российской идеологии. Но возможен ли успех этого вытеснения изнутри во вне? У психоанализа есть на это ответ: всему вытесненному суждено вернуться.