Гегель в Китае или Эта сладкая диалектика.
Как сообщают китайские товарищи, на Таобао (местный «Озон») продаются вот такие замечательные конфеты.
Производит китайская фирма с некитайским названием Geist (Дух), заметим. На логотипе фирмы — анимешный Гегель.
И слоган конфет:
咬一口绝对理性的甜蜜辩证法
Переводчик выдаёт: Попробуйте на вкус сладкую диалектику абсолютной рациональности.
На английский китайцы перевели более сдержанно: «Such a sweet dialectics».
Сама фирмá Geist описывает свою продукцию следующим образом:
劳动、健身、工作必备思维甜点
То есть: Основные мыслимые десерты для труда, фитнеса и работы. (Тонкое различие между трудом и работой — но вот вам и диалектика.)
В общем: учение Гегеля всесильно, потому что оно сладкó.
Да, судя по рекламе, у них там и про Абсолют речь, и про Лютера (который отец Реформации) — в виде синтеза: Abso-Luter!
В отзывах пользователи пишут, что покупают сладкую диалектику по полкило и нравится.
Знают китайские товарищи толк вмаркетинге диалектике…
#Гегель #Китай #something_completely_different
Как сообщают китайские товарищи, на Таобао (местный «Озон») продаются вот такие замечательные конфеты.
Производит китайская фирма с некитайским названием Geist (Дух), заметим. На логотипе фирмы — анимешный Гегель.
И слоган конфет:
咬一口绝对理性的甜蜜辩证法
Переводчик выдаёт: Попробуйте на вкус сладкую диалектику абсолютной рациональности.
На английский китайцы перевели более сдержанно: «Such a sweet dialectics».
Сама фирмá Geist описывает свою продукцию следующим образом:
劳动、健身、工作必备思维甜点
То есть: Основные мыслимые десерты для труда, фитнеса и работы. (Тонкое различие между трудом и работой — но вот вам и диалектика.)
В общем: учение Гегеля всесильно, потому что оно сладкó.
Да, судя по рекламе, у них там и про Абсолют речь, и про Лютера (который отец Реформации) — в виде синтеза: Abso-Luter!
В отзывах пользователи пишут, что покупают сладкую диалектику по полкило и нравится.
Знают китайские товарищи толк в
#Гегель #Китай #something_completely_different
Уважаемые знатоки! Внимание на экран. Перед вами титульный лист 1-го тома единственного на русском языке собрания сочинений Фихте, классика немецкой философии.
Внимание, вопрос.
Найдите на этой странице — странице, открывающей работы классика мировой философии, который в лучшие свои годы был чужд иррационализму — печать современного иррационализма, постоянно стремящегося к мифотворчеству.
Досрочный ответ? Или минута на размышление?
#Фихте
Внимание, вопрос.
Найдите на этой странице — странице, открывающей работы классика мировой философии, который в лучшие свои годы был чужд иррационализму — печать современного иррационализма, постоянно стремящегося к мифотворчеству.
Досрочный ответ? Или минута на размышление?
#Фихте
Ответ прост.
В 1993 году двухтомник сочинений Фихте (уникальная вещь — его работы всегда выходили отдельными изданиями; ни до, ни после Фихте не удостоился собрания сочинений на русском) выпустило петербургское издательство «Мифрил» (как и указано на титульном листе). Дальнейшая судьба издательства мне неизвестна, да и суть не в этом.
Суть в том, что же такое «мифрил».
Оказывается, это название мифического металла из выдуманной небезызвестным миротворцем Толкиеном «вселенной» Средиземья. Волшебный материал, прочнее стали, но лёгкий как алюминий, и блестящий как серебро.
В самом названии — mithril — искажённо соединены «миф» и «реальность». Собственно, это и была цель Толкиена, его знак веры, ради которого он и писал все свои книжки: создать современную мифологию, сделать миф реальностью, точнее — реальность подменить мифом.
Это, конечно, типичный симптом иррационализма. Нет мыслителя-иррационалиста, который бы не занимался в той или иной форме мифотворчеством.
Зафиксируем: все эти повести про хоббитов и гномов — вовсе не так безобидны и невинны, как могут показаться. Невинного мышления вообще не бывает — каждая высказанная мысль всегда имеет последствия — есть эти последствия и у мифотворчества Толкиена. Проследить мириады взаимосвязей-опосредствований — как «вселенная» Средиземья повлияла на современное массовое сознание — сложно. Но невозможно отрицать, что это влияние колоссально; иного и не может быть, учитывая масштабы, которыми этот мифо-туман внедрялся в сознание людей. Миллионы читали и читают книги Толкиена (и его эрзац-версию — «сказки» про Гарри Поттера), миллиарды людей видели фильмы по этим книгам. И потому, если вы критично относитесь к мировому статус-кво, к нарастающей жестокости в плане бытовом и глобальном, к зверствам, как будто нарочно желающим переплюнуть худшие страницы мрачного Средневековья, если вы трезво осознаёте эпидемическое распространение иррационального (в виде безумия одних и оглупления других) — от вас не укроется, что свою (и немалую) лепту в этой кровавый хаос внесли и мифы Толкиена.
Но вернёмся к петербургскому «Мифрилу». Вполне симптоматично, что это издательство в начале 1990-х взяло себе это «мифореальное» имя. 1991 год вообще можно считать рубежом, с которого началось триумфальное шествие иррационализма в современной российской философии (или в той сущности, что носит это имя).
Однако интеллектуальные процессы идут исподволь. Тенденции обретают ясность и оформленность — даже в головах своих носителей — постепенно. В 1993 году идейного раздрая было ещё довольно для того, чтобы иррационалисты издали рационалиста Фихте. Но и сам Фихте тут не случайно: во-первых, в советское время его не особенно-то публиковали (до 1991-го последнее издание — «Ясного, как солнце, сообщения …» вышло в замечательном 1937 году!). Поэтому, стоило только рухнуть Союзу, как фрондирующие (бывшие) советские интеллигенты решили издать незабвенного Иоганна Готлиба. Во-вторых, не будем забывать о позднем периоде Фихте, о его «Reden an die deutsche Nation», библии немецкого национализма. В этом пункте встречаются «мифрил» толкиеновского мифотворчества и мифотворчество воинствующего национализма.
Но нет худа без добра. Или, как говорил Гегель в таких случаях: «Хитрость разума!» — люди не сознают, что они делают, и субъективно желая совершить одно, они создают абсолютно иное. Не будем далеко ходить за примерами (впрочем, вся мировая история — один колоссальный пример верности слов Гегеля), когда у нас есть двухтомник Фихте. Скорее, не благодаря, а вопреки субъективным намерениям «мифриловцев», на русском языке есть единственное собрание сочинений великого философа Я, без работ которого сложно представить дальнейшее развитие диалектики к Шеллингу — и к самому Гегелю.
(«Не благодаря, а вопреки…» Не лозунг ли это мировой истории вообще?..)
Вот такое богатство опосредствований может скрываться всего лишь за титульной обложкой одной книги.
#Фихте #Толкиен #миф
В 1993 году двухтомник сочинений Фихте (уникальная вещь — его работы всегда выходили отдельными изданиями; ни до, ни после Фихте не удостоился собрания сочинений на русском) выпустило петербургское издательство «Мифрил» (как и указано на титульном листе). Дальнейшая судьба издательства мне неизвестна, да и суть не в этом.
Суть в том, что же такое «мифрил».
Оказывается, это название мифического металла из выдуманной небезызвестным миротворцем Толкиеном «вселенной» Средиземья. Волшебный материал, прочнее стали, но лёгкий как алюминий, и блестящий как серебро.
В самом названии — mithril — искажённо соединены «миф» и «реальность». Собственно, это и была цель Толкиена, его знак веры, ради которого он и писал все свои книжки: создать современную мифологию, сделать миф реальностью, точнее — реальность подменить мифом.
Это, конечно, типичный симптом иррационализма. Нет мыслителя-иррационалиста, который бы не занимался в той или иной форме мифотворчеством.
Зафиксируем: все эти повести про хоббитов и гномов — вовсе не так безобидны и невинны, как могут показаться. Невинного мышления вообще не бывает — каждая высказанная мысль всегда имеет последствия — есть эти последствия и у мифотворчества Толкиена. Проследить мириады взаимосвязей-опосредствований — как «вселенная» Средиземья повлияла на современное массовое сознание — сложно. Но невозможно отрицать, что это влияние колоссально; иного и не может быть, учитывая масштабы, которыми этот мифо-туман внедрялся в сознание людей. Миллионы читали и читают книги Толкиена (и его эрзац-версию — «сказки» про Гарри Поттера), миллиарды людей видели фильмы по этим книгам. И потому, если вы критично относитесь к мировому статус-кво, к нарастающей жестокости в плане бытовом и глобальном, к зверствам, как будто нарочно желающим переплюнуть худшие страницы мрачного Средневековья, если вы трезво осознаёте эпидемическое распространение иррационального (в виде безумия одних и оглупления других) — от вас не укроется, что свою (и немалую) лепту в этой кровавый хаос внесли и мифы Толкиена.
Но вернёмся к петербургскому «Мифрилу». Вполне симптоматично, что это издательство в начале 1990-х взяло себе это «мифореальное» имя. 1991 год вообще можно считать рубежом, с которого началось триумфальное шествие иррационализма в современной российской философии (или в той сущности, что носит это имя).
Однако интеллектуальные процессы идут исподволь. Тенденции обретают ясность и оформленность — даже в головах своих носителей — постепенно. В 1993 году идейного раздрая было ещё довольно для того, чтобы иррационалисты издали рационалиста Фихте. Но и сам Фихте тут не случайно: во-первых, в советское время его не особенно-то публиковали (до 1991-го последнее издание — «Ясного, как солнце, сообщения …» вышло в замечательном 1937 году!). Поэтому, стоило только рухнуть Союзу, как фрондирующие (бывшие) советские интеллигенты решили издать незабвенного Иоганна Готлиба. Во-вторых, не будем забывать о позднем периоде Фихте, о его «Reden an die deutsche Nation», библии немецкого национализма. В этом пункте встречаются «мифрил» толкиеновского мифотворчества и мифотворчество воинствующего национализма.
Но нет худа без добра. Или, как говорил Гегель в таких случаях: «Хитрость разума!» — люди не сознают, что они делают, и субъективно желая совершить одно, они создают абсолютно иное. Не будем далеко ходить за примерами (впрочем, вся мировая история — один колоссальный пример верности слов Гегеля), когда у нас есть двухтомник Фихте. Скорее, не благодаря, а вопреки субъективным намерениям «мифриловцев», на русском языке есть единственное собрание сочинений великого философа Я, без работ которого сложно представить дальнейшее развитие диалектики к Шеллингу — и к самому Гегелю.
(«Не благодаря, а вопреки…» Не лозунг ли это мировой истории вообще?..)
Вот такое богатство опосредствований может скрываться всего лишь за титульной обложкой одной книги.
