Марокканская девушка за вышиванием
1980е гг.

Дорогие все, напоминаю о нашем мероприятии в Сыктывкаре 😊❤️‍🔥

Если вы вдруг давно хотели послушать про деколонизацию музея и про реституцию, то очень рекомендую французскую передачу, на которую канал ARTE пригласил Франсуазу Верже - одну из крупнейших (и крутейших) специалисток в области деколонизации музеев и деколониального феминизма. Я много ее читала, когда готовила лекции по деколонизации для Французского института, она же снялась в одноименном документальном фильме, показ которого мы устраивали в Питере прошлой осенью.
Основные поинты для тех, кому некогда смотреть:
- реституция необходима, нужно вернуть все предметы в сообщества;
- необходимо пересмотреть свои взгляды на материальность вещей, не нужно цепляться за идею "хранить вечно".
Она утверждает такие страшные для музейщиков вещи, типа:
Its ok, если сообщество не захочет выставлять предметы, а захочет их где-то сокрыто хранить; если сообщество не будет заботиться о состоянии предметов. Its ok, если предметы когда-нибудь исчезнут из-за старости, естественного разрушения.
Мне очень нравятся эти мысли, потому что они бросают вызов мне, как музейному куратору, человеку, который носится со своими писанными торбами изо дня в день :)
В общем, за порцией нервяка и новых мыслей - к госпоже Верже :))
https://www.youtube.com/watch?v=092redEdunY&t=352s&ab_channel=ARTE
#деколонизация@freewomenoftheeast
#музейное@freewomenoftheeast

Санкт-Петербург ❤️

17 апреля в 19:30 в «Порядке слов» показ короткометражного фильма «Чашка» (Таджикистан, 2015, 29 мин.) режиссера М. Музаффара в рамках цикла Н. Казуровой «Репрезентация гендера в кинематографе стран мусульманского Востока».

Новый сезон бесед о фильмах национальных кинематографий мира посвящен работам авторов из стран мусульманского Востока. На сей раз лекции о кино будут сопровождаться экскурсом в историю гендерных отношений в регионе. Кинематограф и современное общество в исламском мире развиваются в едином культурном поле и оказывают друг на друга значительное, а порой, ключевое влияние. Показ короткометражного художественного фильма «Чашка» будет сопровождаться большим разговором о Таджикистане. В ходе встречи пойдет речь о формировании и становлении национального кинематографа и современного искусства Таджикистана, а также будут раскрыты такие актуальные вопросы жизни в стране, как история социальных преобразований в Таджикистане после распада Советского Союза, опыт жизни в стране после войны, анализ устоявшихся гендерных конвенций, реконструкция феминности и маскулинности в культуре, состоится попытка определения образа и идеала красоты в кино и жизни на стыке современности и классического искусства.

Гость встречи — Екатерина Болашенкова — востоковед-историк, старший преподаватель кафедры Центральной Азии и Кавказа Восточного факультета СПбГУ. Преподает персидский язык и ряд курсов по истории и культуре региона. Около полугода прожила в Иране, участвовала в археологических экспедициях в Таджикистане.

Автор цикла и ведущая встречи — Наталья Казурова, к.ист.н., культуролог и киновед, ст.н. сотрудник МАЭ РАН, автор книги «Между жизнью и смертью: Заметки о творчестве Аббаса Киаростами» (НЛО), программный директор Международного кинофестиваля «Дни этнографического кино» (2016-2024).

Показ осуществляется при личном содействии режиссера.

Вход свободный по регистрации:
https://poryadok-slov-event.timepad.ru/event/2848830/

