​​В геофилософской манге "Скитания Эманон" главная героиня - это Земля, её память, расссредоточенная в миллиардах лет эволюции. Вязкая пористость её тела, её перманентный номадизм вынуждаёт Эманон (no name) каждый раз после рождения следующей своей копии покидать свою семью, оставаясь одинокой. В отличие от подобных произведений про рефлексивные основания экосистемы и природы, "Эманон" не уходит в миядзакипободное морализаторство, напротив, Эманон в манге это глубоко эмпатичная, дикая, но при этом эгалитарная природа, которая является хранителем видового разнообразия, катастроф и рождённых/умерших жизней.

Когда Эманон сталкивается с фашистским рацио самоназванного сверхчеловека, который хочет спариться с вечностью природы, чтобы достичь власти, то она высмеивает его трансгуманистическую и социал-дарвинистскую мораль, указывая, что рукотворные мутации эволюции могут быть тупиковыми ветвями прогресса, а хотеть власти над временем и человечеством - удел тех, кто ничего не понимает в сложных и постгуманистических природных процессах.

О машине и сознании

Сегодня послушал god-tier лекцию от топовейшего философа Йоши Баха, которая очень сильно откликается с тем, как я думаю про природу сознания у людей, LLM и других форм живой&неживой природы.

Йоша называет свой подход киберанимизмом. Если анимизм — это вера в то, что все имеет внутри себя духа или душу, то киберанимизм это про наличие цифрового духа внутри каждой сущности. Другими словами, сознание — это не просто свойства физической материи (соединяем атомы и аксоны в форме "зю" и получаем сознание), а скорее причина жизни. То есть, сознание — это программное обеспечение, которое использует физическую материю для самоорганизации, перепрограммирования себя.

Но, при этом, сознание это свойство симуляции. Не симуляция возникает в сознании, а именно благодаря возможности симуляции может возникнуть сознание (значит, вероятно, оно может возникнуть и в машине). Именно деконструкция симуляции является задачей медитации, а отрешенность от симуляции и называется просветлением (если у вас нет практического опыта, то в красочных картинках что именно это такое описано в любой книге Пелевина).

TL;DR сознание — самоорганизующееся программное обеспечение, работающее на физическом субстрате (например, мозге). таким субстратом может быть не только мозг, но и машина или растения. древние называли это не "софтом", а "духами", но суть та же (см. картинку).

Фрагменты снятой на плёночную камеру лекции о философии аниме и манги, теле, смерти и киборгах, которая была прочитана мной в хабаровском книжном магазине «Простая неформальность» уходящим летом.

Умер Фредрик Джеймисон, марксистский критик и литературовед. Джеймисон (хоть он и не особо близок мне) посвятил всю свою жизнь изучению политического значения утопии, что я, в свою очередь, очень ценю в теоретиках и практиках. В статье в журнале Jacobin Джеймсон утверждает, что сегодня социалисты могут возродить утопические идеалы, показав, что перемены на самом деле возможны.

«Я уже говорил, что любая утопия пишется против определённых текущих культурных возражений; так было и с «Американской утопией», где предполагаемым врагом была перспектива скуки и карамельного мира, в котором больше нет конфликтов и всё представлено в пастельных тонах. Но, очевидно и по определению, всегда существует конфликт поколений — это главная внутренняя опасность для любой утопической системы; а ещё есть проблемы, подобные профсоюзной, которые иллюстрируют напряжение между эмпирическими индивидуальными интересами и интересами всей совокупности».

​​Уже не в первый раз испытываю машинный эрос от дрейфов по городу, сонастройкой с его телом, звуками, чувствами и жизнью за пределами. Что меня больше всего аффектирует в Диско Элизиуме, который я недавно прошёл в первый раз (наравне с надеждой на утопию), так это аффективная экстратерриториальная урбанистическая способность shivers (дрожь). Дрожь функционирует как экстрасенсорная связь между самим городом, Ревашолем, и главным героем, дрейфующим по городу подавленной революции словно ситуационист Ивану Щеглову. Подобно Гарри Дюбуа, до сих пор не понятно, существовал ли Щеглов на самом деле и являются ли его эскизы и тексты коллективным творчеством.

Кибернетическая сонастройка города и героя позволяет Гарри следовать за дождём и ветром, ощущать нервные окончания города с помощью порывов и капель, исследовать незримые части территорий. Машина аффекта работает как техническая машина, антропоморфизируя город, и де-антропоморфизируя героя, шизофренически сочетающего связь бессвязного, расколотого сознания ненадёжного рассказчика и предвестника революционной надежды.

Образ мифического существа-фазмида — это рождающаяся надежда в альтернативной форме существования, как говорится в этой статье, "свидетельства возможности невозможного для алкокоммуниста в мире проигравшей революции". В конце концов, виновниками в смерти повешенгого наёмника из начала игры действительно послужили любовь и коммунизм.