#Фихте #Толкиен #миф
О сомнамбулах.
Продолжая тему мифотворчества. Не Толкиеном единым…
В соцсетях, на стримингах, в подкастах просто тонны терабайт видео и аудио с подобнейшими разборами типа: «Вся история вселенной Дюны за 10000 лет до Муад-диба», «Кто такие Инженеры и правда ли они создали людей», различные путеводители «по вселенной Средиземья/Вестероса/Ведьмака/Borderlands/впишите любое название любой компьютерной игры или фэнтезийной книжки».
Взрослые люди на полном серьёзе — более того, увлечённо! — часами рассказывают и слушают лекции о несуществавших мирах, о взлётах и падениях никогда не существовавших держав, обсуждают перипетии семейной грызни между никогда не существовавшим династиями. Историю десяти тысяч лет мира Дюны не хотите ли послушать? Или что было после разрушения первой Звезды Смерти, но до битвы на планете Хот? Или про геральдику дома Старков и Ланистеров? Очень интересно!
На самом деле, чертовски симптоматично.
Общественная реальность полностью заменена выдуманными мифами, множеством мифов!
Общественная реальность — она ведь ещё и общая. Общая нам всем. Мы все живём в одном общем социальном целом, люди становятся людьми именно в этом, общем нам всем социальном пространстве.
Но современная мифология разрушает эту общую реальность на бесчисленную бесконечность фантастических «мирков», выдуманных «вселенных».
Само это устоявшееся уже выражение — «вселенная такого-то автора и такой-то игры» — симптом предельного субъективизма и… да-да, разрушения разума. Шизофрения не зря ведь с греческого так и переводится: «расколотый разум». Поэтому современное мифотворчество, дробящее реальность на нереальные осколки, есть одновременно и шизофрено-творчество.
Ещё Гераклит верно заметил: мир у бодрствующих разумов един — и только погружаясь в сон, каждый уходит в свой собственный мир.
Вот современное человечество и спит с открытыми глазами, грезит наяву. Счастливые сомнамбулы? Нет, отнюдь. «Сон разума рождает чудовищ» — и пока люди спят умом, бодрствуя физически, в реальном мире эти чудовища материализовались, вполне освоились и уже сами транслируют спящим новые сны.
#миф
Продолжая тему мифотворчества. Не Толкиеном единым…
В соцсетях, на стримингах, в подкастах просто тонны терабайт видео и аудио с подобнейшими разборами типа: «Вся история вселенной Дюны за 10000 лет до Муад-диба», «Кто такие Инженеры и правда ли они создали людей», различные путеводители «по вселенной Средиземья/Вестероса/Ведьмака/Borderlands/впишите любое название любой компьютерной игры или фэнтезийной книжки».
Взрослые люди на полном серьёзе — более того, увлечённо! — часами рассказывают и слушают лекции о несуществавших мирах, о взлётах и падениях никогда не существовавших держав, обсуждают перипетии семейной грызни между никогда не существовавшим династиями. Историю десяти тысяч лет мира Дюны не хотите ли послушать? Или что было после разрушения первой Звезды Смерти, но до битвы на планете Хот? Или про геральдику дома Старков и Ланистеров? Очень интересно!
На самом деле, чертовски симптоматично.
Общественная реальность полностью заменена выдуманными мифами, множеством мифов!
Общественная реальность — она ведь ещё и общая. Общая нам всем. Мы все живём в одном общем социальном целом, люди становятся людьми именно в этом, общем нам всем социальном пространстве.
Но современная мифология разрушает эту общую реальность на бесчисленную бесконечность фантастических «мирков», выдуманных «вселенных».
Само это устоявшееся уже выражение — «вселенная такого-то автора и такой-то игры» — симптом предельного субъективизма и… да-да, разрушения разума. Шизофрения не зря ведь с греческого так и переводится: «расколотый разум». Поэтому современное мифотворчество, дробящее реальность на нереальные осколки, есть одновременно и шизофрено-творчество.
Ещё Гераклит верно заметил: мир у бодрствующих разумов един — и только погружаясь в сон, каждый уходит в свой собственный мир.
Вот современное человечество и спит с открытыми глазами, грезит наяву. Счастливые сомнамбулы? Нет, отнюдь. «Сон разума рождает чудовищ» — и пока люди спят умом, бодрствуя физически, в реальном мире эти чудовища материализовались, вполне освоились и уже сами транслируют спящим новые сны.
#миф
«Сказка — ложь».
(И если это современная сказка, то просто ложь, без «намёка» и «урока»).
Без трёх нет и двух, как говорят французы, поэтому вот третье замечание по поводу современного мифотворчества.
Обычно критика всех фантазмов мифологизируюшего мышления сосредоточена — и совершенно оправданно — на вскрытии объективных основ и предпосылок, из которых растёт мифотворчество.
К примеру, братья Гримм не просто так собирали немецкие сказки — тут был объективный запрос, можно даже сказать — общественный заказ — на национальную идеологию. Рост немецкой буржуазии как сознающего себя класса, Освободительная война против Наполеона, объективная экономическая необходимость преодолеть вековую немецкую раздробленность (производство и торговля просто не могли нормально развиваться в рамках конгломерата из 38 (!), зачастую карликовых, «государств») — всё это привело к росту национального самосознания. Которое, естественно, требовало обоснования и идейной поддержки. Иными словами — требовало выработки своей идеологии.
Вот братья Гримм и выступили как передовые борцы за эту идеологию, обоснования для которой они искали в прошлом, в легендах и сказках немецкого народа.
Надо сказать: отныне это будет общий приём для любой правой, националистической идеологии — искать своего обоснования в прошлом. (Левые, как известно, обычно своё обоснование видят, напротив, в будущем, такая диалектика, да.)
И да, поиски братьев Гримм на нашей почве повторили первые славянофилы — тот же Пётр Киреевский посвятил себя собиранию русских сказок, а С. Т. Аксаков решил сам их сочинять — чем не light-версия мифотворчества? Если читали (или вам в в детстве читали) «Аленький цветочек» Аксакова — значит, это мифотворчество мимо вас тоже не прошло.
Закономерно, что пособирав deutsche Märchen (кстати, вы читали когда-нибудь эти сказки? Это же такая галерея чудовищ, фриков и кровавых преступлений, что любой фильм ужасов покажется детской считалочкой!), братья Гримм перешли к собственно мифотворчеству — их трёхтомная «Немецкая мифология», усиленно проводящая связи между мифами скандинавскими и собственно немецкими — тому свидетельство.
Тевтономания была призраком, феноменом ложного общественного сознания немцев. Само это сознание росло на верной почве — необходимости национального объединения — но отражение в сознании этой реальной необходимости принимало вовсе не реальные, оторванные от исторической действительности, формы. И надо понимать: между тевтономанией братьев Гримм, мрачностью гейдельбергских романтиков — и ультраправой идеологией, фашистским мифотворчеством в стиле «Blut und Boden» («Кровь и почва») связь есть, но она весьма опосредованна. Говоря попросту: если бы революция 1848 года не потерпела унизительного поражения, то история объединения Германии пошла бы не по пути Бисмарка, то есть, превращения всей Германии в прусскую казарму — а по пути демократического объединения в единый государственный Bund, федеративный Союз. Но революция проиграла, а Бисмарк победил. Демократия, и так не особо укоренённая в Германии, зачахла, а империализм, наоборот, расцвёл. Это уже был опосредуюший мост от тевтономании 1820-х годов к будущим факельным маршам в 1930-х. Оставалось только дождаться поражения Германии в первой мировой империалистической войне — и роста ультраправого реваншизма. И вот, из-за таких исторических опосредований, deutche Märchen и стали предтечами националистического мифотворчества, жутких мифов в стиле «Blut und Boden».
Вот пример обычного, и совершенно верного метода критики иррационализма и его мифов. Выяснив объективный, логико-исторический (философски-экономико-политический) базис иррациональной идеологии, разум уже показывает ложность мифотворчества, выводит мифы из мрака мистики на свет, чтобы люди могли судить их.
Но базис есть базис. Базис сам имеет смысл лишь когда над ним возвышается надстройка. И потому обычный — конечно же, верный — метод критики, вскрывающий основания современной мифологии, необходимо дополнять критикой самих этих мифов. Как конкретно? — Об этом речь далее.
#миф #Германия #славянофилы
(И если это современная сказка, то просто ложь, без «намёка» и «урока»).
Без трёх нет и двух, как говорят французы, поэтому вот третье замечание по поводу современного мифотворчества.
Обычно критика всех фантазмов мифологизируюшего мышления сосредоточена — и совершенно оправданно — на вскрытии объективных основ и предпосылок, из которых растёт мифотворчество.
К примеру, братья Гримм не просто так собирали немецкие сказки — тут был объективный запрос, можно даже сказать — общественный заказ — на национальную идеологию. Рост немецкой буржуазии как сознающего себя класса, Освободительная война против Наполеона, объективная экономическая необходимость преодолеть вековую немецкую раздробленность (производство и торговля просто не могли нормально развиваться в рамках конгломерата из 38 (!), зачастую карликовых, «государств») — всё это привело к росту национального самосознания. Которое, естественно, требовало обоснования и идейной поддержки. Иными словами — требовало выработки своей идеологии.
Вот братья Гримм и выступили как передовые борцы за эту идеологию, обоснования для которой они искали в прошлом, в легендах и сказках немецкого народа.
Надо сказать: отныне это будет общий приём для любой правой, националистической идеологии — искать своего обоснования в прошлом. (Левые, как известно, обычно своё обоснование видят, напротив, в будущем, такая диалектика, да.)
И да, поиски братьев Гримм на нашей почве повторили первые славянофилы — тот же Пётр Киреевский посвятил себя собиранию русских сказок, а С. Т. Аксаков решил сам их сочинять — чем не light-версия мифотворчества? Если читали (или вам в в детстве читали) «Аленький цветочек» Аксакова — значит, это мифотворчество мимо вас тоже не прошло.
Закономерно, что пособирав deutsche Märchen (кстати, вы читали когда-нибудь эти сказки? Это же такая галерея чудовищ, фриков и кровавых преступлений, что любой фильм ужасов покажется детской считалочкой!), братья Гримм перешли к собственно мифотворчеству — их трёхтомная «Немецкая мифология», усиленно проводящая связи между мифами скандинавскими и собственно немецкими — тому свидетельство.
