Ну рассказывайте, какие адовые подарки вам дарили любимки-жадюги.

Решила съездить куда-нибудь отдохнуть. Проверила счёт в банке. Поняла, что не устала.

Бесит, когда мужчина не понимает, что даме уже нужно сделать предложение руки и сердца, даже если она пока замужем за другим.

Когда отношения зависли над пропастью не по вашей инициативе, есть большая вероятность попасть на крючок «лучше него у меня не будет». В качестве аргументов начинают выступать, казалось бы, странные вещи, такие как «у него самый красиво-завязанный пупок», «никто так больше не умеет плевать через губу и весело открывать пивную бутылку зубами». Любой чмошник, который от вас вот-вот срулит становится недостигаемой вершиной бытия. И вы плачете, мечетесь, гуглите вначале как убить себя, потом как убить его, потому что нефиг какой-то новой суке пялиться на его пупок, пока вы сдохли там от горя.

В этом моменте надо зависнуть и подумать, а какая вы? Окажется, что вы очень даже хреновая и всё у вас не так. Полная жопа, не в смысле зада, а ситуация.
На самом деле, вы сцыте не того, что такого как он больше нет, а того, что вы больше никому не будете нужны.

Выход есть. Либо вы берете себя в руки и смотрите, что вы сделали не так со своей жизнью, раз к себе одни претензии, ну или просто спасаете лучшего мужчину мира от себя, без убиений, а отпуская его на все четыре стороны. В ад, конечно.
Спойлер. Лучше него мужики есть.

Как хорошо было бы: приходишь в кафетерий, говоришь одно предложение, тебя сразу поняли и обслужили по наивысшему рейтингу. К примеру говоришь: "Я писатель", тебя сажают в дальний угол с хорошим обзором туда-сюда, чтобы все сюжеты были видны, приносят хереса с портвейном, и печатную машинку.

"Я поэту" предлагают сразу холодное или огнестрельное.

"Я балагура" в центр зала, вишневой наливки, бабы это любят и сами слетаются на сироп и речи, пончиков потом приносят на количество особ, потому что кроме похихикать любят они и пожрать.

Потом придёт детектив, его к окну сажают, там жалюзи висят, пепельницу ему с готовыми бычками и одну тлеющую, плюс газету, ну и кофе, чтобы не подозрительно, шляпу нивелировать.

Зашёл следом студент, ему супа и пинок под зад, чтобы с голоду не подох и задать правильное направление. Профессию получит и придёт как учёный, например, тому воды, потому что денег больше нет и не должно быть, сытое брюхо к ученью глухо. Ну или директором станет, тогда отдельную комнату, просим, проходите, там еда разная, соленья, икра, пельмени, на работе повелеваешь и над едой тоже обязан.

Тут ещё недавно "Мы любовники" заходили, так им место потемнее, но писатель просил, чтобы ему было видно.

Случай как-то был, зашёл некто и говорит, что не знает кто он, его и не пустили, нечего без самоопределения по кафетериям шастать.

Все проблемы у нас, барышни, из-за шпильки на тухлях. Она в пятку давит, минуя ноги, сразу в зад. А зад, знаете ли, за многое отвечает. Надо бы обычно подумать, нет, он же сразу в пляс, даже когда этот пляс не уместен.

Идешь по серьезному делу, а попа, снизу от тухлей, уже сама по себе приключения ищет, в одну, в другую сторону колышется, и чем более она у вас объема занимает в пространстве, тем быстрее забава находится, это всё физика, дамочки. Подобное притягивает подобное. Ещё ни разу такого не было, чтобы приключения были маленькие, а зад большой. Всё прямо пропорционально. Это уже из сферы математики знания. Идёшь, ты значит, а тут перед тобой огромное такое приключение, но тебе не нравится, цвет не тот, либо пахнет по-дурному, ты бы и прошла мимо, но давящая в пятку уверенность хочет, чтобы это эффектно вышло, и ты согласные и гласные так складываешь, что публиковать нельзя. Это уже из сферы лингвистики. Там дальше на тебя биология наваливается, и убежать никак, ты же на шпильках! Вот я и говорю, проблема в шпильке на тухлях.

Кто ты сегодня? Непокорная блонда Шэрон, сладострастная куртизанка Анджела, аль покладистая Изольда? Парики на босу пипу.

Мадамы, знаете, что обидно? Что реальный уровень развития вкуса своего мужика вы узнаете только, когда расстанетесь и увидите его новую пассию.

Вы можете быть примой-балериной уездного театра, ценить хрупкость своего крупа, узкость запястья, докторскую диссертацию, интеллектуальный взгляд, курсы этикета и гордо дарить ему возможность быть рядом со всем этим багажом. А потом, глотая слёзы возмущаться, как же он посмел вас бросить. Вот же щиколотка, вот диплом, вот собственноручно испеченный круассан. Да, грит, круп ценил, а интеллектуальный взгляд заманал, круассан – херня, я оладушки люблю. Тут можно было бы подумать, что он ещё пожалеет, КАКУЮ женщину он потерял. Большое видится на расстоянье.

