"Обнуление", которое происходит в Одессе, и других городах Украины, где улицы получают новые, благонадёжные имена — это не деколонизация. Это — агония, расползающаяся коррозией по обновлённому гербу на монументе Родины.
Вижу в этом нечто большее, чем талант патриотического деребана и разрушения на месте отсутствия способностей создать нечто, что не начнёт разлагаться через год.
Идеология, стоящая за вытеснением из Одессы имён Бабеля, Инбер, и Ильфа (он же — Иехиел-Лейб Арнольдович Файнзильберг) известна. В её основе лежит тот же сентимент, который лежал в основе "деколонизации" Львова летом 1941-го года. Это — юдофобия, токсичная спутница всех европейских национализмов.
Где юдофоб, там расист. Где расист, там гомофоб. Где гомофоб, там сексист. Всем им хочется пожелать того же лектория, в котором преподаёт госпожа Фарион. Аудитория — под стать контенту: кишит и выдаёт овации хвостами. Теми, которые, как сообщает нам Булгаков, растут на головах.
Нет еврею покоя в мире славянского брата. Расстрелять Бабеля не достаточно. Нужно топтать память о нём. Дать его улице имя Дмитрия Иванова, чтобы замкнуть логику круга, в соответствии с которой Иехиел-Лейб становился Ильей. А был бы Бабеленко, может и пощадили бы, закрыв глаза на то, что он, во-первых, Исаак, во-вторых, Эммануилович, "раздирающий смехом завесу бытия".
Впрочем, что это я несу? Разве возможна юдофобия в стране, где Президент — Зеленский? Конечно, нет. Как и расизм в стране Обамы...
Цены вещей балбес не знает, и потому с лёгкостью меняет Бабеля на Иванова, оскопляется; лишает себя и своих потомков возможности причаститься к вечности; как минимум, заработать на ней.
"В закрывшиеся глаза не входит солнце, — объясняет происходящее Исаак Эммануилович, — Я удивляюсь, когда человек делает что-нибудь по-человечески, а когда он делает сумасшедшие штуки — я не удивляюсь..."
Да, это и правда сумасшедшая штука — лишать Одессу её идентичности, и имён одесситов, которые звучали, звучат, и будут звучать на просторах глобуса — в рамках человеческой культуры, которая больше любого народа, имеющего честь шевелиться у ног её монумента.
Шевелиться у ног мы умеем. Нашлись же откуда-то тысячи наших подписей, требующих возвести в украинской столице памятник Рональду Рейгану. Нет, друзья, это не деколонизация. Это бананы на подносе, который крепится к голове субалтерна, идущего на поклон к новому пану.
Куда там культуре Паустовского до культуры 28-й бригады, а Ильфу и Петрову до Юрия Липы — интеллектуального гения, который считал смыслом жизни смерть за Отчизну, и писал: "история нашего духа и крови — это история наших проводников, нашей элиты". Или вот: "Собственная раса является источником, и мерилом, и правом.“
Хотел было сказать, что люди, которые вытесняют своё прошлое, обречены вязнуть в нём, но подозреваю, что Бабель — это не их прошлое. Не их история. Не их культура. Их прошлое, их история, их культура — это Бабий Яр, где они подавали патроны тем, кто расстреливал нас: евреев, украинцев, русских, советских; ромов, квиров, коммуняк, бездомных, безумных, в общем — иных и разных...
Вот какие горькие мысли выкликает такая раскольническая "деколонизация" на фоне войны. Из этого спровоцированного состояния создаётся впечатление, что партия смерти пытается успеть посеять все возможные семена раздора, сорвать возможность прекращения кровопролития; тупиковой бойни, ставшей бизнесом для элит, проповедующих страну-полигон, ведомый смыслом смерти на перекрёстке вампирских тёрок.
Надеюсь, всё же, на торжество заветов Веры Инбер:
"Сначала они ничему не удивлялись, рассматривая всё чужое как чудачество и заранее зная, что всё самое лучшее у них дома. Потом они начали удивляться чужому, не уважая его. Теперь они уважают чужое и стараются понять его: так расширяются их горизонты."
@dadakinder – поддержать автора
Вижу в этом нечто большее, чем талант патриотического деребана и разрушения на месте отсутствия способностей создать нечто, что не начнёт разлагаться через год.
Идеология, стоящая за вытеснением из Одессы имён Бабеля, Инбер, и Ильфа (он же — Иехиел-Лейб Арнольдович Файнзильберг) известна. В её основе лежит тот же сентимент, который лежал в основе "деколонизации" Львова летом 1941-го года. Это — юдофобия, токсичная спутница всех европейских национализмов.
Где юдофоб, там расист. Где расист, там гомофоб. Где гомофоб, там сексист. Всем им хочется пожелать того же лектория, в котором преподаёт госпожа Фарион. Аудитория — под стать контенту: кишит и выдаёт овации хвостами. Теми, которые, как сообщает нам Булгаков, растут на головах.
Нет еврею покоя в мире славянского брата. Расстрелять Бабеля не достаточно. Нужно топтать память о нём. Дать его улице имя Дмитрия Иванова, чтобы замкнуть логику круга, в соответствии с которой Иехиел-Лейб становился Ильей. А был бы Бабеленко, может и пощадили бы, закрыв глаза на то, что он, во-первых, Исаак, во-вторых, Эммануилович, "раздирающий смехом завесу бытия".
Впрочем, что это я несу? Разве возможна юдофобия в стране, где Президент — Зеленский? Конечно, нет. Как и расизм в стране Обамы...
Цены вещей балбес не знает, и потому с лёгкостью меняет Бабеля на Иванова, оскопляется; лишает себя и своих потомков возможности причаститься к вечности; как минимум, заработать на ней.
"В закрывшиеся глаза не входит солнце, — объясняет происходящее Исаак Эммануилович, — Я удивляюсь, когда человек делает что-нибудь по-человечески, а когда он делает сумасшедшие штуки — я не удивляюсь..."
Да, это и правда сумасшедшая штука — лишать Одессу её идентичности, и имён одесситов, которые звучали, звучат, и будут звучать на просторах глобуса — в рамках человеческой культуры, которая больше любого народа, имеющего честь шевелиться у ног её монумента.
Шевелиться у ног мы умеем. Нашлись же откуда-то тысячи наших подписей, требующих возвести в украинской столице памятник Рональду Рейгану. Нет, друзья, это не деколонизация. Это бананы на подносе, который крепится к голове субалтерна, идущего на поклон к новому пану.
Куда там культуре Паустовского до культуры 28-й бригады, а Ильфу и Петрову до Юрия Липы — интеллектуального гения, который считал смыслом жизни смерть за Отчизну, и писал: "история нашего духа и крови — это история наших проводников, нашей элиты". Или вот: "Собственная раса является источником, и мерилом, и правом.“
Хотел было сказать, что люди, которые вытесняют своё прошлое, обречены вязнуть в нём, но подозреваю, что Бабель — это не их прошлое. Не их история. Не их культура. Их прошлое, их история, их культура — это Бабий Яр, где они подавали патроны тем, кто расстреливал нас: евреев, украинцев, русских, советских; ромов, квиров, коммуняк, бездомных, безумных, в общем — иных и разных...
Вот какие горькие мысли выкликает такая раскольническая "деколонизация" на фоне войны. Из этого спровоцированного состояния создаётся впечатление, что партия смерти пытается успеть посеять все возможные семена раздора, сорвать возможность прекращения кровопролития; тупиковой бойни, ставшей бизнесом для элит, проповедующих страну-полигон, ведомый смыслом смерти на перекрёстке вампирских тёрок.
Надеюсь, всё же, на торжество заветов Веры Инбер:
"Сначала они ничему не удивлялись, рассматривая всё чужое как чудачество и заранее зная, что всё самое лучшее у них дома. Потом они начали удивляться чужому, не уважая его. Теперь они уважают чужое и стараются понять его: так расширяются их горизонты."
@dadakinder – поддержать автора
Этнический национализм без юдофобии возможен разве что в Израиле. В иных контекстах он без неё невозможен. Почему?
Потому, что для этно-национализма важна Чистота Нации, исключающая Другого, и делающая ксенофобию неизбежной.
Националисту не дают покоя отличия: другой язык, другие даты и праздники, не "наши" названия улиц. Под всё это ситуативно подгоняются различные аргументы и обиды, но сути дела это не меняет: Другой угрожает Мечте. Другое нужно вытеснить и подавить, заместив Своим, Титульным.
Мечта националиста — жить в СВОЕЙ стране. Окружить себя СВОИМ и СВОИМИ: чтобы все говорили на одном языке, ходили по улицам имени общих героев, и выражали одни на всех национальные взгляды.
Для такой идеологии кучкующегося уподобления, еврей — это проблема. Почему? Потому что Украина — для украинцев. Россия — для русских. Германия для немцев...
Еврей — это Другой. Исторический Другой. Его присутствие в обществе делает этническую чистоту невозможной, мешает создать национал-монолит (и, в этом смысле, делает еврея важным актором антифашистского иммунитета).
Большинство из нас хочет жить в цветном мире открытых границ, жидких идентичностей и культурных флуктуаций. Националист не хочет. Улица Бабеля мешает ему воспринимать эту улицу своей. Он не может приобщиться к этой фамилии, и искупаться в её величии, потому что Бабель — русскоязычный советский еврей, и, значит, не наш. Не как я. Не как мы.
Конечно, не все исповедуют именно такой, этно-национализм. Однако, этот дефицит с лихвой компенсирует наше "гражданское общество", которое, с одной стороны, разделяет радужные идеалы кормящей империи, с другой, поддерживает националистический сентимент в общем, вырезая из него неудобные акценты, и выступая пособниками ксенофобии — оправдывая её посредством не ксенофобских аргументов "борьбы с тоталитарным наследием".
Для либерала совок совковый. А для националистов совок, в первую очередь, жидо-большевистский и кацапский — этнически окрашенный, чужой, понаехавший.
Юдофобия пронизывает топос националистической идеологии. Её систему ценностей. Тексты. И хотя это мешает маркетингу соответствующих сил, подавление Другого не покидает всё это на глубинном, императивном, семантическом уровне. Другой остаётся Врагом.
Тут на помощь приходит, опять же, гражданское общество, которое пытается усидеть на двух стульях, и произвести "здоровый национализм" (здоровую ксенофобию). Так возникает того рода инклюзивность, при которой своим может стать и еврей, и русский, и любой человек, готовый спрятать в шкаф свои особенности, и уподобиться национальному стандарту: в языке, в культуре, во взглядах и отношениях.
Так "здоровый национализм" производит манкуртов — людей оскопляющихся и не здоровых; готовых обменивать материнские языки и семейные традиции на "национальные интересы", сулящие выгоды, или хотя бы не сулящие насилия, исключения, экономических и социальных потерь.
Мёртвые, вроде Бабеля и Ильфа, переобуться не могут. Поэтому этих евреев мы будем вытеснять. И говорить, что это мы не евреев вытесняем (тем самым отрицая само их еврейство, и уже на этом уровне демонстрируя свою юдофобию), а представителей империи зла ("безродных космополитов"), москалей и совков. В этих словах сегодня легче протащить свою ксенофобию, чем в побасёнках про мировое правительство и христоубийство.
Судить нужно не фасады, не слова, не чувства, а практику, в результате которой улиц, названных именами выдающихся евреев, стало меньше. И дальше можно как угодно вращать языками. Факт от этого не поменяется. Потому что национализма без юдофобии не бывает.
@dadakinder – поддержать автора
Потому, что для этно-национализма важна Чистота Нации, исключающая Другого, и делающая ксенофобию неизбежной.
Националисту не дают покоя отличия: другой язык, другие даты и праздники, не "наши" названия улиц. Под всё это ситуативно подгоняются различные аргументы и обиды, но сути дела это не меняет: Другой угрожает Мечте. Другое нужно вытеснить и подавить, заместив Своим, Титульным.
Мечта националиста — жить в СВОЕЙ стране. Окружить себя СВОИМ и СВОИМИ: чтобы все говорили на одном языке, ходили по улицам имени общих героев, и выражали одни на всех национальные взгляды.
Для такой идеологии кучкующегося уподобления, еврей — это проблема. Почему? Потому что Украина — для украинцев. Россия — для русских. Германия для немцев...
Еврей — это Другой. Исторический Другой. Его присутствие в обществе делает этническую чистоту невозможной, мешает создать национал-монолит (и, в этом смысле, делает еврея важным актором антифашистского иммунитета).
Большинство из нас хочет жить в цветном мире открытых границ, жидких идентичностей и культурных флуктуаций. Националист не хочет. Улица Бабеля мешает ему воспринимать эту улицу своей. Он не может приобщиться к этой фамилии, и искупаться в её величии, потому что Бабель — русскоязычный советский еврей, и, значит, не наш. Не как я. Не как мы.