Тевтономания была призраком, феноменом ложного общественного сознания немцев. Само это сознание росло на верной почве — необходимости национального объединения — но отражение в сознании этой реальной необходимости принимало вовсе не реальные, оторванные от исторической действительности, формы. И надо понимать: между тевтономанией братьев Гримм, мрачностью гейдельбергских романтиков — и ультраправой идеологией, фашистским мифотворчеством в стиле «Blut und Boden» («Кровь и почва») связь есть, но она весьма опосредованна. Говоря попросту: если бы революция 1848 года не потерпела унизительного поражения, то история объединения Германии пошла бы не по пути Бисмарка, то есть, превращения всей Германии в прусскую казарму — а по пути демократического объединения в единый государственный Bund, федеративный Союз. Но революция проиграла, а Бисмарк победил. Демократия, и так не особо укоренённая в Германии, зачахла, а империализм, наоборот, расцвёл. Это уже был опосредуюший мост от тевтономании 1820-х годов к будущим факельным маршам в 1930-х. Оставалось только дождаться поражения Германии в первой мировой империалистической войне — и роста ультраправого реваншизма. И вот, из-за таких исторических опосредований, deutche Märchen и стали предтечами националистического мифотворчества, жутких мифов в стиле «Blut und Boden».
Вот пример обычного, и совершенно верного метода критики иррационализма и его мифов. Выяснив объективный, логико-исторический (философски-экономико-политический) базис иррациональной идеологии, разум уже показывает ложность мифотворчества, выводит мифы из мрака мистики на свет, чтобы люди могли судить их.
Но базис есть базис. Базис сам имеет смысл лишь когда над ним возвышается надстройка. И потому обычный — конечно же, верный — метод критики, вскрывающий основания современной мифологии, необходимо дополнять критикой самих этих мифов. Как конкретно? — Об этом речь далее.
#миф #Германия #славянофилы
Когда спящий проснётся.
Итак, «надстроечная» критика — то есть, в случае с современным литературным мифотворчеством: критика самих этих произведений.
И единственно действенным методом такой критики будет политэкономический подход.
Достаточно открыть любую псевдо-sci-fi или фэнтазийную книжку — и задать простой вопрос: а какой у них там способ производства жизни? Если проще, не в марксистских, а в бытовых категориях: откуда у них кусок хлеба на столе вообще берётся? «Нет, вы мне скажите: кто за банкет платить будет?»
И ответ будет убийственным для всех этих выдуманных миров.
Например, у Толкиена (и всей прочей квази-готической фантастики) просто воспроизводятся отдельные элементы средневековой экономики до эры мореплавателей и великих открытий (вот, кстати, исторический идеал для Толкиена) — те же шахты, те же лорды, та же торговля. Страна хоббитов при этом вынесена за скобку — это явно чужеродный элемент для общей средневековой картины, такой выдуманный раёк современного мелкого буржуа, перенесённый волей автора в столь милое ему Средневековье. Весьма характерно, что главная производительная сила той эпохи — крестьяне — вообще отсутствует. То есть, гномы чего-то там горнодобывают, города чем-то живут, торгаши чем-то торгуют — но кто произвёл хлеб для этих господ? Сам собой он у Толкиена вырос, похоже. Крестьяне — призраки, по сути, они отсутствуют во «вселенной» Средиземья.
Это — общая, архетипичная черта современных литературных мифотворцев: игнорировать главное, полностью заменять выдумкой реальность и её движущие силы.
И, как всегда с иррационализмом, дальше только хуже: эпигоны всегда глупее и бесчестнее патриархов. Так, в той же «Игре престолов» за сексом, кровью и грязью интриг социальная материя просто не видна. Это просто секс, кровь и грязь в как-бы-средневековых декларациях.
От готик-фэнтази перейдём к квази-sci-fi. Реанимированная Вильнёвом «Дюна» тут лучший пример. Что перед нами? В плане политической надстройки — вновь как бы феодальная социальная структура с баронами, лордами и императорами. Но какова экономика этого вымышленного «мира»? Кто строит все эти, без сомнения, высокотехнологичные космические корабли и гигантские сооружения? Кроме добычи пресловутой «специи» Фрэнк Герберт ничего выжать из себя не смог.
И здесь в полной мере проявляется тенденция к деградации эпигонов мифотворчества. Если у Толкиена мир Средневековья был вполне органичен в плане самой техники (остаток объективной реальности, таким образом, ещё присутствовал), то у Герберта средневековые лорды уже летают на звездолётах. Полная шизофрения: тут уже можно миксовать всё со всем. Полный разрыв с объективной реальностью: ибо в реальности водяная мельница даёт нам общество с феодалом, паровая — с капиталистом, ну а звездолёты… звездолёты ни к каким звёздам не полетят при капиталистах (и уж тем более при феодалах). Для звездолётов нужны другие производственные отношения. Думаете, просто так человечество уже 60 лет на орбите Земли болтается, не в силах шагнуть дальше Луны?
Но для «Дюны» именно типичны эти вопиющие противоречия — и они решаются каждый раз с помощью старого приёма, мистического deus ex machina — раз, и всё! Звездолёты при феодализме летают, потому что «специя»! Все ниточки, хоть как-то связывающие фантастику с реальностью, тонут во мраке мистики и галлюцинирующего сознания автора.
В итоге навигаторы поглощают «специю» в прямом смысле «до посинения» — кстати, получается дурной замкнутый круг: «пряность» добывают, чтоб летать в космосе, а летают в космосе, чтоб добывать «пряность». Поразительный экономический базис получается!
И конечно, гвоздь программы: ведьмы из Бене Гессерит вместе с ментатами читают мысли и плетут интриги (заметьте, без этих мистических «допущений» сюжет просто не двигался бы) — и всё для того, чтоб появился Избранный, Муад-диб. В итоге, «Дюна», как любое иррациональное мифотворчество, кульминирует ницшеанским сверхчеловеком, который с порога заявляет, что перебьёт половину галактики, миллиарды людей. Заявляет с постным лицом, да, но заявляет.
Итак, «надстроечная» критика — то есть, в случае с современным литературным мифотворчеством: критика самих этих произведений.
И единственно действенным методом такой критики будет политэкономический подход.
Достаточно открыть любую псевдо-sci-fi или фэнтазийную книжку — и задать простой вопрос: а какой у них там способ производства жизни? Если проще, не в марксистских, а в бытовых категориях: откуда у них кусок хлеба на столе вообще берётся? «Нет, вы мне скажите: кто за банкет платить будет?»
И ответ будет убийственным для всех этих выдуманных миров.
Например, у Толкиена (и всей прочей квази-готической фантастики) просто воспроизводятся отдельные элементы средневековой экономики до эры мореплавателей и великих открытий (вот, кстати, исторический идеал для Толкиена) — те же шахты, те же лорды, та же торговля. Страна хоббитов при этом вынесена за скобку — это явно чужеродный элемент для общей средневековой картины, такой выдуманный раёк современного мелкого буржуа, перенесённый волей автора в столь милое ему Средневековье. Весьма характерно, что главная производительная сила той эпохи — крестьяне — вообще отсутствует. То есть, гномы чего-то там горнодобывают, города чем-то живут, торгаши чем-то торгуют — но кто произвёл хлеб для этих господ? Сам собой он у Толкиена вырос, похоже. Крестьяне — призраки, по сути, они отсутствуют во «вселенной» Средиземья.
Это — общая, архетипичная черта современных литературных мифотворцев: игнорировать главное, полностью заменять выдумкой реальность и её движущие силы.
И, как всегда с иррационализмом, дальше только хуже: эпигоны всегда глупее и бесчестнее патриархов. Так, в той же «Игре престолов» за сексом, кровью и грязью интриг социальная материя просто не видна. Это просто секс, кровь и грязь в как-бы-средневековых декларациях.
От готик-фэнтази перейдём к квази-sci-fi. Реанимированная Вильнёвом «Дюна» тут лучший пример. Что перед нами? В плане политической надстройки — вновь как бы феодальная социальная структура с баронами, лордами и императорами. Но какова экономика этого вымышленного «мира»? Кто строит все эти, без сомнения, высокотехнологичные космические корабли и гигантские сооружения? Кроме добычи пресловутой «специи» Фрэнк Герберт ничего выжать из себя не смог.
И здесь в полной мере проявляется тенденция к деградации эпигонов мифотворчества. Если у Толкиена мир Средневековья был вполне органичен в плане самой техники (остаток объективной реальности, таким образом, ещё присутствовал), то у Герберта средневековые лорды уже летают на звездолётах. Полная шизофрения: тут уже можно миксовать всё со всем. Полный разрыв с объективной реальностью: ибо в реальности водяная мельница даёт нам общество с феодалом, паровая — с капиталистом, ну а звездолёты… звездолёты ни к каким звёздам не полетят при капиталистах (и уж тем более при феодалах). Для звездолётов нужны другие производственные отношения. Думаете, просто так человечество уже 60 лет на орбите Земли болтается, не в силах шагнуть дальше Луны?
Но для «Дюны» именно типичны эти вопиющие противоречия — и они решаются каждый раз с помощью старого приёма, мистического deus ex machina — раз, и всё! Звездолёты при феодализме летают, потому что «специя»! Все ниточки, хоть как-то связывающие фантастику с реальностью, тонут во мраке мистики и галлюцинирующего сознания автора.
В итоге навигаторы поглощают «специю» в прямом смысле «до посинения» — кстати, получается дурной замкнутый круг: «пряность» добывают, чтоб летать в космосе, а летают в космосе, чтоб добывать «пряность». Поразительный экономический базис получается!
И конечно, гвоздь программы: ведьмы из Бене Гессерит вместе с ментатами читают мысли и плетут интриги (заметьте, без этих мистических «допущений» сюжет просто не двигался бы) — и всё для того, чтоб появился Избранный, Муад-диб. В итоге, «Дюна», как любое иррациональное мифотворчество, кульминирует ницшеанским сверхчеловеком, который с порога заявляет, что перебьёт половину галактики, миллиарды людей. Заявляет с постным лицом, да, но заявляет.
Подытожим.
1. Всё современное фантазийное мифотворчество есть ложное отражение современного капиталистического общества. Миф апологизирует капитализм: он лишает его всех его противоречий! Получается антагонистическое общество без антагонизмов. Все художественные коллизии в итоге сводятся лишь к чьей-то субъективной и случайной дурной воле. Фантастическое мифотворчество апологизирует капитализм ещё и тем, что внушает мысль, будто вся мерзость существующего — «от века и навека», была всегда и будет всегда: раз и в «далёкой-далёкой галактике» никак не закончатся кровавые бойни — значит, нечего роптать на наше земное настоящее.
2. Апологизируя настоящее, современное мифотворчество выполняет важную идеологическую функцию: оно игнорирует всё действительно важное в обществе. В первую очередь — трудящийся класс и противоречие его интересов интересам тех же «лордов». В итоге, вся эта «фантастика» оказывается своего рода мексиканской мелодрамой, где богатые живут в каком-то блаженном мире, где не надо работать — да никто, собственно, и не работает. Работающие или остаются за пределами кругозора таких «произведений», или играют роль парий-неудачников, антигероев.
3. Более того, если бы мифо-фантастика показывала именно «капитализм в космосе» — это само по себе уже было бы злой сатирой на капитализм, ибо доводило бы его вопиющие противоречия до гротеска (кстати, так делает фантастика настоящая, не мифотворческая: взять того же Гарри Гаррисона или Альфреда Бестера).
