НАЧАЛО ВЫШЕ

Да, разумеется, и основной темой, и камнем преткновения является именно вопрос земли – его нарратив буквально пропитан разного рода зарисовками, в которых аварцы оказываются в том или ином смысле захватчиками земли, кумыки им гордо противостоят, а все остальные национальности признают кумыков правыми в этом споре. Более того, он эксплицитно говорит о том, что вне темы земли национальностями «не думают» (вот и народная когнитивистика этничности!), начиная обращать на это внимание применительно к земле: «Вот такие вещи не встречаются. Я кумык, он аварец, он даргинец. Мы [так] не думаем. Понимаешь? Но когда вот так... Забирают аварцы земли. [Тогда начинаем думать]». Заканчивается интервью обсуждением браков и роли национальности в них и – отличной цитатой:

Интервьюер: А внуки у вас тоже кумыки все?
Информант: Слава Аллаху. Все кумыки.

***

Вот так, вследствие череды событий, может радикальным образом смениться оптика на мир, и его элементы пересобраться через ее призму. Важно, однако, что у именно такой когнитивной пересборки есть свои социальные причины – вполне реальные земельные конфликты, категория же «кумыки» здесь становится, по сути, зонтичной для широкой политической коалиции сообществ, столкнувшихся со схожими проблемами. Под эту коалицию создается (точнее сказать – возникает) особый ракурс/дискурс, который эмоционально усиливает вовлеченность через переживание несправедливости, и именно так когнитивное, спаянное с социальным, структурирует реальность.

Русское в Дагестане

Как я уже не раз писал здесь, исследование этничности – это не изучение культур народов, а, среди прочего, изучение смыслов вокруг национальных категорий. Народы – это феномен частью когнитивный, частью социальный, их образ «ткется» из разнообразия образов, связываемых с соответствующей категорией. Это касается в том числе и русских, а точнее русского или русскости. И вот, хорошая зарисовка того, как и вокруг каких конкретных эмпирических референтов этот образ «ткался» в высокогорном селе Цумадинского района Дагестана в 1970-х.

Интервьюер: А вы помните в детстве, чтобы в вашем селе, в соседних, были люди других национальностей? Информант: Не было. Интервьюер: Не помните никого? Информант: Не помню, не было никого других национальностей. Вот русских людей я увидел уже поздно, где-то в 70-х годах. Геологи ходили с рюкзаками, с кирками. Мы им помогали на ишаках, искать, перетаскивать, переносить. Помню, я в детстве русских людей только тогда видел. В шортах [они были], нам дико было. Смотрите, [шутили мы], у [них] штаны порваны! [Еще] мы говорили, что материала не хватило. Интервьюер: А как вы поняли, что они русские? Информант: Ну мы-то в школе учились, уроки были: русский язык, литература, [и хотя русский язык тогда] мы не знали, но понимали, о чем [они] говорят, что они хотят, [и мы поняли, что] геологи по национальности как [наши русские] учительницы. Было русских много учительниц, тогда вот таких молодых молоденьких девчат, прямо, видать, заставляли их, ну, обучать, ликвидация безграмотности, государственная программа была, видать. У нас на краю села была, на квартире жила молоденькая девчушка. Мы, пацаны, цветы растут там весной, желтые, сильно, вот так, прямо как ковер. Оттуда этот букетик делаем, и стучим, принесем ей цветы. Она нам кусочек сахара давала. Из-за этого куска мы обратно ходили. Рейсов десять, наверное, делали мы на гору, и цветы ей дарили.

Вообще, тема про русскую учительницу, которая одновременно обычно первый эмпирический русский, который встречается детям в горных селах, и которая учит их языку и культуре «большого мира», что воспринимается постфактум с благодарностью, а в моменте – по-разному (дети не всегда любят учиться, в том числе русскому языку) – тема, воспроизводящаяся из интервью к интервью и очевидно не только «экспортная». И это важный фрагмент сложного полотна «русское в Дагестане», которое когда-то и кому-то обязательно нужно будет нарисовать со всем вниманием и ответственностью. И еще более широкого полотна, которое можно было бы назвать «Смыслы русского в России и за ее пределами».

КАЭР 2024, секция «Когнитивный поворот в исследованиях этничности»

Друзья, а теперь и обещанный анонс.

Итак, 2-6 июля в Перми пройдет XVI Конгресс антропологов и этнологов России. Помимо того, что это, пожалуй, основная «точка сборки» антропологии в России, это еще и несказанно весело. Антропологические мифосимволические комплексы в социальных и гуманитарных науках – одни из мощнейших. В этом антропологи оставляют далеко позади социологов, чьи дисциплинарные мифы и легенды едва ли работают как оберег от всякого нехорошего. В результате «вайб» мероприятия – съехались антропологии из полей и тусуют. Ну или у меня возникло такое впечатление после, пожалуй, самого воодушевляющего «банкета-после-банкета» на дебаркадере в летнем Петербурге в 6 утра. Но это все эмоции. А анонс такой:

31 секция конгресса называется «Когнитивный поворот в исследованиях этничности». Руководим секцией мы с Екатериной Арутюновой из Института социологии. Название амбициозное и скорее смотрящее вперед, нежели описывающее реальное положение вещей. Исследования этничности пока только «лежат в сторону» когнитивного поворота, и обычные хорошие конструктивистские исследования этничности, фокусирующиеся на этнических категориях, их смыслах и их «работе в мире» – это уже вполне себе те исследования, которые мы ждем на этой секции. Однако это не исключает и интересных пересечений с настоящими когнитивистами и психологами, которые занимаются исследованиями этничности. Более того, хотелось бы «опрокинуть» когнитивный поворот в прошлое и заслушать историков, занимающихся тем, как смыслы и «работа в мире» этнических категорий меняется. В общем, «валентностей» у секции много, и общее пожелание – ваша работа интересна, рефлексивна, «полева». Но и теоретические выступления и дискуссии мы тоже приветствуем.