Конечно, не все исповедуют именно такой, этно-национализм. Однако, этот дефицит с лихвой компенсирует наше "гражданское общество", которое, с одной стороны, разделяет радужные идеалы кормящей империи, с другой, поддерживает националистический сентимент в общем, вырезая из него неудобные акценты, и выступая пособниками ксенофобии — оправдывая её посредством не ксенофобских аргументов "борьбы с тоталитарным наследием".
Для либерала совок совковый. А для националистов совок, в первую очередь, жидо-большевистский и кацапский — этнически окрашенный, чужой, понаехавший.
Юдофобия пронизывает топос националистической идеологии. Её систему ценностей. Тексты. И хотя это мешает маркетингу соответствующих сил, подавление Другого не покидает всё это на глубинном, императивном, семантическом уровне. Другой остаётся Врагом.
Тут на помощь приходит, опять же, гражданское общество, которое пытается усидеть на двух стульях, и произвести "здоровый национализм" (здоровую ксенофобию). Так возникает того рода инклюзивность, при которой своим может стать и еврей, и русский, и любой человек, готовый спрятать в шкаф свои особенности, и уподобиться национальному стандарту: в языке, в культуре, во взглядах и отношениях.
Так "здоровый национализм" производит манкуртов — людей оскопляющихся и не здоровых; готовых обменивать материнские языки и семейные традиции на "национальные интересы", сулящие выгоды, или хотя бы не сулящие насилия, исключения, экономических и социальных потерь.
Мёртвые, вроде Бабеля и Ильфа, переобуться не могут. Поэтому этих евреев мы будем вытеснять. И говорить, что это мы не евреев вытесняем (тем самым отрицая само их еврейство, и уже на этом уровне демонстрируя свою юдофобию), а представителей империи зла ("безродных космополитов"), москалей и совков. В этих словах сегодня легче протащить свою ксенофобию, чем в побасёнках про мировое правительство и христоубийство.
Судить нужно не фасады, не слова, не чувства, а практику, в результате которой улиц, названных именами выдающихся евреев, стало меньше. И дальше можно как угодно вращать языками. Факт от этого не поменяется. Потому что национализма без юдофобии не бывает.
@dadakinder – поддержать автора
Слово "народ" всё чаще спотыкается о рот.
С одной стороны, мне нравится это слово, его классовый подтекст и грозный блеск, идея исторической семьи. Я же романтик. Мне близка музыка, раскаты которой зовут на рандеву с лунным светом, к поцелуям, и фашизму.
В то же время, я понимаю, что это — идеализм, и народа не cуществует. Есть разные люди, проживающие на разных территориях, и вступающие в отношения.
1
Водитель автобуса, которого пакует ТЦК, и советник президента, танцующий на рейве, являются гражданами одной страны, и уже хотя бы поэтому — представителями одного народа; их объединяет закон, место, культура...
Однако, если водитель автобуса поймает советника президента за хвост, и начнёт размещать его на ветке каштана, слово "народ" перестанет иметь значение.
Не знаю, хватит ли во мне телесных сил помочь водителю руками, но во мне точно не найдётся сочувствия к советнику.
Когда я вижу битые витрины дорого бутика, горящую полицейскую машину, и людей в шлёпанцах, которые жуют щёки власти, во мне поют птицы. Для меня это праздник — рейв исторической справедливости.
Ну и где тут народ? Известно где — в шлёпках и шлепках. Однако, широта понятия позволяет протащить в него и тех, кого тащить стоит на плаху...
2
Проблема не в туманности понятия, а в объявлении народа существом, в наделении выдумки единой волей, разлитой по всем представителям народа, и этим лишающей голоса каждого из них.
"Воля народа" принадлежит тому же тоталитарному словарю, что и "чувства верующих". "Болгары восхитились".
Что же происходит с теми, кто нет? В нарративе о народной воле они исчезают. Их субъектность попирается. Как попирается субъектность украинцев, чьи мнения не соответствуют патриотическому стандарту.
Нет, мы не атомы во мгле. Общности существуют. Но всякая общность, этнос, класс, и народ есть концептуальная абстракция, а не очерченный и объективный субъект — по крайней мере, до тех пор, пока в этой кашице есть индивиды, чьи взгляды отличаются.
А в какой кашице они не отличаются?
В тоталитарной кашице — конечной станции всякого национального кучкования. Такое не может не быть насилием над человеком, поскольку подразумевает его подчинение выдуманному Надсуществу — нации, являющейся личиной бога.
За всем этим прячется папочка — архаичный, маскулинный топос, требующий от мужчин умирать за Родину, а от женщин — рожать ей солдат и рабочих.
3
Нация не является антиподом Империи. Нация — это её дитя: империя в зачатке, империя, которая не состоялась.
Нет националистов, которые не хотели бы, чтобы их нация разрасталась, как саркома, обретала больше власти и ресурсов, концентрирующихся в руках у элит над народом.
Быть националистом — значит, быть империалистом. Быть анти-империалистом — значит, быть анти-националистом.
Что значит право народа на самоопределение?
На практике это значит право местного вампира править теми, кто хотел бы его повесить. Ведь вампир — тоже украинец (русский, немец, француз...).
Выражаясь в государстве, вампир объявляет свои интересы национальными. Национальными, однако, никогда не становятся автопарки, банковские счета, и усадьбы вампира.
За понятием "нация" скрывается правящее меньшинство, их лакеи, носители официальных нарративов, а также обыкновенные конформисты, желающие слипнуться с себе подобными: ты в рубашечке — и я в такой же.
Что общего между советником, ужинающим в ресторане на гражданке, и гражданином, которого он гонит в окоп? Можно ли называть эти людские противоположности народом? Совпадают ли их интересы?
За что умирает народ? За нацию. За то, чтобы то, что должно висеть на дереве, висело на рейве: ездило, кушало, танцевало. Чтобы, ряженые в фольклорные кофты кровососы кормили нищих легендами о величии над болью, а сами раскладывали пасьянсы своих потрохов под лучами испанского солнца.
Лишь только в равенстве народ становится народом.
@dadakinder – поддержать автора
С одной стороны, мне нравится это слово, его классовый подтекст и грозный блеск, идея исторической семьи. Я же романтик. Мне близка музыка, раскаты которой зовут на рандеву с лунным светом, к поцелуям, и фашизму.
В то же время, я понимаю, что это — идеализм, и народа не cуществует. Есть разные люди, проживающие на разных территориях, и вступающие в отношения.
1
Водитель автобуса, которого пакует ТЦК, и советник президента, танцующий на рейве, являются гражданами одной страны, и уже хотя бы поэтому — представителями одного народа; их объединяет закон, место, культура...
Однако, если водитель автобуса поймает советника президента за хвост, и начнёт размещать его на ветке каштана, слово "народ" перестанет иметь значение.
Не знаю, хватит ли во мне телесных сил помочь водителю руками, но во мне точно не найдётся сочувствия к советнику.
Когда я вижу битые витрины дорого бутика, горящую полицейскую машину, и людей в шлёпанцах, которые жуют щёки власти, во мне поют птицы. Для меня это праздник — рейв исторической справедливости.
Ну и где тут народ? Известно где — в шлёпках и шлепках. Однако, широта понятия позволяет протащить в него и тех, кого тащить стоит на плаху...
2
Проблема не в туманности понятия, а в объявлении народа существом, в наделении выдумки единой волей, разлитой по всем представителям народа, и этим лишающей голоса каждого из них.
"Воля народа" принадлежит тому же тоталитарному словарю, что и "чувства верующих". "Болгары восхитились".
Что же происходит с теми, кто нет? В нарративе о народной воле они исчезают. Их субъектность попирается. Как попирается субъектность украинцев, чьи мнения не соответствуют патриотическому стандарту.
Нет, мы не атомы во мгле. Общности существуют. Но всякая общность, этнос, класс, и народ есть концептуальная абстракция, а не очерченный и объективный субъект — по крайней мере, до тех пор, пока в этой кашице есть индивиды, чьи взгляды отличаются.
А в какой кашице они не отличаются?
В тоталитарной кашице — конечной станции всякого национального кучкования. Такое не может не быть насилием над человеком, поскольку подразумевает его подчинение выдуманному Надсуществу — нации, являющейся личиной бога.
За всем этим прячется папочка — архаичный, маскулинный топос, требующий от мужчин умирать за Родину, а от женщин — рожать ей солдат и рабочих.
3
Нация не является антиподом Империи. Нация — это её дитя: империя в зачатке, империя, которая не состоялась.
Нет националистов, которые не хотели бы, чтобы их нация разрасталась, как саркома, обретала больше власти и ресурсов, концентрирующихся в руках у элит над народом.
Быть националистом — значит, быть империалистом. Быть анти-империалистом — значит, быть анти-националистом.
Что значит право народа на самоопределение?
На практике это значит право местного вампира править теми, кто хотел бы его повесить. Ведь вампир — тоже украинец (русский, немец, француз...).
Выражаясь в государстве, вампир объявляет свои интересы национальными. Национальными, однако, никогда не становятся автопарки, банковские счета, и усадьбы вампира.
За понятием "нация" скрывается правящее меньшинство, их лакеи, носители официальных нарративов, а также обыкновенные конформисты, желающие слипнуться с себе подобными: ты в рубашечке — и я в такой же.
Что общего между советником, ужинающим в ресторане на гражданке, и гражданином, которого он гонит в окоп? Можно ли называть эти людские противоположности народом? Совпадают ли их интересы?
За что умирает народ? За нацию. За то, чтобы то, что должно висеть на дереве, висело на рейве: ездило, кушало, танцевало. Чтобы, ряженые в фольклорные кофты кровососы кормили нищих легендами о величии над болью, а сами раскладывали пасьянсы своих потрохов под лучами испанского солнца.
Лишь только в равенстве народ становится народом.
@dadakinder – поддержать автора
Обострение в Курской области разит реваншем партии войны, в рамках которого ряд предпринимателей пытается защитить свой бизнес от угрозы перемирия.
Война — это не сезонная акция, а рыночный стероид. Не для того мы лоббировали свои интересы, разворачивали маховики военно-промышленного комплекса и скупали декоммунизированные активы страны, которая висит нам бабло, чтобы подрезать копытца этой золотой антилопы.
Это для вас война — про сирену и мёртвого мужа. А мы сидим в миллионах световых лет от вашего горя, — кто в объятиях океана, кто за спиной Пятой статьи, кто в бункере, — и производим продукт, спрос на который зависит от температуры в одной из доменных печей — например, в Украине.
Да, Империя! Война для нас — мать родная. Что в США, что в России вокруг неё распускаются розаны индустрий, возникают рабочие места, а с ними и возможность покупать всё то, что мы производим.
Это вы там устали и хотите мира. А у нас всегда мир. И в этом мире нам всегда хочется чего-то большего: домик побольше, и яхту пошире, но главное — больше власти.
Власть стоит дорого. Поэтому чешите-ка вы в Суджу. Боритесь за "право народа на самоопределение", "традиционные ценности", вообще любое Za, любую близкую вам музыку и пафос. Стволы для вас накалапуцаем за федеральное бабло, дадим в кредит, получим профит.
Рыночек всё порешал: сомализации быть!
@dadakinder – поддержать автора
Война — это не сезонная акция, а рыночный стероид. Не для того мы лоббировали свои интересы, разворачивали маховики военно-промышленного комплекса и скупали декоммунизированные активы страны, которая висит нам бабло, чтобы подрезать копытца этой золотой антилопы.
Это для вас война — про сирену и мёртвого мужа. А мы сидим в миллионах световых лет от вашего горя, — кто в объятиях океана, кто за спиной Пятой статьи, кто в бункере, — и производим продукт, спрос на который зависит от температуры в одной из доменных печей — например, в Украине.
Да, Империя! Война для нас — мать родная. Что в США, что в России вокруг неё распускаются розаны индустрий, возникают рабочие места, а с ними и возможность покупать всё то, что мы производим.
Это вы там устали и хотите мира. А у нас всегда мир. И в этом мире нам всегда хочется чего-то большего: домик побольше, и яхту пошире, но главное — больше власти.
Власть стоит дорого. Поэтому чешите-ка вы в Суджу. Боритесь за "право народа на самоопределение", "традиционные ценности", вообще любое Za, любую близкую вам музыку и пафос. Стволы для вас накалапуцаем за федеральное бабло, дадим в кредит, получим профит.
Рыночек всё порешал: сомализации быть!
@dadakinder – поддержать автора
1
Обожаю детские хоры. Звонкие голоса девственников наделяют звучание любого лозунга чистотой и искренностью. В мире взрослых такая высота ноты доступна разве что безумцам и фанатикам.
В устах дитяти даже самая людоедская фраза становится милой, как мультик про лягушонка. Одно дело, когда "Смерть изменникам Родины!" кричит сталинская доярка, и другое, когда "Смерть врагам!" щебечет коллектив зайчишек.
То, что щебечут они в лоне церкви, вдыхает в их pussy riot нечто ангельское, зовущее уноситься ввысь — прочь от греха и тверди, по которой шагают аташе небесной канцелярии, видящие в прицерковном хоре вазу с конфетами.