Помню свои чувства после предзащиты – хотелось отключить телефон и уехать на маяк работать смотрителем. Я настолько тогда в этой идее преисполнилась, что даже нашла соответствующую вакансию. Удержало от отъезда только «институт, экзамены, сессия» - «работа в музее, работа в музее, работа в музее».
После защиты диссертации хотелось не только отключить и уехать, но скорее в стиле героя Макса Фрая – сжечь все свои имена. С написанием текста, а потом с его защитой, проживаешь какую-то невероятно интересную часть жизни. Я вообще верю в то, что наши поля и наши исследования позволяют нам прожить сразу несколько жизней в одной. Вот только нет никакого руководства к тому, что делать, когда эта жизнь завершается и самым логичным является процесс смерти. Смерти и новой жизни. Вот где-то тут сейчас и я. С одной стороны, текст должен отлежаться (в том числе и в душе), чтобы, наконец, оторваться от него и сделать уже книжку. С другой стороны, судорожно запихать в эту пустоту новое поле и новую тему - идея дрянная, по крайней мере, для меня. Вот и балансируешь в прекрасном «нечём» и думаешь о том, кто я и куда я иду. Одним из важнейших шагов в сепарации с полем – а у меня сейчас по полной идет именно этот процесс – является осмысление того, а как ты собственно его делал. И всё ли ты делал так, как хотелось, и так, чтоб не было потом мучительно стыдно. Я читаю книгу «Savage Kin» про взаимоотношения антропологов и информантов (романтические и дружеские) и думаю о том, что нам очень редко удается во время исследования проявлять себя бережно и вдумчиво. Бывают полевые ситуации, когда деликатность отказывает, а тебе хочется «докрутить» тот или иной вопрос, дорасспрашивать, потому что… Ну, потому что «это же такая уникальная ситуация доверия сформировалась сейчас». Мелисса Т. Зобель сравнивает культуру с цветком, который называется «Дамский башмачок» или «Мокасин» (в алгонкинской традиции). Этот цветок существует в условиях сложной экосистемы: его питает гриб, опыляют пчелы, а сам он воспринимается коренными американцами как мокасины для Маленького народа, живущего в лесу и хранящего традиции врачевания, поэтому детям запрещается срывать его. Автор сравнивает нечуткость антропологов к хрупкости и уязвимости изучаемой культуры со срыванием такого цветка.
Тема полевой этики и поля – это, наверное, одна из самых важных для меня тем, о чем хотелось бы как следует подумать, прежде чем нырнуть в новое исследование. Которое уже, конечно, просится  Не буду забегать вперед, скажу лишь, что оно по-прежнему будет о женщинах, о материальной культуре и о Северной Африке. Дальше – посмотрим. Пока анализируем то, что было и набираемся сил перед новым.
В связи со всем вышесказанным я хочу сообщить, что нерегулярность моих постов очень коррелирует с нынешним состоянием, и я благодарю всех вас, мои читатели, за то, что вы есть. Надеюсь, что лиминальное состояние отступит, и я с новыми силами (и именами) буду радовать вас текстами ❤️.

P.S. Если у вас есть на примете хорошие тексты о том, как завершать поля, как переживать окончание исследования и пр. - дайте знать
#путьисследователя@freewomenoftheeast

