О слове и молчании

Вопреки Витгентштейну я скажу: что может быть сказано ясно, о том и говорить не следует. Подобно тому, как заведомо побежденная игра не стоит того, чтобы в нее играть, – все равно, что сражаться с ребенком или спорить с любителями русской философии. Впрочем, и заведомо проигранная игра тоже не стоит того, чтобы в нее играть. Такие игры хуже тоски. Люди, понимающие друг друга с полуслова, обычно между собой немногословны.
Вероятно, слова только потому и существуют, что человек так и не научился говорить ясно. В противном случае, если бы все было ясно и понятно, каков смысл тратить усилие и выдавать из себя звуки, похожие на слова и речи, похожие на смысл? Но нет, мы только и заняты, что поиском подходящих слов, способных хоть бы в отдалении приблизиться к изначальной ясности мысли, – словно ясность понимания достигается правильной расстановкой слов в предложении, – только и заняты поиском подходящих ответов, не понимая, что вопрос еще так и не был поставлен.

Зима как никогда близко, и последний день осени повод задуматься о том, что нас продолжает радовать и восхищать. Например, я приятно радуюсь людьми, способными восхищаться собой, своим телом, умением, талантом, жестами. И я не про такую патологическую любовь к себе, какую, скажем, я вижу у Полины Музыки, где ее восхищение собой оказывается следствием непреодоленной ненависти к себе. Я про нерефлексивное восхищение, когда человек просто смотрит в зеркало, не отдавая себе отчета, что видит перед собой нечто красивое, и что это красивое как-то связано с ним, но при этом полностью заворожен красотой в чистом ее виде. И вот, к слову, о зеркале: если бы не красота в мире, что толку было бы изобретать зеркало? Где еще двум влюбленным увидеть, насколько они прекрасны в своей любви?

Для кого пишут тексты философы?

Если это подлинный философ, то пишет он исключительно для себя. Что есть текст как не форма мысли? Текст есть развернутая в пространстве мысль и уже после он есть символическая структура. У философа есть мысль и он ее думает, и текст позволяет видеть мысль и даже более того, позволяет понять, действительно за этим думанием стоит хоть какая-то мысль. Поэтому философ если он искреннем по отношению к той мысли, которую он думает, он не знает наперед к какому результату он придет. В противном случае, история не знала бы тех трудных моментов, которыми изобилуют великие философские построения Платона, Аристотеля, Канта и др. Философ может и должен проделать усилия по выходу из тупика, но заранее избежать его он не может. Итак, философ пишет текст ради самого текста, как думает мысль ради нее самой. Точнее, философский текст пишется ради мысли, которую этот текст объективирует, и, поскольку мы изначально не знаем всех изгибов и пути этой мысли, философия поэтому есть определенная игра. Если тебе как философу нужен какой-то иной стимул для написания текста, кроме как возможности взглянуть на мысль, значит, строго говоря, ты не философ, и стоит подумать, а тем ли ты занят делом и не лучше ли тогда тебе пить вино и веселиться. Замечу, что сказанное не относится к университетским философам и историкам философии, чье творчество в подавляющей массе 95% выстраивается по формуле «Идея X в творчестве N.N.». Это я оставлю за скобками и вопрос о том, зачем оно пишется имеет простой ответ: потому что есть необходимость подтверждать на конкурсе по кафедре свою состоятельность. А еще за эти публикации могут платить или они могут быть результатом освоения грантов. Поэтому к философским текстам это имеет не самое прямое отношение.
Однако совсем другой вопрос: для кого философы публикуют свои тексты? Заметим, что в истории философии есть немало великих имен, которые при жизни и под своими настоящими именами опубликовали значительно меньше текстов, чем оставили в архивах, или и вовсе печатали их под вымышленными именами. Это лишь подтверждает, что сама по себе публикуя текста не является целью философской деятельностью. И все же для кого публикуют? Хотелось бы сказать, что для мира, для человечества, для каждого разумного существа, – что не лишено смысла, и что разительно отличает философа от идеолога, который ориентируется не просто на Человека, а на конкретную группу лиц. Но это очень абстрактный ответ, и более реально будет ответить, что философы публикуют свои тексты для философов. Конечно, в истории философии бывали попытки ориентации не на Человека, а не человека, но это крайне редкие эпизоды, которые лишь подтверждают правило.
И все же, возможна ли философия для масс? В чем проблема написать философский текст, – не популярное изложение идей и мнений прошлого, из разряда «Кант для начинающих», а именно философский текст, ориентированный на реального человека? Но в том-то и проблема, что философские тексты не пишутся для кого-то иного, кроме как для самого философа, и если такой текст для широкой публики и будет возможен, то он уже не будет собственно философским.