Ни это зрелище, ни его звуки нам ничего не напоминают. Мы, — верные отпрыски своего Отечества, — можем объяснить, чем такой хор отличается от хора пионеров, поющих из кладовой истории: "Всегда готов!".
Впрочем, даже если усматривать в этих птичках сходство, ничего зазорного в нём нет. Капая с конца истории, всякая нация воспроизводит формы империи в режиме косплея.
2
На манеже — всё те же. И шагают дружно в ряд, громко песню запевая.
О чём эта песня сегодня? О том же: о том, что Родина "превыше всего". Превыше леса, озера, весны. Превыше родителей, детей, возлюбленных, и самого тебя. Важнее Родины, поют они, ничего нет.
"Из пионерских лагерей мы ждём домой богатырей", а не детей — патриотов, готовых пожертвовать собой и тобой ради чего-то "более важного", чем человек. Лозунг "превыше всего", в этом смысле, не случайно стал гимном национальной исключительности, превосходства, и газовой камеры; средством имперской мобилизации для известных пациентов 20-го века.
"Пионер — всем ребятам пример!". И, всё же, я отвык от таких утренников. Родиной для меня является моё детство, семья, язык, память. Что касается страны... я видел как умирает одна, и рождается другая; менял одну гавань на другую, и убедился, что в каждой из них есть повод для радости и слёз.
Сказать, что некая страна "превыше" других стран, я не могу. Страна важна. Но важнее страны Человек. Одно дело любить свою страну, и другое — считать, что она "превыше всего".
3
Что делает страну моей, если всем в ней владеет вампир? Вампир правит, называя это своё правление демократией, и от моего имени принимает законы, ограничивающие мои права; делает меня гостем в якобы моём доме, и требует, при этом, чтобы во мне процветало патриотическое чувство.
Почему я и такие как я должны умирать за текст, в котором мы — недоукраинцы? Почему мне и таким как я должно хотеться жечь дефицитную украинскую молодёжь ради Крыма? Чтобы и там швондеры мозаику покрошили? Чтобы и там не стало улицы Бабеля? Чтобы и там "только не на собачьем"? Или, быть может, во имя торжества права, которого нет у 40.000 убитых палестинцев?
Быть может, не поспав два года под ракетой, надышавшись газом "единого марафона", выплакав глаза в роще флагов над закопанной украинской молодёжью, испугавшись военрука, который кричит "на коліна, блядь!" с платформы, которая везёт по городу гробы... возможно, тогда бы я мог облачиться в этот пафос; прикинуться, что дети, которые поют "смерть врагам" — это не жутко, а мило, как попка Гудэтамы.
Однако я, друзья, живу не в дурдоме. И вижу в этих херувимах хунвейбинов. Точнее — насилие над детством. И предательство взрослых, породивших на багровом пепелище сборище уРодин, которые хотят быть "превыше всего", требуют крови, и отнимают у нас жизни, надежды, мечты, будущее.
Нет, страна не превыше всего. Страна вообще не обязательна. Тем более та, которая ставит себя над человеком, и не может предложить ему ничего, кроме окопа, запрета, и перспективы испытательного полигона для иностранного оружия. Моё сердце не с фанатиками этих имперских отрыжек. Моё сердце — с качей, плывущей по Тисині, из которой её вылавливает пограничник.
@dadakinder – поддержать автора
Обожаю детские хоры. Звонкие голоса девственников наделяют звучание любого лозунга чистотой и искренностью. В мире взрослых такая высота ноты доступна разве что безумцам и фанатикам.
В устах дитяти даже самая людоедская фраза становится милой, как мультик про лягушонка. Одно дело, когда "Смерть изменникам Родины!" кричит сталинская доярка, и другое, когда "Смерть врагам!" щебечет коллектив зайчишек.
То, что щебечут они в лоне церкви, вдыхает в их pussy riot нечто ангельское, зовущее уноситься ввысь — прочь от греха и тверди, по которой шагают аташе небесной канцелярии, видящие в прицерковном хоре вазу с конфетами.
Ни это зрелище, ни его звуки нам ничего не напоминают. Мы, — верные отпрыски своего Отечества, — можем объяснить, чем такой хор отличается от хора пионеров, поющих из кладовой истории: "Всегда готов!".
Впрочем, даже если усматривать в этих птичках сходство, ничего зазорного в нём нет. Капая с конца истории, всякая нация воспроизводит формы империи в режиме косплея.
2
На манеже — всё те же. И шагают дружно в ряд, громко песню запевая.
О чём эта песня сегодня? О том же: о том, что Родина "превыше всего". Превыше леса, озера, весны. Превыше родителей, детей, возлюбленных, и самого тебя. Важнее Родины, поют они, ничего нет.
"Из пионерских лагерей мы ждём домой богатырей", а не детей — патриотов, готовых пожертвовать собой и тобой ради чего-то "более важного", чем человек. Лозунг "превыше всего", в этом смысле, не случайно стал гимном национальной исключительности, превосходства, и газовой камеры; средством имперской мобилизации для известных пациентов 20-го века.
"Пионер — всем ребятам пример!". И, всё же, я отвык от таких утренников. Родиной для меня является моё детство, семья, язык, память. Что касается страны... я видел как умирает одна, и рождается другая; менял одну гавань на другую, и убедился, что в каждой из них есть повод для радости и слёз.
Сказать, что некая страна "превыше" других стран, я не могу. Страна важна. Но важнее страны Человек. Одно дело любить свою страну, и другое — считать, что она "превыше всего".
3
Что делает страну моей, если всем в ней владеет вампир? Вампир правит, называя это своё правление демократией, и от моего имени принимает законы, ограничивающие мои права; делает меня гостем в якобы моём доме, и требует, при этом, чтобы во мне процветало патриотическое чувство.
Почему я и такие как я должны умирать за текст, в котором мы — недоукраинцы? Почему мне и таким как я должно хотеться жечь дефицитную украинскую молодёжь ради Крыма? Чтобы и там швондеры мозаику покрошили? Чтобы и там не стало улицы Бабеля? Чтобы и там "только не на собачьем"? Или, быть может, во имя торжества права, которого нет у 40.000 убитых палестинцев?
Быть может, не поспав два года под ракетой, надышавшись газом "единого марафона", выплакав глаза в роще флагов над закопанной украинской молодёжью, испугавшись военрука, который кричит "на коліна, блядь!" с платформы, которая везёт по городу гробы... возможно, тогда бы я мог облачиться в этот пафос; прикинуться, что дети, которые поют "смерть врагам" — это не жутко, а мило, как попка Гудэтамы.
Однако я, друзья, живу не в дурдоме. И вижу в этих херувимах хунвейбинов. Точнее — насилие над детством. И предательство взрослых, породивших на багровом пепелище сборище уРодин, которые хотят быть "превыше всего", требуют крови, и отнимают у нас жизни, надежды, мечты, будущее.
Нет, страна не превыше всего. Страна вообще не обязательна. Тем более та, которая ставит себя над человеком, и не может предложить ему ничего, кроме окопа, запрета, и перспективы испытательного полигона для иностранного оружия. Моё сердце не с фанатиками этих имперских отрыжек. Моё сердце — с качей, плывущей по Тисині, из которой её вылавливает пограничник.
@dadakinder – поддержать автора
1
Смерть, тему которой я сосу, как ириску, ушла в отпуск, утащив за собой и тоску. Всё, вдруг, стало летом: и труд, и пруд, и ток событий.
Знаю, что это временно, и спешу зафиксировать просвет; поделиться им с ближним. Но зачем?
Во-первых, просвет редок. Как сад. Как чудо. Как тайна, необходимая для того, чтобы сохранить чудо — не дать псам обстоятельств загрызть Жар-птицу.
Во-вторых, ближний является ключом. От сада. От чуда. От просвета. Делиться с ним жаром — значит благодарить, возвращать ближнему подарок просвета.
Ну и, в конце концов, нас топчет мрак эпохи. И тем ценней от этого просветы, напоминающие о том, что чудо — возможно, и ждёт нас в саду на изнанке ночи, за лязгом танков и громом ракет.
2
Где находится сад?
Сад находится в людях и между людьми; в тех, кого можно назвать родненькими — в своих по существу, а не по совпадению крови и паспорта.
Что является чудом?
Чудом является чувство, из которого сделаны люди; чувство, дающее начало и смысл, творящее Жар-птицу.
Происходит это так: течёт по улице река голов, — незнакомцы, — и, вдруг, две пары глаз споткнулись друг о друга, и заблестели, как жабья икра.
3
Чтобы поделиться выводом просвета, мне придётся потрогать тело, и столкнуть лбами отношения чуда и рыночные отношения; мир Жар-птицы и мир вампира.
Идеология вампира сообщает, что красота тела определяется его ценностью. Эта ценность выражается в продуктах, их пользе, и символе.
Ценное тело — это статус. Ценное тело производит и потребляет: тела, вещи, удовольствия, идентичности — продукты.
Вот они эти тела: бегут стадами, трясут сосцами, возделывают себя особым, выходящим за рамки здравоохранения образом; хотят нравиться, привлекать, соблазнять, но главное — значить: успех, преимущество, власть, и бессмертие.
4
Какую роль играет рынок в желании тела?
Желание тела должно быть острым. Желания должно быть много. Морковка желания должна висеть над ноздрями, и ускользать, оставаться недостижимой, чтобы мотивировать тело на рыночный забег.
Тревога не прекращается. Морковка всегда впереди.
Глядя в зеркало, тела смотрят на себя глазами покупателей, и всегда обнаруживают что-то, что делает их людьми — несовершенство.
В царстве рыночной конкуренции несовершенство неприемлемо, и потому вот тут нужно разгладить, а там подсушить; качнуть губы, обратив их в бублик на лице; дать индустрии втереть витамин в ягодицу.
5
Отношения чуда, и чувство, которое является его стержнем, встречают несовершенство засосом, узнают себя в нём, принимают его целиком, дарят воздух, помогают родненьким освобождаться от последствий эксплуатации, репрессии и комодификации; от беспокойства и страха перед провалом, одиночеством, смертью.
В саду не нужен знак автомобиля, который бы сообщал, что жизнь тела удалась. Тот ближний, который важен, тот самый родненький и свой по существу, горит с тобою существом — в саду; и это разжигает и жар тела, устремляется ввысь, течёт по бёдрам, становится особого рода взглядом, в пьянстве которого атрибуты поверхности освобождаются от вампира, смыкаются с сутью огненной персоны, и образуют красоту.
6
Все кто горят — красивы. Молодые и старые. Худые и толстые.
В саду работает иная химия. В саду нет места для суда над человеком. А без суда нет преступления, нет обвинения, нет приговора. Есть сердца, пламенеющие над цветами. Ставшие чудом. Зовущиеся Жар-птицей.
Важно не проглядеть подарки этих редких мест и состояний. Вспыхнуть. Жить каждую каплю кострища. Гореть. Потому что гореть — это счастье.
Вот что хочется сообщить из просвета, перед облавой обстоятельств, посреди лета, вспухшими от укусов губами.
@dadakinder – поддержать автора
Смерть, тему которой я сосу, как ириску, ушла в отпуск, утащив за собой и тоску. Всё, вдруг, стало летом: и труд, и пруд, и ток событий.
Знаю, что это временно, и спешу зафиксировать просвет; поделиться им с ближним. Но зачем?
Во-первых, просвет редок. Как сад. Как чудо. Как тайна, необходимая для того, чтобы сохранить чудо — не дать псам обстоятельств загрызть Жар-птицу.
Во-вторых, ближний является ключом. От сада. От чуда. От просвета. Делиться с ним жаром — значит благодарить, возвращать ближнему подарок просвета.
Ну и, в конце концов, нас топчет мрак эпохи. И тем ценней от этого просветы, напоминающие о том, что чудо — возможно, и ждёт нас в саду на изнанке ночи, за лязгом танков и громом ракет.
2
Где находится сад?
Сад находится в людях и между людьми; в тех, кого можно назвать родненькими — в своих по существу, а не по совпадению крови и паспорта.
Что является чудом?
Чудом является чувство, из которого сделаны люди; чувство, дающее начало и смысл, творящее Жар-птицу.
Происходит это так: течёт по улице река голов, — незнакомцы, — и, вдруг, две пары глаз споткнулись друг о друга, и заблестели, как жабья икра.
3
Чтобы поделиться выводом просвета, мне придётся потрогать тело, и столкнуть лбами отношения чуда и рыночные отношения; мир Жар-птицы и мир вампира.
Идеология вампира сообщает, что красота тела определяется его ценностью. Эта ценность выражается в продуктах, их пользе, и символе.
Ценное тело — это статус. Ценное тело производит и потребляет: тела, вещи, удовольствия, идентичности — продукты.
Вот они эти тела: бегут стадами, трясут сосцами, возделывают себя особым, выходящим за рамки здравоохранения образом; хотят нравиться, привлекать, соблазнять, но главное — значить: успех, преимущество, власть, и бессмертие.
4
Какую роль играет рынок в желании тела?