Поэтому сознательно или нет (это не важно) — «фантастика» мифотворческая бежит от реальности, конструирует реакционную феодальную утопию, противозаконно (греша и против логики, и против истории) выращивая её на почве капитализма. Современные хоббиты-буржуа очень хотят воображать бессмертными эльфами.
4. От такого идеологического «ренессанса Средневековья» на капиталистической почве — точнее: империалистической, ибо сам капитализм давно уже перешёл к своей последней, империалистической стадии — отсюда недалеко уже до «корпоративного государства» фашизма.
5. Единственным эффективным методом критики мифотворчества может быть лишь метод критики его объективных социальных причин и основ — в совокупности с критикой самих этих испарений иррационалистической фантазии.
6. Более того: необходимо отличать фантастику настоящую, реальный sci-fi — от мифологизирующего мракобесия. Настоящая фантастика она на то и «научная» — что в ней нет и быть не может колец Всевластия, «специй» и «ментатов». Научная фантастика — это серьёзная и полноправная часть мировой — вполне себе высокой — литературы. Герберт Уэллс, Рэй Брэдбери, Станислав Лем, Гарри Гаррисон, Стругацкие — в пример. И более того, поскольку это настоящая литература, а не мифологизирующая галлюцинация, sci-fi всегда отражает действительность. И если действительность противоречива — то само её отражение будет критикой этой действительности (за окном, напомню, капитализм в стадии империализма). Поэтому мастера-фантасты часто пишут остро-критические социальные произведения. Фантастическая форма тут только в помощь.
Надо сказать, сами патриархи sci-fi хорошо чувствовали свою чуждость мифотворчеству. Когда Бориса Стругацкого спросили: почему он не любит «фэнтази», бешено набиравшее популярность в начале 1990-х, он сухо ответил: «Просто я не люблю смотреть чужие сны».
…Продолжать можно и дальше, но, думаю, сказанного достаточно, чтоб понять суть современного мифотворчества.
Оно усыпляет, убаюкивает сознание, разъединяя его с реальностью, с другими людьми, а в пределе — и с самим собой. Повреждённый, нецельный в себе ум — это и есть шизофрения, разрушение разума. Такова суть мифов, страшных несказочных «сказок» современного иррационализма.
Но объективная реальность сильнее. И спящий всё равно будет разбужен.
#миф #иррационализм #sci_fi
1. Всё современное фантазийное мифотворчество есть ложное отражение современного капиталистического общества. Миф апологизирует капитализм: он лишает его всех его противоречий! Получается антагонистическое общество без антагонизмов. Все художественные коллизии в итоге сводятся лишь к чьей-то субъективной и случайной дурной воле. Фантастическое мифотворчество апологизирует капитализм ещё и тем, что внушает мысль, будто вся мерзость существующего — «от века и навека», была всегда и будет всегда: раз и в «далёкой-далёкой галактике» никак не закончатся кровавые бойни — значит, нечего роптать на наше земное настоящее.
2. Апологизируя настоящее, современное мифотворчество выполняет важную идеологическую функцию: оно игнорирует всё действительно важное в обществе. В первую очередь — трудящийся класс и противоречие его интересов интересам тех же «лордов». В итоге, вся эта «фантастика» оказывается своего рода мексиканской мелодрамой, где богатые живут в каком-то блаженном мире, где не надо работать — да никто, собственно, и не работает. Работающие или остаются за пределами кругозора таких «произведений», или играют роль парий-неудачников, антигероев.
3. Более того, если бы мифо-фантастика показывала именно «капитализм в космосе» — это само по себе уже было бы злой сатирой на капитализм, ибо доводило бы его вопиющие противоречия до гротеска (кстати, так делает фантастика настоящая, не мифотворческая: взять того же Гарри Гаррисона или Альфреда Бестера).
Поэтому сознательно или нет (это не важно) — «фантастика» мифотворческая бежит от реальности, конструирует реакционную феодальную утопию, противозаконно (греша и против логики, и против истории) выращивая её на почве капитализма. Современные хоббиты-буржуа очень хотят воображать бессмертными эльфами.
4. От такого идеологического «ренессанса Средневековья» на капиталистической почве — точнее: империалистической, ибо сам капитализм давно уже перешёл к своей последней, империалистической стадии — отсюда недалеко уже до «корпоративного государства» фашизма.
5. Единственным эффективным методом критики мифотворчества может быть лишь метод критики его объективных социальных причин и основ — в совокупности с критикой самих этих испарений иррационалистической фантазии.
6. Более того: необходимо отличать фантастику настоящую, реальный sci-fi — от мифологизирующего мракобесия. Настоящая фантастика она на то и «научная» — что в ней нет и быть не может колец Всевластия, «специй» и «ментатов». Научная фантастика — это серьёзная и полноправная часть мировой — вполне себе высокой — литературы. Герберт Уэллс, Рэй Брэдбери, Станислав Лем, Гарри Гаррисон, Стругацкие — в пример. И более того, поскольку это настоящая литература, а не мифологизирующая галлюцинация, sci-fi всегда отражает действительность. И если действительность противоречива — то само её отражение будет критикой этой действительности (за окном, напомню, капитализм в стадии империализма). Поэтому мастера-фантасты часто пишут остро-критические социальные произведения. Фантастическая форма тут только в помощь.
Надо сказать, сами патриархи sci-fi хорошо чувствовали свою чуждость мифотворчеству. Когда Бориса Стругацкого спросили: почему он не любит «фэнтази», бешено набиравшее популярность в начале 1990-х, он сухо ответил: «Просто я не люблю смотреть чужие сны».
…Продолжать можно и дальше, но, думаю, сказанного достаточно, чтоб понять суть современного мифотворчества.
Оно усыпляет, убаюкивает сознание, разъединяя его с реальностью, с другими людьми, а в пределе — и с самим собой. Повреждённый, нецельный в себе ум — это и есть шизофрения, разрушение разума. Такова суть мифов, страшных несказочных «сказок» современного иррационализма.
Но объективная реальность сильнее. И спящий всё равно будет разбужен.
#миф #иррационализм #sci_fi
А теперь вспомним старика Фридриха Энгельса: «Брак по расчёту есть узаконенная проституция».
Forwarded from Деньги в банке
Зумеры все чаще выбирают партнера не по любви, а по финансовым показателям. Перед свадьбой они проверяют кредитную историю, рассчитывают будущую пенсию и оценивают возможное наследство. Эксперты говорят о победе стратегического мышления над эмоциями: брак превращается в инвестицию, а отношения — в слияние двух банков и династий. @bankser
Эмпиризм и корейский эсминец.
Вчера, 13 июня, в КНДР со второй попытки спустили на воду эсминец.
Со второй — потому что первая попытка закончилась 21 мая аварией: корабль при спуске со стапелей потерял равновесие и получил повреждения в борту, набрал воды и чуть не затонул. Казус произошёл на глазах у самого великого вождя корейского народа — солнцеликого Ким Чен Ына.
На следующий день Центральный Военный Комитет (ЦВК) Трудовой партии Кореи опубликовал заявление:
«Принимаем настоящую аварию как серьезный инцидент не из-за наличия или отсутствия повреждения корабля или экономического ущерба. Цель заключается в том, чтобы нанести сильный удар по отсутствию бдительности, безответственности и ненаучному эмпирическому подходу, которые царят во всех отраслях, и пробить в набат».
«Ненаучный эмпирический подход» — это, конечно, сильно.
Мудрый вождь Ким Чен Ын и товарищи из ЦВК, похоже, представляют себе дело так: инженеры и рабочие верфи в Чхонджине как-то ненаучно строили-строили эсминец, наконец, ненаучно, опытным путём, его построили и призадумались: а поплывёт ли вообще? Включили эмпирическую методу, то есть. И правда: а вдруг не поплывёт? Вдруг пойдёт на дно, как камень? Шансы 50 на 50. И решили эти инженеры и рабочие-судостроители свою ненаучную эмпирическую методу эмпирически же проверить: спустить-таки эсминец на воду — и наблюдать. Не вмешиваясь. Просто посмотреть: утонет — или нет. Эмпирический эксперимент в чистом виде. Да, и позвать дорогого вождя Ким Чен Ына. Вместе наблюдать веселее.
Как известно, эксперимент прошёл неудачно. Эмпирики за свой антинаучный и вредительский подход уже сурово наказаны:
«юридический орган в первую очередь посадил под арест лиц, у кого очевидная ответственность за аварию, и приступил к процедуре рассмотрения».
(Заметим этот милый эвфемизм: «юридический орган». И кстати: ответственность уже установлена прежде «рассмотрения» самого дела, a priori. Это, конечно, вовсе не эмпиризм, это волевой произвол как разновидность субъективного идеализма.)
Дальнейшее надо понимать так: после разгромной философской критики эмпиризма Ким Чен Ыном, рабочие верфи резко выкрутили диалектический материализм на максимум и научно-обоснованно сдали-таки вчера эсминец государственной комиссии…
Не знаю, в каком кондовом учебнике диамата Ким Чен Ын и анонимные товарищи из ЦВК прочли про эмпиризм, но они явно не читали Гегеля: чистыми эмпириками могут быть только животные. Потому что мысль человека никогда не оставляет свой предмет нетронутым, в чистом виде. Да и сами животные не остаются чистыми эмпириками — они не наблюдают за интересующими предметами, а практически хватают и пожирают их. То есть даже животные используют практику как критерий истины. И практика эта отнюдь не созерцательно-чувственный опыт, но предметное изменение мира — и через это изменение познание его.
Отсюда: не могут быть эмпириками люди, практически построившие эсминец.
Поэтому проблема не в работниках верфи.
Проблема в самом Ким Чен Ыне. За наукообразными и псевдо-глубокомысленными выражениями великого вождя корейского народа стоит банальное игнорирование проблем своего собственного режима, отсталость интеллектуальной и технической базы производства — отсталость, неизбежная в условиях искусственной самоизоляции от мира. Игнорирование объективной реальности, волевое требование — сделать! — свойственно режимам такого типа. Отсюда и обычная гонка сроков сдачи, жертвой которой, вероятно, и стал эсминец.
Ничего удивительного. Солипсистский режим тесно связан с солипсистским, предельно субъективистским мышлением своего вождя. Виноваты у него всегда другие — вредители, враги народа, агенты иностранных разведок, антинаучные эмпирики.
Как там в той басне? «Неча на зеркало пенять…»
А вот это уже действительно диалектическая мысль.
#КНДР #Гегель
Вчера, 13 июня, в КНДР со второй попытки спустили на воду эсминец.
Со второй — потому что первая попытка закончилась 21 мая аварией: корабль при спуске со стапелей потерял равновесие и получил повреждения в борту, набрал воды и чуть не затонул. Казус произошёл на глазах у самого великого вождя корейского народа — солнцеликого Ким Чен Ына.
