tgoop.com/blackberryanthro/51
Last Update:
Потерянный объект антропологии
Вернулся недавно с Красноярской летней школы, где вел курс по антропологии медицины для старшеклассников. Попробовали поговорить про подходы к изучению здоровья, о культуре людей в белых халатах, о теле и его метафорах и еще о многих других сюжетах, начав с обсуждения того, что же все-таки такое антропология и как она делается сегодня?
Если на второй вопрос можно ответить более-менее четко, указав на общие вещи по типу длительного поля, остранения и отстранения, наблюдения-участия, погружения, ведения дневников, написания этнографий и прочего, то, вот, с первым все непросто (хотя и со вторым, на самом деле, тоже). Одним из вопросов, который задали школьники в ответ на мой спич, обрисовывающий дисциплину, был: «а чем это отличается от социологии, которая как будто всем этим [говорил до этого о социальных исследованиях, основанных на полевой работе и процедуре делания чего-то неочевидным], занимается?». Я попробовал ответить, сделав один из акцентов на том, что антропологи сегодня все еще занимаются Другим, правда, сегодня не обязательно ехать ради этого на другой конец света, достаточно подметить что-то «странное» и инаковое вокруг себя, задать вопросы, поставить проблему и сделать рисеч. Различия вроде были прояснены, но вопрос от этого не стал менее сложным.
Джоел Роббинс пишет о том, что долгое время далекие, «примитивные» и радикально инаковые сообщества оставались застолблённым «полем» дисциплины. Достойный, идеальный объект для изучения – Другой, тот, кто живет с нами в одно время, но радикально отличается от нас и сохраняет в себе черты некоторого прошлого. Критика 1980-х расшатала такой подход. Если мы больше не верим в то, что создаем истинные описания культур, относимся скептически к этому понятию и показываем, что инаковость часто служила нашим собственным целям, то, что делать? Где-то к 1990-м антропологи в качестве ответа на кризис переориентировали свой взгляд на страдание (suffering), понимаемое как некоторый объединяющий всех людей опыт. Идеальный объект теперь – это страдающий субъект, находящийся в тяжелых условиях насилия, бедности и уязвимости, но как-то продолжающий существовать под давлением неолиберального катка. Если раньше культурные различия были тем, что пытались показать и схватить исследователи в своих текстах, то сегодня этнографическое письмо превращается в акт свидетельствования, записи нарративов страдающих, а фокус делается не на различиях, а на общем для всех опыте травмы и хрупкости.
В такой смене фокуса Роббинс видит проблему. Что делать? Его ответ – нужна антропология блага (anthropology of good), которая бы сохраняла акцент на различиях и при этом бы занималась изучением ценностей, целей, мечт, проектов будущего и всего того, что создают, во что верят и к чему стремятся люди в своей повседневной жизни. Как люди собирают осмысленный мир вокург себя и живут в соответствии с собственными ценностями? - вот, что нас должно интересовать. Эта позиция нашла как поддержку, так и критику. Возникли споры о том, а можно ли вообще бежать от суровой реальности, делая поворот к счастью?
Джон Биалеки дает критику идущим выяснениям отношений. Он пишет, что странно считать, что у нас есть только две позиции – страдание/благо – и не менее странно считать, что эти позиции являются этически исключающими друг друга. Глупо думать, что мы можем четко провести границу между областью страданий, порождаемых неолиберализмом и областью блага, счастья и проектов будущего. Субъекты, с которыми мы работаем могут быть одновременно внутри и вне неолиберального порядка.
Несмотря на всю проблематичность позиции, Роббинс, кажется, прав в отношении важности сохранения внимания к различиям. Узнавание о том, что все может быть устроено по другому - это то, что и привлекает многих в антропологии, в том числе меня и надеюсь, привлекло школьников с которыми мы говорили про то, как по разному устроен мир вокруг.
BY Иней на цветущей ежевике
Share with your friend now:
tgoop.com/blackberryanthro/51