Желание тела должно быть острым. Желания должно быть много. Морковка желания должна висеть над ноздрями, и ускользать, оставаться недостижимой, чтобы мотивировать тело на рыночный забег.
Тревога не прекращается. Морковка всегда впереди.
Глядя в зеркало, тела смотрят на себя глазами покупателей, и всегда обнаруживают что-то, что делает их людьми — несовершенство.
В царстве рыночной конкуренции несовершенство неприемлемо, и потому вот тут нужно разгладить, а там подсушить; качнуть губы, обратив их в бублик на лице; дать индустрии втереть витамин в ягодицу.
5
Отношения чуда, и чувство, которое является его стержнем, встречают несовершенство засосом, узнают себя в нём, принимают его целиком, дарят воздух, помогают родненьким освобождаться от последствий эксплуатации, репрессии и комодификации; от беспокойства и страха перед провалом, одиночеством, смертью.
В саду не нужен знак автомобиля, который бы сообщал, что жизнь тела удалась. Тот ближний, который важен, тот самый родненький и свой по существу, горит с тобою существом — в саду; и это разжигает и жар тела, устремляется ввысь, течёт по бёдрам, становится особого рода взглядом, в пьянстве которого атрибуты поверхности освобождаются от вампира, смыкаются с сутью огненной персоны, и образуют красоту.
6
Все кто горят — красивы. Молодые и старые. Худые и толстые.
В саду работает иная химия. В саду нет места для суда над человеком. А без суда нет преступления, нет обвинения, нет приговора. Есть сердца, пламенеющие над цветами. Ставшие чудом. Зовущиеся Жар-птицей.
Важно не проглядеть подарки этих редких мест и состояний. Вспыхнуть. Жить каждую каплю кострища. Гореть. Потому что гореть — это счастье.
Вот что хочется сообщить из просвета, перед облавой обстоятельств, посреди лета, вспухшими от укусов губами.
@dadakinder – поддержать автора
Зайдя в Суджу, наши герои тут же надругались над памятником Ленину. Магическое мышление сообразило этот экспромт в порыве момента. Тем не менее, жест получился говорящий.
1
Разрушая памятник, мы разрушаем не камень, и не исторический факт, на который этот камень ссылается, а социальную ткань — отношения с ближним, для которого данный символ может быть важен.
Если ты отказываешь Другому в праве относиться к символу иначе, чем к нему относишься ты, это уже не про символ, и не про Другого, а про тебя, и твоё желание вытеснить неугодное и неугодных.
Разные люди читают символы по-разному. У каждого символа есть множество значений, ни одно из которых не является единственно верным.
Так, например, вторжение в РФ для одних может означать возмездие, а для других — самосбывающееся пророчество. Ложась на возделанную кремлёвской пропагандой почву, оно работает в интересах имперской агрессии: "вот же они — вооружённые натовским оружием всадники гей-парада, вторгающиеся в наш дом. Значит, Путин был прав...".
Нам может быть плевать на такие выводы. Но нам не может быть плевать на их последствия в форме дальнейшей консолидации путинской власти и мобилизации дополнительного ресурса на уничтожение украинцев.
Не менее сложной в контексте символических отношений является диалектика хайпового вторжения в Курскую область, лишающего нас возможности говорить о себе в терминах страны, которая не выходит из своих берегов, и этим отличается от агрессора.
2
Как бы не хотелось нашим "деколонизаторам" упростить Ленина до "ката", обозначающего "совок", и его режим, данный символ сложен.
Имя Ленина неразрывно связано не только с ГУЛАГом, но и с одним из самых смелых политических дерзновений в истории человечества — Революцией, вдохнувшей модернизационный импульс в судьбы гонимых и голодных мира.
То, что империя и её лакеи, пытаются упростить этот символ, изъяв из него любые достижения, оставив в памяти лишь кровавую карикатуру, — ожидаемо.
Ленин — это полярная звезда, напоминающая о нашей способности пороть вампира. Стоит ли удивляться, что сегодня вампир пытается утвердить свой реванш и раздавить символы своего поражения?
Поскольку украинец является соавтором всего, к чему отсылает ленинский символ, втаптывать его в грязь, не замарав память украинцев, творивших Октябрь, одолевших фашизм, и распахнувших врата в космос, невозможно.
3
Что могут противопоставить ленинскому тексту наши элиты? Разрушенную войной страну-должника, из которой за годы "независимости" сбежала половина населения, и где расцветёт демократия, как только мы задавим всех, кто нам не нравится?
О какой деколонизации говорят люди, позволившие приватизировать национальные богатства и живущие в кредит от МВФ?
Что это за националист такой, которого учит деколонизации империя, искупавшаяся в крови Азии, Африки, Америки и Европы; империя, чьё вмешательство растянуло войну на годы, оплаченные украинскими жизнями?
Нет более колониального зрелища, чем украинец, вооружённый имперским оружием, и разрушающий символы собственной истории в рамках защиты коррумпированного олигархического государства, которое отправляет дефицитных солдат на убой в чужую страну, продолжая, при этом, терять территории собственной.
За что мы должны умирать? За НАТО, в которое нас не берут? За Европу, которая видит в нас дешёвых голодранцев? Может, за то, чтобы украинская земля была продана не русскому, а британцу? За то, чтобы центр принятия решений был не в Москве, а в Вашингтоне? Или, быть может, за то, чтобы львовянин рассказывал одесситу, какие песни, на каком языке, и на улице чьего имени ему петь?
Мы — дети красного солнца. Нас, а не памятник, пытается снести барчук и его племя. Что делать? Не молчать. Не соучаствовать в собственном вытеснении. Беречь свой язык. Культуру. Память. Себя, а не власть, попирающую права людей, от которых она требует патриотизма.
@dadakinder – поддержать автора
1
Разрушая памятник, мы разрушаем не камень, и не исторический факт, на который этот камень ссылается, а социальную ткань — отношения с ближним, для которого данный символ может быть важен.
Если ты отказываешь Другому в праве относиться к символу иначе, чем к нему относишься ты, это уже не про символ, и не про Другого, а про тебя, и твоё желание вытеснить неугодное и неугодных.
Разные люди читают символы по-разному. У каждого символа есть множество значений, ни одно из которых не является единственно верным.
Так, например, вторжение в РФ для одних может означать возмездие, а для других — самосбывающееся пророчество. Ложась на возделанную кремлёвской пропагандой почву, оно работает в интересах имперской агрессии: "вот же они — вооружённые натовским оружием всадники гей-парада, вторгающиеся в наш дом. Значит, Путин был прав...".
Нам может быть плевать на такие выводы. Но нам не может быть плевать на их последствия в форме дальнейшей консолидации путинской власти и мобилизации дополнительного ресурса на уничтожение украинцев.
Не менее сложной в контексте символических отношений является диалектика хайпового вторжения в Курскую область, лишающего нас возможности говорить о себе в терминах страны, которая не выходит из своих берегов, и этим отличается от агрессора.
2
Как бы не хотелось нашим "деколонизаторам" упростить Ленина до "ката", обозначающего "совок", и его режим, данный символ сложен.
Имя Ленина неразрывно связано не только с ГУЛАГом, но и с одним из самых смелых политических дерзновений в истории человечества — Революцией, вдохнувшей модернизационный импульс в судьбы гонимых и голодных мира.
То, что империя и её лакеи, пытаются упростить этот символ, изъяв из него любые достижения, оставив в памяти лишь кровавую карикатуру, — ожидаемо.
Ленин — это полярная звезда, напоминающая о нашей способности пороть вампира. Стоит ли удивляться, что сегодня вампир пытается утвердить свой реванш и раздавить символы своего поражения?
Поскольку украинец является соавтором всего, к чему отсылает ленинский символ, втаптывать его в грязь, не замарав память украинцев, творивших Октябрь, одолевших фашизм, и распахнувших врата в космос, невозможно.
3
Что могут противопоставить ленинскому тексту наши элиты? Разрушенную войной страну-должника, из которой за годы "независимости" сбежала половина населения, и где расцветёт демократия, как только мы задавим всех, кто нам не нравится?
О какой деколонизации говорят люди, позволившие приватизировать национальные богатства и живущие в кредит от МВФ?
Что это за националист такой, которого учит деколонизации империя, искупавшаяся в крови Азии, Африки, Америки и Европы; империя, чьё вмешательство растянуло войну на годы, оплаченные украинскими жизнями?
Нет более колониального зрелища, чем украинец, вооружённый имперским оружием, и разрушающий символы собственной истории в рамках защиты коррумпированного олигархического государства, которое отправляет дефицитных солдат на убой в чужую страну, продолжая, при этом, терять территории собственной.
За что мы должны умирать? За НАТО, в которое нас не берут? За Европу, которая видит в нас дешёвых голодранцев? Может, за то, чтобы украинская земля была продана не русскому, а британцу? За то, чтобы центр принятия решений был не в Москве, а в Вашингтоне? Или, быть может, за то, чтобы львовянин рассказывал одесситу, какие песни, на каком языке, и на улице чьего имени ему петь?
Мы — дети красного солнца. Нас, а не памятник, пытается снести барчук и его племя. Что делать? Не молчать. Не соучаствовать в собственном вытеснении. Беречь свой язык. Культуру. Память. Себя, а не власть, попирающую права людей, от которых она требует патриотизма.
@dadakinder – поддержать автора
Ну а пока лента упражняется в беспроигрышном жанре патриотических валентинок, адресованных государству, только что поквитавшемуся с очередной, на этот раз религиозной свободой собственных граждан, я думаю о возможностях, которые открывает статус жертвы.
Существует ли вообще такой срам, который невозможно было бы прикрыть одеяльцем "на меня напали"? А правящий класс, желающий остановить войну, которая отменяет демократию и наделяет его экстренными полномочиями?
Если судить по тому, что происходит на Ближнем Востоке, то станет ясно, что из жертв получаются превосходные насильники.
Украинские художники, которые сообщают нам свой патриотизм из европейских резиденций, не дадут соврать: травма — это не только больно, но и выгодно.
Разве не здорово сидеть в Берлине, Вене или Барселоне и получать деньги за то, что ты — патриот Украины, которая в огне, а ты — в кафе, из которого пишешь пост про то, как прекрасна родина, и как ужасны её враги, и вот ещё посмотрите мою новую картину (украинская женщина в момент разрыва бомбы, холст, масло, — завтра открытие, будет фуршет), и заодно посмотрите сколько я задонатил на ЗСУ (то есть, оцените не только мой патриотизм, но и мою состоятельность).
На наших глазах рождается не только нация, но и индустрия монетизации её горя. Война войной, а рыночные отношения и социальный дарвинизм никто не отменял.
День независимости — это не только военный парад. Это ещё парад оппортунистов и проституток, приспособленцев и конъюнктурщиков, которые радуют нас тем, что каждая блядь здесь — в вышиванке. На этом празднике кровавого хайпа все рады не признаться в главном: мёртвые "котики" — это крипта. Украина — это NFT.
@dadakinder – поддержать автора
Существует ли вообще такой срам, который невозможно было бы прикрыть одеяльцем "на меня напали"? А правящий класс, желающий остановить войну, которая отменяет демократию и наделяет его экстренными полномочиями?
Если судить по тому, что происходит на Ближнем Востоке, то станет ясно, что из жертв получаются превосходные насильники.
Украинские художники, которые сообщают нам свой патриотизм из европейских резиденций, не дадут соврать: травма — это не только больно, но и выгодно.
Разве не здорово сидеть в Берлине, Вене или Барселоне и получать деньги за то, что ты — патриот Украины, которая в огне, а ты — в кафе, из которого пишешь пост про то, как прекрасна родина, и как ужасны её враги, и вот ещё посмотрите мою новую картину (украинская женщина в момент разрыва бомбы, холст, масло, — завтра открытие, будет фуршет), и заодно посмотрите сколько я задонатил на ЗСУ (то есть, оцените не только мой патриотизм, но и мою состоятельность).
На наших глазах рождается не только нация, но и индустрия монетизации её горя. Война войной, а рыночные отношения и социальный дарвинизм никто не отменял.
День независимости — это не только военный парад. Это ещё парад оппортунистов и проституток, приспособленцев и конъюнктурщиков, которые радуют нас тем, что каждая блядь здесь — в вышиванке. На этом празднике кровавого хайпа все рады не признаться в главном: мёртвые "котики" — это крипта. Украина — это NFT.
@dadakinder – поддержать автора
Телеграм — моя главная, и единственная платформа, где я ещё ни разу не подвергался цензуре. Возможность делиться своими мыслями без купюр и получать ту информацию, на которую ты подписался, а не ту, которую тебе напаривают патерналистские алгоритмы корпораций, для меня бесценна.
Люди, потрясённые фактом, что Дуров был арестован в Париже, видимо, проспали историю Ассанжа, и по-прежнему живут в неоколониальной брошюре, написанной имперскими лакеями, которые сообщают чёрно-белый мультик о царстве свободы на Западе.