Я, кроме того, надеюсь, что эта секция станет базой для коммьюнити тех, кто занимается этничностью на теоретическом и методологическом «cutting edge», а дебаркадеры, чтобы это сообщество запустить в символическом смысле, есть и на Каме. В общем, подавайтесь, будет здорово! Если есть какие-то вопросы – пишите, отвечу.

Вот это сайт КАЭР, а это описание секции. Дедлайн – 15 февраля, но призываем присылать не "на ленточке", а раньше – чтобы конструкция секции проступила и можно было бы исходя из этого кого-то еще адресно пригласить. И -- чуть не забыл сказать -- есть договоренность с шанинским журналом "Пути России", последний номер 2025 года будет тематическим, собранным на основе докладов секции.

ПЕРЕПОСТ КАТЕГОРИЧЕСКИ ПРИВЕТСТВУЕТСЯ!

Интерпретация разнообразия для детей


Этнические категоризации (в том числе по национальностям) – это, среди многого прочего, инструмент осмысления реального разнообразия. При этом осмысляют и люди, и институты, и культура в целом. В типичном случае дагестанцы в дошкольном или раннем школьном возрасте уже имеют опыт некоторого, прежде всего языкового, разнообразия. Обычно кто-то – соседи ли в поселении на равнине, лудильщики ли, приходившие чинить тазы в высокогорное село, учителя ли в городской школе – не знают языка, на котором говорят в семье информанта, это вызывает вопросы у ребенка, эти вопросы задаются родителям, и родители транслируют ребенку «базу», что в Дагестане живут разные народы, у каждого народа свой язык, народы дружат и между собой говорят на русском. Затем эта же концепция разнообразия закрепляется прежде всего через разные школьные предметы, где рассказывается о дагестанских народах и их культурах. Но вот как еще – очень мило – можно объяснить разнообразие дошкольнику:

Информант: Как появились вообще языки? Какой-то мудрец нес на плечах мешок, и он отправлялся куда-то в гору, он споткнулся, и этот мешок разорвался, и вот в мешке находились языки, и эти языки рассыпались. Интервьюер: А какие языки были в мешке? Информант: Вот все вот эти национальные языки, которые на территории Дагестана, да, они все рассыпались, и нам остался вот аварский язык. Вот так. Интервьюер: А это в каком классе рассказывают? Информант: Это, знаете, это мой отец любитель таких историй, вот это он нам рассказывал ещё маленьким. Интервьюер: А вы помните, сколько вам примерно лет? Информант: Ну, лет 5-6, наверное, не больше.

Дело было в селе Тлох Ботлихского района вокруг 1994 года.

О НГ и темпоральности (и никакой этничности 1 января)

НГ – это праздник предельной для современных обществ синхронизации. В полночь как штык надо стоять с бокалом шампанского и говорить «ура», а до того – готовиться к этому моменту. Неудивительно, что такая синхронизация (а точнее синхронизирование) дается современному человеку с трудом. Он эффективен в своих временных режимах (если нет – он «не выжил и не дал потомства»), он их рутинизировал, выход же за пределы такой – выстроенной – темпоральности дается ему с трудом. И следует радоваться, но – он мается и переживает от несоответствия. Неудивительно, что и есть «по команде», пусть и праздничной темпоральности, он не умеет и не хочет, отчего оливье в 11 – когда надо «провожать старый год» -- вкусный, но не такой вкусный, каким он может быть. А вкусным – он становится утром. Этим неизбежно и необходимо рассинхронизированным утром, когда – по контрасту с высочайшей синхронизацией дня предыдущего – можно спать сколько угодно, а завтракать – когда захочется (ну или когда встанешь). И вот – все еще спят (а кто-то может быть куда-нибудь ушел или предается каким-нибудь еще делам, но это принципиально не важно) – а наш современный человек (возможно, в одних трусах) прокрадывается на кухню, ну или куда-то, где располагается праздничный стол, достает из холодильника все ровно то же, что стояло на этом столе вчера и начинает есть в своем времени, без внешнего ритуала, ему бешено вкусно, и именно этот завтрак и является главной трапезой праздника, после которого праздник состоялся на самом деле. Но тссс, если мы включим в рамку праздника и этот утренний дожор – современный человек расстроится, поэтому просто предлагаю послушать, как он чавкает вчерашним оливье (сейчас можно – потому что никого вокруг), посмотреть одним глазком, как он намазывает на чуть засохший хлеб чуть засохшую икру и порадоваться за него и за нас. С новым годом, дорогие!

«Наукообразная чушь» Стюарта Ричи

АБСОЛЮТНЫЙ МАСТРИД ДЛЯ ТЕХ, КТО ЗАНИМАЕТСЯ НАУКОЙ, ДЛЯ ТЕХ, КТО В НЕЕ ВХОДИТ, И ДЛЯ ТЕХ, КТО ХОЧЕТ РАЗОБРАТЬСЯ С ТЕМ, КАК ОНА РАБОТАЕТ.

