tgoop.com/failed_transition/490
Last Update:
«Страшная книга, нужная книга»
Такими слова Ленин охарактеризовал первый роман В. Зазубрина «Два мира», в котором автор объемно представил сюжеты из истории Гражданской войны.
Зазубрин – трагическая фигура в истории русской литературы. Воевал на стороне красных, занимался развитием литературного процесса в Сибири, написал для «Нового мира» роман о коллективизации в начале 1930-х, а в 1937-м был расстрелян и предан забвению до конца 1950-х.
В годы перестройки в печати появились подробности о его работе над повестью о деятельности ЧК и красном терроре под названием «Щепка», первая версия которой была окончена уже в 1923. Тогда же планировалась публикация повести в журнале «Сибирские огни». Но редакция не решилась на этот шаг. «Щепка» встретилась с читателями только в 1989 году. Повесть была случайно обнаружена в Рукописном отделе Библиотеки им. В. И. Ленина. «Сибирские огни» напечатали ее с предисловием критика В. Правдухина «Повесть о революции и о личности», написанным в том же 1923-м. Сопоставляя высказывание Ленина о «Двух мирах» с реалиями, описанными в «Щепке», Правдухин заключал:
Повесть не менее страшное произведение молодого художника [чем роман «Два мира»]. <…> [Зазубриным] дано в сконцентрированном рисунке такое нагромождение ужасов, которое совершенно немыслимо на таком небольшом полотне – столь коротком житейском фоне [Сибирские огни. №2. 1989].
Главный герой повести – председатель губчека одного из сибирских городов по фамилии Срубов. Андрей Срубов беззаветно любил революцию («подлинную, живую, навыдуманную»), постоянно обращался к ней и мыслил свою цель в категориях спасения «Её» от происков «черной контрреволюции». Обращение Срубова к портрету Маркса стало своеобразной метафорой рутинизации насилия времен Гражданской войны, воплощением идеи о том, что революция не терпит никакого философствования.
Но постепенно чекисты сталкиваются с непреодолимыми противоречиями в этой логике. Например, подчиненный Срубова, Мудыня, собственноручно подписавший смертный приговор своему брату, пытаясь заглушить отголоски совести, погружается в систематическое пьянство. Сам же Срубов проживает расстрел своего отца, обвиненного в организации общества идейной борьбы с большевизмом. Высшая мера была исполнена другом детства Срубова – Исааком Кацем, который слышит в последней речи «врага» о «болезни русского народа»:
Ика, передай Андрею, что я умер без злобы на него и на тебя. Я знаю, что люди способны ослепляться какой-либо идеей настолько, что перестают здраво мыслить, отличать черное от белого... А теперь, Ика, позволь пожать твою руку <…> Большевизм – это временное болезненное явление, припадок бешенства, в который впало сейчас большинство русского народа
Неожиданное осмысление этой «болезни» вносит сумятицу в жизнь Срубова, который всё чаще обращается не к Марксу за привычной максимой «революции без философствования», а к Достоевскому и его суждениям о слезинке ребенка, пролитой во имя гармонии мира. Эту ломку героя критик Правдухин нарекает срывом человека, который не выдержал подвига революции. В перестроечной же критике мнение о перемене скорее связывалось с более масштабными причинами:
Я думаю, тут трагедия самой российской революции. Невозможно ныне представлять революцию как нечто персонифицированное, возносимое превыше реальных людей, перемешанных в котле истории. <…> Сознавал ли Зазубрин, что он нарисовал, какую историческую бездну приоткрыл? Не знаю. Возможно, он был во многом согласен с наивным и романтичным Правдухиным, увлеченным «ритмом революции». Правдухину, скажем, и в голову не приходило, что расстрел Срубова-отца – это роковая потеря не только для героя повести, но и для всего общества. Ведь Россия остается без потомственной интеллигенции, без реальных «отцов» культуры, чей идейный спор с «большевизмом» заслуживает совсем не кары, а, как минимум, вдумчивого диалога [Панков А. Анатомия террора // Новый мир. №9. 1989].
BY Культура неудавшегося транзита
Share with your friend now:
tgoop.com/failed_transition/490