Царство есть. Свободы нет. Ни на Западе, ни на Востоке, нигде в мире вампира. Все крупнейшие платформы сотрудничают со спецслужбами, и не гарантируют твою приватность. Тем не менее, Телега — лучше всех их вместе взятых, поскольку не подавляет мясо коммуникаций — контент, и возможность делиться им с широкой аудиторией.
Кто хуже всех? Всех хуже Фейсбук. Помимо цензуры и алгоритмической фильтрации контента, позволяющей поддерживать идеологическую гегемонию, ФБ не просто сотрудничает со спецслужбами. В отличие от ТикТока, который обязан вынимать из твоего телефона информацию по запросу китайской Компартии, Фейсбук не ждёт никаких запросов, а сам всё собирает, упаковывает, и продаёт пакетами на своих маркетологических ивентах, где твою дату покупают, в том числе, представители РФ и Китая, чтобы затем таргетировать тебя своими нарративными торпедами.
Мы все уже давно живём в оруэллианской антиутопии. Поэтому удивляться словам ведущего "журналиста" Bellingcat Христо Грозева (который похвалил Дурова за то, что тот не сотрудничал с ФСБ, но заявил, что "это нейтрализуется несотрудничеством со всеми остальными спецслужбами") не приходится.
Как не приходится удивляться звукам, доносящимся из банановой мартышки — председателя Комитета по свободе слова, который со страстью сталинской доярки мечтает быть первым в деле "не совкового" запрета Телеграма — последнего островка свободы слова в океане "единого марафона".
@dadakinder – поддержать автора
Люди, потрясённые фактом, что Дуров был арестован в Париже, видимо, проспали историю Ассанжа, и по-прежнему живут в неоколониальной брошюре, написанной имперскими лакеями, которые сообщают чёрно-белый мультик о царстве свободы на Западе.
Царство есть. Свободы нет. Ни на Западе, ни на Востоке, нигде в мире вампира. Все крупнейшие платформы сотрудничают со спецслужбами, и не гарантируют твою приватность. Тем не менее, Телега — лучше всех их вместе взятых, поскольку не подавляет мясо коммуникаций — контент, и возможность делиться им с широкой аудиторией.
Кто хуже всех? Всех хуже Фейсбук. Помимо цензуры и алгоритмической фильтрации контента, позволяющей поддерживать идеологическую гегемонию, ФБ не просто сотрудничает со спецслужбами. В отличие от ТикТока, который обязан вынимать из твоего телефона информацию по запросу китайской Компартии, Фейсбук не ждёт никаких запросов, а сам всё собирает, упаковывает, и продаёт пакетами на своих маркетологических ивентах, где твою дату покупают, в том числе, представители РФ и Китая, чтобы затем таргетировать тебя своими нарративными торпедами.
Мы все уже давно живём в оруэллианской антиутопии. Поэтому удивляться словам ведущего "журналиста" Bellingcat Христо Грозева (который похвалил Дурова за то, что тот не сотрудничал с ФСБ, но заявил, что "это нейтрализуется несотрудничеством со всеми остальными спецслужбами") не приходится.
Как не приходится удивляться звукам, доносящимся из банановой мартышки — председателя Комитета по свободе слова, который со страстью сталинской доярки мечтает быть первым в деле "не совкового" запрета Телеграма — последнего островка свободы слова в океане "единого марафона".
@dadakinder – поддержать автора
Друзья!
Я поступил в аспирантуру Университета Калифорнии (UCLA), где работал этим летом на кафедрах истории, славянских, восточноевропейских и евразийских языков и культур.
Здесь я буду заниматься культурно-политическими исследованиями текстов, образов и практик на перекрёстке критической теории и постколониальных исследований, социальной семиотики и визуальной антропологии.
Развивая свой интерес к советскому и украинскому материалу, хочу погрузиться в диалектику власти и медиа, памяти и идентичности, идеологии и символа.
Университет Калифорнии привлёк меня не столько своим статусом главного государственного ВУЗа в США, сколько тем, что это — историческая матка прогрессивной мысли. В её паркетах лежит и позволяет поскользнутся на себе биологический материал Герберта Маркузе и Анджелы Дэвис, Джудит Батлер и Жака Деррида, Мишеля Фуко и Жиля Делёза...
Захожу в эту историю с рабочим интересом и открытостью к сотрудничеству с коллегами, которых вдохновляет производство эмансипаторных знаний.
@dadakinder – поддержать автора
Я поступил в аспирантуру Университета Калифорнии (UCLA), где работал этим летом на кафедрах истории, славянских, восточноевропейских и евразийских языков и культур.
Здесь я буду заниматься культурно-политическими исследованиями текстов, образов и практик на перекрёстке критической теории и постколониальных исследований, социальной семиотики и визуальной антропологии.
Развивая свой интерес к советскому и украинскому материалу, хочу погрузиться в диалектику власти и медиа, памяти и идентичности, идеологии и символа.
Университет Калифорнии привлёк меня не столько своим статусом главного государственного ВУЗа в США, сколько тем, что это — историческая матка прогрессивной мысли. В её паркетах лежит и позволяет поскользнутся на себе биологический материал Герберта Маркузе и Анджелы Дэвис, Джудит Батлер и Жака Деррида, Мишеля Фуко и Жиля Делёза...
Захожу в эту историю с рабочим интересом и открытостью к сотрудничеству с коллегами, которых вдохновляет производство эмансипаторных знаний.
@dadakinder – поддержать автора
Бывает, выходишь из недр метрополитена, и на тебя бросается бездомный. Ладно бездомный — куда хуже, когда на тебя бросается сектант. Чем истовей ты шлёшь его в известном направлении, тем более дотошным он становится. И вот уже целая орава семенит за тобой, желая осеменить своей верой.
Такими я и представляю себе языковых инспекторов — очередной великий замысел государства, не желающего оставлять своих граждан в покое. Оно расскажет тебе всё: какую музыку слушать, на каком языке говорить, где креститься, на ком жениться... Get a life, прилипала!
1
"Представляете, приехала в Одессу, а там поют на русском языке!", жалуется наседка. Рядом с ней преет боров, только что разломавший лбом очередной монумент из эпохи космодрома.
"Ищу инструктора по теннису, и один из кандидатов признался, что не владеет украинским. Я, конечно, всё понимаю, меня тоже обрусили, но всё же — стоит ли мне обратиться к языковому омбудсмену?".
Всё это очень интересно — например, тем, как поиск инструктора превращается в желание сообщить "куда следует"...
Идеология вторична. Первичен — квартирный вопрос. Он же — шкура и возможность согреть её в лучах партийного солнца. Меняется партия. Не меняется принцип обогрева предприимчивых седалищ.
Впрочем, в экономике доноса участвуют не только те, кому платят за то, чтобы ходить, подслушивать, высматривать, и срывать кинопоказы за ереси в духе: "твой враг — человек". Вступая в реакцию с игровыми техниками социальных сетей, персона вахтёра готова работать и на гражданских началах — за лайки таких же и чувство власти.
2
Рагуль — это новый совок. Уверен, его гимны ждёт та же судьба, которая досталась марксизму-ленинизму в регионе. Со временем, любая слишком навязчивая "линия партии" перестаёт восприниматься, безотносительно своей субстанции, и становится уделом душных комсомольцев — людей, с которыми не хочется якшаться в кустах малины. Хочется воскликнуть: "вас ждут заводы, бездельники!", да только никакие заводы уже никого не ждут.
Буллинг прихода превращается в его запрет, а запрет — в разбитые лица и сожжённые хаты попов. Так им! Попам туда, вате сюда, гею — вот в это место зарядим, а журналистов — в стойло Правды. И извиняйтесь на камеру!
К обычным гражданам вопросов нет. Они в плену войны и государства. Все их шевеления — про выживание в своём безвластии. Другое дело те, кто создаёт дискурс, и издаёт громкие звуки про свободу и борьбу за неё.
3
Риторическая расправа над совком стала ритуалом, и, на пару с отсылками к российскому контексту, позволяет закрыть словами срам собственной жизни; современность и трагедию национального проекта, который не предлагает человеку ничего, кроме той или иной формы дискомфорта и унижения.
Как у них это получается, друзья? Рассуждать о деколонизации и брать в долг у империи? Называться патриотами и разбазаривать национальные богатства? Провозглашать ценность человека, и нарушать его права? А жонглировать термином "тюрьма народов" в стране закрытых границ? А задвигать про исход из тоталитаризма в мире единого марафона?
По телевизору, меж тем, шутит Квартал:
"Та припиняйте маячню,
про припинення вогню...
Ось такий простий формат
— автомат наш дипломат."
4
Гуманно ли отнимать у гибнущего народа право на опиумные грёзы? Возможно, утешать его фантазиями — человечнее, чем ставить перед фактом военной диктатуры — кадрами отлова и избиения граждан?
Нет, не гуманнее. Молчать, значит, позволить невеждам переписать историю, выдать ложь за правду, вычеркнуть иные голоса, и обречь всех нас на смертельные объятия государства, которое не достойно своих людей.
Спасать нужно не корабль. Спасать нужно пассажиров. Включая свой голос в реальность — без оглядки на очередной выпуск "Правды", — сопротивляясь вытеснению, мы остаёмся политическими акторами, и оставляем документ того, что в нашем времени не всё мычало в унисон.
@dadakinder – поддержать автора
Такими я и представляю себе языковых инспекторов — очередной великий замысел государства, не желающего оставлять своих граждан в покое. Оно расскажет тебе всё: какую музыку слушать, на каком языке говорить, где креститься, на ком жениться... Get a life, прилипала!
1
"Представляете, приехала в Одессу, а там поют на русском языке!", жалуется наседка. Рядом с ней преет боров, только что разломавший лбом очередной монумент из эпохи космодрома.
"Ищу инструктора по теннису, и один из кандидатов признался, что не владеет украинским. Я, конечно, всё понимаю, меня тоже обрусили, но всё же — стоит ли мне обратиться к языковому омбудсмену?".
Всё это очень интересно — например, тем, как поиск инструктора превращается в желание сообщить "куда следует"...
Идеология вторична. Первичен — квартирный вопрос. Он же — шкура и возможность согреть её в лучах партийного солнца. Меняется партия. Не меняется принцип обогрева предприимчивых седалищ.
Впрочем, в экономике доноса участвуют не только те, кому платят за то, чтобы ходить, подслушивать, высматривать, и срывать кинопоказы за ереси в духе: "твой враг — человек". Вступая в реакцию с игровыми техниками социальных сетей, персона вахтёра готова работать и на гражданских началах — за лайки таких же и чувство власти.
2
Рагуль — это новый совок. Уверен, его гимны ждёт та же судьба, которая досталась марксизму-ленинизму в регионе. Со временем, любая слишком навязчивая "линия партии" перестаёт восприниматься, безотносительно своей субстанции, и становится уделом душных комсомольцев — людей, с которыми не хочется якшаться в кустах малины. Хочется воскликнуть: "вас ждут заводы, бездельники!", да только никакие заводы уже никого не ждут.
Буллинг прихода превращается в его запрет, а запрет — в разбитые лица и сожжённые хаты попов. Так им! Попам туда, вате сюда, гею — вот в это место зарядим, а журналистов — в стойло Правды. И извиняйтесь на камеру!
К обычным гражданам вопросов нет. Они в плену войны и государства. Все их шевеления — про выживание в своём безвластии. Другое дело те, кто создаёт дискурс, и издаёт громкие звуки про свободу и борьбу за неё.
3
Риторическая расправа над совком стала ритуалом, и, на пару с отсылками к российскому контексту, позволяет закрыть словами срам собственной жизни; современность и трагедию национального проекта, который не предлагает человеку ничего, кроме той или иной формы дискомфорта и унижения.
Как у них это получается, друзья? Рассуждать о деколонизации и брать в долг у империи? Называться патриотами и разбазаривать национальные богатства? Провозглашать ценность человека, и нарушать его права? А жонглировать термином "тюрьма народов" в стране закрытых границ? А задвигать про исход из тоталитаризма в мире единого марафона?
По телевизору, меж тем, шутит Квартал:
"Та припиняйте маячню,
про припинення вогню...
Ось такий простий формат
— автомат наш дипломат."
4
Гуманно ли отнимать у гибнущего народа право на опиумные грёзы? Возможно, утешать его фантазиями — человечнее, чем ставить перед фактом военной диктатуры — кадрами отлова и избиения граждан?
Нет, не гуманнее. Молчать, значит, позволить невеждам переписать историю, выдать ложь за правду, вычеркнуть иные голоса, и обречь всех нас на смертельные объятия государства, которое не достойно своих людей.
Спасать нужно не корабль. Спасать нужно пассажиров. Включая свой голос в реальность — без оглядки на очередной выпуск "Правды", — сопротивляясь вытеснению, мы остаёмся политическими акторами, и оставляем документ того, что в нашем времени не всё мычало в унисон.
@dadakinder – поддержать автора
Кажется, было лето. Солнце не торопилось уходить, и одаривало теплом черепа и конечности. Сидя на берегу водоёма, тела смотрели на его искрящуюся гладь, впитывали тепло, и каждому казалось, что солнце светит именно для него.