А этот гад, за неделю оправившись с разрывом, находит себе колхозную мымру вот с такими бровями, короткими ногами, широкой костью, вот с такой жопой и совершенно тупым взглядом. И гордо светится как начищенный пятак.

Как? Как же так, валяетесь вы, театрально заламывая руки и ноги (вы же балерина), не понимая его выбора.

Чхать хотел он на ваши эти плюсы, положение в обществе, прочитанные книги, тройной язык, четвёртый в совершенстве. Он, вообще, оладушки любит. Ему эта ваша фуагра на рецепторы не давит.

Но как-то же он вас полюбил? Как-то полюбил. Вопреки. Пожалел дурочку такую сереньку. Осчастливил. А вы не расстарались.

Но с другой стороны, этот ахер вас быстренько в сознание приободрит и глазоньки вытаращит на следующего в правильном направлении. Будете знать, во что углубленно глядеть.

Четыре основных вопроса философии:

1. Что я могу знать?
2. Что я должен делать?
3. Почему люди, заходя в вагон метро, резко останавливаются в проходе едрить их за ногу и не оставляют места для входа последующим до закрытия дверей?!
4. Можно ли толкать людей?

Софья Ивановна была женщиной редкой душевной чуткости, считающей своим долгом заботиться о душевном здравии всех, кто попадался ей на пути.

— Что же вы молчите, Петр Семёнович? — говорила она своему коллеге. — Скажите прямо, как вам живётся? Ах, неужели вы ничем не мучаетесь?

Петр Семёнович сначала пытался отшутиться, говорил, что мук особых у него нет, и вообще живёт неплохо. Но Софья Ивановна только печально качала головой:
— Пётр Семёнович, ну вы же можете мне довериться. Я ведь вижу, что у вас на душе тяжело. Не знаю, как вы так живёте, с таким-то гнётом…

Пётр Семёнович, вконец смущённый, робко признался, что иногда ему бывает одиноко по вечерам. Софья Ивановна просияла. Вот оно! Вот то, что она так долго чувствовала и немедленно принялась за лечение, носила ему варенье, приглашала поговорить о смысле жизни и раз за разом подводила к печальным темам.

Пётр Семёнович ходил к ней как на процедуру, всё время пытаясь оправдаться, что, мол, у него и до одиночества руки редко доходят, да и занят он, и в шахматы по выходным играет. Но Софья Ивановна видела его насквозь. Она твердила, что ему обязательно нужно это опереться на её крепкое плечо, чтобы избавиться от застарелой тоски.

И вот, наконец, дошло до того, что Пётр Семёнович стал понемногу думать, что, пожалуй, действительно он глубоко одинок. Дома, глядя в окно, он испытывал что-то вроде грусти, которой раньше и не чувствовал. «Видно, и правда», — говорил он сам себе. — «Душа-то у меня истомилась, а я и не замечал».

Но, конечно, не только Пётр Семёнович пользовался заботой Софьи Ивановны. Она и к подруге своей, Варваре Павловне, относилась с великой душевной щедростью. Варвара Павловна славилась своим весёлым нравом, и ни у кого не вызывала тревоги, кроме как у Софьи Ивановны. Та считала её исключительно уязвимой, но скрывающей это под маской жизнерадостности.

— Варенька, — говорила она подруге, глядя ей прямо в глаза, — ты просто смеёшься, чтобы скрыть свою боль.

Варвара Павловна махала рукой, пыталась перевести всё в шутку, но Софья Ивановна только качала головой:
— Варька, ну что ты, у тебя же глубокая травма! Как тебе не понять…

И вот, со временем Варвара Павловна стала замечать, что и правда, вроде как жизнь её вовсе не такая весёлая, как ей казалось. А может, действительно она скрывает что-то от себя самой? Подумывая об этом, она становилась грустнее, перестала болтать без умолку и сидела задумчивая, подперев щёку рукой.

Так в конце концов вся компания Софьи Ивановны стала ходить с трагическими лицами, размышляя о своих неизведанных скорбях. А Софья Ивановна смотрела на них с радостью и гордостью, видя, как её забота и мудрое участие выводят их на путь душевного прозрения.

И когда кто-нибудь приходил к ней, желая просто поговорить о житейских пустяках, она тут же останавливала его и говорила:
— Пустяков не бывает. Вы даже не догадываетесь, сколько скрытой боли у вас внутри. Давайте, я вам помогу с этим разобраться.
А человек, вздыхая и даже не догадываясь о своих бедах, начинал о них думать и — в конце концов, как водится, находил их.

Жена и любовница, встретившись случайно, так и не поняли, что у них один мужчина на двоих: описывали они совершенно разных людей.