На следующий день Центральный Военный Комитет (ЦВК) Трудовой партии Кореи опубликовал заявление:
«Принимаем настоящую аварию как серьезный инцидент не из-за наличия или отсутствия повреждения корабля или экономического ущерба. Цель заключается в том, чтобы нанести сильный удар по отсутствию бдительности, безответственности и ненаучному эмпирическому подходу, которые царят во всех отраслях, и пробить в набат».
«Ненаучный эмпирический подход» — это, конечно, сильно.
Мудрый вождь Ким Чен Ын и товарищи из ЦВК, похоже, представляют себе дело так: инженеры и рабочие верфи в Чхонджине как-то ненаучно строили-строили эсминец, наконец, ненаучно, опытным путём, его построили и призадумались: а поплывёт ли вообще? Включили эмпирическую методу, то есть. И правда: а вдруг не поплывёт? Вдруг пойдёт на дно, как камень? Шансы 50 на 50. И решили эти инженеры и рабочие-судостроители свою ненаучную эмпирическую методу эмпирически же проверить: спустить-таки эсминец на воду — и наблюдать. Не вмешиваясь. Просто посмотреть: утонет — или нет. Эмпирический эксперимент в чистом виде. Да, и позвать дорогого вождя Ким Чен Ына. Вместе наблюдать веселее.
Как известно, эксперимент прошёл неудачно. Эмпирики за свой антинаучный и вредительский подход уже сурово наказаны:
«юридический орган в первую очередь посадил под арест лиц, у кого очевидная ответственность за аварию, и приступил к процедуре рассмотрения».
(Заметим этот милый эвфемизм: «юридический орган». И кстати: ответственность уже установлена прежде «рассмотрения» самого дела, a priori. Это, конечно, вовсе не эмпиризм, это волевой произвол как разновидность субъективного идеализма.)
Дальнейшее надо понимать так: после разгромной философской критики эмпиризма Ким Чен Ыном, рабочие верфи резко выкрутили диалектический материализм на максимум и научно-обоснованно сдали-таки вчера эсминец государственной комиссии…
Не знаю, в каком кондовом учебнике диамата Ким Чен Ын и анонимные товарищи из ЦВК прочли про эмпиризм, но они явно не читали Гегеля: чистыми эмпириками могут быть только животные. Потому что мысль человека никогда не оставляет свой предмет нетронутым, в чистом виде. Да и сами животные не остаются чистыми эмпириками — они не наблюдают за интересующими предметами, а практически хватают и пожирают их. То есть даже животные используют практику как критерий истины. И практика эта отнюдь не созерцательно-чувственный опыт, но предметное изменение мира — и через это изменение познание его.
Отсюда: не могут быть эмпириками люди, практически построившие эсминец.
Поэтому проблема не в работниках верфи.
Проблема в самом Ким Чен Ыне. За наукообразными и псевдо-глубокомысленными выражениями великого вождя корейского народа стоит банальное игнорирование проблем своего собственного режима, отсталость интеллектуальной и технической базы производства — отсталость, неизбежная в условиях искусственной самоизоляции от мира. Игнорирование объективной реальности, волевое требование — сделать! — свойственно режимам такого типа. Отсюда и обычная гонка сроков сдачи, жертвой которой, вероятно, и стал эсминец.
Ничего удивительного. Солипсистский режим тесно связан с солипсистским, предельно субъективистским мышлением своего вождя. Виноваты у него всегда другие — вредители, враги народа, агенты иностранных разведок, антинаучные эмпирики.
Как там в той басне? «Неча на зеркало пенять…»
А вот это уже действительно диалектическая мысль.
#КНДР #Гегель
Против ложной альтернативы.
Разгоревшаяся ирано-израильская война, кроме всего прочего, стала очередным свидетельством крайней запутанности современной мировой ситуации, крайней сложности историко-политических взаимосвязей-опосредований. И сложность эта часто даже умным, казалось бы, людям затмевает интеллектуальный взор, мешает правильно понять ситуацию, ведёт к ложным умозаключениям.
Так, например, большая, если не бóльшая часть левой, прогрессивной (без тени иронии) общественности встала на сторону Ирана в этом конфликте. Доводы сочувствующих: Иран — жертва агрессии американо-сионистского империализма (не поспоришь). Нападение не спровоцировано (верно). Страна может оказаться на грани разрушения государственности — а это хаос на огромной территории (да, но, кстати, а давно левые стали бояться возможности социальных перемен?)
Все эти доводы — вторичны. Они сами следствие определённой базовой установки. Установка эта проста: враг моего врага — мой друг.
Проблема в том, что эта примитивная логика ложна. И ложна — объективно — именно для прогрессивных сил, для левых. И не важно, что они субъективно об этой логике думают.
Для всех, думы кого устремлены в будущее, для сил передовых и прогрессивных — невозможно поддерживать ни одну из сторон в этом конфликте.
Иначе надо было бы признать, что одна из сторон — сама прогрессивна и несёт человечеству благо. Но, находясь в здравом уме, так нельзя сказать ни об Иране, ни об Израиле.
Если обобщить: для всех, кто хочет лучшего будущего для человечества — в настоящем нет стороны или силы, которую стоило бы поддерживать. Мир поделён на блоки империалистических хищников и их вассалов-сателлитов. Кого бы из этих хищников поддержать прогрессивно мыслящим людям? Верно, никого. Ибо империализм не может вести человечество никуда, кроме как к (само)уничтожению.
Поэтому невозможно поддержать ни Израиль — марионеток-прокси американского империализма — ни Иран, который сам бы хотел на Ближнем Востоке «царствовати и всем владети». Поэтому против тех и других: против империализма американского, империализма большого и сытого — и против империализма аятолл, империализма локального и ещё голодного. И не надо ложных альтернатив.
Да, наш век — во многом из-за той самой запутанности исторических опосредований — есть век ложного сознания, сознания, себя не сознающего. Или делающего вид, что не сознающего. Так и тот же Иран со своими мантрами про «американский империализм». Неважно, верит ли сам аятолла в эти мантры — или они были предназначены лишь на экспорт. Объективно режим аятолл никогда не был антиимпериалистическим. А субъективно… В качестве исчерпывающего примера достаточно указать на фашистские режимы XX века: все они были полны негодования к «мировым торгашам», «финансовой плутократии Запада», «англо-еврейской денежной деспотии» (с лживо-безумным приплетением приставок «жидо-» и «большевистской»). Так что антиимпериализм/антикапитализм ещё ни о чём не говорит: он может быть реакционным, ультра-правым. Это такое «анти» на словах, которое на деле оказывается абсолютным «про». Ибо «чужому» империализму такие режимы хотят противопоставить империализм свой — вот и всё.
Но, может быть, режим в Иране не таков? Тогда почему все левые (даже умеренные) политические партии там под запретом? Какой же тогда получается антикапитализм у Исламской республики Иран? Вопрос риторический.
Да, товарищей, поддержавших Иран, чисто психологически понять можно. Хочется всегда иметь какой-то осязаемый символ той же антиимпериалистической борьбы, материальный залог и пример, что борьба с капитализмом ведётся аж на государственном уровне. Но только не надо обольщаться. Не надо выдавать желаемое за действительное. А что надо? Надо за словами видеть суть. За деревьями видеть лес. Надо уметь судить о социально-политических образованиях не по их собственной пропаганде о себе самих — а по объективной их деятельности. Насколько эта деятельность прогрессивна/несёт благо всему человечеству?
«По делам их узнате их».
#Иран #империализм
Разгоревшаяся ирано-израильская война, кроме всего прочего, стала очередным свидетельством крайней запутанности современной мировой ситуации, крайней сложности историко-политических взаимосвязей-опосредований. И сложность эта часто даже умным, казалось бы, людям затмевает интеллектуальный взор, мешает правильно понять ситуацию, ведёт к ложным умозаключениям.
Так, например, большая, если не бóльшая часть левой, прогрессивной (без тени иронии) общественности встала на сторону Ирана в этом конфликте. Доводы сочувствующих: Иран — жертва агрессии американо-сионистского империализма (не поспоришь). Нападение не спровоцировано (верно). Страна может оказаться на грани разрушения государственности — а это хаос на огромной территории (да, но, кстати, а давно левые стали бояться возможности социальных перемен?)
Все эти доводы — вторичны. Они сами следствие определённой базовой установки. Установка эта проста: враг моего врага — мой друг.
Проблема в том, что эта примитивная логика ложна. И ложна — объективно — именно для прогрессивных сил, для левых. И не важно, что они субъективно об этой логике думают.
Для всех, думы кого устремлены в будущее, для сил передовых и прогрессивных — невозможно поддерживать ни одну из сторон в этом конфликте.
Иначе надо было бы признать, что одна из сторон — сама прогрессивна и несёт человечеству благо. Но, находясь в здравом уме, так нельзя сказать ни об Иране, ни об Израиле.
Если обобщить: для всех, кто хочет лучшего будущего для человечества — в настоящем нет стороны или силы, которую стоило бы поддерживать. Мир поделён на блоки империалистических хищников и их вассалов-сателлитов. Кого бы из этих хищников поддержать прогрессивно мыслящим людям? Верно, никого. Ибо империализм не может вести человечество никуда, кроме как к (само)уничтожению.
Поэтому невозможно поддержать ни Израиль — марионеток-прокси американского империализма — ни Иран, который сам бы хотел на Ближнем Востоке «царствовати и всем владети». Поэтому против тех и других: против империализма американского, империализма большого и сытого — и против империализма аятолл, империализма локального и ещё голодного. И не надо ложных альтернатив.
Да, наш век — во многом из-за той самой запутанности исторических опосредований — есть век ложного сознания, сознания, себя не сознающего. Или делающего вид, что не сознающего. Так и тот же Иран со своими мантрами про «американский империализм». Неважно, верит ли сам аятолла в эти мантры — или они были предназначены лишь на экспорт. Объективно режим аятолл никогда не был антиимпериалистическим. А субъективно… В качестве исчерпывающего примера достаточно указать на фашистские режимы XX века: все они были полны негодования к «мировым торгашам», «финансовой плутократии Запада», «англо-еврейской денежной деспотии» (с лживо-безумным приплетением приставок «жидо-» и «большевистской»). Так что антиимпериализм/антикапитализм ещё ни о чём не говорит: он может быть реакционным, ультра-правым. Это такое «анти» на словах, которое на деле оказывается абсолютным «про». Ибо «чужому» империализму такие режимы хотят противопоставить империализм свой — вот и всё.
Но, может быть, режим в Иране не таков? Тогда почему все левые (даже умеренные) политические партии там под запретом? Какой же тогда получается антикапитализм у Исламской республики Иран? Вопрос риторический.
Да, товарищей, поддержавших Иран, чисто психологически понять можно. Хочется всегда иметь какой-то осязаемый символ той же антиимпериалистической борьбы, материальный залог и пример, что борьба с капитализмом ведётся аж на государственном уровне. Но только не надо обольщаться. Не надо выдавать желаемое за действительное. А что надо? Надо за словами видеть суть. За деревьями видеть лес. Надо уметь судить о социально-политических образованиях не по их собственной пропаганде о себе самих — а по объективной их деятельности. Насколько эта деятельность прогрессивна/несёт благо всему человечеству?