Продолжительность летнего дня создаёт впечатление бесконечности, а в особенно жаркие дни и бессмертия. Разжиженные этими иллюзиями, тела теряют бдительность, и становятся уязвимыми для таких поворотов событий, как закат. Его неизбежность даёт повод подумать о времени и памяти.
Если с разбегу врезаться в дерево, пиком чувства будет момент удара. Ну или мгновение после. Со временем, однако, боль притупится. Это жестоко, потому что угасание чувства лишает мир блеска. Время оказывается конокрадом. И, в то же время, оно милосердно, поскольку похищение лошади спасает тела от бесконечности боли.
Побочным эффектом удара является шишка, чьи кафедры учат тела осторожности. Ещё шишка учит вгрызаться в моменты, и ничего не откладывать, ведь воздух тикает, и облака летят.
Итак, время — заботливый вор. Кем же является память? Память — это подельница времени: заботливая лгунья. Проглатывая реальность, она возвращает её в форме облизанной конфеты: сладкое подслащено, а горечь вытесняется. Или наоборот.
Бывает, боль не просто угасает, но и забывается, теряя свою учебную пользу. От события удара остаётся свет, ласкающий листву, и сверкающие на стволе корпусы муравьёв.
Шишка на лбу становится еловой. Но это позже. Что же творится на закате?
Прежде, чем застыть в янтарных осколках, раскалённые капли солнца оставляют на теле траншеи. Сердце отплясывает. Желает выплюнуть само себя. А солнце катится, уходит на изнанку, прочь.
Что ценно в янтаре? Залитый жук, переживающий наплыв смолы, и что-то там жужжащий из её объятий:
Кажется, было лето
Кажется, было тепло
Кажется, песенка спета
Кажется, всем всё равно
Не знаю, как всё это связано со смертью, но подозреваю, что каким-то непосредственным образом.
Так или иначе, время невыносимо, память обманчива, и только в боли удара есть правда чувства, и реальность, о которой можно уверенно сказать: есть, была.
@dadakinder – поддержать автора
Продолжительность летнего дня создаёт впечатление бесконечности, а в особенно жаркие дни и бессмертия. Разжиженные этими иллюзиями, тела теряют бдительность, и становятся уязвимыми для таких поворотов событий, как закат. Его неизбежность даёт повод подумать о времени и памяти.
Если с разбегу врезаться в дерево, пиком чувства будет момент удара. Ну или мгновение после. Со временем, однако, боль притупится. Это жестоко, потому что угасание чувства лишает мир блеска. Время оказывается конокрадом. И, в то же время, оно милосердно, поскольку похищение лошади спасает тела от бесконечности боли.
Побочным эффектом удара является шишка, чьи кафедры учат тела осторожности. Ещё шишка учит вгрызаться в моменты, и ничего не откладывать, ведь воздух тикает, и облака летят.
Итак, время — заботливый вор. Кем же является память? Память — это подельница времени: заботливая лгунья. Проглатывая реальность, она возвращает её в форме облизанной конфеты: сладкое подслащено, а горечь вытесняется. Или наоборот.
Бывает, боль не просто угасает, но и забывается, теряя свою учебную пользу. От события удара остаётся свет, ласкающий листву, и сверкающие на стволе корпусы муравьёв.
Шишка на лбу становится еловой. Но это позже. Что же творится на закате?
Прежде, чем застыть в янтарных осколках, раскалённые капли солнца оставляют на теле траншеи. Сердце отплясывает. Желает выплюнуть само себя. А солнце катится, уходит на изнанку, прочь.
Что ценно в янтаре? Залитый жук, переживающий наплыв смолы, и что-то там жужжащий из её объятий:
Кажется, было лето
Кажется, было тепло
Кажется, песенка спета
Кажется, всем всё равно
Не знаю, как всё это связано со смертью, но подозреваю, что каким-то непосредственным образом.
Так или иначе, время невыносимо, память обманчива, и только в боли удара есть правда чувства, и реальность, о которой можно уверенно сказать: есть, была.
@dadakinder – поддержать автора
1
Выступление министра иностранных дел Великобритании Дэвида Лэмми в ООН — пример имперской диалектики: беря на вооружение дискурс деколонизации, империя применяет его в интересах собственной экспансии.
Обращаясь к российским конкурентам по переделу постсоветского пространства, представитель крупнейшей империи в истории человечества, — государства, которое по сей день владеет колониями, и живёт под монархом, — говорит:
"Я стою здесь также как чернокожий человек, чьи предки были закованы в цепи и вывезены из Африки под дулом ружья, чтобы быть порабощёнными; чьи предки восстали и сражались в великом восстании рабов. Империализм. Я узнаю его, когда вижу. И буду называть его тем, чем он является."
Это — риторический перформанс из той же оперы, что и "права человека" в устах министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова. Это не убеждения. И не столько даже популизм, сколько разговор имперских функционеров на языке неолиберальной Гегемонии.
"Борьба с империализмом" волнует этих господ примерно так же, как и "мир в Украине", угрожающий военным доходам и ре-индустриализации их метрополий за счёт расходных восточноевропейских голодранцев.
2
Пример Лэмми интересен тем, что рупором империи здесь выступает чёрный человек, чей символ выносится на фасад коммуникации, и обслуживает тот же "пробковый шлем", который заковывал его предков в цепи.
В рамках такого "прогрессивного" империализма уже не только руки, но и рот, а главное — образ субалтерна и его борьбы с империей превращаются в семиотические инструменты её продвижения.
Не менее показательны, в этом смысле, реакция Лэмми на пропалестинские протесты в США:
"Есть разница между мирным протестом, за который выступал Мандела, и насилием и беспорядками".
Используя всё тот же деколониальный дискурс, Лэмми конвертирует символ борьбы с империей в апологию геноцида и подавления протеста против него.
Тот факт, что член коммунистической партии ЮАР Нельсон Мандела был не только основателем организации «Копьё нации» (Umkhonto we Sizwe), которая боролась с апартеидом, используя взрывчатку, но и одним из крупнейших пропалестинских голосов 20-го века, значения не имеет. Важна не реальность, а символ, его присвоение, и коррекция. Для всего этого нужны придворные оппортунисты, готовые возложить свою расу и связанные с ней смысловые поля на алтарь служения "белому господину".
Конечно, имперская диалектика не сводится к расе. Все те же нарративные стратегии работают и в случае других атрибутов идентичности: пола, этноса, класса...
Так возникают "рыночные феминистки", ведущие борьбу за то, чтобы среди кровопийц было больше женщин; режимные квиры, выступающие за ковровые бомбардировки арабских школ; а ещё — украинские голоса, ряженые в шитую сорочку, работающие на имперские НГО, и пишущие на страницах "Радио Свобода" статьи о "деколонизации", в которых критике подвергается какая-угодно империя, кроме той, которая кормит все этих одомашненных представителей угнетённых меньшинств.
@dadakinder – поддержать автора
Выступление министра иностранных дел Великобритании Дэвида Лэмми в ООН — пример имперской диалектики: беря на вооружение дискурс деколонизации, империя применяет его в интересах собственной экспансии.
Обращаясь к российским конкурентам по переделу постсоветского пространства, представитель крупнейшей империи в истории человечества, — государства, которое по сей день владеет колониями, и живёт под монархом, — говорит:
"Я стою здесь также как чернокожий человек, чьи предки были закованы в цепи и вывезены из Африки под дулом ружья, чтобы быть порабощёнными; чьи предки восстали и сражались в великом восстании рабов. Империализм. Я узнаю его, когда вижу. И буду называть его тем, чем он является."
Это — риторический перформанс из той же оперы, что и "права человека" в устах министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова. Это не убеждения. И не столько даже популизм, сколько разговор имперских функционеров на языке неолиберальной Гегемонии.
"Борьба с империализмом" волнует этих господ примерно так же, как и "мир в Украине", угрожающий военным доходам и ре-индустриализации их метрополий за счёт расходных восточноевропейских голодранцев.
2
Пример Лэмми интересен тем, что рупором империи здесь выступает чёрный человек, чей символ выносится на фасад коммуникации, и обслуживает тот же "пробковый шлем", который заковывал его предков в цепи.
В рамках такого "прогрессивного" империализма уже не только руки, но и рот, а главное — образ субалтерна и его борьбы с империей превращаются в семиотические инструменты её продвижения.
Не менее показательны, в этом смысле, реакция Лэмми на пропалестинские протесты в США:
"Есть разница между мирным протестом, за который выступал Мандела, и насилием и беспорядками".
Используя всё тот же деколониальный дискурс, Лэмми конвертирует символ борьбы с империей в апологию геноцида и подавления протеста против него.
Тот факт, что член коммунистической партии ЮАР Нельсон Мандела был не только основателем организации «Копьё нации» (Umkhonto we Sizwe), которая боролась с апартеидом, используя взрывчатку, но и одним из крупнейших пропалестинских голосов 20-го века, значения не имеет. Важна не реальность, а символ, его присвоение, и коррекция. Для всего этого нужны придворные оппортунисты, готовые возложить свою расу и связанные с ней смысловые поля на алтарь служения "белому господину".
Конечно, имперская диалектика не сводится к расе. Все те же нарративные стратегии работают и в случае других атрибутов идентичности: пола, этноса, класса...
Так возникают "рыночные феминистки", ведущие борьбу за то, чтобы среди кровопийц было больше женщин; режимные квиры, выступающие за ковровые бомбардировки арабских школ; а ещё — украинские голоса, ряженые в шитую сорочку, работающие на имперские НГО, и пишущие на страницах "Радио Свобода" статьи о "деколонизации", в которых критике подвергается какая-угодно империя, кроме той, которая кормит все этих одомашненных представителей угнетённых меньшинств.
@dadakinder – поддержать автора
1
Сбежавшая из зоопарка человекоподобная обезьяна продолжает рыскать по Одессе и громить монументы недосягаемости. Отодрав звезду от гранитного куба, вступает в бой с тенью поэта, и не находит в себе иного аргумента, кроме разрушения. Мент отворачивается. Бусик не подъезжает.
“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “
Конечно, влезшему хочется переназвать всё то, на фоне чего он сознаёт свои масштабы — подогнать мир под стать почкующегося мычания: лапчатых и перепончатых, просящих и воспрещающих.
"Это — имперская поэзия!", — визжит кликуша. Начинённый праведным гневом, данный эпитет кажется диагнозом качества. Мысль, что поэзия может быть имперской и, при этом, охуенной череп кликуши не навещает. Кликуша живёт партсобраниями. Здесь не читают. Здесь отменяют. Кого? Вечность:
"Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей."
Контраст между культурой штурма и штурмом бескультурья разящий. Некое навозное бабьё имеет мнение, и издаёт звуки речи — требует слипнуться и ограничиться, отрезать "лишние" языки, формы, произведения, а с ними и "лишних" людей — подубавить разнообразия, чтобы дышать только своими газами из-под хвоста.
2
"Они украинские граждане, но они не украинцы", сообщает мохнатый респондент из горе-мира языковых инспекторов. Так гибнет общество.
И каждый раз они нам говорят: "сейчас не время для таких полемик". А как по мне, так именно сейчас и время, пока не все ещё подохли в этой мясорубке. Сколько ещё мы должны закрывать глаза на рогатый трэш, чья политика оплачена чужими деньгами и миллионами своих жизней?
Смычка быка и мажора состоялась: один кошмарит неугодных, другой поёт про небывалые свободы, якобы зреющие в чреве бесконечной войны.
"Вы подумайте, где бы мы были, если бы не были демократичной страной. Мы в Украине пока ещё обладаем свободой выбирать, как действовать дальше: служить или не служить, работать и платить налоги, или избегать этого".
Это пишет уважаемый журналист. На фоне президента, который заявляет, что победа его страны зависит от решения президента другой страны. В условиях закрытых границ и охоты на остатки генофонда.
"И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах,"
На кого рассчитаны эти тексты? На пана, который платит за такую музыку, чтобы продавать украинцам оружие, купленное за деньги, взятые в долг у него же, и позволяющее бороться, но не побеждать.
3
Посмотрим же реальности в лицо: судьба целого народа зависит от президентов-КВНщиков и мэров-боксёров, готовых терять украинский Угледар, чтобы хайпануть на весь Тикток в залупах Курской области.
После двух лет кровавого кошмара, в процессе которого у государства-жертвы находилось время душить собственных граждан, патриотизм представляется мне культом смерти — некрополитикой рабов.
Когда на помост водружается очередная зозуля, и, без оглядки на гробы с молодёжью, провозглашает нечто громогласно патриотическое, хочется сорвать с себя кожу, и выхлестать её мокрой тряпкой; cлышать кожные ляпы по роже, а не циничную брехню.
Неоколониальные элиты не заинтересованы в прекращении войны, к сиське которой присосались. Они не хотят мира. Они хотят жиреть на трупах в вышиванках. Питаться эмпатией, которую заслуживают украинцы, и не заслуживает государство, смысл которому даёт кремлёвская ракета.