Если бы не снег откуда слепому узнать, что такое «черный», и, если бы не ночь, откуда нам знать, что дням может быть счет.
Если верить Марку Аврелию, совершенства характера выражается в том, чтобы каждый день проводить как последний в жизни, – что, если принять за руководство к действию, вынудило бы меня сидеть дома и наблюдать из окна как в вечернем воздухе искрами мелькает снег в рыжем свете уличных фонарей. Иными словами, вряд ли бы я жил как-то иначе, если бы наперед знал, что это был бы мой последний день.

Агония Христа

Помните эти слова Мамардашвили со ссылкой на Паскаля, где он говорит: «агония Христа, или Христос будет в агонии до конца света» — представьте себе такой растянутый акт, Христос находится в агонии до конца света — «и нельзя спать в это время».
Но почему Христос был так настойчив, призывая своих учеников не спать? Само это бодровствоание есть ничто иное как призыв быть ближе к бытию, которым был сам Христос; это есть ничто иное как попытка не дать бытию сомкнуться во тьме сна, и раствориться среди тающих призраков сущего. И все же, почему? Христос пытается разбудить их пытается вынудить их бодрствовать в момент, когда Он окажется пред гибель. Перед тем событием, когда мир покинет Бог, и мир окажется перед лицом бессмысленности. Что делать в мире, где нет Бога? В лучшем случае, в этом мире отсеется тоска и надежда по Нему.
Но что касается Христа, все, что Его касается, разве не длится в вечности? Каждый день Бога есть Его день, и каждый Его день разве это не вечность? Поэтому и Он вечен, и Сын его, которому Он сказал: «Сегодня я породил Тебя», и, скажем и мы сейчас, в каждый отрезок времени Он порождает своего Сына, который каждое мгновение висит на кресте.

Указание, что только человек умирает, что смерть – это лишь его родовой крест, все это еще мало что проясняет. По крайней мере из этого не следует, что некто, живущий лишь по видимости, был действительно рожден. Кому-то еще только предстоит родится. И кто-то будет рожден, чтобы больше не умирать. Одни рождены для наслаждения, другие для вечной ночи...
Как мало что проясняет и постоянное соприсутствие человека со смертью, – в каждый отрезок нашей жизни мы в равном отдалении от нее, и в семь лет, и в семьдесят. Но вот что меня удивляет: у любой смерти есть эмпирическая причина, – болезнь, несчастный случай, суицид, война, эпидемия, снежный буран космоса черные дыры, – и любую эту причину можно было бы избежать, предотвратить, – по крайней мере в мысленном опыте. Но сколько бы мы не устраняли эти причины, мы все также оказываемся в равном удалении от нее, и все также оказываемся живущими в соприсутствии с ней.

О сексуальных отношениях, которых нет

Я могу согласиться, что сексуальных отношений не существует, как завещал нам Лакан, если признать, что кроме секса в постели нет иных форм взаимодействия с другим. Но кроме секса в постели между двумя людьми бывает кое-что еще.
Я напомню, что для сексуальных отношений, которых не существует несущественным оказывается фигура другого, важным – мое желание. Даже лучше сказать, желание во мне, поскольку не я являюсь актором своего желания. Неслучайно, часто и очень часто разговоры и диалоги, – которые мы можем счесть за минимум отношений, – вовремя секса всегда кажутся крайне неуместным, как бы выбивающими нас из пространства нашего воображения. Разговоры тревожат нашу фантазию, вплетаясь в нее чужеродным началом. Действительно, секс без желания это насилие, а без фантазии это случка животных.
Но помнится в одном месте у себя на канале я уже замечал, говоря о различи порно от секса, что кроме моего желания, в сексе может быть еще и мое желание быть предметом желания другого. Секс это не только про желание обладать, но и про желание быть обладаемым. Можно заметить, что быть предметом желания это мое желание, однако реализация его не может не учитывать интересы другого, а это уже выходит за пределы воображаемого. В противном случае, это насилие или случка, но не секс, который может учитывать наличие другого. В этом случае мы говорим о заботе или о любви. В озабоченности желании другого другой для меня уже не просто средство моих желаний, каким он является для Лакана, но цель со своим желанием быть объектом моего желания. Забота о желании другого как любая забота разворачивается между мной и другим, а это и есть начало отношений, при этом такое начало, которое устремлено к преодолению временной ограниченности. Таким образом, секс здесь только момент отношений, а не сама цель. Но, действительно, если это все заключить за скобки, сексуальных отношений действительно не существует, поскольку секс дальше постели не идет.