"Двое наивных, слегка напыщенных студентов-марксистов и пропитая полицейская свинья возрождают веру в коммунистическое будущее, строя невозможную башню из спичечных коробков. Она существует несколько мгновений, прежде чем ветер разрушает спиральную конструкцию, но по законам физики она вообще не должна существовать. Чудо происходит без вмешательства потусторонних сил, без участия великих людей и пассионариев. Небывалая вещь становится реальной, потому что несколько человек верят в человеческую возможность это совершить".

​​В целом Диско Элизмум это игра про фишеровскую ностальгию по будущему, которое могло бы быть. В коммунистической ветке главный герой напрямую возрождает утопический проект ревашольской революции как интертекстуально, в описании навыков, так и в диалогах. Будущее преследует Гарри Дюбуа, он сонастраивается и означивает город: стена, где либеральные «миротворцы» расстреливали коммунаров, является таким призраком будущего. Проклятие торгового квартала сперва кажется чем-то мистическим и призрачным, затем оказывается, что паранормальных призраков тут нет, а есть призраки капитализма и безжалостных рынков, перемалывающих бизнесы и труд, а затем снова нам открывается «третье хонтологическое дно» — мистические призраки всё-таки здесь, и имя им Серость (Pale), смеси катастроф разного порядка, от капиталистической и колониальной, до акселерирующей сингулярности мирового духа, грозящего поглотить весь мир.

Заброшенная церковь, в которой Гарри может помочь рейверам-подросткам организовать, собственно, рейв — это как метафорически, так и фактически барьер, сдерживающий Серость, сдерживающий наступление сингулярности и энтропии. В раннюю эпоху история двигалась с помощью невинных, по сути великих личностей, символом которых выпутает Долорес Деи, в своих парахристианской мистике и гуманизме похожая одновременно на Хильдегарду Бингенскую, Дороти Дэй и Симону Вейль.

В «Liber divinorum operum» Хильдегарда описывает нечто похожее на экстатическую потерю сознания. В 1163 году она получила «необыкновенное мистическое видение», в котором ей открылись «капли сладкого дождя», которые, по её словам, испытал евангелист Иоанн, написавший: «В начале было Слово». Хильдегарда считала, что это Слово — ключ к «Делу Божьему», вершиной которого является человечество. Десять видений, входящих в три части этого произведения, имеют космический масштаб, чтобы проиллюстрировать различные способы понимания отношений между Богом и его творением. Часто эти отношения устанавливаются грандиозными аллегорическими женскими фигурами, представляющими Божественную Любовь (Caritas) или Мудрость (Sapientia). Подобно тому, как Симона Вейль в своих текстах часто прибегала мотиву примирения души и тела, а также к попыткам создать новый способ говорить о них в «соглашении между человеком и природой, между душой и телом», о преодолении власти, разделившей и поработившей их, а Дороти Дэй разделяла доктрину о мистическом теле Христа, согласно которой «мы все являемся членами друг друга», божественная любовь и горящие лёгкие становятся прологом моралистическо-гуманистическх воззрений Долорес Деи, которая по лору игры, повела корабли на поиск новых континентов и одна из первых пересекла Серость, найдя Инсулиндию, архипелаг, на котором происходят события игры. Но гуманизм неизбежно привёл к геноциду и колониализму.

​​Так вот, в Ревашоле сама церковь выступает как точка сингулярности, где рождается новое поколение теоретиков и практиков-рейверов, отличных от старых революционеров и жаждущих акселерации хардкора. «Хардкор должен быть более, чем хардкорным» — акселерация звуков, имплементация записей прошлого в актуальные биты. Это будущее-из-настоящего.

Само слово «рейв» впервые было использовано в конце 1980-х годов для обозначения субкультуры, возникшей на основе британского движения acid house. Великобритания имеет исторический опыт рейв-протестов и полицейского произвола. В разделе 63 Закона об уголовном правосудии 1994 года был представлен закон, запрещающий рейвы и другие подпольные общественные мероприятия и помогал полиции проводить активные рейды по городским андеграундным сообществам, пресекая всё, что им казалось подозрительным. В ответ на эти действия 5000 человек вышли на улицы Лондона в знак протеста, чтобы защитить свои права.

Падение Берлинской стены стало ещё одним историческим моментом: около двух миллионов человек с обеих сторон Берлина в течение двух дней бушевали на рейве. Рейверы активно направляли свою свободу через техно, новые отношения с техникой, демократизации доступа к записям и новых диджей-сетов, популяризированных в 70-80е чернокожими исполнителями (например Кул Герком). На протяжении десятилетий клубная культура привносила новую жизнь в города, экспериментировала со свободными пространствами и переосмысливала возможности сосуществования различных сообществ.