Государство, которое считает, что молодые люди должны умирать за государство, не заслуживает того, чтобы за него умирать. Правда сердца — в желании прекращения бойни, творящей безногих и сирот. Любой ценой и как можно скорее. Спасибо скажут выжившие дети.
@dadakinder – поддержать автора
Сбежавшая из зоопарка человекоподобная обезьяна продолжает рыскать по Одессе и громить монументы недосягаемости. Отодрав звезду от гранитного куба, вступает в бой с тенью поэта, и не находит в себе иного аргумента, кроме разрушения. Мент отворачивается. Бусик не подъезжает.
“Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. “
Конечно, влезшему хочется переназвать всё то, на фоне чего он сознаёт свои масштабы — подогнать мир под стать почкующегося мычания: лапчатых и перепончатых, просящих и воспрещающих.
"Это — имперская поэзия!", — визжит кликуша. Начинённый праведным гневом, данный эпитет кажется диагнозом качества. Мысль, что поэзия может быть имперской и, при этом, охуенной череп кликуши не навещает. Кликуша живёт партсобраниями. Здесь не читают. Здесь отменяют. Кого? Вечность:
"Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей."
Контраст между культурой штурма и штурмом бескультурья разящий. Некое навозное бабьё имеет мнение, и издаёт звуки речи — требует слипнуться и ограничиться, отрезать "лишние" языки, формы, произведения, а с ними и "лишних" людей — подубавить разнообразия, чтобы дышать только своими газами из-под хвоста.
2
"Они украинские граждане, но они не украинцы", сообщает мохнатый респондент из горе-мира языковых инспекторов. Так гибнет общество.
И каждый раз они нам говорят: "сейчас не время для таких полемик". А как по мне, так именно сейчас и время, пока не все ещё подохли в этой мясорубке. Сколько ещё мы должны закрывать глаза на рогатый трэш, чья политика оплачена чужими деньгами и миллионами своих жизней?
Смычка быка и мажора состоялась: один кошмарит неугодных, другой поёт про небывалые свободы, якобы зреющие в чреве бесконечной войны.
"Вы подумайте, где бы мы были, если бы не были демократичной страной. Мы в Украине пока ещё обладаем свободой выбирать, как действовать дальше: служить или не служить, работать и платить налоги, или избегать этого".
Это пишет уважаемый журналист. На фоне президента, который заявляет, что победа его страны зависит от решения президента другой страны. В условиях закрытых границ и охоты на остатки генофонда.
"И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах,"
На кого рассчитаны эти тексты? На пана, который платит за такую музыку, чтобы продавать украинцам оружие, купленное за деньги, взятые в долг у него же, и позволяющее бороться, но не побеждать.
3
Посмотрим же реальности в лицо: судьба целого народа зависит от президентов-КВНщиков и мэров-боксёров, готовых терять украинский Угледар, чтобы хайпануть на весь Тикток в залупах Курской области.
После двух лет кровавого кошмара, в процессе которого у государства-жертвы находилось время душить собственных граждан, патриотизм представляется мне культом смерти — некрополитикой рабов.
Когда на помост водружается очередная зозуля, и, без оглядки на гробы с молодёжью, провозглашает нечто громогласно патриотическое, хочется сорвать с себя кожу, и выхлестать её мокрой тряпкой; cлышать кожные ляпы по роже, а не циничную брехню.
Неоколониальные элиты не заинтересованы в прекращении войны, к сиське которой присосались. Они не хотят мира. Они хотят жиреть на трупах в вышиванках. Питаться эмпатией, которую заслуживают украинцы, и не заслуживает государство, смысл которому даёт кремлёвская ракета.
Государство, которое считает, что молодые люди должны умирать за государство, не заслуживает того, чтобы за него умирать. Правда сердца — в желании прекращения бойни, творящей безногих и сирот. Любой ценой и как можно скорее. Спасибо скажут выжившие дети.
@dadakinder – поддержать автора
Среди людей встречаются и рыбы. Например, морской чёрт. Мрак, в котором он обитает, позволяет ему скрывать своё безобразие; представляться огненной каплей, свисающей с иллиция перед его пастью; быть многообещающим светом, который в действительности не обещает ничего, кроме смерти.
Сознаёт ли морской чёрт свою чертовщину? Или, населяя тот же мрак, видит ту же каплю, тот же ложный свет, и точно так же заблуждается в собственном отношении, делаясь от этого ещё более опасным, непреднамеренным злом?
Во всём этом тревожит слепота, ограниченность восприятия. Черти смотрят в зеркала, и видят ангелов. Никто не кажется себе подонком, но ведь подонки существуют, имеют имена, и кем-то являются — почему не тобой или мной?
Капля света не всесильна. Рано или поздно, она гаснет, глаза привыкают ко мраку, и наступает правда — разочарование, ведущее морского черта, людей-рыб, да и просто людей в горечь общечеловеческого одиночества. Из чего оно сделано? Из языка и того обстоятельства, что все разлиты по своим телам, и не образуют своей суммой моря (разве что в поцелуях).
Чем больше слов, тем гуще плоть тумана, и тем вероятнее провалиться в яму собственного черепа — заговорить морское дно, выдумать свою красоту, и позабыть, что твои губы скрывают челюсть — нечто острое и кусающееся.
Если каждый отрезан и находится в плену своего восприятия, в чём смысл общения? В нанесении друг друга на холсты внутренних сновидений? В перестукивании узников, среди которых затесался морской чёрт?
Вампиры ищут лакомые шеи, а морской чёрт — надежду на добродетель, вопреки чертовщине. Раз капля света не даёт тепла, значит светить в мир этим фонарём не нужно. Без фонаря никто не приплывёт под пасть. И, значится, никто не пострадает. Так у гадов морских появляется шанс на человечность. Всякая сволочь может стать чуточку лучше.
@dadakinder – поддержать автора
Сознаёт ли морской чёрт свою чертовщину? Или, населяя тот же мрак, видит ту же каплю, тот же ложный свет, и точно так же заблуждается в собственном отношении, делаясь от этого ещё более опасным, непреднамеренным злом?
Во всём этом тревожит слепота, ограниченность восприятия. Черти смотрят в зеркала, и видят ангелов. Никто не кажется себе подонком, но ведь подонки существуют, имеют имена, и кем-то являются — почему не тобой или мной?
Капля света не всесильна. Рано или поздно, она гаснет, глаза привыкают ко мраку, и наступает правда — разочарование, ведущее морского черта, людей-рыб, да и просто людей в горечь общечеловеческого одиночества. Из чего оно сделано? Из языка и того обстоятельства, что все разлиты по своим телам, и не образуют своей суммой моря (разве что в поцелуях).
Чем больше слов, тем гуще плоть тумана, и тем вероятнее провалиться в яму собственного черепа — заговорить морское дно, выдумать свою красоту, и позабыть, что твои губы скрывают челюсть — нечто острое и кусающееся.
Если каждый отрезан и находится в плену своего восприятия, в чём смысл общения? В нанесении друг друга на холсты внутренних сновидений? В перестукивании узников, среди которых затесался морской чёрт?
Вампиры ищут лакомые шеи, а морской чёрт — надежду на добродетель, вопреки чертовщине. Раз капля света не даёт тепла, значит светить в мир этим фонарём не нужно. Без фонаря никто не приплывёт под пасть. И, значится, никто не пострадает. Так у гадов морских появляется шанс на человечность. Всякая сволочь может стать чуточку лучше.
@dadakinder – поддержать автора
Грызу гранит науки, охвачен лирикой, и помалкиваю, чтобы не подливать горечи в костёр очевидных украинских перспектив.
Автобус с безногими и душистыми довозит меня на тот свет — к чертогам Академии. Здесь реальность кончается. Начинается мир идей, докладов, и юных лиц, ещё не хлебнувших бездность.
Радость — в шмелях. В остроглазых цветах. В электрических звуках колибри. Здесь, в саду, не имеющем отношения к жизни рабочего большинства, я валандаюсь среди ландышей, и нахожу отдушину в стишках:
"Сядем здесь, у этой ивы.
Что за чудные извивы
На коре вокруг дупла!
А под ивой как красивы
Золотые переливы
Струй дрожащего стекла!"
Всё же, приятнее дрожать у ивы, чем наблюдать очередную гибель очередного государства, которое, по очередному совпадению, моё.
Сбегая к белке, я сбегаю от "белочки", которую питает вид красной папочки с "планом победы", вилы ТЦК на "вiльном" горле, и желание "партнёров" снижать расходный возраст.
Необходимость проветрить череп обнажилась на, кажется, пятом бокале — в тот неожиданный вечер, когда я обнаружил себя горланящим что-то про "нашу Киевскую Русь" и "ваших воющих волков". С тех пор прошу не наливать Антошке в кружку, и впредь хотел бы лепетать только на птичьем.
О чём же? В идеале — о важном: любви. Которая "сильнее самой смерти". И будто завершает человека — делает его цельным, а жизнь достаточной.
"В этом зеркале под ивой
Уловил мой глаз ревнивый
Сердцу милые черты...
Мягче взор твой горделивый...
Я дрожу, глядя, счастливый,
Как в воде дрожишь и ты."
Тут мне хочется сказать, что любовь есть политика, наконечник копья. Но это ложь. Любовь — это точка назначения, конечная точка, достигая которой действовать больше не хочется. Хочется быть. Пребывать. Наводняться, как Флорида.
Кто влюблён, для того коммунизм наступил. И из-за этого, бывает, кажется, что любовь — это смерть, хотя не смерти от неё желаешь, а покоя; cвершения человеческого предназначения; реализации смысла сердца, чья функция, хочется верить, не сводится к одному лишь погону крови.
Крови сейчас слишком много. Из неё сделан воздух, время, и осень. Возвращаясь в реальность из кампуса, я встречаю караван трудовых иммигрантов. Их привозят пикапы, селят в палатки под моими окнами, и утром забирают на труды. Ночью рабы пьют вёдра, жгут костры на дорогах, и танцуют под звуки родины из мобилы.
Ни с ними, ни с любовью, ни со смертью я ничего поделать не могу. Могу прочесть стишок, но, кажется, сейчас стихи не к месту.
@dadakinder – поддержать автора
Автобус с безногими и душистыми довозит меня на тот свет — к чертогам Академии. Здесь реальность кончается. Начинается мир идей, докладов, и юных лиц, ещё не хлебнувших бездность.
Радость — в шмелях. В остроглазых цветах. В электрических звуках колибри. Здесь, в саду, не имеющем отношения к жизни рабочего большинства, я валандаюсь среди ландышей, и нахожу отдушину в стишках:
"Сядем здесь, у этой ивы.
Что за чудные извивы
На коре вокруг дупла!
А под ивой как красивы
Золотые переливы
Струй дрожащего стекла!"
Всё же, приятнее дрожать у ивы, чем наблюдать очередную гибель очередного государства, которое, по очередному совпадению, моё.
Сбегая к белке, я сбегаю от "белочки", которую питает вид красной папочки с "планом победы", вилы ТЦК на "вiльном" горле, и желание "партнёров" снижать расходный возраст.
Необходимость проветрить череп обнажилась на, кажется, пятом бокале — в тот неожиданный вечер, когда я обнаружил себя горланящим что-то про "нашу Киевскую Русь" и "ваших воющих волков". С тех пор прошу не наливать Антошке в кружку, и впредь хотел бы лепетать только на птичьем.
О чём же? В идеале — о важном: любви. Которая "сильнее самой смерти". И будто завершает человека — делает его цельным, а жизнь достаточной.
"В этом зеркале под ивой
Уловил мой глаз ревнивый
Сердцу милые черты...
Мягче взор твой горделивый...
Я дрожу, глядя, счастливый,
Как в воде дрожишь и ты."
Тут мне хочется сказать, что любовь есть политика, наконечник копья. Но это ложь. Любовь — это точка назначения, конечная точка, достигая которой действовать больше не хочется. Хочется быть. Пребывать. Наводняться, как Флорида.
Кто влюблён, для того коммунизм наступил. И из-за этого, бывает, кажется, что любовь — это смерть, хотя не смерти от неё желаешь, а покоя; cвершения человеческого предназначения; реализации смысла сердца, чья функция, хочется верить, не сводится к одному лишь погону крови.
Крови сейчас слишком много. Из неё сделан воздух, время, и осень. Возвращаясь в реальность из кампуса, я встречаю караван трудовых иммигрантов. Их привозят пикапы, селят в палатки под моими окнами, и утром забирают на труды. Ночью рабы пьют вёдра, жгут костры на дорогах, и танцуют под звуки родины из мобилы.
Ни с ними, ни с любовью, ни со смертью я ничего поделать не могу. Могу прочесть стишок, но, кажется, сейчас стихи не к месту.
@dadakinder – поддержать автора
Читаю текст: "Почему двуязычие — опасно, а ласковая украинизация более не актуальна? Интервью с языковым омбудсменом". Этот заголовок содержит два утверждения: "двуязычие — опасно" и "ласковая украинизация более не актуальна". Их усиливает ссылка на авторитет — представителя власти. Если двуязычие — опасно, то опасны и двуязычные люди. "Почему?".