«По делам их узнате их».
#Иран #империализм
Белые перчатки.
«Политика не делается в белых перчатках», — согласно коммунистическим апокрифам, как-то буркнул себе в прокуренные «Герцеговиной Флор» усыДядюшка Джо товарищ Сталин.
Дело в том, что настоящая коммунистическая политика только в них, в этих белых перчатках, и могла бы делаться. (Оставим вопрос: а сможет ли? — вопросы будущего времени мы сейчас не разбираем. Future Indefinite — на то и Indefinite, что ничего наперёд не определено).
Коммунизм, если понимать его в классическом духе Маркса и Энгельса — это диалектический разрыв со всей предыдущей историей и цивилизацией. Разрыв диалектический, ибо: он, по сути, абсолютен, он переворачивает игральную доску мировой истории напрочь. Но при всей абсолютности, коммунизм — не трансцендентен, не Jenseits, не потусторонняя утопия, неизвестно как должная материализоваться в мире — но совершенно Diesseits — посюстороннее, мириадами опосредований связанное со всей природой и историей мира — и реализующее его истину, но при этом радикально порывающее с прошлым мира.
Натурфилософский пример: любой эмбрион есть такое же диалектическое отрицание, он тоже «плоть от плоти, кровь от крови», но в то же время, он — отрицание материнского организма, и пуповина должна быть перерезана.
И если коммунизм есть радикальнейший, до корней идущий (а корень для человека — сам Человек, то есть: общество человеков) разрыв со всем предыдущим, мощное снятие этого предыдущего, то это и разрыв этический.
Вообще, этики — понятой или как некая дисциплина «о должном», или как правила «бонтона» и дипломатических расшаркиваний — в коммунизме не было и быть не может.
Ещё Гегеля бранили за имморализм правые иррационалисты (Кьеркегор-Шопенгауэр, наши славянофилы). Нет у него морали, страшно сказать, только логика!
Этот «имморализм» от Гегеля через Маркса достался и коммунизму. И справедливо: в логичном, разумном обществе не может быть отдельной науки, изучающей «должное», «правила поведения» — ибо наличие такой «науки» есть свидетельство разрыва между «наличным» и «должным», разрыва непреодолённого, просто бездны, которую «этика» и не собирается преодолевать.
В разумном мире этого разрыва быть не может. Потому и этика в этом мире невозможна. Потому всем, кто желает такого мира, нет никакого дела до «этики».
Но как раз здесь важно различать: отсутствие «этики» по Гегелю и Марксу — есть, по сути, высочайшая этика (употребляю это слово за неимением лучшего). Высочайшая нравственность и моральность. И vice versa: «имморализм» Сталина есть лишь обратная сторона дурной «этики» буржуазного общества, её изнанка, её предельное, грубо-правдивое, циничное в своей прямоте развитие.
И люди — не тупые животные, и не макиавеллисты. Они просто хотят правды и честности. И неосознанно чувствуют, где она, эта правда (хотя часто и горько заблуждаются в своих поисках, доверившись шарлатанам, спекулирующим на этой людской тоске по истине).
Поэтому люди всех времён не хотят новой «Realpolitik», не хотят этих закулисных интриг, подковёрных игр и сговоров за их спиной и всегда за их счёт.
Поэтому — никакой морали с двойным дном. Никакой беспринципности, прикрывающейся софизмами типа «по-другому политика никогда не делалась». Ибо коммунизм, соответствующий своему понятию, есть принципиальнейший разрыв с тем прошлым, где политика делалась только грязными руками. Та история — точнее: предыстория человечества (вспомним Энгельса) — как раз и должна завершиться, должна быть снята в коммунизме. Поэтому — вместо сталинской «реалполитической» беспринципности — абсолютная принципиальность.
Только правда, честность и «белые перчатки». Другой политики у коммунизма, как разорвавшего с ложью предыдущей истории, быть не может.
#этика #коммунизм #Сталин #Маркс #Гегель
«Политика не делается в белых перчатках», — согласно коммунистическим апокрифам, как-то буркнул себе в прокуренные «Герцеговиной Флор» усы
Дело в том, что настоящая коммунистическая политика только в них, в этих белых перчатках, и могла бы делаться. (Оставим вопрос: а сможет ли? — вопросы будущего времени мы сейчас не разбираем. Future Indefinite — на то и Indefinite, что ничего наперёд не определено).
Коммунизм, если понимать его в классическом духе Маркса и Энгельса — это диалектический разрыв со всей предыдущей историей и цивилизацией. Разрыв диалектический, ибо: он, по сути, абсолютен, он переворачивает игральную доску мировой истории напрочь. Но при всей абсолютности, коммунизм — не трансцендентен, не Jenseits, не потусторонняя утопия, неизвестно как должная материализоваться в мире — но совершенно Diesseits — посюстороннее, мириадами опосредований связанное со всей природой и историей мира — и реализующее его истину, но при этом радикально порывающее с прошлым мира.
Натурфилософский пример: любой эмбрион есть такое же диалектическое отрицание, он тоже «плоть от плоти, кровь от крови», но в то же время, он — отрицание материнского организма, и пуповина должна быть перерезана.
И если коммунизм есть радикальнейший, до корней идущий (а корень для человека — сам Человек, то есть: общество человеков) разрыв со всем предыдущим, мощное снятие этого предыдущего, то это и разрыв этический.
Вообще, этики — понятой или как некая дисциплина «о должном», или как правила «бонтона» и дипломатических расшаркиваний — в коммунизме не было и быть не может.
Ещё Гегеля бранили за имморализм правые иррационалисты (Кьеркегор-Шопенгауэр, наши славянофилы). Нет у него морали, страшно сказать, только логика!
Этот «имморализм» от Гегеля через Маркса достался и коммунизму. И справедливо: в логичном, разумном обществе не может быть отдельной науки, изучающей «должное», «правила поведения» — ибо наличие такой «науки» есть свидетельство разрыва между «наличным» и «должным», разрыва непреодолённого, просто бездны, которую «этика» и не собирается преодолевать.
В разумном мире этого разрыва быть не может. Потому и этика в этом мире невозможна. Потому всем, кто желает такого мира, нет никакого дела до «этики».
Но как раз здесь важно различать: отсутствие «этики» по Гегелю и Марксу — есть, по сути, высочайшая этика (употребляю это слово за неимением лучшего). Высочайшая нравственность и моральность. И vice versa: «имморализм» Сталина есть лишь обратная сторона дурной «этики» буржуазного общества, её изнанка, её предельное, грубо-правдивое, циничное в своей прямоте развитие.
И люди — не тупые животные, и не макиавеллисты. Они просто хотят правды и честности. И неосознанно чувствуют, где она, эта правда (хотя часто и горько заблуждаются в своих поисках, доверившись шарлатанам, спекулирующим на этой людской тоске по истине).
Поэтому люди всех времён не хотят новой «Realpolitik», не хотят этих закулисных интриг, подковёрных игр и сговоров за их спиной и всегда за их счёт.
Поэтому — никакой морали с двойным дном. Никакой беспринципности, прикрывающейся софизмами типа «по-другому политика никогда не делалась». Ибо коммунизм, соответствующий своему понятию, есть принципиальнейший разрыв с тем прошлым, где политика делалась только грязными руками. Та история — точнее: предыстория человечества (вспомним Энгельса) — как раз и должна завершиться, должна быть снята в коммунизме. Поэтому — вместо сталинской «реалполитической» беспринципности — абсолютная принципиальность.
Только правда, честность и «белые перчатки». Другой политики у коммунизма, как разорвавшего с ложью предыдущей истории, быть не может.
#этика #коммунизм #Сталин #Маркс #Гегель
Искусство кино как искусство компромисса.
Энгельс как-то сказал, что самую реалистичную историю Франции 1815 — 1848 годов дают не профессиональные историки, а романы Бальзака. И был прав.
К чему я веду?
К вопросу: а вы уже посмотрели сериал «Киностудия» («The Studio»)? Если нет, то смотрите обязательно. Настоятельно рекомендую. Получите реалистичнейшее понимание — что такое современная киноиндустрия.
Начинается сериал с повышения. Повышения в должности: бывшая глава Continental Пэтти уволена владельцем киностудии за несогласие снимать фильм про… «Kool-Aid», местный аналог «Инвайта» (который «просто добавь воды»).
В итоге место директора студии занимает Мэтт Ремик (его играет Сет Роген, он же режиссёр и шоураннер всего этого кинодейства). Мэтт — хороший парень, он не карьерист, который идёт по головам: повышению он обязан только бескомпромиссности своей предшественницы.
Но у него есть хитрый план. Мэтт — настоящий фанат хорошего кино, он любит кино именно как искусство. Вполне по-ленински даже: как важнейшее из искусств. Но чтобы снимать хорошее кино, нужны хорошие деньги. А деньги воротилы киноиндустрии дают лишь на то, что приносит ещё бóльшие деньги. И вот мистер Ремик пытается сочетать несочетаемое: искусство и бизнес. По сути, весь сериал про одну большую попытку компромисса.
«Он был с теми, и с другими, поэтому он получил по шее и от тех, и от других» — так и герой Сета Рогена. В поисках идеального компромисса он постоянно попадает в комичные (да, сериал в первую очередь комедийный) и нелепые ситуации. Добряк Ремик в недобром мире шоу-бизнеса находится между молотом и наковальней — и потому в каждой серии ему достаются не только душевные переживания, но вполне физические тумаки.
Он максимально демократичен, он даёт максимальную свободу творцам-режиссёрам, он хочет быть другом для всех, кто работает на съёмочной площадке — но для съёмочной группы он чужак, с которым разговаривают и льстят только из корысти, лишь для того, чтоб что-то заполучить от него. Например, деньги на покупку песни Rolling Stones для саундтрека.
Начальство же с подозрением смотрит на этот демократизм и любовь к искусству: «Мы делаем не фильмы, а кино, за просмотр которого люди готовы платить» — поучает его Гриффин Милл, владелец киностудии (отлично сыгранный Брайаном Крэнстоном). Мэтт нужен кинокапиталисту лишь как надсмотрщик над кинорабами, как унтер-офицер кинематографа. Само же кино сведено к фикции, к информационной обслуге, к рекламной функции, чтоб получше продвинуть тот же «Kool-Aid».
И потому компромисс постоянно трещит по швам. И потому лейтмотивом одной из серий иронично звучит роллингстоунзовская «You Can’t Always Get What You Want».
Сериал показывает: человеку, желающему делать искусство, в современном Голливуде не место. Тем более, такому добряку и стороннику демократических свобод, как Мэтт Ремик. Да что там Голливуде, в современном мире даже…
Но есть место для оптимизма: нельзя сдаваться — после всех комичных злоключений иногда получается что-то стоящее. Об этом Мэтт говорит с Пэтти в самом начале сериала — но это ключевая и финальная мысль.