Банальность зла

Казалось бы, какое отношение Ханна Арендт имеет к хоббихорсингу?
Может быть, мир людей настолько безобразен и полон абсурда, что животные это единственные существа, взаимодействуя с которыми, мы можем научиться быть собственно людьми?
В действительности, все намного проще.
Зло не имеет своего имени; оно действует не от свободы, но всегда прикрывается необходимостью, – так оно пытается избежать ответственности. Хотя бы перед самими собой зло всегда находит себе оправдание. Иными словами, природа зла инфантильна, поскольку оно не осознает последствий своего деяния дальше вытянутой руки. Оно боится будущего, избегает его как ребенок избегает взросления, поскольку за горизонтом настоящего оно чувствует отблеск ответственности. В любом убийце всегда нахватает чего-то человеческого, а именно его устремленности к будущему, той минимальной озабоченности о бытии, способному разрывать тяжесть настоящего. Если бы зло умело, но уничтожило бы время, превратив его в вечность.

Есть не так много мыслителей, которые преследуют меня на протяжении едва ли не на протяжении всей моей философской жизни. К числу таковых, конечно, пренадлежит Гераклит. И давно планировал записать о нем подкаст, все подступался и и отступал. Но сегодня со вмной что-то случилось, может быть совпали звеззды, но я решился выговорится и записал этот подкаст.
https://blue-canvas.mave.digital/ep-29

О дне рождении

Мне посчастливилось родиться в декабре. Время, когда все замирает и немеет, когда природа всем своим видом хочет укрыться в небытии ничто, когда тело, сохраняя тепло, не дает губам сказать лишнего слова, все рождающееся, рождается с нежеланием. Зимой я лишнего шага из дома-то сделать не могу, что тут говорить о рождении. И со слов мамы, это и вправду были тяжелые роды. Вот, к слову, почему при всей симпатии к психоанализу, я ко многому отношусь скептично, – иначе поиск самого себя должен с необходимостью предполагать метемпсихоз, а до этого мой разум пока не дошел. Как непослушное дитя я уже в утробе вел себя не как все и лежал как мертвец ногами вперед. Нож акушера сделал свое дело и я появился на свет. Было холодно и гадко, мне хотелось назад, я кричал, но никто меня не слышал. Говорят, люди, рожденные посредством кесарево обречены стать философами. Видимо, мне на роду написано, – так что вот вам и ответ, почему я занимаюсь философией, и все пытаюсь понять зачем и за что мы здесь живем свои жизни, и почему, не спрашивая нас, нас вынуждают эту жизнь жить. И, как и в день рождения, так и сейчас, холодно и гадко, и все во мне кричит и просится домой.

В предчувствии рассвета
тяжело
дышать черной влагой асфальта
искать в темноте
среди шепота птиц
голоса

Быть нежным как нож
для колки льда
сердечной

К философии Гегеля вполне можно относиться как к самой выдуманной из возможных выдуманных систем. Однако это нисколько не умаляет ее красоты. И, быть может, именно в силу этой выдуманности, граничащей с шарлатанством она прельщает и вместе с тем пугает, и отталкивается от себя. Но с чего начать пути к Абсолюту? С общего понимания системы, – таков будет мой ответ, и в этом небольшом видео я пытаюсь обрисовать контуры этого общего понимания философии Гегеля на примере трактата «Науки логики».
https://youtu.be/mR_Yma755tg

Каким бы ни было печальным следствие классического рационализма, связанным с забвением бытия и преодолением метафизики, меня продолжает восхищать эта эпоха в истории философии в которой человек впервые обнаружил, что существенным в его природе является его разум. Все, что можно в этом мире считать истинным только в той мере истинно, в которой соответствует разуму. Только вдумайтесь в это и поймете, что это не может не восхищать! И начало рационализма мы связываем с именем Рене Декарта, философии которого мое новое видео.
https://youtu.be/2zqfQtFztxY