Марк Фишер в небольшой статье о рейве и его влиянии на искусство и культуру говорит о рейве как о барочном солнечном ударе. Он цитирует Фредрика Джеймсона в книге «Валентности диалектики»:

«Время от времени, подобно больному глазному яблоку, в котором возникают тревожные вспышки света, или подобно барочным солнечным вспышкам, когда лучи света из другого мира внезапно врываются в этот, нам напоминают, что Утопия существует и что возможны другие системы, другие пространства».

Энергетическая вспышка» рейва, утверждает Фишер, — это один из таких барочных всплесков, указывающих на возможность Утопии. Один из ключевых вопросов, который поднимает эссе Фишера, — как мы должны реагировать на ситуацию «психической приватизации», в которой неолиберальный капитализм успешно побуждает нас рассматривать нашу внутреннюю жизнь как полностью нашу собственную и совершенно независимую от чьей-либо ещё. Коммунизм основан на взаимозависимости людей; только когда наше саморазвитие зависит от других, наша психическая жизнь становится действительно нашей собственной. Фишер, однако, уделяет больше внимания социалистическим или социал-демократическим идеям коллективизма. Социализм, как, возможно, промежуточный шаг к коммунизму, опирается на понятия солидарности, на которые Фишер, как кажется, часто намекает в своих эссе. Одна из ключевых современных задач левых, по проекту Фишера, заключается в том, как создавать пространства и события, порождающие коллективную радость и прочные политические коллективы.

Капиталистический реализм, в некотором смысле, является периодом, в котором обязательный индивидуализм достигает своего апофеоза. Рейв — это потенциальное Событие, порождающее коллективизм, как, возможно, полагает Фишер. Ведь даже на первый взгляд уже существует ряд проблем с рейвом как выражением коллективизма и потенциала утопии.

​​Фишер вводит делёзо-гваттарианскую концепцию «консистенции», связанную с плоскостями консистенции, которые они описывают следующим образом: Существуют только отношения движения и покоя, скорости и медлительности между неоформленными элементами, или, по крайней мере, между элементами, которые относительно неоформлены, молекулами и частицами всех видов. Существуют только аффекты, бессубъектные индивидуации, составляющие коллективные сборки. Марк Фишер в дискуссии со Ли Гэмблом Алексом Уильямсом и Стивом Гудманом применяет эту последовательность к рейв-урбанизму, к радикальной неопределённости мутирующего scenius, и опирается на почти стоическое извращение капиталистического соучастия и рабства, утверждая, что новое — освобождённое от капиталистической кооптации банальной новизны — возникает, когда мы настраиваемся на те процессы творческого разрушения, которые избегают динамики неолиберального рыночного фетишизма.

Барочные солнечные вспышки на горизонте, пространства, отведённые под современные формы протеста, определяют характер новых линий сопротивления и лучших миров. Таким образом, политические протесты и их уникальные формы выражения становятся решающим для понимания границ, через которые клубная культура, и в частности рейвы, становятся перформативным измерением протеста. Поэтому лозунгом известного рейв-ивента «RAVEolution» является «Мы танцуем вместе, мы сражаемся вместе».

Мысли одного из рейверов — Нойда — близки к ландианско-негарестаньевским. Нойд описывает своё видение анодической танцевальной музыки (в нашей вселенной это будет эквивалентом IDM) как имеющей потенциал растворить порядок и лицемерие морализма, в конечном итоге достигнув единства (слышно это ницшеанского понимания дионисийского искусства в «Рождении трагедии»). На ранние работы Ницше наибольшее влияние оказал Шопенгауэр, который считал, что искусство, художественная литература, поэзия, музыка могут служить встряской — временной передышкой от стремления и страдания в нашей жизни. Дионисийская концепция искусства, особенно музыки, у Ницше вместо простого избавления от страданий рассматривается как жизнеутверждающее средство, позволяющее людям встретиться лицом к лицу с фундаментальной природой мира. Это стремление — стремление к реальности мира, мира без репрезентации, стремление к свободе и распаду индивидуации. В самом простом смысле Ницше считал музыку самым дионисийским из искусств, потому что она по сути своей «бесформенна». Потенциал дионисийского искусства заключается в том, чтобы разрушить индивидуацию репрезентации: «Разделения между одним человеческим существом и другим уступают место всепоглощающему чувству единства, которое ведёт людей обратно к сердцу природы».

Анодическая танцевальная музыка — это ответ Нойда и рейверов на тотализирующий порядок режима моралистов, он считает, что она достаточно трансгрессивна, достаточно хардкорна, чтобы разрушить этот порядок и вызвать единство мира:

«Биты и яркий свет, чтобы разрушить ложь. Нервные импульсы для коллективного тела. Мы очень похожи по базовой структуре, достаточно жёсткого бита, чтобы пробудить всех к истинному призванию — к единству!»