Как и по каким принципам работает наука? Действующие ученые зачастую это такие рыбки в косяке – делают то же, что делают их учителя и коллеги, и редко пытаются вообразить себе институт науки в целом. Он почти не обсуждается – ведь ученые между собой скорее будут разговаривать о предмете своего научного интереса (и это в лучшем случае), а чаще – о распределении денег, позиций, переживать по поводу собственной прекарности, переездов, административного давления и проч. А что и ради чего они делают, и как все устроено/должно быть устроено – до обсуждения этого дело обычно не доходит. В результате средние по научной больнице представления о природе своего ремесла не идут дальше фальсифицируемости Поппера или научной революции Куна. А то, что по факту происходит и что делается – оказывается подозрительно не похоже на ту сферическую в вакууме науку, о которой рассказывали на двух-трех-между-делом-лекциях по философии науки в аспирантуре. Как следствие, те практики и институты, в которых оказываются молодые научные работники, быстро их засасывают, и под лейблом науки они начинают практиковать нечто, по духу существенно отличающееся от того, как должна быть устроена наука (даже в их – не самых детальных – представлениях). А хорошего референса – где посмотреть, как наука должна работать правильно – нет. Есть много литературы о конкретных методах, о том, как должно строиться исследование, но как должна работать наука в целом – такой литературы сильно меньше и как будто совсем нет ее в ближайшем доступе.

Книга Ричи замечательно закрывает эту лакуну. Строго говоря, посвящена она тому, как наука malfunctions – как она пошла не туда. И действительно, хотя всем должно быть понятно, что опровергнутая гипотеза, если эксперимент был корректным, так же ценна и достойна публикации, как и подтвержденная, публикуются почти исключительно «положительные» результаты. Хотя очевидно, что результаты большей части исследований должны быть тривиальными, во многом дублирующими результаты других исследований (потому что как еще получить «твердое» знание о том, как устроены вещи) и, откровенно говоря, скучными, «упаковываются» исследования почти исключительно как прорывные. Почему это происходит? И к каким результатам это приводит – конкретным (типа прямых фальсификаций данных или пи-хакинга) и общеинституциональным (в этой игре на выживание выигрывают хорошо продающие свои результаты «павлины», а не зануды, двадцать восемь раз перепроверяющие то, что у них получилось) – об этом книга. Но для того, чтобы показать, как неправильно наука работает, Ричи по необходимости рассказывает, как она должна работать правильно. Помимо простых, но важных идей, типа что статья – это сообщение коллегам о том, как ваше структурированное и документированное воздействие на некоторый объект отразилось на нем, и что этот результат говорит о том, как устроены вещи шире – автор говорит и о более сложных вещах: например, о важности публичной фиксации ожидаемых результатов исследования до проведения эмпирической работы – ведь если результат будет «отрицательным», он скорее всего не будет опубликован (а будут опубликованы случайные «положительные» результаты), а значит коллеги-ученые и человечество в целом не будет в курсе полученного научного факта, а от этого пострадает и наука, и общее представление человечества о мире.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ
Помимо принципов, однако, Ричи много говорит и о конкретных институтах и инструментах – о журналах, издательствах, наукометрии, индексе Хирша и даже о пиратских способах дОбычи научных статей и книг «в обход» издательств (да, эти два волшебных слова, сайхаб и либген). При этом книга ни на секунду не занудна, читается на одном дыхании и, по прочтении ее, даже если ты «в бизнесе» уже много лет – меняешься. И хочется заниматься наукой с утроенной силой, а параллельно – вернуть ее к нормальности, которой, впрочем, скорее всего никогда не было, а значит – ее нужно создать, и в ее создании также можно принять участие.

В общем, мои самые горячие рекомендации. Книга эта, кроме того, повод посмотреть вокруг – на те научные институты, в которые вовлечены ученые из читающих этот пост. Эти институты будут неизбежно несколько отличаться от того, что описал Ричи. И отличия эти, равно как и сама книга, могут и должны стать предметом детального обсуждения.

«Оружие слабых» и тру антропология в практиках ученых

Читаю недавно вышедшее на русском «Оружие слабых» Джеймса Скотта. Скотта люблю еще со времени чтения «Seeing like a state» -- великой оды «ткани жизни», пробивающейся через любой «высокий модерн» с его вполне искренними попытками (не просто так перевод на русский звучит как «Благими намерениями государства») организовать жизнь людей «правильно» -- научно, математически, идеологически.


Но если «Seeing like a state» -- работа «на вторичке», где Скотт для иллюстрации идей прибегает к разнообразной «неполевой» информации (карты Бразилиа, программы седентаризации в Танзании, протоколы заседаний Интернационала – если правильно помню, читал давно), «Оружие слабых» -- это антропология одной деревни в Малайзии, в которой, как и в тысячах других деревень по всему миру разворачивается классовый конфликт. Но происходит этот не между карикатурными капиталистом в цилиндре и мускулистым, отчаянным заводским рабочим, а между соседями и местами даже родственниками, и конфликт этот не открытый, горячий и вооруженный, а повседневный, выражающийся в саботаже, очерняющих слухах и притворстве при том, что деревня продолжает жить мирной жизнью в соответствии с законами и неписанными нормами.