Читая о соработничестве в поле исследователя и ключевого информанта, натолкнулась на интересный, но горький факт. Всем антропологам (и не только, конечно) вероятно известна фигура Франца Боаса, отца американской антропологии. Помню, был период, когда я настолько была восхищена его работой «Ум первобытного человека», что чуть не обзавелась футболкой «Boas is my boyfriend». Не секрет, что в его работе ему помогал Джордж Хант, вклад которого в работы Боаса трудно переоценить: в соавторстве они написали 3 книги о культуре квакиутлей. Боас также опубликовал девять статей и дополнительных текстов, состоящих в основном из материалов, собранных Хантом. Как пишет М. Брашак: «Переписка Ханта с Боасом раскрывает социальные течения, которые формировали обращение как символического, так и реального капитала. Хант боготворил Боаса, который в каком-то смысле изобрел «Ханта-коллекционера», побуждая его находить, идентифицировать и приобретать практически все материалы из списка пожеланий своего покровителя, независимо от логистических проблем. Хант охотно откликался на любую просьбу — от кражи икон до раскопок могил и сноса зданий, часто сознательно нарушая правила» [P. 21] При этом, информант позиционировал себя как уникальный источник знания о тлинкитской культуре на всем Северо-Западном побережье (собственно делал это успешно, войдя в историю и не затерявшись как множество других информантов; на wiki он значится как George Hunt (ethnologist)). Однако, уникальным источником был не столько Хант, сколько его мать, дочь вождя, которой он был обязан знанием языка и собственно самой идентичностью, которую успешно и монетизировал. В отличие от Джорджа Ханта, имя его матери Анислаги (Anain, Ansnaq, Mary Ebbetts) куда менее известно. Как пишет автор: «У коренных народов Северо-Западного побережья клановая собственность включала в себя предметы материальной культуры (землю, дома, каноэ, одежду, маски, гербы, медные предметы и т. д.), перформативные акты (песни, танцы, ритуалы), имена (личные имена и домашние имена) и сны. Традиционно женщины наследовали и осуществляли права контроля над этим материальным и нематериальным наследием, включая изображения предков клана» [P. 24]. Таким образом, все, что Анислага рассказывала своему сыну Джорджу и что он транслировал Боасу – являлось собственностью женщин семьи, которую она имела право контролировать.
Другой важный нюанс – для Ханта и Боаса наибольший интерес представляли не тлинкиты, а квакиутли, к котором относилась уже другая женщина – жена Ханта, Люси Хомиканис, которая в свою очередь происходила из знатного рода. Как пишет М. Брашак: «В своих письмах и полевых заметках Джордж Хант часто упоминал свою мать, жен и сестер как основных информаторов, но в публикациях им не придавалось ни авторитета, ни авторства». При этом, также судя по переписке, Люси вычитывала тексты Ханта на предмет ошибок и неточностей, дополняла их. Однажды она даже настояла на рассмотрении темы питания у квакиутлей, о чем Боас упомянул в своей «Этнологии квакиутлей», отметив: «Большая часть информации, касающейся кулинарии, была получена мистером Хантом от миссис Хант», но он не подчеркнул ее компетенций, характеризуя ее просто как человека, который был «тщательно знаком с обязанностями хорошей хозяйки». Смерть Люси в 1908 г. нанесла урон не только семейному благополучию Ханта, но и приостановила этнографическую работу: вклад жены был крайне велик, особенно он зависел от ее языковых компетенций. Он пишет в письме Боасу: «Я пытаюсь выполнить всю работу для вас, и я обнаружил, что это трудно без помощи, которую я получал от своей покойной жены. Иногда я забывал что-то в своем письме, тогда она мне говорила. Но теперь мне нужно, чтобы кто-нибудь мне подсказал, и мне приходится за это платить, поэтому мне приходится тяжело» [P. 34] На несколько лет Хант прекратил коллекционирование для Боаса, переписку и покинул место жительства.
Читая эти истории, понимаешь, что банальный сюжет о том, что Боас в какой-то мере использовал Ханта, пусть и за деньги подталкивая его к осуществлению действий, неприглядных для члена сообщества,

действий, которые постепенно наносили урон его репутации, оказался куда более сложным. Многослойность использования одного другим вдруг ставит вопрос о том, а кто здесь на самом деле жертва. И когда виновные найдены, а имена беззащитных оглашены, становится еще менее понятно, что с этим делать? Как относиться к материалам, из которых выхолощены авторы и их голоса? А главное, как увлекаясь полевой работой и гоняясь за уникальными, вот-вот сейчас грозящими исчезнуть традициями (это же так по-боасовски!), не утратить, простите за пафос, совести и отдать должное всем, кто тебе помогает и помогал?

Цит.: Margaret M. Bruchac. Savage Kin: Indigenous Informants and American Anthropologists.
#цитаты@freewomenoftheeast

На фото в первом ряду сидит мать Ханта в окружении внуков, сзади стоят Хант, его жена Люси и Боас

В русскоязычном пространстве уже как-то слишком часто стала сталкиваться с такой формулой как туземная/провинциальная наука. Я уже писала про статью-оригинал этой концепции (Михаила Соколова), которая, как мне видится, была размышлением и сокрушением о состоянии современной автору академии, о которой у него болит сердце. Но потом эта оппозиция ушла в массы и превратилась в какую-то универсальную черепомерку шкалу, которую стали прикладывать просто ко всему и всем.

Я очень ЗА критическое осмысление состояния академии и в отдельных странах, и в мире, и всегда с удовольствием читаю такие тексты. Но мне кажется, что туземно-провинициальность уже зажила совсем какой-то своей жизнью, превратившись в священную корову.

Позвольте мне предложить концепции, родившиеся в других академиях и у людей, не менее критично описавших и свои домашние академии, и сложившуюся академическую мир-систему в целом.