— Знаешь, я каждый день прохожу мимо гида — она говорит, что это здание строилось как храм кино, но мне оно напоминает гробницу.
— Тяжела царская корона…
— Да. Конечно, это честь — быть тем, кто выбирает: какие фильмы снимать, а какие нет. Это здорово. И я взялся за это, потому что люблю фильмы. Но теперь я опасаюсь, что моя работа — их портить.
— Это работа как мясорубка. Из-за неё ты нервничаешь, паникуешь и страдаешь. Сегодня ты разбиваешь сердце своему идолу, а завтра даёшь карт-бланш сынку знаменитостей в вязаной шапочке. Но когда всё складывается, и получается хороший фильм, он хорош навсегда…
Но компромисс остаётся компромиссом. Деньги продолжают диктовать свою волю искусству и потому компромисс необходимо рушится. Поэтому истина не в ложном примиренчестве, а в принципиально-категоричном «или-или»: или искусство — или капитализм.
#кино #Энгельс #Сет_Роген
Энгельс как-то сказал, что самую реалистичную историю Франции 1815 — 1848 годов дают не профессиональные историки, а романы Бальзака. И был прав.
К чему я веду?
К вопросу: а вы уже посмотрели сериал «Киностудия» («The Studio»)? Если нет, то смотрите обязательно. Настоятельно рекомендую. Получите реалистичнейшее понимание — что такое современная киноиндустрия.
Начинается сериал с повышения. Повышения в должности: бывшая глава Continental Пэтти уволена владельцем киностудии за несогласие снимать фильм про… «Kool-Aid», местный аналог «Инвайта» (который «просто добавь воды»).
В итоге место директора студии занимает Мэтт Ремик (его играет Сет Роген, он же режиссёр и шоураннер всего этого кинодейства). Мэтт — хороший парень, он не карьерист, который идёт по головам: повышению он обязан только бескомпромиссности своей предшественницы.
Но у него есть хитрый план. Мэтт — настоящий фанат хорошего кино, он любит кино именно как искусство. Вполне по-ленински даже: как важнейшее из искусств. Но чтобы снимать хорошее кино, нужны хорошие деньги. А деньги воротилы киноиндустрии дают лишь на то, что приносит ещё бóльшие деньги. И вот мистер Ремик пытается сочетать несочетаемое: искусство и бизнес. По сути, весь сериал про одну большую попытку компромисса.
«Он был с теми, и с другими, поэтому он получил по шее и от тех, и от других» — так и герой Сета Рогена. В поисках идеального компромисса он постоянно попадает в комичные (да, сериал в первую очередь комедийный) и нелепые ситуации. Добряк Ремик в недобром мире шоу-бизнеса находится между молотом и наковальней — и потому в каждой серии ему достаются не только душевные переживания, но вполне физические тумаки.
Он максимально демократичен, он даёт максимальную свободу творцам-режиссёрам, он хочет быть другом для всех, кто работает на съёмочной площадке — но для съёмочной группы он чужак, с которым разговаривают и льстят только из корысти, лишь для того, чтоб что-то заполучить от него. Например, деньги на покупку песни Rolling Stones для саундтрека.
Начальство же с подозрением смотрит на этот демократизм и любовь к искусству: «Мы делаем не фильмы, а кино, за просмотр которого люди готовы платить» — поучает его Гриффин Милл, владелец киностудии (отлично сыгранный Брайаном Крэнстоном). Мэтт нужен кинокапиталисту лишь как надсмотрщик над кинорабами, как унтер-офицер кинематографа. Само же кино сведено к фикции, к информационной обслуге, к рекламной функции, чтоб получше продвинуть тот же «Kool-Aid».
И потому компромисс постоянно трещит по швам. И потому лейтмотивом одной из серий иронично звучит роллингстоунзовская «You Can’t Always Get What You Want».
Сериал показывает: человеку, желающему делать искусство, в современном Голливуде не место. Тем более, такому добряку и стороннику демократических свобод, как Мэтт Ремик. Да что там Голливуде, в современном мире даже…
Но есть место для оптимизма: нельзя сдаваться — после всех комичных злоключений иногда получается что-то стоящее. Об этом Мэтт говорит с Пэтти в самом начале сериала — но это ключевая и финальная мысль.
— Знаешь, я каждый день прохожу мимо гида — она говорит, что это здание строилось как храм кино, но мне оно напоминает гробницу.
— Тяжела царская корона…
— Да. Конечно, это честь — быть тем, кто выбирает: какие фильмы снимать, а какие нет. Это здорово. И я взялся за это, потому что люблю фильмы. Но теперь я опасаюсь, что моя работа — их портить.
— Это работа как мясорубка. Из-за неё ты нервничаешь, паникуешь и страдаешь. Сегодня ты разбиваешь сердце своему идолу, а завтра даёшь карт-бланш сынку знаменитостей в вязаной шапочке. Но когда всё складывается, и получается хороший фильм, он хорош навсегда…
Но компромисс остаётся компромиссом. Деньги продолжают диктовать свою волю искусству и потому компромисс необходимо рушится. Поэтому истина не в ложном примиренчестве, а в принципиально-категоричном «или-или»: или искусство — или капитализм.
#кино #Энгельс #Сет_Роген
In Life they trust.
Случайно попался на глаза местный бизнес-журнал. Герои номера — супруги-предприниматели. На обложку вынесена цитата из интервью с ними: «Наш бизнес дан нам жизнью».
Казалось бы, обычная обложка обычного регионального бизнес-журнала.
Меж тем, это яркая иллюстрация бытового иррационализма, сочащегося из всех пор буржуазного общества и буржуазного сознания.
«Наш бизнес дан нам жизнью» — здесь прекрасно всё.
Ещё сто лет назад буржуа сказал бы: «Мой бизнес дан мне моим трудом и Богом» — то сейчас буржуа говорит: «Мой бизнес дан мне жизнью».
И здесь дело не в секуляризации, обмирщении сознания. Для буржуа Бог умер только для того, чтоб на его место заступила совершенно иррациональная, тёмная, непроницаемая и непознаваемая «Жизнь». Ницше, этот глашатай империализма — последней формы капиталистического общества — первым выболтал это credo буржуа.
«Пути Господни» для верующего и раньше были «неисповедимы». Но сама религия — как и всё в этом мире — могла быть и была познана рационально. Уже Ансельм Кентерберийский в XI веке заявил Богу, что «верует, дабы уразуметь» — чем совершил революцию: философия из служанки теологии превращалась в госпожу, сама религия становилась лишь ступенью к разумному знанию. Спустя 800 лет Гегель подвёл итог: «Чтоб верить — надо понимать».
Всё не так у современного человека, полностью проникнутого господствующей идеологией (которая, как известно, есть идеология господствующего класса).
Он ничего не понимает — и потому «верит». И непонимание им его собственного мира настолько велико, что сам объект веры кардинально изменился, иррационализировался. Теперь это уже не Бог, а некая «Жизнь».
Это, по сути, другое имя для мистической «невидимой руки рынка» Адама Смита.
Возьмём ту же бизнес-чету. Они же не кривят душой, они действительно субъективно считают (Гегель бы сказал: «мнят»), что их предприятие устроилось каким-то непостижимым образом. В сложных переплетениях коммерческой конъюнктуры на рынке, в хаотичной кредитной политике, в запутанности логистических цепочек, в непредсказуемости спроса и предложения сознание бедного буржуа теряется, он начинает воспринимать всё это как игру слепых, титанических, мифологических даже сил природы. А себя он — осознанно или нет, неважно — считает игрушкой в руках этих слепых и непознаваемых стихий. Поэтому современный капиталист и не скажет: «Мой бизнес дан мне моим трудом» — существование своего «дела» он считает независимой от себя самого случайностью, подарком от мистической Силы, неким благословением.
Это основная черта буржуазного сознания: будучи максимально, миллионами связей опосредованным обществом, это сознание считает себя совершенно непосредственным.
Но даже иррациональное мышление, противореча самому себе, пытается обобщить, уложить в единое определение — якобы — неопределяемую и — мнимо — тёмную силу, мышлению противостоящую. Так на авансцену буржуазного мышления выходит «Жизнь».
Понятая рационально, это всего лишь совокупность общественных отношений буржуазного общества — совокупность, сама воспитавшая ложное сознание буржуа и затем превратно отразившаяся в этом ложном сознании.
И что из того?
Весьма многое. Предельно иррационализированное сознание, не имеющее понятия об опосредовании, неспособное понять ни свой собственный мир, ни себя самого в нём, лишь начинает с непосредственного, с категории «жизни» — дальше на базисе мифологизированной, мистической «жизни» вырастают уже другие, более страшные химеры.
Так, Георг Лукач в «Разрушении разума» на примере Германии проследил эволюцию «философии жизни» в идеологию фашизма. В Германии тоже «Жизнь» во главу угла сначала ставили, а потом вошли во вкус и…
И это не случайный немецкий вывих, это интернациональная тенденция. Ибо иррационализм сочится из всех пор современного общества.
#иррационализм
Случайно попался на глаза местный бизнес-журнал. Герои номера — супруги-предприниматели. На обложку вынесена цитата из интервью с ними: «Наш бизнес дан нам жизнью».
Казалось бы, обычная обложка обычного регионального бизнес-журнала.
Меж тем, это яркая иллюстрация бытового иррационализма, сочащегося из всех пор буржуазного общества и буржуазного сознания.
«Наш бизнес дан нам жизнью» — здесь прекрасно всё.
Ещё сто лет назад буржуа сказал бы: «Мой бизнес дан мне моим трудом и Богом» — то сейчас буржуа говорит: «Мой бизнес дан мне жизнью».
И здесь дело не в секуляризации, обмирщении сознания. Для буржуа Бог умер только для того, чтоб на его место заступила совершенно иррациональная, тёмная, непроницаемая и непознаваемая «Жизнь». Ницше, этот глашатай империализма — последней формы капиталистического общества — первым выболтал это credo буржуа.
«Пути Господни» для верующего и раньше были «неисповедимы». Но сама религия — как и всё в этом мире — могла быть и была познана рационально. Уже Ансельм Кентерберийский в XI веке заявил Богу, что «верует, дабы уразуметь» — чем совершил революцию: философия из служанки теологии превращалась в госпожу, сама религия становилась лишь ступенью к разумному знанию. Спустя 800 лет Гегель подвёл итог: «Чтоб верить — надо понимать».
Всё не так у современного человека, полностью проникнутого господствующей идеологией (которая, как известно, есть идеология господствующего класса).
Он ничего не понимает — и потому «верит». И непонимание им его собственного мира настолько велико, что сам объект веры кардинально изменился, иррационализировался. Теперь это уже не Бог, а некая «Жизнь».
Это, по сути, другое имя для мистической «невидимой руки рынка» Адама Смита.