«Оружие слабых», кроме того, это образчик той самой великой интерпретативистской антропологической традиции (ключевое имя – Клиффорд Гирц, а ключевое слово – насыщенное описание), где задача исследователя – через разнообразие индивидуальных ракурсов и представлений, доступ к которым он получает посредством продолжительного пребывания в том или ином месте, включения на тех или иных основаниях в среду и в основном неструктурированной коммуникации обо всем – понять и описать «ткань социального», систему кодов, в которой живут люди, и (в хорошем случае, следующим шагом) то, как через эту систему кодов и отношений, реализуются «большие» социальные структуры и процессы – например, как у Скотта, классы и конфликт.

Скотт рассказывает большую историю и вообще это большая книга, но «на полях» книги остается сам процесс – как он работает в поле. Как вообще добиться того, чтобы с тобой стали делиться информацией, при этом создав какой-то work-life balance и – шире – не затосковав в интересном и ярком, но изначально чужом социальном мире. Вот, что он пишет об этом во вступлении: «… но даже с учетом его [старшего коллеги Скотта, антрополога Фредрика Джорджа Бейли] мудрых рекомендаций я не был готов к тому элементарному факту, что антрополог начинает работу в тот момент, когда просыпается утром, и заканчивает ее, ложась спать ночью. В первые несколько месяцев в Седаке едва ли не половина моих походов в уборную не имела никакой иной цели, кроме как найти мгновение для уединения».

ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ
И тут я, во-первых, вспомнил свои неединичные «полевые» походы в туалет с теми же целями, во-вторых, задумался над тем, что из моих полей было антропологией, при то, что антропология как метод не является самым ходовым для социологов. Пришел к выводу, что, в той мере, в какой идеально-типичная антропология – это понимание смысла через инкорпорацию в контекст, одна такая антропология длится уже больше 10 лет, это Дагестан, и, хотя я там не живу, сотни глубоких и детальных разговоров, проведенных за это время, разнообразные ситуации (в том числе весьма неприятные), в которые я попадал, а также разного рода отношения и связи, выходящие за пределы рабочих и исследовательских, позволяют понять смыслы, которыми живут люди. Оттого иной раз успешно вербализируешь для людей правила по которым они живут, а они с удивлением соглашаются.

При этом, хотя в поле ты постоянно говоришь и слушаешь, антропологическое поле – это не только и не столько интервью с людьми по теме (хотя без этого никуда), но и многое другое, порой неожиданное. Скажем, как раз 10 лет назад я исследовал институты разрешения конфликтов – в то время при тотальной коррумпированности судов за справедливым разрешением споров нередко обращались к имамам, и даже стала складываться система обеспечения исполнения таких решений, основными действующими лицами которой были «борцухи на исламе». А я, чтобы понять, как работает система в целом, детально разбирал каждый конкретный спор, зачастую совсем небольшого масштаба, разговаривал с разными действующими лицами и пытался понять, что и как обосновывается, а также какие действия предпринимаются сторонами для его разрешения.

И в какой-то момент – наткнулся на ongoing конфликт за небольшой кусок земли, который «оттяпал» от дороги один человек, затем – продал свой участок вместе с «оттяпанным» куском другому, где-то посередине произошло «узаканивание» (sic), а в тот момент начал строить себе дом владелец соседнего участка, и выяснилось, что к его участку – из-за этого «оттяпанного» кусочка – не проехать. Что делать и кто виноват? Я начал встречаться со «сторонами» вместе и по отдельности, выяснять их версии, к каким правилам они апеллируют, что ценят, как уже пытались разрешить конфликт. Надо ли говорить, что все участники уверяли, что правы они, подкрепляя это всеми возможными аргументами и венчая это тем, что противоположная сторона действует не по исламу (важнейшая добродетель).

Но ходили ли они к имаму? Пока не ходили, но готовы в любой момент. При этом готовы пойти к имаму, которого предложит противоположная «сторона». И я решил проверить, насколько это так и конфликт действительно разрешится «по исламу», если их подтолкнуть. (При этом понятно, что то, что они еще не сходили к имаму – тоже о чем-то говорит). По уже накопленным контактам нашел и согласовал со сторонами авторитетного имама, начал договариваться о дне, будучи на связи с обеими сторонами, но тут одна из сторон срочно засобиралась к себе в село, уехала и дальше дозвониться до нее было решительно невозможно. Спор остался неразрешенным, а мне многое стало понятнее.

Но была в моей жизни еще одна – более классичная в части инкорпорации – антропология, когда я, на волне изучения арабского, устроился продавцом в лавку всякой всячины на египетском курорте и на время стал частью жизни небольшого торгового центра в Новом городе Хургады. Об этом – в следующих сериях.

Второй сезон канала «Этнически чистые пруды»

Друзья, каналу недавно исполнился год (с момента начала его публичного ведения) и вокруг этого события число его подписчиков перевалило за 1000. В связи с этим я бы хотел во-первых, окончательно де-анонимизироваться, во-вторых, исходя из моих интересов расширить тематический репертуар канала (впрочем, не то, чтоб никому не было понятно, кто я такой, и не то, чтоб я ничего не писал про вещи помимо этничности), в-третьих, уточнить (год же прошел целый!) собственную повестку дня и роль канала в ней.

Итак, позвольте представиться. Меня зовут Евгений Варшавер, по образованию и базовой дисциплине я социолог, а тематически и содержательно – с 2004 года, когда я поехал на Кольский полуостров изучать «роль саамского этноса в российском суперэтносе» (откуда взялся такой жуткий вординг – потом отдельно расскажу) – я прежде всего делаю исследования этничности и пытаюсь понять, что это такое и как оно устроено. Явление это неуловимое, сложно определяемое, но одновременно практически повсеместное и при этом – очень легко воспламеняющееся.