Густаво Линс Рибейро (Бразилия) и Артуро Эскобар (Колумбия) предлагают, например, такие термины: «провинциализм метрополий» и «космополитизм провинций».

Первый отражает невежество академиков метрополий касательно каких-либо антропологий, существующих вне ядра, а также веру в универсальность собственных теорий, который вообще-то являются локальными, а потому провинциальными по сути.

Реальность же академий периферии, отраженная вторым термином, совсем другая – тут читают и мейнстримную антропологию метрополий, и свою собственную. В Латинской Америке кроме этих двух еще и огромный интерес к знаниям, рожденным в других перифериях – вот вам и провинциальный космополитизм.

Оба эти термина суммируются очень остроумно подмеченной "асимметрией невежества" индийского историка Дипеша Чакрабарти.

Немецко-мексиканский философ и антрополог Эстебан Кротц предлагает термин «южные антропологии». Антропологии, рожденные на условном Юге, даже не географическом, а геополитическом, уже появляются на свет «неважными» и невидимыми. Вы скажете: «дык, им антропологию завезли с Запада, что там у них своего-то» (слышала и такое). Но вот, оказывается, можно из завезенных болгарами букав создать свою письменность своё есть и в огромном разнообразии.

Можно было бы тут цитировать Боаса и его диффузионизм, чтобы посмотреть, как идеи распространяются по миру, и точно ли все родилось на Западе (нет). Но я процитирую кубинского антрополога Фернандо Ортиса, который ввёл понятие "транскультурация". Да-да, это модное словечко родилось не в Йеле - в Йеле его с восторгом приняли, как мы можем узнать из вступления, написанного Брониславом Малиновским к книге Ортиса «Кубинский контрапункт табака и сахара». Транскультурация описывает то, что автор видел в колониальном мире – завозят вроде одно, но при попадании на новую почву рождается что-то совсем другое, новое и оригинальное. Так и со знаниями, и с идеями – не существует никакой «онтологической» антропологии в вакууме, а лишь бесконечное со-зидание и со-творчество.

Транскультурация родилась в противовес «аккультурации» (кстати, Боаса), которая подразумевала, что «эти» что-то перенимают «у тех». А вот Ортис описал процесс более глубоко, глядя на свою родную Кубу, которую он в этом смысле называл «лабораторией» (привет Латуру из сороковых). Кстати, и про модную нынче антропологию non-humans у него тоже есть – описал целую драму между доньей Сахаром и доном Табаком (сахарная и табачная промышленность пронизывают каждый аспект социальной жизни на Кубе).

Вывеска-афиша объединения гончарных мастериц из Кечене, района ремесленников в Аддис-Абебе, нарисованная Люльсегед Реттой.

Традиционно ремесла делились в североэфиопской культуре на женские и мужские. Гончарное дело, как и корзиноплетение относились к женским занятиям, в то время как кузнечное дело и прядение — к мужским.

Сегодня день Африки, а это значит, что все, имеющие к ней отношение, настороженно наблюдают за очередным всплеском моды на все африканское 👀
Мои любимые дискуссии об Африке - это является ли Северная Африка Африкой :) Как это не парадоксально :) На фото - памятник в Тунисе, в самой северной его точке ❤️

Причины, по которым Северную Африку исключают из Африки, самые разные: тут и деление по языку, деление по расовым признакам, по религиозным, по специфике исторического развития. Что уравняло всех (не совсем, но все же) так это европейское колониальное завоевание, не пощадившее ни алжирцев, ни сенегальцев, ни конголезцев. Все это позволяет говорить о схожей коллективной травме, которая объединяет.
Язык сегодня тоже не является строго разделяющим - тот же французский обиходен и в Тунисе, и в Западной Африке.
Ислам, христианство проникали и проникают на разные территории, проявляясь порой очень причудливо.
На мой взгляд, Северная Африка - еще какая Африка ❤️ и тяготеет к югу Сахары куда сильнее, нежели к Ближнему Востоку (тут даже испанские и французские связи будут мощнее, чем аравийские). Но об этом говорить не так просто, поскольку символически статус африканцев для магрибинцев - такое себе.
#Магриб@freewomenoftheeast

Monica Ikegwu, Tabitha.

