Об именах

Как часто, отвечая на вопрос кто мы такие, в ответ мы произносим свое имя. При знакомстве с другим человеком наше имя это первое, что мы говорим о себе, и первое, что слышим от него. Но мы не обладаем своим именем как своей сутью, оно не было результатом нашего выбора, подобно государству, в котором мы родились или группы крови, – поэтому для меня отождествлять себя с именем столько же бессмысленно, сколь и идентификация себя по принадлежности к государству или по группе крови.
Но совсем избежать влияния имени, конечно, нельзя. Встречая своего тезку мы невольно чувствуем какое-то неуловимое родство с самими собой. Также я чувствую какую-то трудность в знакомстве с девушками, носящими имя моих бывших или, что еще хуже, моей матери. Чуть проще чувствую, если они носят имя моей бабушки, и с большой симпатией отнесусь, если это имя прабабушки Акулины, – приятно красивое имя. Конечно, имя человека направляет вектор нашего внимания и даже формирует предпонимание его. За редким именем тенью стоит редкий человек, и никак не наоборот. Но вот что особенно, не могу не признать, что мужские имена в женском варианте кажутся особенно привлекательными. Я могу пройти мимо Александра, но не обратить внимания на Александру уже не получится. И как же приятно звучат имена Федора, Павла, – редкие имена для редких людей.

Люблю Тарковского и особенно
«Зеркало».
Вряд ли кто-то станет
сомневаться, что у Тарковского есть что-то случайное. В творчестве если имеет место случай, - куда же него, без бога изобретателя, как о нем скажет Пушкин, - то точно не случай оставляет его на холсте, экране или в тексте. И вот, казалось бы, почему Игнат в «Зеркале» сначала читает об отрицательных взглядах Руссо на прогресс наук и искусств? Случайность ли, что они предваряют собой ответ Пушкина из его знаменитого письма Чаадаеву, которые мы, между тем, можем назвать точкой концептуального рождения русской философии, той ее линии, для которой существенным окажется вопрос о судьбе и предназначении России.

Я как-то заметил, что о философии философы говорят в двух возможных случаях: 1) когда они только начинают заниматься философией и 2) когда они уже начинают заканчивать ей заниматься. Именно здесь мы как никогда лучше понимаем, что такое философия и можем таковой вопрос поставить по существу. А между этими двумя точками они, собственно, философствуют. Есть, правда, еще третий вариант: 3) когда им нечего сказать. Действительно, понаблюдайте, и вы заметите.
Из ответа на этот вопрос мы проясняем, конечно, не столько то, что она есть как таковая, но что есть я в этой философии, что мне есть ей сказать, или что я уже высказал. И в не меньшей степени проясняется представление о ее статусе в ее настоящем. Разве нельзя сказать, что когда философ говорит о конце философии, он лишь признается о своей немощности и неспособности сделать еще один шаг на своем пути? Вот, скажем, когда Федор Иванович Гиренок говорит в интервью от 17.10.2024, что «философия сейчас в очень жалком состоянии. Все эти Агамбены, Жижеки, Бадью – это совсем печальная картина», мне почему-то вспоминается Юрий Лоза, – известный сейчас скорее как адепт плоской Земли, – который в каком-то из интервью раскритиковал Led Zeppelin и Rolling Stones, мол, почти все, что спето Led Zeppelin, слушать невозможно, потому что это сыграно и спето плохо. Выгляди это до комичности нелепо, что, кажется, мне проще поверить в плоскую Землю, чем признать, что, что Led Zeppelin это плохая музыка. Нет, это не философия в печальном состоянии. Это лишь частный случай, а печально здесь все.