Сделаю короткое отступление. В тему этничности приходят люди с тремя основными типами мотиваций – любящие культуру и разнообразие, борющиеся с несправедливостью и универсалисты (по этим линиям будет строиться много дискуссий и конфликтов в этой сфере, но это отдельный разговор). Хотя я ничего не имею против культурного разнообразия или справедливости, моя исходная и базовая мотивация — универсалистская. Поэтому я регулярно делаю разного рода прикладные, активистские проекты, связанные с интеграцией мигрантов и – шире – пониманием людьми друг друга. Но основной мой contribution в мир я вижу через научное понимание этничности.

Мы с коллегами из моей группы уже довольно сильно продвинулись. Можно прочесть мою теоретическую статью и дискуссию вокруг нее (пожалуй, важнейший текст на сегодня), посмотреть другие – эмпирические – работы, сделанные на дагестанском, московском и прочем материале. Я об этом регулярно писал в течение этого года, и значительная часть этого было сделано буквально на глазах у читателей этого канала. Вместе с тем – есть много вещей, которые только предстоит сделать – должная интеграция социологии, когнитивистики и истории, разные небольшие, но важные эмпирические проекты, эксперименты с методиками – и все это нужно для того, чтобы понять этничность в полноте и тем самым взять этот бензин, который так и норовит вспыхнуть, под контроль. На «полях» этой деятельности возникают мысли, идеи, интерпретации, которыми я и просто хочу делиться, и вижу в этом отдельный «гуманизирующий» смысл. В этой стезе было написано большинство постов в канале в прошлом году.

Но в этом году – поскольку думается не только об этничности – я буду постить и прочие свои соображения, интерпретации, книжные и статейные обзоры, наблюдения, воспоминания. Будет, кроме того, отражен мой интерес к тому, как должна быть устроена наука. То есть канал продолжает быть про этничность, но становится шире. При этом в этих – более широких – вещах, я разбираюсь очевидно хуже, чем в этничности, и это нужно принимать во внимание при чтении. Ну и – может быть – изредка позволю себе делиться (не удивляйтесь) кулинарными рецептами – это у меня отдых такой. Впрочем, возможно, делать я это буду в режиме деконструкции т.н. «этнической кухни» и придумывания того, как о культурном (в том числе кулинарном) разнообразии говорить без этнизации.

Спасибо за соучастие и – давайте вместе понимать мир, этничность и друг друга! Второй сезон запущен!

P.S. Теперь в описании канала есть мой телеграм-ник, мне можно писать.

Что придет на смену нациям-государствам?


Давние подписчики этого канала точно никак не могли обойти регулярно публикуемую здесь мысль, что в основании этничности лежит категоризирование, результаты которого институционализируются и опривычиваются, становятся инструментом организации общества и частью нас. То есть как бы затвердевают. Но при этом продолжают воспроизводиться в мириадах актов категоризирования, происходящих ежесекундно. Или, если отсылать к известному спору, когда речь идет об этничности, речь идет не о народах и их культурах, а о категориях и категоризировании. Или, если еще проще, тогда «происходит» этничность, когда в той или иной степени производится следующее действие: очерчивается некоторое множество людей и делится на типы, отнесенность к которым обычно наследуется.

Здесь есть известная сложность – как отделить этнические категоризации от семейных, классовых и проч., но, говоря в общем, это скорее не важно, а важно то, как разные категории и категоризации «работают» в мире. Это, впрочем, не отменяет возможность того, что некоторые категоризации работают похожим образом. И для традиции, к которой я отношусь, консенсусной является мысль, что нации-государства – это завязанная на современный глобальный политический порядок этническая категоризация.

И действительно – членство де-факто преимущественно наследуется, а аналитическая процедура «очертить и разделить» не отличается от той процедуры, которая используется для воображения внутристранового разнообразия, просто воображается все человечество. Тому помогают разнообразные ресурсы воображения. Скажем, здание ООН с флагами или чемпионат мира по футболу. Людям, которые видят, думают или говорят об этом, по сути, предлагается одновременно представить человечество в целом и его, определенным образом организованные, составные части.

Неплохо, кроме того, известно, как и когда этот порядок со всеми с ним связанными ресурсами воображения сложился. Еще 300 лет назад конструкции политической власти включали разнообразие элементов типа династий, империй, орденов и прочего., а национальных государств не было, а сегодня – несмотря на регулярные пророчества о скорой смерти такого типа политической организации, она живее всех живых. 98% территории земли находится в составе того или иного государства, в той или иной степени пытающейся быть политическим выражением единства его граждан – нации. Но что будет дальше? Возможно, что по разнообразию причин именно нации-государства, воспроизводящие некоторый уровень культурной гомогенности, контролирующие насилие и обеспечивающие перераспределение ресурсов для производства общественных благ, являются «точкой равновесия», но возможно и нет. А, если нет, что будет дальше?
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ
Частый герой этого канала, один из крупнейший мировых исследователей этничности и мой коллега, с которым я имею честь с некоторой регулярностью переписываться, Андреас Виммер задает этот вопрос в статье «Мир без национальных государств: пять долгосрочных сценариев», вышедшей в 2021 году, выступив в непривычном для себя жанре «футуролога». Сделав много оговорок (которые, вероятно, и позволили ему опубликовать статью в научном журнале) о том, как возможно говорить об отдаленном будущем с научной точки зрения, он описал варианты того, что может возникнуть на месте национальных государств через 300 лет. Почему 300? Как можно догадаться по написанному выше, потому что именно 300 лет назад национальные государства стали появляться, и при том, что совершенно не факт, что именно через 300 лет они исчезнут, ничего не мешает взять такую – красивую – цифру.