2022.

Одно из основных впечатлений от музеев Туниса - это пустота. Я не говорю сейчас про туристический музей Карфагена, но даже музеи таких крупных городов как Сус или Нэбель - пустуют. Ларчик этого феномена открывается просто и коренится в распространенном представлении о наследии и в отсутствии разрыва между стариной или современностью. Зачем платить 10 динар за вход в прохладные залы с выставленной керамикой, когда можно куда дешвле сходить в хаммам, которому лет 300, а потом заглянуть в керамическую мастерскую, где из той же глины делаются похожие, грубоватые сосуды. Ну, и, конечно, музей - пространство государственное, сеть музеев разрослась в 90-е гг., при президенте Бен Али, которого трудно назвать народным любимчиком. Так что, музей - это для туристов.
#музейное@freewomenoftheeast
#Тунис@freewomenoftheeast

Об этом же пишет К. Пьепржак в марокканском контексте:
"Когда мы шли по многолюдным улицам медины Феса к музею Бата, старшеклассник Наджиб Шеми повернулся ко мне и спросил: «Зачем мне идти в музей, если я в нем живу?» Подросток, задушенный своей семьей, запертый в своем древнем городе, он хотел уйти и превзойти свое прошлое. Медина Феса, полная средневековых мечетей и медресе, с замысловатыми произведениями искусства и ремеслами, которые создавались и продавались на прилавках на протяжении веков, была живым музеем, и для Наджиба в ней не было возможности мечтать м о будущем за пределами ее стен. Марокканский писатель Абдельфаттах Килито описывает Медину как «древнюю историю, стоячую воду». . . . Медина, защищенная своими стенами, представляет собой закрытую территорию. Как только вы отвернетесь от внешнего мира, оглядывание назад не поможет; оно исчезло, потерялось» [Imagined Museums].
Очень точно подмечено про древнюю историю и стоячую воду. Иногда мне кажется, что повальное увлечение разноцветными пластмассовыми предметами (подносиками, чашками, всевозможными салатниками), которые обильно покрывают прилавки на местных рынках, такие безличные и несерьезные, помогают вырваться из этого древнего контекста с его Карфагеном, Ифрикийей и пр. А всю эту традиционную керамику и изготовленные вручную ковры оставьте туристам. Или изголодавшимся по корням французам арабского происхождения, желающим обустроить свою студию в Париже.
#музейное@freewomenoftheeast
#цитаты@freewomenoftheeast
#Марокко@freewomenoftheeast

#АНОНСЫ

Лекция Джеймса Клиффорда «В контактных зонах: пост/неоколониальные возможности»
Кто: Антрополог Джеймс Клиффорд, один из «отцов» современной зарубежной музеологии, автор концепции музея как контактной зоны. Спустя более двадцати лет после первого текста о музеях как контактных зонах, Джеймс Клиффорд возвращается к своей первоначальной идее и обсуждает музеи в контексте пост/неоколониальных возможностей.
Когда: 6 июня, 18:00 CET.
Где: в Zoom и оффлайн.
Язык мероприятия: английский.
Мероприятие бесплатное, для участия нужно пройти регистрацию.

Почитать по теме:
• Clifford J. Museums as Contact Zones // Idem. Routes. Travel and Translation in the Late Twentieth Century. Cambridge; London: Harvard University Press, 1997. PP. 188–219.
• Ананьев, В. Г. Концепт «музея как контактной зоны» в современной зарубежной историографии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. № 1. С. 81-89.
• Мария Силина. Музей как место конфликта. Центр экспериментальной музеологии.

Реставратор Лоренца Алессандро восстанавливает изображение египетской царицы Нефертари на стене ее гробницы, 1985 год.

#красивое@freewomenoftheeast

Женщина надевает традиционную маску battoulah (распространена в странах Персидского залива)
Маска - неотъемлемый атрибут замужней женщины.
#женщинывостока@freewomenoftheeast

Силла Камара наносит пасту из молотого белого известняка и воды на глиняную стену своего дома. Джаджибинни, Мавритания, 1988 г.💙

Фотография Маргарет Кортни-Кларк из книги "African canvas" (1990)

#женскоеискусство@freewomenoftheeast
#Африка@freewomenoftheeast