Роковое отсутствие бога это тоже способ, каким бытийствует мир.
Вот вопрос, который мы вслед за Хайдеггером поставим: почему творение являет собой мир? Не отражает, как мы уже понимаем, но впервые являет. Творение есть некое окно, сквозь которое раскрывается перед нами казавшейся замкнутый горизонт мира. До столкновения с творением мира в строгом смысле еще и не было. Там, где мир был конечен в своей замкнутости, творение раскрывает его горизонт, делает его разомкнутым, открытым, то есть делает мир собственно миром, – мир это принципиальное размыкание границы, задающее контуры его гармонии. Без этого размыкания невозможен вопрос о смысле творения, который мы схватываем в том числе в его интерпретации, а стало быть, вопрос о сущности творения невозможен без свободы как условия его создания. Творение, пишет Хайдеггер, удерживает открытость мира, то есть открывает возможность для нашего свободного участия в нем. Вопрос о смысле, - мира, жизни, или чего угодно, - не мыслим без свободного вопрошания. Иначе он становится формой догматики. А ведь нам непременно нужен именно наш смысл, мы ведь ищем именно свой след присутствия в бытии, – а это и есть смысл. Что значит ставить вопрос о смысле? Это означает задавать горизонт присутствия в мире, или его границы, то есть границы собственного бытия. Нам же непременно нужно знать исток самого себя и цель, к которой мы хотим того или нет, но как-то влечемся.

Творение и истина

Творение, как мы знаем, не отражает мир, но позволяет ему явиться, и для Хайдеггера творение это хорошая возможность показать бытие истины, ее онтологичность. В «Истоке» он выстраивает несокрытость и сокрытости на путях мира и земли понимаемые как противоположности. Поэтому несокрытость лучше иллюстрирует существо истины, – в ней слишком много от сокрытости. Творение, в котором восставляется мир и составляется земля, это один из способов, одна из возможностей истине заявить о себе. Кажется, что опять не случайно в центре внимания Хайдеггера башмаки на картине Ван Гога, – что может быть ближе к земле, чем башмаки? Однако как творение оно ближе к миру. Но как истина заявляет о себе? Почему именно здесь мы натыкаемся на то, что называем истиной? Откуда мы знаем, что не прошли мимо, что истина не оказалась позади нас, как это часто бывает. Но мы не прошли, раз оказались зацепленными красотой творения. Красота есть способ, каким бытийствует истина – несокрытость.

Достоевский 203

Сегодня на занятии с режиссерами мелькнула мысль: а что если снять фильм или поставит спектакль по «Преступлению и наказанию» в котором главный герой была бы Алена Ивановна, старуха процентщица. Есть же у нас «Анна Каренина» глазами Вронского. Может быть, тогда было бы ясно, что хотел сказать Достоевский.
К сожалению, Достоевский давно перестал быть писателем или даже философом, из него сделали символ, символ русской духовности с ее тяжбой, с ее поиском бога, человеческого и высшей правды. Каждому есть, что сказать о нем, многие, присосавшись к этому имени, делают имя себе. Задают и пытаются решить вопрос: что стоит его талан и был ли он только писателем, или все же философом? Кстати, для меня вопрос является ли Достоевский философом это вопрос пустой и не по существу. Все эти вопросы: является ли музыка Х музыкой, живопись Y живописью, а поэзия Z поэзией, – они не реальны, то есть не существенны. Я напомню, что понятие реальности отбрасывает нас к понятию вещи, сущности. Здесь же мы скорее довольствуемся тенями. Это вопрос оценки, а не содержания. Потому что это не важно философ он или нет, перед нами есть феномен – текст. И это единственное, что имеет значение. Но в случае с Достоевским, к сожалению, он давно перестал быть текстом, поскольку оказался лишен изначального контекста, что и позволило сделать из него бренд русской духовности. Поэтому Достоевский дальше от нас, чем это может показаться. В свое время меня очень зацепили слова Бахтина о том, что время Достоевского еще не настало. Как это можно понять? Ладно бы это сказал какой-нибудь диванный эксперт по русской мысли, но так нет же, это говорит едва ли не самый весомый философ по Достоевскому. Этому стоит довериться, но все же почему же время Достоевского еще не наступило? Чего мы о нем не знаем?
Ключевая этическая мысль Достоевского заключается в том, что всеобщее счастье не стоит того, если оно решается за счет человека, не только убийства, но если даже хотя бы одна слезинка ребенка стоит за этим счастье, оно уже в основе своей зло. Не говоря уже о реках крови, которое может стоять за этой мировой гармонии.
Увы, но время Достоевского и вправду еще не пришло. Когда я вижу, как мнящие себя исследователями русской философии и Достоевского оправдывают зло и насилие в мире, я вижу, что Достоевский прошел мимо них. И для них он не текст, но символ, который они наделяют собственным содержанием и бессилие. Если так понимают Достоевского его «исследователи», то чего уж ждать от рядовых читателей, готовых по указке пранкеров надевать на себя шлемы из фольги.