Не буду пересказывать всей его, очень прозрачной и доступно изложенной, логики, но основная ее суть состоит в том, что функции, которые выполняются современным государством и были описаны выше (контроль, общественные блага и проч.) могут быть перераспределены между другими институтами, а сами институты могут быть по-разному размещены в пространстве. И первый сценарий – анархизм – предполагает как раз сетевую реализацию указанных функций, при этом один человек является частью сразу нескольких сетей – например, его соседское сообщество организует защиту, а образование детей он отдает на откуп сети «ко-этников», распределенных глобально. Другой сценарий – совокупность идентаторных мини-государств, при этом идентичности, на которых строятся такие государства, могут быть разные – этнические, гендерные, локальные и проч. Почему идентичность, в том числе неизбежно этническая, здесь играет роль – потому что экономическая логика скорее противоречит такому большому количеству границ, и идентичность – это то, что границы будет поддерживать. Два других сценария – это большие империи и разросшиеся экономические союзы типа ЕС и ЕАЭС.

Ну и последний сценарий – глобальное государство. Откуда оно может взяться? Виммер разбирает, какие драйверы и механизмы могут привести к реализации и каждого прочего из описанных сценариев, однако здесь важно описать их применительно к этому сценарию. Если коротко, институциональная база изменения – это ООН, а социальная – это глобальные «интернациональные» элиты, которые в какой-то момент могут сформировать «класс для себя» и – по многим причинам, далеко не только гуманистическим – встать во главе этого интеграционного процесса. Обязателен ли для реализации этого сценария появление «аутгруппы» в виде пришельцев или таковыми могут стать болезни, бедность и прочее – хороший вопрос, варианты ответа на который у человечества еще не было возможность протестировать.

В общем – при том, что писал Виммер эту статью на ковидном карантине и отталкивался в постановке проблемы от того, что хотя казалось бы, ковид был глобальным вызовом, решали его преимущественно национально, и статья «попахивает» именно таким, немного визионерским, каникульным способом ее производства – статья это явно небезынтересная и является полезным материалом для одной из важнейших тем и вопросов этого канала – возможно ли «приручить» этничность, которая замешана в значительной части современных конфликтов, и сделать так, чтобы люди в мире перестали воевать, а вместо этого занялись бы чем-нибудь более полезным. Кладем в копилку и двигаемся дальше.

Wimmer, Andreas. "Worlds without nation‐states: Five scenarios for the very long term." Nations and Nationalism 27.2 (2021): 309-324.

Когнитивный поворот в исследованиях этничности - секция на КАЭР 2025

Второй по счету колл на Конгресс этнологов и антропологов 2025. Мероприятие огромное, представительное (где еще на одной площадке «встретятся» секции про телесность, национальную политику и иконографию) и живое.

Мы с коллегами делаем там секцию за номером 31, которая называется «Когнитивный поворот в исследованиях этничности». Секция, если в двух словах, про то, как оптимально, на основании up-to-date социальных наук, исследовать этничность. Когнитивный поворот в этом смысле – многообещающее направление, но не им единым жив человек, и скорее секция планируется как место встречи «прогрессоров» и «инноваторов» в широком смысле и пространство производства коллективного усилия по междисциплинарному «расколдовыванию» этничности.

Вот официальное описание секции, а вот более подробное описание замысла, характеристик ожидаемых заявок и проч. Если возникают какие-то вопросы – смело пишите мне!

P.S. Вообще конгресс полон интересного и я обнаружил как минимум две «братские» секции – одна про этничность в музеях (а у нас целые две экспедиции были посвящены как раз этничности в музеях Карелии, Калмыкии и Дагестана), вторая про этничность и родство (и действительно, хотя в академических и «народных» интерпретациях этничности родство зашито, тема эта – слепое пятно для современных исследований). Жаль число заявок ограничено.

В общем, присоединяйтесь и распространяйте – рассылочно и адресно, если знаете кого-то, кто может заинтересоваться.

И до встречи на камском дебаркадере, будет весело!

Проблема демаркации: границы и фронтиры

В ответ на пример этнологической экспертизы, который приводит канал Антропологс, подумалось. Вот, скажем, есть физика. Большинство людей знает что-то на школьном уровне, чтобы понимать дальше – нужно учиться, просто так знание на дороге не валяется. О том, что ты чего-то понимаешь, свидетельствует диплом, и, косвенным образом, он и позволяет тебе высказываться о мире, это твой креденшл. Наука от ненауки в этом случае отделена институционально, разделение это понятное и четкое, напоминает границу между государствами в современном смысле слова – воображаемая линия с обслуживающей ее материальной, социальной и символической инфраструктурой. В социальных науках и, в частности, в вопросах этнических все не так. Говорят об этничности все и с огоньком. Часто называемая причина такого положения вещей – это то, что социальные науки занимаются людьми-в-мире, но скорее всего это как минимум недостаточное объяснение. Интереснее и, возможно, важнее другое – в случае этничности работает сильно иначе демаркация науки и ненауки. Де-факто значительная часть того, что считается наукой об этничности (как и в принципе социальной наукой в России) – это трансляция коллективных представлений, которые и так существуют в обществе, при том, что наука здесь нужна не как познавательная дисциплина, а как инструмент символического усиления высказывания. Дипломы не являются ни внутренним, ни внешним критерием права на высказывание. И – при том, что реальная наука об этничности существует – она как бы теряется за огромным количеством высказываний, действий, мероприятий, которые сущностно находятся вне научного поля. И внешние люди просто не видят разницу – тут доктор или кандидат, там доктор и кандидат, тут научная статья, и там научная статья. И, говоря метафорически, если в физике науку от ненауки отделяет граница, в науке об этничности – это огромный фронтир, который занимает почти всю территорию. На ней могут действовать шерифы, но это – в отличие от физики – не полиция, а именно что довольно слабо вооруженные и не в полной мере легитимные люди. Так и живем.