Возьмём ту же бизнес-чету. Они же не кривят душой, они действительно субъективно считают (Гегель бы сказал: «мнят»), что их предприятие устроилось каким-то непостижимым образом. В сложных переплетениях коммерческой конъюнктуры на рынке, в хаотичной кредитной политике, в запутанности логистических цепочек, в непредсказуемости спроса и предложения сознание бедного буржуа теряется, он начинает воспринимать всё это как игру слепых, титанических, мифологических даже сил природы. А себя он — осознанно или нет, неважно — считает игрушкой в руках этих слепых и непознаваемых стихий. Поэтому современный капиталист и не скажет: «Мой бизнес дан мне моим трудом» — существование своего «дела» он считает независимой от себя самого случайностью, подарком от мистической Силы, неким благословением.
Это основная черта буржуазного сознания: будучи максимально, миллионами связей опосредованным обществом, это сознание считает себя совершенно непосредственным.
Но даже иррациональное мышление, противореча самому себе, пытается обобщить, уложить в единое определение — якобы — неопределяемую и — мнимо — тёмную силу, мышлению противостоящую. Так на авансцену буржуазного мышления выходит «Жизнь».
Понятая рационально, это всего лишь совокупность общественных отношений буржуазного общества — совокупность, сама воспитавшая ложное сознание буржуа и затем превратно отразившаяся в этом ложном сознании.
И что из того?
Весьма многое. Предельно иррационализированное сознание, не имеющее понятия об опосредовании, неспособное понять ни свой собственный мир, ни себя самого в нём, лишь начинает с непосредственного, с категории «жизни» — дальше на базисе мифологизированной, мистической «жизни» вырастают уже другие, более страшные химеры.
Так, Георг Лукач в «Разрушении разума» на примере Германии проследил эволюцию «философии жизни» в идеологию фашизма. В Германии тоже «Жизнь» во главу угла сначала ставили, а потом вошли во вкус и…
И это не случайный немецкий вывих, это интернациональная тенденция. Ибо иррационализм сочится из всех пор современного общества.
#иррационализм
«Весьма гениальный» Николя Ленге или Как Институт Маркса поправлял Маркса.
…Дело было так. Вычитываю, значит, перевод «Разрушения разума». И вот Лукач пишет о всеобщем идеологическом кризисе, вызванном Великой французской революцией:
«Энгельс метко сформулировал центральный пункт этого последнего кризиса. Просвещение, эта идеологическая подготовка революции, стремилось посредством революции и внутри неё, создать «царство разума». Революция победила, желаемое царство разума было осуществлено, но: «Мы знаем теперь, что это царство разума было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии». Но это означает, что внутренние противоречия буржуазного общества, которые проявились в пророческой критике некоторых просветителей или современников Просвещения — от Мандевиля и Фергюсона до Ленге и Руссо, — теперь, под влиянием реальных фактов, оказались в центре внимания».
Руссо знают все, Мандевиля — просто знают (написал «Басню о пчёлах», ироническую аутопсию буржуазного общества, вскрыл его парадоксальную диалектику), Фергюсона знают уже только знатоки (друг Адама Смита, одним из первых заявил, что люди сами творят свою историю — но творят именно сообща), но кто знает про Ленге?
Меж тем, человек был удивительный.
Полное его имя: Симон Николя Анри Ленге (как вариант: Ленгэ, Linguet, годы жизни: 1736 — 1794). Французский адвокат, публицист и историк. Изначально был близок энциклопедистам, но после отказа Д'Аламбера ввести его в Академию, порвал со старыми друзьями и приступил к разгромной критике философии XVIII века (сконцентрировав удар на Вольтере). Обладал ярким стилем, работы писал провокационные и парадоксальные: «Fanatisme des philosophes» («Фанатизм философов», 1764), «Histoire des révolutions de l'empire romain» («История революций римской империи», 1766), где защищал Тиберия и Нерона, «Histoire impartiale des Jésuites» («Беспристрастная история иезуитов», 1768, в которой защищал иезуитов). В своей книге («Théorie des lois civiles» — «Теория гражданских законов», 1767), названной Марксом «гениальным произведением», критиковал физиократов. Кстати, Маркс посвятил Ленге целую главку в «Теориях прибавочной стоимости» (неофициальный 4-й том «Капитала»). В итоге Ленге прожил бурную жизнь: при Бурбонах сидел в Бастилии, получил дворянство от австрийского императора, но был изгнан им из страны, при революции был гильотинирован якобинцами по обвинению в «лести деспотам Лондона и Вены». На русский язык не переводился, к сожалению.
И вот тут я решил проверить цитату из Маркса. О «гениальном произведении» Ленге Маркс говорил Швейцеру в письме, более известном под названием «О Прудоне». В первом русскоязычном издании сочинений Маркса и Энгельса, осуществлённом Институтом Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ) чётко сказано (издание 1936 года, том XIII, ч. 1, стр. 29)
«Прудона часто сравнивали с Руссо. Нет ничего ошибочнее такого сравнения. Он скорее похож на Ник. Ленге, книга которого «Теория гражданских законов», впрочем, гениальное произведение». (Курсив мой.)
Всё ясно. Но, думаю, сравню со вторым изданием Сочинений (все ссылки на Маркса обычно должны опираться на него, как позднейшее). А там Маркс вдруг меняет показания — книгу Ленге он уже оценивает как «впрочем, очень талантливое произведение». (Т. 16, с. 30 - 31).
Смещение акцента существенное. Но как же в оригинале? А в оригинале Маркс сказал так:
«Eher hat er Ähnlichkeit mit Nic[olas] Linguet, dessen „Theorie des loix civiles" übrigens ein sehr geniales Buch ist». (MEW, Band 16, 1962. S. 31).
Буквально: «Скорее, он [Прудон] схож с Ник[оля] Ленге, книга которого «Теория гражданских законов», впрочем, весьма гениальна».
…Дело было так. Вычитываю, значит, перевод «Разрушения разума». И вот Лукач пишет о всеобщем идеологическом кризисе, вызванном Великой французской революцией:
«Энгельс метко сформулировал центральный пункт этого последнего кризиса. Просвещение, эта идеологическая подготовка революции, стремилось посредством революции и внутри неё, создать «царство разума». Революция победила, желаемое царство разума было осуществлено, но: «Мы знаем теперь, что это царство разума было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии». Но это означает, что внутренние противоречия буржуазного общества, которые проявились в пророческой критике некоторых просветителей или современников Просвещения — от Мандевиля и Фергюсона до Ленге и Руссо, — теперь, под влиянием реальных фактов, оказались в центре внимания».
Руссо знают все, Мандевиля — просто знают (написал «Басню о пчёлах», ироническую аутопсию буржуазного общества, вскрыл его парадоксальную диалектику), Фергюсона знают уже только знатоки (друг Адама Смита, одним из первых заявил, что люди сами творят свою историю — но творят именно сообща), но кто знает про Ленге?
Меж тем, человек был удивительный.
Полное его имя: Симон Николя Анри Ленге (как вариант: Ленгэ, Linguet, годы жизни: 1736 — 1794). Французский адвокат, публицист и историк. Изначально был близок энциклопедистам, но после отказа Д'Аламбера ввести его в Академию, порвал со старыми друзьями и приступил к разгромной критике философии XVIII века (сконцентрировав удар на Вольтере). Обладал ярким стилем, работы писал провокационные и парадоксальные: «Fanatisme des philosophes» («Фанатизм философов», 1764), «Histoire des révolutions de l'empire romain» («История революций римской империи», 1766), где защищал Тиберия и Нерона, «Histoire impartiale des Jésuites» («Беспристрастная история иезуитов», 1768, в которой защищал иезуитов). В своей книге («Théorie des lois civiles» — «Теория гражданских законов», 1767), названной Марксом «гениальным произведением», критиковал физиократов. Кстати, Маркс посвятил Ленге целую главку в «Теориях прибавочной стоимости» (неофициальный 4-й том «Капитала»). В итоге Ленге прожил бурную жизнь: при Бурбонах сидел в Бастилии, получил дворянство от австрийского императора, но был изгнан им из страны, при революции был гильотинирован якобинцами по обвинению в «лести деспотам Лондона и Вены». На русский язык не переводился, к сожалению.
И вот тут я решил проверить цитату из Маркса. О «гениальном произведении» Ленге Маркс говорил Швейцеру в письме, более известном под названием «О Прудоне». В первом русскоязычном издании сочинений Маркса и Энгельса, осуществлённом Институтом Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ) чётко сказано (издание 1936 года, том XIII, ч. 1, стр. 29)
«Прудона часто сравнивали с Руссо. Нет ничего ошибочнее такого сравнения. Он скорее похож на Ник. Ленге, книга которого «Теория гражданских законов», впрочем, гениальное произведение». (Курсив мой.)
Всё ясно. Но, думаю, сравню со вторым изданием Сочинений (все ссылки на Маркса обычно должны опираться на него, как позднейшее). А там Маркс вдруг меняет показания — книгу Ленге он уже оценивает как «впрочем, очень талантливое произведение». (Т. 16, с. 30 - 31).
Смещение акцента существенное. Но как же в оригинале? А в оригинале Маркс сказал так:
«Eher hat er Ähnlichkeit mit Nic[olas] Linguet, dessen „Theorie des loix civiles" übrigens ein sehr geniales Buch ist». (MEW, Band 16, 1962. S. 31).
Буквально: «Скорее, он [Прудон] схож с Ник[оля] Ленге, книга которого «Теория гражданских законов», впрочем, весьма гениальна».
Гений — не талант, талант — не гений, как ни крути. Ленге, как мы уже знаем, больше по первому разряду шёл, конечно. Да и Маркс хорошо понимал отличия гения от таланта. Зачем ИМЭЛ намеренно исправил вариант 1936 года («гениальное произведение») на «очень талантливое»? Очевидно, чтоб устранить неудобные вопросы: как же так, «наш» гений Маркс считает гением какого-то скандального французского адвоката, казнённого якобинцами? Да и сам Прудон, (во многом справедливо) третируемый марксистами, через Ähnlichkeit mit «весьма гениальному» Ленге как будто получал реабилитацию от Маркса.
Сложной исторической диалектики, противоречий идеологического кризиса, о котором и пишет Лукач, многоумные редакторы ИМЭЛ не уловили, очевидно. Формальное, рассудочное мышление, не желающее понимать противоречий своего же общества, позднее сгубило и сам ИМЭЛ, и СССР.
Но об этом уже в другой раз.
#Ленге #Маркс #Лукач #диалектика
Сложной исторической диалектики, противоречий идеологического кризиса, о котором и пишет Лукач, многоумные редакторы ИМЭЛ не уловили, очевидно. Формальное, рассудочное мышление, не желающее понимать противоречий своего же общества, позднее сгубило и сам ИМЭЛ, и СССР.
Но об этом уже в другой раз.
#Ленге #Маркс #Лукач #диалектика