О репетитрстве

Поскольку часть моей деятельности связана с репетиторством, решил проговорить несколько моментов, которые для меня в выборе учителя были бы существенными.
В этом году я преподаю совсем немного в ГИТИСе, и поэтому у меня есть запрос на учеников, ни столько корысти ради, сколько из желания говорить и делиться опытом. Поэтому, если вам нужен учитель философии, которой, к тому же, не только разбирается в ее истории, идеях и концептах, но и сам является философом, то есть активно пишущий и выступающим с лекциями, то пишите, что-нибудь придумаем вместе!
@largo_presto

Готовлюсь к лекции по экзистенциализму, и, говоря о Хайдеггере, замечаю, что столкновение с бытием характеризуется ситуацией ужаса. Но, чтобы совсем не пугать слушателей, подчеркиваю, что это состояние не всегда должно характеризоваться в негативных тонах. Вот скажем, любовь, хоть и почти исключительное понятие у Хайдеггера, но вполне соизмеримо ситуацией ужаса по своему отчаянью и утраты власть насд событием. Ну, такой себе пример, конечно.
И я тут заметил, что за свою жизнь я только три раза испытывал подлинных, ледяной ужас, и что же у них общего? А то, что в это состояние характеризуется предчувствием возможности другому быть властелином тебя, предчувствием возможности утраты власти над самим собой, – разве не в этом подлинный ужас?
Ну, а тем, кто ложится спать, доброй ночи и приятных снов!

День философии

Сегодня в день рождения Вольтера мы вспоминаем, что кроме прочего есть еще философия, день которой сегодня. Ответом на вопрос, что такое философия является деятельность самого философа во всей его полноте, поэтому ответов на этот вопрос столько, сколько у нас крупных самостоятельных философов. Но что же такое философия за пределами философии? Вот вопрос, который меня давно волнует. Внутри философии мы задаемся вопросами о ценностях и смысле, о бытии, времени, мышлении и прочих жизненно необходимых вещах, об истории и судьбе России, о том плане, который Бог начертал о нашем Отечестве. Но что же представляет из себя философия за пределами всего этого? Многим ли философия как социальный институт отличается от клуба любителей игры в древнерусские шашки? Где тоже есть свои великие имена, история, темы, но которые за пределами оной никому не известны и представляются как нечто темное и маргинальное?

Наилучший из возможных миров

Но не стоит отчаиваться, зато мы живем в самом лучшем из возможных миров, как завещал нам великий Лейбниц. Логика его мышления до изящности проста. В уме всемогущего бога существует бесконечное множество возможных миров. Но почему, по какому основанию из всех этих возможных миров бог предпочел именно наш? Все в этом мире происходит не без причины, все происходящее подчинено принципу достаточного основания. Поскольку всемогущий также всеблаг, то выбором всеблагого бога по определению может быть только лучший из возможных миров. Осталось дело за малым, решить вопрос о существования бог. Но это дело пустяковое, разве наилучший из возможных миров не создан наилучшим образом? Но кому как ни всезнающему и всеблагому богу знать, что такое наилучший замысел о мире?