P.S. Болею, так что за бодрым началом года в канале последовало молчание, но по мере выздоровления буду наверстывать.

Персональные практики глобального peacemaking

Как мы уже обсудили, этничность -- это взгляд, зашитый в машинерию социального, это дифференциация, происходящая по некоторым социальным и когнитивным причинам и имеющая некоторые когнитивные и социальные последствия. Государства/народы -- это этнические категории глобального уровня. И в конфликтах между государствами/народами очень много от этого -- дифференцирующего -- взгляда, который реализует себя в дискурсах и институтах.

Скажем, возьмем последние полтора года на Ближнем Востоке. Если посмотреть на ситуацию, вынеся за скобки стороны, партийные представления о справедливости и проч., получится, что страдает в совокупности очень много людей, и единственное, что будет казаться правильным сделать (если мы вдруг действительно на секунду отменили этот дифференцирующий взгляд и забыли о сторонах) -- это прекратить страдания их всех. Но только мы возвращаем идею, что страдающие относятся к разным сторонам/государствам/народам, что эти стороны давно конфликтуют и проч., картинка меняется и -- в зависимости от предпочтений, позиции, кругов общения и проч. одних становится жальче, чем других, а другие оказываются "сами виноваты". И -- привет -- мы мало того, что сами оказываемся где-то внутри конфликта, так еще то, что мы делаем и говорим, оказывается работающим на конфликт.

Такой мысленный эксперимент с вынесением партийности за скобки, однако, проводится редко. Частью -- потому что многие идеологии прямо запрещают такой ракурс (предвижу в комментариях реплики "из" этих идеологий), частью потому что партийность -- это часть здравого смысла. Между тем, в сложившейся (а скорее в перманентно складывающейся) ситуации нет ничего природного. Напротив -- это хитросплетение институтов, образов, практик и когниций, которые, воспроизводясь через нас, производят в том числе и конфликт.

И одна из хороших peacemaking практик, которую можно делать ежедневно, состоит в том, чтобы -- как минимум для себя -- этот эксперимент проводить, мысленно стирая границы и фиксируя, как будет меняться общее отношение к вопросу. Если сложно с ходу мыслить абстракциями -- можно попробовать почитать прямую речь или репортажи, описывающие повседневность (однако здесь опасность -- часто такие публикации находятся "внутри" машинерии конфликта, и здесь надо подходить к вопросу аккуратно). Крайне важно при этом всякий раз фиксировать, когда мысль от конкретной истории переходит к политическим и "партийным" выводам по принципу кто виноват и что делать. И обрубать эту мысль. Об этом -- можно и нужно думать, но потом и в другой логике, о которой мы еще поговорим.


P.S. Из условной этнической конфликтологии известно, что есть два стандартных способа описывать причины конфликтов -- в одном случае обвиняется одна из сторон (для участников конфликта -- "противоположная"), в другом -- "алчные политики с обеих сторон". И важным "пререквизитом" мира является изменение соотношения в пользу второго взгляда.
P.P.S. Касательно же возражений "из" конфликта -- вроде того, что мы тоже были за все хорошее, пока они не стали нас резать, а бомбы не стали падать на наши дома, и "сытый голодного не поймет" -- надо понимать, что это тоже стандартный элемент "conflictmaking". Взгляд изнутри, разумеется, делает такие практики гораздо более сложными к реализации, но это не отменяет того, что конфликт это функция от взгляда, и изменение взгляда оказывается ключевым для решения конфликта.

Про Теодора Шанина

Продолжаю болеть, поэтому пропускаю важные даты. 5 лет назад, уже с небольшим, ушел Теодор Шанин. Расскажу две истории про мои с ним пересечения. Одну про этничность, другую – нет. Первая – потребует предыстории.

В 2010 году – в рамках довольно понятных траекторий, я оказался на учебе в Израиле. А до того я регулярно был там наездами, учил язык, ездил автостопом, ночевал под открытым небом и всячески перся от жизни в компании иерусалимской молодежи возрастом чуть помладше меня. Все евреи. Кажется, я однажды-таки спросил – есть ли у вас друзья-арабы. Они с трудом припомнили одного парня из Восточного Иерусалима, который иногда – периферийно – к ним притусовывал.