Представитель власти заявляет, что вопрос языковой политики требует "дополнительного", "специального" внимания. Это делает его частью "чрезвычайного положения" (инструмента контроля и подавления). Власть вводит режим исключения, отменяя те или иные нормы, и оправдывая это соображениями "безопасности".
Право приостановлено, но власть продолжает действовать. И сообщает, что "закон о языке", дающий власти "инструментарий контроля", "преимущественно исполняется", "мы не видим системных нарушений", всё под "полным контролем". Тем не менее, "чрезвычайное положение" сохраняется.
Рассуждая о гражданах, представитель власти использует конструкции в духе "граждане по-настоящему почувствовали", присваивая их субъектность — говорит за каждого, вместо каждого. Это подчёркивает отношение к гражданам как к объектам политики. Ограничение их прав артикулируется как защита прав.
"Я подчёркиваю важность всеобъемлющего контроля". Необходимость его "усиления" безальтернативна: "Теперь ничего другого, кроме наступательной украинизации, которая пришла на смену ласковой, я не вижу".
Что значит "наступательная украинизация"? "Строгий контроль" "во всех без исключения сферах общественной жизни на территории Украины". "Полный контроль" становится тотальным. Чтобы реализовать "наступательную украинизацию" на территории бытового общения, на которое закон "не распространяется", государственный язык "должен быть по-настоящему везде и всюду". "Ласковая украинизация" была только "первым этапом" на пути к принудительной "монолитности".
Чрезвычайное положение обрастает машинерией надзора, контроля и наказания граждан-объектов. "Сегодня у нас есть инструменты и рычаги мониторинга, контроля и наказания каждого субъекта хозяйствования".
Эпитет "наступательная" является милитаристским, и делает риторику гражданского чиновника военной. Наступление предполагает врага. Им являются носители двуязычия как социальной практики.
Представитель власти утверждает, что двуязычие влечёт за собой "языковую шизофрению", которая ведёт "к шизофрении и в поведении, и в отношении к национальным интересам".
Использование клинической терминологии является средством стигматизации и дегуманизации неугодных; формулирует нормативность, исключающую их из общества, народа, нации. Они — больны, не нормальны, даже заразны ("языковое поведение родителей отражается на детях").
Далее следует риторическая связка двуязычных с экзистенциальной угрозой — внешним врагом, что, в условиях войны, подвергает их риску дискриминации и насилия. Они — не мы. Это — не их страна. Они — враг.
"С двуязычием нужно бороться". Из-за него "существуют коллаборанты, и люди, которые сдают украинские позиции; люди, которые считают, что можно договориться с Россией, что есть хорошие русские. Но это опасно, вредно, и угрожает национальным интересам".
Итак, представитель власти заявляет, что нужно идти в атаку; хороших русских не бывает (hate speech); русский язык — это язык агрессора (hate speech); двуязычие — опасная болезнь; двуязычные угрожают государству; на них нужно наступать, установить над ними полный контроль, наказать их.
@dadakinder – поддержать автора
Представитель власти заявляет, что вопрос языковой политики требует "дополнительного", "специального" внимания. Это делает его частью "чрезвычайного положения" (инструмента контроля и подавления). Власть вводит режим исключения, отменяя те или иные нормы, и оправдывая это соображениями "безопасности".
Право приостановлено, но власть продолжает действовать. И сообщает, что "закон о языке", дающий власти "инструментарий контроля", "преимущественно исполняется", "мы не видим системных нарушений", всё под "полным контролем". Тем не менее, "чрезвычайное положение" сохраняется.
Рассуждая о гражданах, представитель власти использует конструкции в духе "граждане по-настоящему почувствовали", присваивая их субъектность — говорит за каждого, вместо каждого. Это подчёркивает отношение к гражданам как к объектам политики. Ограничение их прав артикулируется как защита прав.
"Я подчёркиваю важность всеобъемлющего контроля". Необходимость его "усиления" безальтернативна: "Теперь ничего другого, кроме наступательной украинизации, которая пришла на смену ласковой, я не вижу".
Что значит "наступательная украинизация"? "Строгий контроль" "во всех без исключения сферах общественной жизни на территории Украины". "Полный контроль" становится тотальным. Чтобы реализовать "наступательную украинизацию" на территории бытового общения, на которое закон "не распространяется", государственный язык "должен быть по-настоящему везде и всюду". "Ласковая украинизация" была только "первым этапом" на пути к принудительной "монолитности".
Чрезвычайное положение обрастает машинерией надзора, контроля и наказания граждан-объектов. "Сегодня у нас есть инструменты и рычаги мониторинга, контроля и наказания каждого субъекта хозяйствования".
Эпитет "наступательная" является милитаристским, и делает риторику гражданского чиновника военной. Наступление предполагает врага. Им являются носители двуязычия как социальной практики.
Представитель власти утверждает, что двуязычие влечёт за собой "языковую шизофрению", которая ведёт "к шизофрении и в поведении, и в отношении к национальным интересам".
Использование клинической терминологии является средством стигматизации и дегуманизации неугодных; формулирует нормативность, исключающую их из общества, народа, нации. Они — больны, не нормальны, даже заразны ("языковое поведение родителей отражается на детях").
Далее следует риторическая связка двуязычных с экзистенциальной угрозой — внешним врагом, что, в условиях войны, подвергает их риску дискриминации и насилия. Они — не мы. Это — не их страна. Они — враг.
"С двуязычием нужно бороться". Из-за него "существуют коллаборанты, и люди, которые сдают украинские позиции; люди, которые считают, что можно договориться с Россией, что есть хорошие русские. Но это опасно, вредно, и угрожает национальным интересам".
Итак, представитель власти заявляет, что нужно идти в атаку; хороших русских не бывает (hate speech); русский язык — это язык агрессора (hate speech); двуязычие — опасная болезнь; двуязычные угрожают государству; на них нужно наступать, установить над ними полный контроль, наказать их.
@dadakinder – поддержать автора
Друзья! Приглашаю прильнуть ухом к динамикам и послушать мой разговор с Денисом Куреновым на @asebeia_fm о вампирах, жидкой идентичности, и либерухе, которая наобещала нам свободу и демократию, а кончает войной и фашизмом.
https://youtu.be/mvDE_MhPmMA?feature=shared
https://youtu.be/mvDE_MhPmMA?feature=shared
YouTube
DADAKINDER: эмансипироваться от вампира. «Дорогой БРАТ», радио Асебия
Гость — Анатолий Ульянов, писатель и документалист, также известный под псевдонимом DADAKINDER.
00:00 Начинаем
00:28 Влюблённость в язык
02:20 Как себя позиционирует
02:52 Дорогой БРАТ, имперский дискурс братства и сиблинг как домашнее животное
05:51 Идеологические…
00:00 Начинаем
00:28 Влюблённость в язык
02:20 Как себя позиционирует
02:52 Дорогой БРАТ, имперский дискурс братства и сиблинг как домашнее животное
05:51 Идеологические…
Интриги не было. Победа Трампа — закономерна, и соответствует не только реальным настроениям внутри американского общества, но и естественным образом проистекает из состояния Демократической партии, которая заслужила это сокрушительное поражение. Заслужили ли его её сторонники — другой вопрос.
Роман неолибералов с граблями продолжается: попытка усидеть в центре, подавляя левое и преуменьшая правое; приоритетная озабоченность семиотикой туалетных маркеров на фоне растущих палаток с бездомными; кровавые авантюры за тридевять земель — всё это постелило постельку фашизму. Никогда такого не было, и вот опять.
Смешно и грустно, что весь мир следит за выборами между колой и пепси, связывая с ним свои надежды, и предвкушая перемены в брюхе спрута, который всех нас давно проглотил.
Что дальше? Деглобализация, национализм, регионализация, и развитие консервативного дискурса со всей вытекающей из него ксенофобией и мизогинией. Но главное – воинственный рыночек, без жопной смазки.
Победа Трампа вызывает взлёт на бирже. Инвесторы ликуют. Вот реальность. А то, кто из нас пися, а кто сися, и какое у кого окончание в идентичности – факты личной биографии, системного значения не имеющие.
Поражение Демократов – результат галлюцинации и культурничанья без оглядки на агонию миропорядка.
Левым ничего не светит без развода с центром. Роль «прогрессивных» фашистов при Трампе займут либертарианцы, ведущие нас в эпоху неодарвинистского техно-феодализма.
Что делать? Либо обосабливаться с белкой под мышкой, либо кучковаться на новых основаниях, о которых можно договориться, и которые нельзя вычитать в книжках с рецептами вчерашних дней.
@dadakinder – поддержать автора
Роман неолибералов с граблями продолжается: попытка усидеть в центре, подавляя левое и преуменьшая правое; приоритетная озабоченность семиотикой туалетных маркеров на фоне растущих палаток с бездомными; кровавые авантюры за тридевять земель — всё это постелило постельку фашизму. Никогда такого не было, и вот опять.
Смешно и грустно, что весь мир следит за выборами между колой и пепси, связывая с ним свои надежды, и предвкушая перемены в брюхе спрута, который всех нас давно проглотил.
Что дальше? Деглобализация, национализм, регионализация, и развитие консервативного дискурса со всей вытекающей из него ксенофобией и мизогинией. Но главное – воинственный рыночек, без жопной смазки.
Победа Трампа вызывает взлёт на бирже. Инвесторы ликуют. Вот реальность. А то, кто из нас пися, а кто сися, и какое у кого окончание в идентичности – факты личной биографии, системного значения не имеющие.
Поражение Демократов – результат галлюцинации и культурничанья без оглядки на агонию миропорядка.
Левым ничего не светит без развода с центром. Роль «прогрессивных» фашистов при Трампе займут либертарианцы, ведущие нас в эпоху неодарвинистского техно-феодализма.
Что делать? Либо обосабливаться с белкой под мышкой, либо кучковаться на новых основаниях, о которых можно договориться, и которые нельзя вычитать в книжках с рецептами вчерашних дней.
@dadakinder – поддержать автора
Шёл по воскресному городу, и мне на встречу шли, ползли, кричали.
Два типа взглядов: либо рыбий, сквозной, в никуда, либо волчий, в меня, как игла. Прочие были туристами.
Шагал и перешагивал: некие лужи, бурые блины, пожитки.
В конце концов, солнце село. Свернув за угол, я посмотрел вперёд, и зажал рот ладонью.
Я видел разное за годы жизни здесь: результат выстрела в лицо; людей, режущих друг друга ножами; синяк под глазом беременной; детей, живущих в палатках; безногого, вынесшего себя на помойку; червей в руке попрошайки; закатившиеся фентаниловые глаза…
И, всё же, худшее вот: под фонарём, на коленях, бездомный — с кривым от ужаса, окостеневшим в ужасе лицом; пытается откачать свою собаку; а у неё уже стеклянные глаза, выпал язык, и тело — тряпка; губы в пене.
Всё это происходит в тишине: бездомный беззвучен, слышны только удары рук по телу друга; пешеходы текут мимо, надежда бездомного утекает, жизнь друга утекла.
В жути зрелища вижу себя: идущего и смотрящего — такого же пешехода, который не знает, что делать; такого же тела, которое не шевелится.
Пешеход может стать бездомным. Или другом бездомного. Лежать посреди улицы со стеклянными глазами. Под взглядом тени, заполненным ужасом.
Ужас бесполезен. Как так ударить по груди, чтобы ток жизни возвратился в губы, на которых пена; наполнил руки действием пользы и смысла; стал человеком, обществом, ближним?
@dadakinder – поддержать автора
Два типа взглядов: либо рыбий, сквозной, в никуда, либо волчий, в меня, как игла. Прочие были туристами.
Шагал и перешагивал: некие лужи, бурые блины, пожитки.
В конце концов, солнце село. Свернув за угол, я посмотрел вперёд, и зажал рот ладонью.
Я видел разное за годы жизни здесь: результат выстрела в лицо; людей, режущих друг друга ножами; синяк под глазом беременной; детей, живущих в палатках; безногого, вынесшего себя на помойку; червей в руке попрошайки; закатившиеся фентаниловые глаза…
И, всё же, худшее вот: под фонарём, на коленях, бездомный — с кривым от ужаса, окостеневшим в ужасе лицом; пытается откачать свою собаку; а у неё уже стеклянные глаза, выпал язык, и тело — тряпка; губы в пене.
Всё это происходит в тишине: бездомный беззвучен, слышны только удары рук по телу друга; пешеходы текут мимо, надежда бездомного утекает, жизнь друга утекла.
В жути зрелища вижу себя: идущего и смотрящего — такого же пешехода, который не знает, что делать; такого же тела, которое не шевелится.
Пешеход может стать бездомным. Или другом бездомного. Лежать посреди улицы со стеклянными глазами. Под взглядом тени, заполненным ужасом.
Ужас бесполезен. Как так ударить по груди, чтобы ток жизни возвратился в губы, на которых пена; наполнил руки действием пользы и смысла; стал человеком, обществом, ближним?
@dadakinder – поддержать автора