И вот, я приехал учиться в магистратуру по контр-терроризму в город Герцлию. А Теодор на тот момент занимался подготовкой то ли так и не вышедшей, то ли сильно модифицированной в то, что вышло недавно, автобиографии, и – в раздел, посвященный израильской части своей биографии – он хотел вставить свою статью 1988 года «Сионизмы Израиля». И как-то так получилось, что мне эта статья досталась на перевод. Две летние недели я дни напролет переводил. В основном в кафешке на берегу моря – брал по-студенчески один кофе и сидел с ним весь день, раз в полтора часа делая заплыв и возвращаясь к переводу. Где-то начиная со второй трети статьи мир вокруг меня начал стремительно меняться. Он начал контекстуализироваться. В нем появилось место довольно неприятным историям из прошлого, которые стандартная сионистская линейная история как-то пропускала. В голове стали формулироваться уже более социологические вопросы о конструкции сетей дружб в контексте этнического насилия. Стали всплывать и другие воспоминания – как, будучи в гостях у друзей на территориях, я забрел в арабскую деревню и пил там кофе, а, вернувшись к друзьям, услышал от них, что никогда в этой соседней деревне они не были. Более того, мои друзья стали «раскрашиваться» в партийные цвета, и я уже хорошо понимал, почему, в рамках каких идеологий, они говорят то, что говорят и думают, что думают, и откуда эти идеологии взялись.

Со своей программы я тогда чуть не вылетел, потому что – увлекшись переводом – я забыл о паре дедлайнов. Как раз надо было писать эссе по израильской политике. Но это был хороший курс по теме, который я прошел экспрессом, и который существенно расширил мое понимание вопроса. Наградой, а скорее авансом, мне было следующее письмо Теодора: «Дорогой Женя, благодарю за перевод. С ним надо будет еще поработать, но это – единственный перевод моей статьи про сионизм (их было несколько), который читабелен. По-видимому, для этого надо все же знать не только языки, но также субстанцию дела. С наилучшими пожеланиями, Теодор»
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ

НАЧАЛО ВЫШЕ
Вторая история произошла через 4 года после этого. Теодор уже болел и мало выходил из дома. А как раз тогда вышел «Левиафан» Звягинцева, и московская общественность обсуждала его в довольно высокопарных терминах – цезаропапизм и все такое. Я тогда регулярно навещал Теодора, разговаривали о разном, я же активно приобщался к минибару у него в гостиной. Рассказал про «Левиафан». Он говорит – слаб, мол, я, до кинотеатра дойти не смогу. Я говорю – тогда кинотеатр придет к Вам.

И действительно, через пару недель я пришел к нему с ноутом, и мы посмотрели фильм. Он периодически дремал. Фильм закончился, я рассказал, что обсуждается в людях, что обсуждается сила, и сила там – в союзе светской и религиозной власти. Теодор ответил примерно так: «Нет, сила там в слабости адвоката, который переспал с женой друга, когда они вместе боролись за важное для них дело. Не поссорься они – они бы придумали, как победить: адвокат бы съездил в Москву, нашел поддержку. А так – порознь – они стали слабее и проиграли». Это была хорошая, действенная альтернатива московскому социологическому интеллектуализму и – еще один важный урок, который преподал мне Теодор.

Новость о смерти Теодора застала меня в полях – в Красноярске. Было самое начало февраля, громадье планов, а где-то на периферии ходила информация про какой-то вирус. Теодор умер, отпустил вожжи, и мир полетел туда, куда он полетел. И не то, чтобы мы преуспели в перехватывании этих вожжей. Но может быть все еще впереди, особенно если вместе.

Как складываются этнические районы? (А точнее места резидентной концентрации мигрантов)

Последним аккордом уже давно закончившегося проекта про места резидентной концентрации мигрантов вышла статья в, как было некогда принято говорить, хорошем зарубежном журнале. Проект вспоминаю с ностальгией – в нем было много от хорошего научного творчества и от того компонента социологической деятельности, который связан с путешествиями. Подаваясь на финансирование, мы написали утопическую исследовательскую программу, как следовало бы делать исследование «по уму». И получили финансирование. И пришлось эту утопию реализовывать. В результате – поля в огромном числе локаций от Сиднея до Егорьевска, а параллельно много чтений и размышлений о том, как и почему складываются места резидентной концентрации мигрантов. Собственно, а как и почему? И действительно – вокруг этого вопроса много мифов и социальных страхов, международная литература на вопрос в такой его постановке почти не отвечает, а хороший анализ зачастую упирается в отсутствие данных. Во всяком случае, на этом обычно ломаются географы. И вот, в той части исследования, о которой идет речь в статье, мы объездили все 15 на тот момент российских городов миллионников, изучили то, складываются ли там места резидентной концентрации мигрантов (и что это вообще такое в российском преломлении), как это происходит и получилась, с вариациями, воспроизводящаяся модель, которую мы этой и другими статьями вводим в мировой оборот. Статья в открытом доступе, поэтому даю ссылку на нее. Если сложно читать по-английски – на русском также есть много работ по проекту. Их можно посмотреть на нашем сайте.

Не хотелось бы превращать канал в «выставку достижений народного хозяйства», но тут особый случай. Выпускаю в мир статью по результатам нашей экспедиции 2024 года. Она посвящена дагестанским национальностям, но не в привычном смысле. В ней речь идет не о народах и их культурах, а о национальностях как об инструменте когнитивной разметки мира и социальной организации общества. О том, как эта рамка осваивается в детстве, тестируется в юности и регулирует взрослую жизнь. И о том, почему именно такой ракурс на окружающий мир воспроизводится. Методика тоже экспериментальная – «захватив» методы устной истории, мы редуцировали национальности до коммуникации и восприятия, из 100 интервью, взятых по всей республике, дистиллировали 1104 перцептивно-коммуникативных факта, про каждый из которых известно, к какому году (начиная с 1943) и месту он относится, и – на этой основе – я и сделал реконструкцию. Ну и не обошлось без выхода на теорию. В общем, enjoy. Ну а если вы захотите сообщить мне о том, что думаете о статье – это более чем приветствуется!